Поверь мне

Это ложь? Конечно. Не такая уж и сильная, но Судья ее сразу определит и насладится ароматом, например, прогорклого масла или жженой каши… Но не только это отличает сенсоров-Судей. Работа Судей заключается в том, чтобы засвидетельствовать ложь или правду человека, то есть, выступить свидетелем, последней инстанцией, и в этом они лгать не могут. Если солгут – первыми отказывают органы чувств, почти всегда первой наступает слепота. И сразу теряют способность отличать правду от лжи. Неработающий ген выключается. И никакие технологии вылечить такое не могут. Повреждения происходят на таком глубинном уровне, что при повторной лжи могут отказать остальные органы чувств и даже опорно-двигательный аппарат. Как правило, этот ген передается по наследству, но это не обязательно. Чтобы получить статус Судьи, человеку необходимо пройти сложнейшее ответственное испытание, гле испытуемого проверяют на способность отличать малейшие оттенки лжи…»

Да уж, попробуй тут иметь легкий характер, если тебе целыми днями воняет от простого «как дела». Поэтому они и живут так закрыто, изолированно, и пишут про них мало, а работают в основном в закрытых залах суда. Потому и окружены почти всегда тишиной. С другой стороны – они нужны нашему обществу. Как давно у нас были зафиксированы нераскрытые преступления? Коррупция практически искоренена. Они необходимы. И я их не боялась. Это другое – я их презирала. Потому что отец Ричарда Солта, моего бывшего парня, был Судьей. И именно он тогда прикрыл своего сына, и ему ничего не было, за то, что он покалечил меня.

Я встряхнула головой, потерла воспаленные глаза. За окном серебрилось утро, заснуть так и не получилось, невеселые мысли, оккупировавшие мой мозг, никуда уходить не собирались. Я налила свой любимый капучино, надела мягкие тапочки и вышла в пижаме на небольшую террасу. К бабушкиному дому прилагался небольшой клочок земли с буйно разросшимся садом. Но он мне именно таким и нравился. Есть что-то искусственное в аккуратно подстриженных, стоящих строем одинаковых деревьях и кустарниках, словно солдаты на плацу. И что-то совершенно неповторимое и уникальное, в свободно растущих деревьях. Я прошла по тропинке и уселась на скамью под небольшой раскидистой яблоней. В этом году яблок не было, деревья отдыхали. Пахло начинающимся днем, природа просыпалась, просыхали травинки от росы, паучки стряхивали со своей паутины хрустальные капельки, лениво поднимались трудолюбивые жужжащие насекомые. Ну что я теряю, в самом деле. Да, плохой характер у парня. Но мне отработать всего несколько месяцев. А потом печать Судьи, и не простого, а Верховного! Выкуси Ричард. Не получится отправить меня в психушку, либо с волчьим билетом «нестабильной». Да, профессор – Судья, но ведь он был всегда добр ко мне. Все не могут быть одинаковыми, нужно принять это. Ненавидеть или презирать Петра Бекетова не получалось. Есть мужчины разные, одни, как Ричард, меняют тебя как товар на ярмарке, на тот, что повыгодней и побогаче, а есть такие как папа, для которых важнее семьи нет ничего. Так и Судьи, давай уж перестанем обижаться на всех из-за бесчестности одного. Нельзя мерять всех одинаково. Я вздохнула, ну что ж, решение принято. И пошла в дом, пора звонить Бекетову.

Я стояла перед зеркалом. Сегодня был выходной, в университет не надо. Мы встречались с профессором Бекетовым через час в его офисе в Доме Судей, для подписания договора на четыре месяца. Сразу же после этого должна была состояться встреча с его сыном, моей непосредственной работой. Неудобно было спросить, какого рода инвалидность у его сына. На коляске? Или вообще лежачий?

Итак, вопрос на миллион – что надеть? На самом деле, мне все равно. А поскольку я полечу на своем байке, значит – брюки. Ладно, рубашка и мокасины, почти цивильно. Краситься нужно? Я смотрела на себя в зеркало. Я обыкновенная. Рост сто шестьдесят, волосы русые, слегка волнистые. Широкие женские бедра, очерченная талия, полновесная грудь, узкие лодыжки – не толстая, но точно не худенькая. Обычное лицо, чуть пухловатые губы, аккуратный нос, темные серо-синие глаза, черные брови и ресницы. Краситься не люблю. Ну тогда и сейчас не стоит, решила я. Ведь не на смотрины иду, чем меньше во мне работодатель видит женщину, тем лучше, подумала я, и поменяла мокасины на привычные удобные кроссовки. А рубашку на свободную футболку. Никакой женственности. Я давно ее в себе похоронила. И вскрывать могилу не намерена.

