Поверь мне

Наталья Климушина

Поверь мне

Глава 1.

– Мира, пожалуйста, оставь меня ненадолго. Мне нужно побыть… в одиночестве. – шептала я, с трудом разлепляя сухие потрескавшиеся губы. – Я справлюсь, правда. Посижу пока здесь…

Старшая сестра Мира тревожно смотрела на меня своими теплыми шоколадными глазами, затем, погладив меня по волосам, тихо вздохнула и медленно пошла к аэролету.

Август подходил к концу, разнося уже холодеющими ветрами весть о скорой смене времени года, прощался пряными запахами трав с подножья северных гор, ласкал сладкой свежестью чистейшего соснового леса. Природа всегда успокаивала меня, восстанавливала, возвращала себе. Словно к целительному источнику, приходила я залечивать свои раны на эту тихую, защищенную от чужих взглядов, полных осуждения и жалости поляну, спрятавшуюся прямо у подножья горного хребта, на краю заповедника Северного Округа. Сюда же я вновь попросила привезти меня сестру Миру, теперь, когда уже и восстанавливать-то, если честно было нечего. Мой мир грез о любви и счастье был растоптан, раскрошен до основания, и даже не знаю, стоило ли пытаться вновь собрать себя по кусочкам. Слезы давно иссякли, глаза припухли, но долгожданное облегчение все не наступало. Я бы приняла все – и опустошение, и горечь, и обиду, только бы боль ушла. Но она не уходила. Острая, горькая, она грязным сапогом крушила все, что еще осталось у меня от самой себя – разлетающееся ошметками самоуважение и вера в людей.

– Пожалуйста, помоги. Убери боль. Я больше не хочу чувствовать. Ничего. Пожалуйста… – я не знала, кого прошу, впиваясь ногтями в грубую кору и падая на колени около ближайшего дерева. – Не могу больше… пожалуйста, не надо…

Я открыла глаза, потому что меня кто-то тряс за плечо и испуганно повторял: «Тирис! Что с тобой! Тирис, тебе плохо?»

Я что, заснула? На коленях? Около дерева?

– Мира? – я повернула осоловевшее лицо и посмотрела на испуганную сестру. Она что-то еще говорила, тянула меня за руку, а я… я была удивительно, потрясающе… пуста.

– Срочно домой, Тирис, и зачем я только тебя послушала. Срочно в медкапсулу! Тебе опять плохо! Мама с папой меня убьют. – Мира суетилась, запихивая меня в кабину и наскоро пристегивая.

– Все хорошо, Мира. Правда. Спасибо, что привезла меня подышать воздухом. – Я удивленно осматривалась, словно увидела мир в первый раз. И волнения сестры вдруг показались мне такими далекими. И все произошедшее словно было не со мной. Я улыбнулась: боли не было. Совсем. Все было спокойно. Внутри – невесомо. Я подняла глаза к небу. Какое чистое, хрустальное, вечное… неужели, под ним, таким потрясающим, мне могло быть так больно? Нет… мне, наверное, показалось… Сосновые иголочки словно светились в лучах уходящего светила. Какой дивный обман зрения. Я вдохнула прохладный, чистый воздух, омылась им изнутри, все хорошо… Как же давно мне не было так… спокойно. Наверное, природа на меня так действует. Точно. Словно произошла перезагрузка. Я улыбалась. Мой мир снова ощущался стабильным, вросшим корнями глубоко в почву. Я в жизни не была более уравновешена, чем сейчас… Там, очень глубоко внутри, что-то такое было, что воспринималось густой отвратительной кляксой, но она так далеко, глубоко запечатана, а здесь, под этим небом так чудесно, эфирно, так … ровно.

– Ты… Ты какая-то другая… – Мира внимательно смотрела на меня. – Что произошло за те пять минут, пока меня не было? Ты… улыбаешься?

За пять минут? Мне показалось, прошла целая вечность. Прекрасная, живительная, бальзамирующая мою душу, вечность.

– Теперь все будет хорошо. Я уверена. Полетели домой.

