Буреполом

– Вахтанг Валерьянович, случались ли конфликты у вас в тюрьме и на зоне, и как вы выходили из ситуации?

– Конечно были, и не один раз. Приходилось драться – нельзя давать слабину. Уступишь – наступят – таков волчий закон. Я вырос без отца, меня воспитывали женщины и как по Мандельштаму: «Не волк я по крови своей». Но на зоне мне пришлось стать немного волком, по-другому нельзя.

Для них я был стариком, хотя мне тогда было меньше сорока. Но слабость на зоне показывать нельзя – затопчут. Когда с городской зоны меня вернули обратно в Буреполом (о причинах как-нибудь отдельно поговорим), в моём личном деле была запись: «использовать на самых тяжелых работах». Об этом по секрету мне сказал замполит, с которым у меня были хорошие отношения.

Работа заключалась в таскании тяжелых деревянных пачек, обвязанных проволокой и достигающих 120-130 килограммов. Двое пачку поднимают (это называется на местном жаргоне «наливают»), третий подставляет плечо и несёт – на десятки, а то и больше метров. Когда я первый день вышел на работу, как только мне на плечо положили эту тяжеленную пачку, у меня глаза вылезли из орбиты, и я понял, что работать здесь я не смогу. Система на зоне такая: не можешь работать, иди, договаривайся с администрацией или заваривай. Слово «заваривай» означает каждый день для бригады заваривать трёхлитровую банку чифира, что вообще-то практически нереально.

В жилзону в тот день я вернулся удручённый – не мог найти выход из создавшейся ситуации. В отряде у меня был приятель, весёлый парень, бывший директор магазина, который сидел за левый товар. Он был помоложе меня и помощнее, через все эти трудности уже прошёл. К нему я и обратился за советом. Он сразу мне сказал, не задумываясь, что единственный способ – это втянуться и работать. «Ты же грузин, – сказал он, – ты должен смочь». Буквально так и сказал. Как-будто от того, что я грузин, что-то меняется. Тем не менее, я ему очень благодарен, – он в меня как-то вдохнул дух уверенности, и я на следующий день вышел на работу как штангисты выходят на помост, с боевым настроем. И смог, втянулся, и даже стали приводить мой пример другим: «Смотри, как старый (это я в их понимании) таскает». А ведь были такие, которые что только не делали, лишь бы уйти от этой проклятой работы: ломали руки, отрезали пальцы, глотали всякие предметы. Их за это ещё и наказывали.

– А как они ломали руки?

– Это целое искусство, к тому же, не бесплатное. Есть специалисты, которые мокрым полотенцем обвязывают руку, кладут на рельсы и каким-то тяжелым железным предметом бьют со всей силы. Впоследствии кость руки срастается неправильно и либо остаётся проблема на всю жизнь, либо надо ломать руку и весь процесс пройти заново.

– Ваш рассказ настолько интересен, что мы забыли продолжить наше застолье.

– Абсолютно. И для продолжения у меня есть ещё один, для каждого человека важный, тост. Это тост за ушедших из этой жизни близких людей, которых, к сожалению, становится всё больше. Я бы сформулировал это так: «Давайте поднимем тост за тех близких людей, которых нам стало не хватать в этой жизни, то есть за тех, души которых были тесно связаны с нашими душами».

– Спасибо за этот тост. Я это запомню. Предлагаю сменить вектор нашей беседы и сменить тему.

– Тем у нас множество. Вы только выберите вектор нашего общения.

– А почему вы отсидели все десять лет от звонка до звонка? Почему вас не коснулось УДО (условно-досрочное освобождение)?

– Вы знаете, есть у японцев поговорка: если при сильном ветре дерево не гнётся, то оно ломается. Видимо своим внутренним сопротивлением, неспособностью прогибаться я их здорово раздражал. Расскажу случай, который прольёт свет и ответит на ваш вопрос. Представьте себе огромный зал, в котором умещается 2500 человек. Шесть часов утра, время завтрака, и в это время в столовую входит начальник режимной части, явно выпивши, в сопровождении свиты, состоящей из зэков.

За заслуги перед санчастью и благодаря врачу больницы Александру Сергеевичу, я получал улучшенное питание – 5Б, что предполагало белый хлеб с маслом и индивидуальный подход к раздаче. В нашем отряде ещё один, настоящий больной, получал такое же улучшенное питание. Мы с ним сидели за отдельным столом, но в одном ряду с отрядом.

Кто-то из доброхотов шепнул майору про меня, и он громко, на весь зал, заорал: «Вот Бетанели, опять сидит вне отряда». Тогда я себе позволил то, что ни один «жулик» (так называли на зоне мелких «авторитетов», ведь на нашей зоне не было ни одного «вора в законе») не позволил бы такое резкое выступление. Я тут же вскочил и в ответ заорал: «Что же нужно от меня, я ведь сижу в одном ряду с отрядом». После этого сразу сел и стал допивать свой чай. Не ожидая такой наглости со стороны осуждённого, майор ещё громче гаркнул: «Молчать!», хотя никто и не думал с ним спорить. Стояла мёртвая тишина. Все ожидали, что грянет гром, но продолжения не было. Мой окрик на всю столовую, фактически на глазах у всей зоны, можно было расценить как пощёчину, и после этого кто бы позволил мне уйти на УДО?