Офис находился в центре города, разрешение на парковку явно обрадованный профессор выдал мне еще два часа назад, сказал, меня ждут. Теперь шлем, байк и ветер, бьющий по плечам старой черной защитной куртки. Это для меня отдельное счастье – полет, иллюзия свободы, момент, словно смещенный во времени. Ты нигде – еще не там, но уже не здесь, ты – дорога и чистая радость. Тебя нет, потому что еще нигде нет. Ты растворяешься на полотне трассы между аэролетами, ботами и огоньками, ограничивающими края указателей, вплетаешься в движение и становишься одним целым с этой минутой.

Высокое здание на несколько десятков этажей, парковочные огни проводили меня на пустое место, идентифицировав номер, выдали разрешение. Автоматические стеклянные двери приветливо раскрылись, навстречу вышел мужчина с серьезным непроницаемым лицом, в форме со значком, принадлежащим службе Судейства – скрещенные мечи на щите, окруженные оливковой ветвью. Я приложила левую руку голограммой к сканеру, мужчина вежливо улыбнулся: «Добро пожаловать, госпожа Алири, вас проводят прямо в кабинет». Вот это сервис. Он сделал еле заметный знак и ко мне быстрым шагом подскочил паренек в похожей форме. «Позвольте вас сопроводить, госпожа Алири». Позволю. Лифт, бесконечный подъем, стопятнадцатый этаж, снова стеклянные двери, все прозрачно – это намек что ли? На чистоту помыслов…

– Тирис! Проходи, я очень рад. – Бекетов разве что не бегом подбежал. Настолько сильно рад? Верю. И нервничаю.

– Здравствуйте, Петр Васильевич.

– Вот, ознакомься с договором. Оставлю тебя в тишине, внимательно прочитай. Чай, кофе?

– Воды, если можно. – Как же я не люблю юридические документы. Для меня это другой язык, запутанный и мертвый. Вздохнув, я принялась изучать свой договор.

Спустя примерно двадцать минут, я обнаружила тихо сидящего рядом Бекетова. Видимо, зачиталась, не заметила, а он поделикатничал.

– Профессор. Я не сильна в этом, правда… Может, вы простыми словами разъясните мне тонкости, подвохи… – Я вздохнула. Попросила лису мышку покормить. Он ведь сторона заинтересованная.

– Конечно, Тирис. Но тебе не о чем волноваться, это честный договор. Ты обязуешься проводить время три раза в неделю по три часа, в качестве личного помощника по юридическим вопросам … включает в себя машину в оба конца с водителем, общение, решение организационных вопросов, связанных с недугом работодателя… Возможно, сопровождение на различные мероприятия…Работодатель обязуется… не оскорблять… не принуждать… исключить интимную подоплеку… и далее по списку. Помощь по дому, конечно, не входит, для этого есть специальные люди, разве только … необременительные бытовые просьбы… Здесь нет подвохов. И да, если по какой-то причине он сам скажет, что ты не прошла собеседование – договор расторгается, с выплатой тебе вознаграждения, равного одной неделе работы. И конечно, пункт о неразглашении, сама понимаешь… Я лично составлял для тебя. Ты мне веришь?

Петр Васильевич смотрел прямо в глаза, бесхитростно, спокойно, и ждал ответа. Разве теперь я могла отказать? Я кивнула. Момент сканирования я никогда с ним не замечала, хотя Лара всегда отмечала, что чувствует воздействие. Но, видимо, профессор потому и был Верховным, настоящим профессионалом с огромным опытом.

– Тогда прикладывай чип в нижний правый угол. Вот и все. Деньги поступят на счет сразу по окончании первой недели. Связь со мной – постоянная. В любое время. Ты готова ехать?

Готова ли я? Конечно, готова. Теперь уже, когда все подписано, куда же я денусь. К слову сказать, мое обычное спокойствие практически сразу ко мне вернулось. Эмоции, как всегда, ровные, нейтральные. Это просто работа, которая очень мне нужна, и я собиралась честно отработать свою печать, то есть, мой путь к свободе. Забрав второй экземпляр договора, я проследовала за профессором (а для меня он был профессором, язык не поворачивался назвать его Судьей).