Мир некогда благополучной семьи Алири треснул пополам, разделив жизнь на до и после. Эдуард Алири нервно мерял шагами просторную, заполненную солнцем гостиную на втором уровне дорогостоящего жилого комплекса. Он с тоской подумал – ничто уже не будет как прежде. И в этой уютной гостиной, еще совсем недавно являющейся средоточием счастья их маленького мира еще долго не будут звенеть радостью и любовью голоса его любимых женщин – жены и двух дочерей. Неожиданная, потрясающая в своей жестокости и невероятности трагедия, произошедшая с его младшей дочерью, истощила казавшийся бездонным колодец счастья семьи в одночасье.

Бледное лицо жены было залито слезами уже не первый день, и смотреть на это у профессора квантовой генетики сил больше не было. В висках стучало, мысли ходили по кругу, одни и те же, уже более двух недель. «Нужно срочно в медкапсулу, на профилактику, так и до инсульта недалеко».

– Кьяра, другого выхода нет. Малышке трудно, здесь все напоминает о … об этом. Она права, пусть переводится в главный филиал, доучится два года там. Мы, разумеется, поедем с ней вместе. Я найду там работу, ты, возможно, сможешь работать дистанционно… – Эдуард устало потер переносицу, подошел к окну, устало посмотрел воспаленными глазами (он ведь тоже не железный) на уходящий розовато-алый диск и глубоко вздохнул, – все, что могли, мы сделали.

– А если не всё, Эд!? Тирис столько перенесла, я просто не знаю, как она держится. Вдруг мы должны… были… поверить ей… Капсула вылечила тело, но ее психическое состояние… Она совсем закрылась, как нам ей помочь?

– Знаю, Кьяра, знаю… Но все слышали свидетельства Судей, парень непричастен к несчастному случаю. Она сама это сделала… Ты же понимаешь, никто из специалистов не смог помочь, она не идет с ними на контакт. Мы должны поддержать ее. Хоть как-то… Она думает, что потеряла наше доверие.

– Эд, но, твоя работа? Твой проект? Все разработки… Столько лет впустую… И мне придется все начинать сначала… Но ты, конечно, прав. Мы не можем оставить ее. Нужно ехать.

Я тихо стояла за дверью и понимала, что мне не нужна больше их поддержка. Я все преодолела, они что, не видят – я справилась, я пережила, я смогла. Чего я точно не смогу – так это видеть их скорбные, сердобольные лица, постоянно напоминающие мне, что я больше не счастливая успешная Тирис, а «бедная девочка, на долю которой столько выпало, что она не в себе и чуть не оболгала такого хорошего мальчика».

Я медленно вошла в приоткрытую дверь.

– Мам. Пап. Не нужно никуда ехать. Я должна сама. Переведусь в Юго-западный филиал университета, продолжу учебу там, поживу пока у бабушки. Я справлюсь, правда. Отпустите меня. Мне так нужно. Здесь …невыносимо.

Глава 2

Два года спустя.

Мне нужна была работа. Срочно. Любая, главное – социально одобряемая, приличная и общественно значимая. И дело было совершенно не в деньгах. Требовалось доказать мою устойчивую, прочную социальную позицию и позитивную и благонадежную роль в обществе. И все это для того, чтобы доказать свою эмоциональную стабильность, а также способность адекватно существовать в нормальном обществе, так как я отказалась проходить «лечение по программе восстановления личности после сильного эмоционального потрясения». Иначе меня ждали эмоциональные взыскания в качестве принудительного лечения в «Клинике Эмоционального Восстановления». Из которой я могла выйти очень и очень нескоро, поскольку и так полтора года водила за нос специалистов по биопсихологии, пока они не выдали заключение, что психологическое лечение не дало результатов. А я не понимала, зачем мне нужно лечение, со мной все было в порядке. Я слышала, как в мой адрес звучали слова «эмоциональная холодность», «изменение личности», «эмпатическая невосприимчивость» и многие другие, малопонятные мне термины. У каждого в жизни бывают неблагоприятные события, стрессы, они на нас влияют, но мы живем дальше. Покрываемся панцирем, обрастаем доспехами, обезболиваем свои рецепторы. Включаемся как можем в режим сохранения энергии и продолжаем свой путь. Я считала, что восстановилась полностью, хоть и несколько изменилась. Может, повзрослела. Стала опытнее, вынула из кожи осколки розовых очков, залечила шрамы. Но ведь этот путь проходит каждый человек, разве нет?