– Может вам стоило бы вести себя по-другому?

– Да, мой земляк, мой друг Гурам, всегда говорил мне: «Вахтанг, их надо обманывать, по-другому нельзя, всегда останешься в проигрыше». Он на самом деле своим поведением добился перевода в грузинскую зону, где условия содержания были несравнимы. После освобождения мне довелось побывать в грузинской колонии и был поражён обилием и качеством продуктов, которых не было тогда на свободе. Когда одному сидельцу предложил апельсин (который в Буреполоме можно было считать несбыточной мечтой), тот лениво отмахнулся и скорчил сытую рожу.

Если повернуть время вспять, возможно вёл бы селя поумнее, но полностью себя не смог бы переделать.

– Батоно Вахтанг, а как обстоят дела с национальным вопросом? Кучкуются ли осуждённые по национальному признаку?

– Нет, на зоне люди классифицируются по другому принципу. Ни в тюрьме, ни на зоне мускулы не играют решающую роль. Если человек проштрафился – будет наказан.

– Приведите пример.

– Например, крысятничество, то есть воровство. Не важно, чего – продуктов питания или одежды. Такое не прощается никому. Или стукачество, если будут неопровержимые доказательства.

– А те осуждённые, которые официально работают на администрацию, носят соответствующие повязки, с ними как поступают?

– Они считаются под охраной администрации и попытка давления на них чревата последствиями.

– Среди осуждённых, наверное, много бывших спортсменов, скажем, боксёров, борцов и т.д.?

– Да, есть немало и я видел, каким мастерством они обладают по сравнению с обычными, пусть даже физически очень сильными, ребятами. В зоне сидел молодой парень лет двадцати пяти – двадцати восьми. Высокий, здоровый, с очень мощным голосом. И фамилия была под стать ему – Катков. Сидел он за то, что кулаком убил двух человек. Это был очень весёлый, добродушный человек, и никакой негатив не исходил от него. Одним словом, колоритная личность.

Как-то он решил побоксировать с молодым парнем, который недавно пришёл к нам с малолетки, то есть ему только-только исполнилось восемнадцать лет. Парень был боксёром, кандидатом в мастера спорта, нормального телосложения, типичный легковес. Они боксировали в бесконтактном бою и этот щупленький боксёр буквально загнал в угол этого великана. Тогда я понял, какой силой обладают профессиональные боксёры по сравнению с обычными людьми.

– Вы так восторженно говорите о боксе, что создаётся впечатление, что увлекались этим видом спорта.

– Нет, сам этим никогда не занимался, но бокс, как вид спорта, очень мне нравится и нравился, пока не превратился в бизнес. Боксом я увлёкся уже в зрелом возрасте и в этом повинны три человека: Владимир Гендлин, Джордж Формен и Рой Джонс младший. О них я могу говорить часами.

– А какой вид спорта вам нравится смотреть кроме бокса?

– Конечно футбол, но когда я сравниваю, каким был футбол в бытность моей молодости, и каким он стал сейчас, мне становится грустно. Когда за деньги можно создать любую команду, когда чемпионаты стали не национальными, а интернациональными, когда сборная Франции на семьдесят процентов состоит из негров, которые никогда не станут французами, это грустно.

– Батоно Вахтанг, говорят, когда собираются мужчины, обязательно затрагивают три темы: политику, футбол и женщин.

– Виктор Николаевич, согласен с вами, но у нас давно стоят пустые бокалы, и пора продолжить наше замечательное застолье.

– Поддерживаю вашу инициативу и хотел бы услышать какой-нибудь традиционный или обязательный грузинский тост, без которого не обходится ни одно грузинское застолье.

– И здесь вы правы. До сих пор мы обходили стороной все обязательные и порой скучные тосты, которые превратились в некоторую формальность. Я подниму этот тост, но придам ему некоторую остроту. Итак, тост обычно звучит «за родителей» и, судя по вашему молодому возрасту, ваши родители живы (я кивнул), и я с удовольствием поднимаю бокал за их здоровье и безболезненную жизнь, а что касается моих… я поднимаю этот бокал за память моих трёх женщин: бабушку, маму и тётю, которые меня воспитали и сделали тем человеком, кем я сейчас являюсь.

Я поддержал этот тост за родителей. Мои, слава богу, здравствуют, а позиция Вахтанга Валерьяновича меня удивила, и я не удержался, спросил:

– Вы обошли вниманием вашего отца и, наверное, на это есть веские основания.