– Будет лучше, если ты пока поедешь со мной, как считаешь?

– Да, хорошо, только включу в моем байке режим автоматического следования, мне потом возвращаться.

– Тебе полагается аэролет с водителем, помнишь?

– Да, помню, но я люблю сама, если честно. С этим ведь нет проблем?

– Конечно, как скажешь.

Странно, мне показалось, Бекетов одновременно рад, взволнован и нервничает. Очень нехарактерное для него поведение. Его средство передвижения было шикарным, огромным, статусным, с кожаным салоном, удобными диванами и подголовниками, похожим на огромного блестящего черного кита. Водитель сразу отгородился шторкой. Сквозь окна бесшумно пролетали утренние пейзажи едва проснувшегося города, минуло всего восемь утра. Я расслабилась, прикрыла глаза. Значит, его сын ранняя пташка. Или, может, мучается бессонницей? Черт, до меня только дошло, что я не спросила о причине инвалидности… Это же может быть важным, и даже не посмотрела, как его зовут. Впрочем, ладно, если мне он совсем не понравится, можно ведь просто провалить собеседование, так?

Спустя пятнадцать минут огромная махина зависла над высотным зданием в элитном районе, запрашивая посадочное место. Мигнули парковочные огни, аэролет плавно сел в специально отведенном месте, водитель услужливо открыл дверь и помог выйти сначала мне, затем профессору.

– Сегодня вы познакомитесь, очертите круг обязанностей, на работу выходишь завтра.

– В том случае, если пройду его собеседование. Да, профессор, прошу прощения за невнимательность, я даже не спросила, как его зовут, вы не …

– Он сам тебе скажет. Это одно из его условий – личное знакомство. Ну что ж, на этом мы с тобой прощаемся. Этаж сто двадцатый, апартаменты пятьдесят восемь. Удачи тебе, Тирис. И удачи всем нам… – тихо добавил Петр Васильевич, затем, резко развернувшись, не дождавшись моего ответа, быстро пошел к аэролету.

Будто сбежал, подумалось мне. Ну что ж, просто откроем новую страницу книги моей жизни. Мне нравилось именно так представлять все некомфортные моменты – просто кадр из жизни. Был один, будет и следующий. Обычная текучка. Просто работа. Я двинулась к лифтам. Сто двадцатый, значит.

Глава 7

Лифт бесшумно распахнул двери в огромном коридоре, напичканном современной техникой – лазерные тяжи на полу – это для автоматических уборщиков, несколько встроенных доставочных аэроботов по стенам, глазки камер, считывающие устройства около дверей. Тем лучше. Техника надежнее, чем люди. Я никогда об этом не забывала. Однажды такой доставочный бот спас мою жизнь. Человек не спас. А бот… но все же не надо сейчас об этом. Так, вот дверь апартаментов номер пятьдесят восемь.

Нажав на кнопку, я практически сразу отскочила – настолько быстро дверь распахнулась, буквально исторгнув из себя растрепанную женщину неопределенного возраста, что-то тихо бормочущую. Уборщица? Любовница? Сиделка? В следующий момент женщина на ходу одеваясь и хватая какие-то мешки и коробки пробормотала: «Сам себе готовь и убирайся, злыдень гордый, что ни слово, обязательно гадость скажет, вот уж…» И вдруг осеклась, увидев меня.

Женщина была примерно лет пятидесяти, с растрепанным пучком черных волос на макушке и некрасивыми красными пятнами на смуглом лице. От волнения, поняла я. Прекрасное начало.

– Вы к … нему?

– Да… к нему. – от неожиданности ответила я.

– Бегите отсюда, милочка, что бы вам не предлагали. Хотя… вам решать. Удачи. – И женщина быстро посеменила к лифту, откуда до меня продолжали доноситься обрывки ее тихой ругани.

Я осторожно шагнула внутрь квартиры. Внутри было много пространства, классического, спокойного, светлого. Не чета моему маленькому домику. Я даже засмотрелась. Честно говоря, где-то внутри, я ожидала невероятной роскоши, чего-то из ряда вон. Ну, не золотого унитаза – это дешево, но чего-то подобного. И ошиблась. Пространство было распахнутым, уютным, светлым, глаз отдыхал. Много ненавязчивой зелени – внутри сразу что-то откликнулось на зеленую стену из живого мха разных оттенков – от глубоких изумрудных, крупно очерченных, до нежно салатных буквально напыленных на поверхность, спокойные бежевые оттенки мебели, стен, частично отделанных камнем. Высокие окна в пол, выходящие прямо на пересечение четырех проспектов в одну круглую площадь. Техника гармонично вписывалась в убранство, это был тот внутренний порядок, который звался гармонией. Наверное, проектировал дизайнер с удивительно чутким восприятием мира. Я на минуту вообще забыла, зачем пришла. Одернув себя, громко хлопнула дверью, чтобы хозяин услышал меня. И он услышал.