Когда шестнадцать месяцев назад я перевелась из небольшого прибрежного города Северного Округа в центральный филиал моего университета в одном из самых больших городов Юго-западного Округа, чтобы доучиться и получить диплом по молекулярной биологии, меня встретили не слишком вежливо. Так как в первый же день я схлестнулась в столовом кампусе с дочкой ректора, возомнившей себя местной звездой. Но так уж случилось, что я, оглушенная совсем недавно пережитой болью, просто не реагировала на людей вокруг так, как этого от меня ждали. «Неадекватная», «замороженная», «невменяемая», «бревно» – самые мягкие прозвища, которыми меня пытались наделить, но не получилось, так как меня ничто в тот момент не задевало. А людям ведь так неинтересно, без отдачи. Моей единственной реакцией был просто холодно-отстранённый взгляд на любого идиота, пытавшегося меня задеть. За ним было тепло и безопасно. Я действительно ничего не чувствовала. А вот остальные чувствовали себя не в своей тарелке. Когда на меня в столовой вывернули поднос с едой – я просто взяла другой. Когда на общей физической подготовке мне примагнитили кроссовки к железному тренажеру, я улыбнулась и спокойно пошла в медкапсулу, залечивать ушибы. Когда на меня свалили всю самую грязную работу в оранжерее, я просто надела перчатки и выскоблила все до блеска. Какая разница, что делать? Любой труд важен. Поэтому, через некоторое время от меня отстали. И даже зауважали.

И вот опять, все сначала. Ну далась им всем моя эмоциональность! Я устала доказывать, что у меня все хорошо. Я просто пережила все самое плохое в своей жизни и пошла дальше, так как не видела смысла останавливаться и смаковать больные воспоминания. В кабинете биопсихолога я сидела уже полчаса и не могла взять в толк, что от меня требовалось. Усталая женщина, профессионально изображавшая дружелюбие и личную заинтересованность во мне, некрасиво пучила прозрачно голубые глаза и фальшиво улыбалась. Кстати, фальшь я всегда чувствовала хорошо.

– Итак, Тирис, посмотрите на голограмму. Что вы чувствуете?

На голограмме маленький розовощекий мальчуган играл с неуклюжим пузатым щенком и заливался смехом. Потрясающая в своей наигранности и приторности иллюзия счастья. Но у меня была своя формула счастья, и она называлась – искренность и покой. Ложь я ненавидела. В любом ее проявлении. И бесконечно оберегала свою душу от любых на нее посягательств. Голограмма являлась сгенерированным продуктом искусственного интеллекта, поэтому, глядя на нее, нормальному человеку, как мне казалось, нельзя было ничего почувствовать. А придумывать мне не хотелось. Что я и озвучила. Но, видимо, неубедительно.

– Но какие чувства вызывает у вас эта картина? Что вы ощущаете? – с придыханием произнесла женщина, имя которой я так и не смогла запомнить, еще больше округлила глаза, положила руку на грудь, видимо именно в этом месте нужно было что-то почувствовать, и терпеливо ждала ответа.

– Простите, как вас?

– Марчел, можете звать меня Марчел… – женщина натужно заулыбалась.

– Марчел, я чувствую, что устала. Можно мне уйти?

–Тирис, вы проваливаете тест за тестом. Уже несколько недель я совершенно не могу никак проникнуть в вашу душу, понять, что вы чувствуете, понимаете, я не могу помочь вам…

– Зачем? Проникать? Помогать? У вас нет других дел? Что я чувствую? Что вам совершенно не нравится то, что вы сидите здесь со мной, что вас раздражает ваша работа. Вы ведь тоже хотите домой, вас там кто-нибудь ждет?

Видимо, я зацепила нечто болезненное, и Марчел действительно никто дома не ждал, так как женщина вспыхнула и мгновенно стряхнула с лица искусственное дружелюбие, проявив раздражение напополам со злостью и усталостью. Так-то лучше. Честнее.

– Я буду вынуждена отправить отчет в курирующий вас филиал Клиники Эмоционального Восстановления. Возможно, вам потребуется стационарное лечение. Вы по-прежнему не хотите поговорить о том, что вас беспокоит?

– Меня ничего не беспокоит. И будь вы профессионалом своего дела, давно бы почувствовали это, – последние слова я произнесла, скопировав ее принужденно-доброжелательное выражение лица, сделав бровки домиком и приложив руку к груди.

– Сеанс окончен! – Марчел вскочила со стула и пулей вылетела из кабинета, покрывшись красными пятнами.