– Убирайся прочь, Клавдия, неустойку тебе выплатят. Больше не приходи. – Прогрохотал раздраженный мужской голос из глубин необъятной квартиры.

– Я не Клавдия. Здравствуйте, я на собеседование, – крикнула я куда-то на голос, – меня привез ваш отец. – Зачем-то добавила я.

В ответ – тишина. Простояв примерно полминуты, я решилась найти хозяина голоса, наплевав на приличия. Зря, что ли, приехала. По контракту, он сам должен от меня отказаться. Когда вдруг услышала недовольное: «Проходите».

Пройдя вдоль по коридору из большого общего зала (а это был именно зал, который у меня не поворачивался язык назвать комнатой или коридором), я попала в большой коридор, из которого вели три двери. Дальше куда? Так и заблудиться недолго.

– Куда теперь? – крикнула я невидимому хозяину.

– У вас, по-видимому, со слухом плохо? – раздалось совсем рядом из-за ближайшей двери.

Грубо. Но, так даже в чем-то лучше. Я давно поняла, что мне проще общаться с грубыми и прямыми людьми – не надо притворяться, не надо надевать на себя маску вежливости, их мнением можно не дорожить, и отвечать в подобном тоне, что думаешь. Нередко оказывается, что грубость эта напускная, вроде защитной реакции, и под ней скрывается ранимая личность. Хотя, скорее всего не в данном случае. Надо воспринимать это просто работой. А работа бывает местами трудная и неприятная. Как у всех – я в этом уверена. И смело распахнула дверь.

– У меня все хорошо со слухом. – Оглядевшись, поняла, что это рабочий кабинет. Уютный, большой, продуманный. С большим столом, развернутой на нем голограммой с виртуальным помощником, стулом для посетителей, мягким кожаным диваном и двумя креслами в тон. Но вот хозяина недовольного голоса я нигде не увидела. Неужели, ошиблась помещением? Решив не паниковать, просто замерла и стала ждать развития ситуации. Он же как-то даст знать о себе? Что еще за игры…

– Итак, я не расслышал ваше имя. – Раздалось сзади. Он что, прятался за дверью?

– Потому что я его еще не называла. – Я говорила спокойно, потому что мне сразу стало скучно. Я подумала, что это похоже на поведение просто озлобленного на весь мир больного человека, про его характер профессор уже говорил, и, видимо, ему нравится выводить людей из себя. Медленно обернувшись, я столкнулась взглядом с хозяином кабинета, и позвоночник прошило какое-то непонятное чувство нереальности происходящего. Будто колесо моей жизни сделало кульбит, на мгновение зависнув в невесомости, напугав и обрадовав одновременно. Стоящий передо мной мужчина просто не мог быть инвалидом. Высокий, почти на голову выше меня, широкоплечий, физически хорошо развитый, с волевым упрямым лицом и пронзительным взглядом. Он как-то странно тревожил мою память, словно я не могла вспомнить какую-то забытую картинку… Он стоит – значит может ходить самостоятельно, промелькнуло в голове. Он был красив, но не смазливо, а как-то очень по-мужски, по-настоящему, и от него исходило то самое, очень властное, что особенно чувствуют женщины, и если бы я могла реагировать на мужчин, то непременно откликнулась бы и на эти золотисто-пепельные волосы, небрежно лежащие, словно он только что из салона, ровный, с легкой горбинкой нос, жесткий подбородок, заросший трехнедельной, идеально подстриженной щетиной, резкий изгиб красивых, но искривленных в недовольстве губ, уверенный взгляд серебристо-серых глаз – такой сканирует и приказывает одновременно. Таким хочется подчиняться. Все это я бесстрастно отметила мозгом. То самое, улавливающее все это женское нутро во мне было совершенно инертно, поэтому сознание от его красоты я не потеряла и даже язык не присох к нёбу. Но продолжала молчать, пусть думает, что валяюсь без сознания от его харизмы. Его ждет разочарование. Несколько напрягало, что он смотрел как сквозь меня, его взгляд не цеплялся за мой, сканирует что ли? Еще один Судья? Это, вроде передается по наследству…

– Ну так назовите его. – Произнес он уже спокойнее, голос тоже был красивым, когда не звучал злобно.

– Тирис Алири. А вас? Петр Васильевич сказал, что я лично должна познакомиться, таково условие собеседования.

– Ксандер Бекетов.

И мужчина медленно двинулся к столу. Я смотрела как завороженная на его странные осторожные движения и внезапно опустевший взгляд. В голове что-то не складывалось. Разница потенциалов между стоящим и двигающимся мужчиной была так огромна, что вызывала чувство смещенной реальности. Бекетов-младший резко выкинул вперед руку, нащупал стол, изменил траекторию, и, обогнув дорогую столешницу, сел в кресло.

А в моей голове взрывались целые вселенные ненависти. К себе, к Бекетову-старшему, к этой жизни, которая никак не может перестать подкидывать мне неприятные сюрпризы. Потому что в этот момент я вдруг все поняла. Я его узнала. Так вот почему профессор ни слова не сказал о своем сыне. Потому что Ксандер был абсолютно слеп. Я вспомнила, примерно полтора-два года назад, когда я только переехала в этот Округ, тяжело приживалась, и как подружилась с Ларой, большой любительницей желтой прессы. Память услужливо восстанавливала события, выуживая, наконец, ту самую потерянную картинку, которая складывалась сейчас в очень неприятный паззл в моей жизни.

Мы с Ларой тогда отдыхали от занятий и валялись на траве около небольшого, поросшего белыми кувшинками водоема, впитывая в себя последние теплые деньки золотой осени. Холодные ветра уже начинали дуть в вечеряющем городе, не боясь разгоряченного закатного солнца, но днем воздух был еще ласковым, словно прощающимся, мол, не забывайте, я вернусь и все станет как прежде. Я была тогда еще весьма трудным собеседником, но Лару это не смущало – лишь бы ее слушали. Она любила рассматривать новостные ленты, подключив голографическое изображение прямо с планшета, громко обсуждать увиденное, а главное, критиковать современную моду, которой она никогда не следовала.

– Как думаешь, когда-нибудь войдут в моду цветастые юбки и крупные серьги? – потрясая своими сложно переплетенными конструкциями в ушах.

– Мода циклична. Войдут, конечно. И выйдут. – Она спрашивала об этом человека, у которого из одежды было три черных футболки и три белых, да пара старых джинсов. Мода интересовала меня примерно, как муравья изобразительное искусство.

– Какой красивый! Ну вот где такие парни существуют? Нет, ты посмотри! Посмотри! – Лара приблизила ко мне изображение двух самых красивых людей, которых я когда-либо видела. Мужчина был весь воплощение силы и мужественности, просто беспроигрышная тестостероновая ловушка. Золотоволосый, загорелый, стильный, уверенный в себе, острый взгляд – клинок, поражающий точно в цель, от него не увернуться, да и не захочется, бугрящиеся под рубашкой мышцы, четко очерченные венами предплечья, крупные красивые мужские руки с длинными пальцами. Нежно обнимающие за хрупкую талию прекрасную белокурую нимфу, с огромными зелеными глазами и кукольными пухлыми губами, со стройными идеальными ногами на золотых шпильках и взглядом дикой пантеры, только что поймавшей свою добычу. Да уж, парочка.

– Вот это дети элиты! Самый молодой и успешный Судья, представляешь? Богатый, красивый… Не люблю я Судей, но вот этот – очень ничего. Не находишь?

Я не находила. Мужчины для меня с некоторых пор были как под стеклом, неинтересны, гендерно развоплощены. А уж красивых я не любила вовсе. Потому что с некоторых пор прекрасно понимала, они способны любить только себя и свою красоту. Успешные, красивые пустышки. Я понимала, что, скорее всего, это просто стереотип, но тщательно сохраняла и оберегала его в себе. Так спокойнее. А уж Судьи… Я не верила им. Они умели обманывать, я это точно знала.