А что я такого сказала? Правду? И почему на нее все обижаются?

Глава 3

До окончания Института Биоинженерных Технологий мне оставалось всего лишь полгода, из них последние два месяца составляла практика, но на четыре месяца мне требовалась оптимальная социальная занятость.

Именно над этим вопросом мы и корпели уже третий вечер с моей лучшей подругой Ларой Вигнев, просматривая все объявления работодателей за последние три месяца. Новостная лента светилась в визуальном окне, но мы отклоняли вариант за вариантом, настроение портилось.

– Кто вообще такое пишет?! – Лара возмущенно размахивала бутербродом, разбрасывая крошки. – Ну кому придет в голову прийти и устраиваться «наблюдателем свиданий сына», наймите себе сразу детектива или няньку! Не завидую я потом девушке, с такой-то свекровью… Или вот, «статуя-игрушка в детскую комнату» … Хочешь поработать статуей? Платят, кстати, неплохо… Мда, няньки, сиделки, волонтеры, выгул собак… Все не то, мелковато.

Лара была права. Какой только бред не приходит в голову людям с деньгами. С настоящей работой по специальности «молекулярная биология» у меня бы не возникло никаких проблем, у меня были, так называемые «зелёные пальцы», абсолютная взаимная любовь со всем зеленым, что встречалось на моем пути, весь растительный мир немедленно откликался на мои манипуляции, получалось все, связанное с живыми растениями, безусловное большинство проектов, где были задействованы биологически активные вещества, любая зеленая флора – все это слушалось меня так, будто я была прекрасной феей зеленого мира. И в ответ, я так же нежно относилась к каждому изумрудному листочку и травинке на нашей многострадальной планете. Но до диплома нужно было еще доучиться, а значит, работу необходимо искать малоквалифицированную, к тому же, не мешающую учебе, а главное, социально одобряемую.

Солнце медленно садилось, лаская прощальными лучами окна моего небольшого уютного двухэтажного домика, на окраине города, доставшегося мне от бабушки. Между прочим, удивительной личности, которая в свои пятьдесят с небольшим, имела активную жизненную позицию, занималась йогой, путешествовала по миру с очередным ухажером, в общем, наслаждалась жизнью, изредка присылая мне весточку из разных концов света, неизменно улыбаясь своими белоснежными ровными зубами. Не своими, конечно же. В нашем веке технологий, отрастить себе новые зубы, органы или обновить кожу на лице мог позволить себе практически любой человек по обычной медицинской страховке. И, хотя, это особенно не влияло на продолжительность жизни, которая у каждого была генетически заложена своя, зато значительно влияло на ее качество. Жизненный цикл человека на Земле составлял примерно сто – сто двадцать лет, в зависимости от образа жизни, что уже значительно превышало порог продолжительности жизни даже столетней давности, но при этом жизнь была комфортной, устоявшейся, и уж точно значительно более приятной, чем до появления на Земле относительного экологического благополучия.

– А ты помнишь, что у нас завтра экскурсия в закрытую часть оранжереи универа, опять артефакт показывать будут. Ты пойдешь? – я растянулась в кресле на уютной террасе, собирая лицом последние летние лучики. Скоро осень, дождливая и ветреная, учебный год только начался, и я с нетерпением ожидала новых занятий. Учиться мне нравилось, биология была моей страстью. Практику я обожала, в руках все спорилось. Теперь только бы работу найти.

– И чего я там не видела? Не верю я в это все. Говорят, камень какой-то, размером с фасолину. Каждому курсу показывают. Можно и пропустить. Каждый год показывают. Это ты не видела, потому что перевелась поздно к нам, а в прошлом году в оранжерее, где он лежит, реставрация была.

«Камнем, размером с фасолину» Лара называла общеизвестный артефакт, якобы принесенный примерно сто лет назад на Землю людьми, вышедшими из портала. Удивительно красивые люди называли свою планету Теей. Я как-то готовила доклад по «Теянскому пришествию», в архивных документах говорилось о том, что они пришли помочь Земле возродиться, так как с демографией было совсем плохо, люди вырождались, генетически были деформированы, а главное – восстановление флоры и фауны шло настолько малозаметными темпами, что грозило не восстановиться полностью вовсе. Там еще была какая-то не слишком достоверная история о девочке, якобы Жрице этой планеты, заблудившейся в мирах, выросшей на Земле, но вернувшейся на Тею. А потом она пришла порталом к нам, с группой людей, а также саженцами и семенами их «волшебного древа». С верой в то, что это сможет помочь экологии и спасет планету. Говорят, деревца не прижились, по крайней мере, расселив 25 саженцев и столько же семян по разным Округам, через некоторое время обнаружили их пропажу. То ли малыши не прижились (вот бы меня туда!), то ли были изъяты кем-то, то ли история вообще выдуманная, но тем не менее, с тех пор осталось несколько окаменевших семян-артефактов по разным уголкам мира. Удивительным казалось то, что настоящее возрождение Земли началось именно с той временной метки. С появления людей из портала.

Сейчас мы были вполне довольной, счастливой и здоровой расой людей. И, пожалуй, это самая настоящая эра расцвета Земли, где царствовало относительное благополучие, изобилие и справедливость. Мы обладали высокими технологиями, стабильностью, знаниями. Нам больше не надо было принудительно вступать в браки, как только отменили обязательные генетические карты, и люди стали выбирать партнера по душе, детская рождаемость повысилась в разы. Природа стала возрождаться семимильными шагами, на нашем факультете мы это подробно изучали, поэтому я где-то глубоко в душе верила, что было что-то, очень сильно повлиявшее на планету.

И мне очень не терпелось посмотреть на это чудо.

К сожалению, увидеть древнее семя великого древа не получилось. Утром, по прибытии в университет, мы с Ларой застали суматоху, большое количество людей в полицейской форме, которые нас тут же пригвоздили вопросами и просьбой предъявить метки. Мы синхронно повернули тыльную сторону левой руки, блеснув серебряными голограммами, транслируемыми вшитым под кожу чипом, который являлся одновременно и удостоверением личности, и кредитной картой. Грузный усатый полицейский, быстро считав маленьким электронным устройством наши данные, скупо кивнул и процедил: «Отправляйтесь в кабинет 312 для дачи показаний, встаньте в общую очередь, затем получите на выходе разрешение покинуть здание. Сегодня занятий не будет». На вопросы о том, что здесь происходит, мужчина устало отмахнулся и скривившись, как от зубной боли, поспешил к следующим студентам, появившимся на входе.

Мы с Ларой удивленно переглянулись, и направились к хвосту огромной очереди из возбужденных студентов, выглядывавшей из главного здания.

– Нееет. Не может быть, это же затянется до вечера! – Лара протяжно застонала, сморщив лицо. – А я сегодня еще хотела родителей навестить!

– Интересно, что вообще происходит. Ты что-нибудь понимаешь? Ловят кого-то, что ли?

– Да откуда я знаю. Эй! Любезный, что тут случилось вообще? – Лара потянула за рукав какого-то парнишку, тот, не сумев вырваться, испуганно покачал головой. – Ладно, иди займи нам очередь, я все разузнаю. – Это сказано уже мне.

Лара вся была сама непосредственность и искренность. За что я и полюбила ее. Она была странная, взбалмошная, одевалась как ведьма на балу-маскараде, ее пугались, над ней смеялись, с ней не хотели общаться, или восторгались, восхищались и любили. Равнодушных не было. Но она была живая, настоящая, непостижимо внутренне свободная и искренняя, она не играла роли, не боялась быть собой и говорить, что думает. Мы познакомились, когда я впервые вошла в аудиторию и не увидела свободных мест, кроме трех, словно карантинной зоной окружающих белокурую девушку, сидящую с непроницаемо-обиженным лицом, одетую в какое-то разноцветное тряпье и обвешанную не то амулетами, не то украшениями с перьями и бусинами. Зона отчуждения, поняла я, поэтому и пустые места рядом. Я невозмутимо села на одно из них, справа.

– Я тебя заражу чем-нибудь, прокляну или сглажу. Или сглазю… Не знаешь, как правильно? – произнесла девушка обиженно.

– Не знаю… А зачем? – педантично раскладывая на столе принадлежности для учебы – планшет, ручку, бумагу.

– Что зачем? Заражу или прокляну? – уже спокойнее спросила соседка.

– Ну да, заразишь, проклянешь, сглазишь и так далее. Так зачем?