Я моргнула, прогоняя воспоминание почти двухлетней давности. Теперь я его узнала. Ксандер Бекетов – самый молодой и успешный Судья. Так о нем говорили. Кажется, ему было двадцать четыре, когда проснулся ген Судьи. В двадцать восемь он был успешен, богат и счастлив, судя по тому изображению. Действительно, больше его изображений Лара не находила. Стало быть, сейчас ему около тридцати. Уже нет того лоска, немного подвыцвел, обтерся, позолота слетела. Хоть и крепок все еще, и довольно красив. А неизлечимая слепота – наказание Судьи за ложь. Значит, передо мной – лживый Судья, худшее, что я могла себе представить, подписывая контракт. За что же вы так со мной, Петр Васильевич… Я рассматривала его теперь совсем иначе. Сквозь призму легкого презрения и брезгливости. И немного равнодушия. Какой смысл теперь злиться и ненавидеть? Его сильно ударило, и, судя по лицу, ему до сих пор больно. Но и жалеть его мне не за что. Знал наверняка, на что шел. Так что успокоилась я быстро.

Молчание затянулось. Надо было что-то сказать, но я не знала что. Попросить его провалить собеседование и просто уйти домой? Как-то совсем по-детски. Не хочется выглядеть пугливой истеричкой, увидела преступника – и описалась от страха. Ведь на самом деле, я его не боюсь. Я решила все оставить как есть. Наплевать на результат. Ксандер больше не Судья, и правду чувствовать не может. Но он нарушил молчание первым.

– Ну что, уже поняли, с кем имеете дело? – спросил он спокойным голосом.

– Поняла.

– Хотите уйти?

– Еще не решила. – Он смотрел вроде на меня, но мимо, это было странно. Зато я могла беспрепятственно за ним наблюдать.

– Решайте.

– Какого рода помощь вам требуется от меня?

Он вздохнул. Поморщился. Я вспомнила, что его, по сути, к этому принудил отец.

– Петр Василевич говорил о простых просьбах по организации документов. И об общении. – Я решила зачем-то помочь.

– Где вы учитесь?

– Заканчиваю факультет молекулярной биологии.

– Не так вы себе все представляли?

– Вас? Да, не так. Профессор ничего не говорил о…

– О том, что вам придется развлекать лживого Судью. Преступника. Так?

– Так. Не говорил. И я пока не понимаю, чем могу быть вам полезна. – Я снова сползала в неприязнь и ничего не могла с этим поделать. И хотела уйти. К тому же устала стоять. Хотя, очевидно, что собеседование еще не окончено. – Я присяду?

– Садитесь. Расскажите о себе, Тирис Алири. – Мне почудился интерес в голосе?

– Задавайте вопросы, вряд ли вам будет интересно, как я любила рисовать зайчиков в детстве. Вас интересует что-то конкретное?

Ксандер словно принюхивался, пока я говорила, он настолько настороженно слушал пространство, что я тоже затихла, прислушиваясь, может, я что-то упускаю? Наверное, показалось.

– Зачем вам эта робота? Она не вяжется с вашим основным занятием. Вам нужны деньги?

Он замер, слушая мой ответ и вдруг показалось, что меня никто в жизни так внимательно не слушал.

– Нет, мне не нужны деньги, – не буду скрывать, раз хочет знать – пожалуйста, все равно ведь узнает все, что знает Бекетов-старший. – Мне нужна печать Верховного Судьи, чтобы отменить эмоциональные взыскания.

– За что?

Он действительно думает, что я готова вот так вот все рассказать? Никогда и никому. Даже если в психушку упекут.

– Это личное.

– Вы эмоционально нестабильны?

– Я не знаю, что вам ответить. Я считаю, что я абсолютно стабильна.

– Вы же понимаете, что если …

– Вы просто можете сообщить отцу, что я не подхожу вам и не прошла собеседование. – Мне надоело копание в моем прошлом, и я не очень вежливо перебила его. Стало все равно, я как-то внутри сразу устала.

– А как же печать?

– Найду другой путь.

Почему он продолжал этот разговор? Судя по Клавдии, он должен быть злым, что за странное любопытство?

– Вы меня презираете? – продолжал бестактно меня расспрашивать Ксандер.

– Я вас не знаю. Но сложно уважать того, кто солгал, хотя должен освидетельствовать лишь правду. Возможно, вы совершили ошибку. Возможно, сделали это намеренно. Я уж точно не судья вам.

Бекетов молчал, сдвинув брови. О чем можно так сосредоточенно думать?

– Как вы выглядите? – его лицо было непроницаемым, но я чувствовала, что этот вопрос не имел отношения к собеседованию. Это было простое праздное любопытство.