– Я имею право выглядеть так, как хочу! Понятно? И делать то, что считаю правильным, особенно, если это мне нравится! – девушка словно продолжала что-то доказывать кому-то невидимому.

– Имеешь, конечно. – Я невозмутимо продолжала обживать место.

– И это все?

– Все. – Я спокойно смотрела на нее. – Классные перья.

Девушка удивленно окинула изучающим взглядом мою простенькую одежду, собранные на затылке волосы, отсутствие украшений. Мне было все равно, что носить и как ходить. Я давно предпочитала внешнему внутреннее содержание. Главное – удобство. Джинсы, футболка, кроссовки. Мы смотрелись рядом примерно, как монохром и неон. Яркий экзотический цветок и обычная зеленая травинка. То есть как две полные противоположности. И, видимо, поэтому, совершенно не раздражали друг друга.

– Ты, новенькая? А хочешь, помогу с пропущенным материалом?

– Спасибо, очень выручишь. Меня зовут Тирис Алири.

– Лара Вигнев. После лекций можем пойти ко мне, там разберемся, что подтянуть.

Лара всегда вела себя просто, говорила, что думала, не стеснялась выражать чувства. Носила распущенными шикарные золотистые волосы, любила длинные цветастые юбки и экстра короткие тряпочки, едва прикрывающие белье, старинные украшения и вообще вся была словно сошедшая со страниц древних сказок позапрошлого века. Сама их придумывала и создавала. Поэтому никого не могла оставить равнодушным – люди либо сразу принимали ее, либо испытывали раздражение. По-другому просто не получалось.

Через пятнадцать минут стояния в очереди таких же растерянных студентов, мы продвинулись примерно на двадцать метров. Лара появилась с двумя стаканчиками горячего кофе и шоколадкой в зубах.

– Представляешь, пропал тот самый артефакт! Я вообще не понимаю, камень какой-то, ну положите другой, какая разница… И вообще, кому понадобился?

У меня внутри что-то неприятно кольнуло. Я очень хотела на него посмотреть, почему-то это казалось мне важным.

– В кабинете, куда мы стоим, – Лара мотнула головой на вьющуюся змейкой очередь, – сидит профессор Бекетов и с ним кто-то еще, ректор вроде. Опрашивают всех. Ага, так вам воришка и признался… тут Судей надо звать.

Примерно через час, подошла и наша очередь. Лара вошла первая. Я не волновалась, просто была очень расстроена. А Петра Васильевича Бекетова знала как очень приятного человека. Последние полгода на факультете права он вел некоторые дисциплины и несколько раз замещал у нас кого-то, проводя вводные занятия по юриспруденции. Его лекции мне очень нравились, они всегда были понятными и интересными. Несколько раз приходилось общаться с ним в неформальной обстановке, передавая документы, сообщая об изменении времени занятий. А однажды, он пригласил меня за свой столик в столовом кампусе, и мы некоторое время разговаривали на различные отвлеченные темы. Это был мужчина немного за шестьдесят, энциклопедически образованный, безупречно вежливый и вообще мне импонировал, как уравновешенный и адекватный человек. А вот Лара была со мной категорически несогласна. И это был тот редкий случай, когда ее мнение совпадало с мнением большинства. Про Бекетова ходило много противоречивых слухов – и о его жесткости, и о непримиримости к прогулам и промахам студентов, о трудностях и невозможности с ним договориться. Говорят, если ему что-то не нравилось, он просто отказывал без объяснений, прерывал отношения, отчислял, был непреклонен. Меня это удивляло. Он чем-то напоминал мне моего отца – строгого, честного, справедливого. Но я привыкла доверять только себе, поэтому относилась к нему также, как и он ко мне – тепло.

Лара вышла с красными пятнами, возбужденная, едва сдерживаясь.

– Обалдеть, самый настоящий допрос, представляешь? Я им что, преступник какой? Иди, сказали, чтобы следующий заходил. Я тебя здесь подожду.

Я смело переступила порог аудитории и аккуратно прикрыла за собой дверь. За центральным столом сидел Петр Бекетов, рядом ректор – профессор Фитц. Оба с очень серьезными и уставшими лицами. Лишь глаза Бекетова несколько потеплели, увидев меня. Я поздоровалась.

– Проходи, Тирис, присаживайся. – На этих словах Фитц внимательно посмотрел на Петра Васильевича. – Да, мы немного знакомы.