– Безусловно. В конце концов каждый человек получает то, что заслуживает. Я не сторонник судить своих родителей и обсуждать их поступки и осуждать их действия, но отец (точнее, биологический отец) нас с мамой бросил, когда мне не было ещё трёх лет, фактически в бессознательном возрасте, а познакомился с ним, когда мне было двадцать лет. Была веская причина – умерла его родная сестра, которая, как рассказывали, во мне души не чаяла. Потом мы с ним встречались несколько раз, хотя у него была другая семья и другая жизнь. Уже в пожилом возрасте судьба ему преподнесла «подарок»: его жена в течение долгих пяти лет была прикована к постели, сделалась лежачим больным. Соответственно, ухаживать за ней приходилось ему: уж её бросить ему никак было нельзя – там были взрослые сыновья.

Но однажды, почти перед смертью, он обратился ко мне с необычной просьбой, с которой он не мог обратиться ни к кому, кроме как ко мне. И вот почему. Его слова звучали как исповедь, и его необычная просьба заключалась в том, что после смерти он захотел, чтобы его кремировали в трусах, а затем его прах развеяли над горами Кавказа из самолёта. Сами понимаете, какой это бред. Как потом выяснилось, всё это он придумал потому, что не хотел даже мёртвым лежать рядом с ней. Он даже не назвал её ни по имени, ни женой. Представляете, какую ненависть он испытывал к этой женщине! В конце концов он, конечно, лежит рядом с ней. Так, видимо, распорядилась его судьба. Каждый человек в конечном итоге получает то, что заслуживает.

– Грустная история, Вахтанг Валерьянович. И я понимаю и принимаю вашу позицию. Что только не услышишь в этой жизни. Получается, что от отца у вас не осталось никаких воспоминаний, кроме этой грустной истории.

Мы надолго замолчали. Каждый из нас переосмысливал рассказанное, думал о превратностях судьбы. Я подумал, что надо вернуться к нашей главной теме, дабы не упустить детали для представления целостной картины.

– Вахтанг Валерьянович, вы ни разу не обмолвились о деле, из-за которого были лишены свободы на такой длительный срок.

– Дело касалось частного предпринимательства с хищением государственного имущества. Я ничего не похищал, ибо у меня не было никакого государственного имущества, а покупал у тех, кто похищал. По УК это была статья 93’. Сейчас нет ограничений и можно купить всё и у всех, кто согласиться продать.

Я прошёл через две тюрьмы и две зоны. Первая тюрьма – Матросская тишина в Москве. Вторая – в городе Горьком. Зоны – в Буреполоме и городе Горьком.

– Почему в Горьком?

– Потому что дело было связано с этим городом.

– Видимо в Москве вас держали недолго.

– Да, всего четыре месяца. Сидел я всё время в четырёхместной камере в Матросской тишине. Запомнил одного типа, у которого была четвёртая ходка, то есть сидел четвёртый раз и страшно скучал по работе. А «работа» у него была связана с ограблением квартир, то есть он был «домушником». Он с упоением рассказывал о своих похождениях. С этим «персонажем» связаны воспоминания о его беседе с другим «бывалым». Я внимательно вслушивался в их беседу, понимал, что говорят они по-русски, но в то же время ничего не понимал из-за обилия тюремного жаргона. Тогда я получил первый «ликбез» и узнал, что «канал» – это шёл, «заныкал» – это спрятал, «дыбанул» – это увидел, «колёса» – таблетки и т.д.

В Матросской тишине прогулочные дворики (прогулка – один час) расположены на крыше и сверху закрыты сеткой. Одним словом «небо в клеточку». Больше ничем особым эта тюрьма мне не запомнилась. Только когда оттуда перевозили в горьковскую тюрьму и вывели во двор (был сентябрь), я увидел зелёную траву. Тогда я вспомнил предсмертный период великого грузинского поэта Важа Пшавела, проведённый в Тбилисской больнице. Он попросил принести ему траву. Он, житель горного района Кавказа, всю жизнь созерцая природу, а теперь находясь в закрытом помещении, страдал отсутствием зелёной травы. Тогда, в детстве, услышав эту историю, я конечно не понял глубокого смысла этой просьбы. Но когда я после столь долгого пребывания в каменных стенах увидел зелёную траву, я понял глубину ощущений великого поэта.

– Суд проходил в городе Горьком?

– Да, дело ведь было связано с этим городом.

– Были ли какие-нибудь запоминающиеся моменты?

– Для того, чтобы выиграть время для ответов, которые задавал судья, я попросил переводчика. Судья схватился за голову. Отказать он не мог – это моё конституционное право, – и понимал, с какими трудностями это сопряжено. В частности, я сказал, что несмотря на то, что русский язык я знаю, прошу учесть, что образование я получил на грузинском языке и могу не разобраться в тонкостях русского языка, а юриспруденция – наука хитрее дипломатии и точнее математики.

Суд был вынужден искать в Горьком человека, хорошо владевшего русским языком. Нашли какого-то грузина, металлурга по профессии, звали его Важа и он присутствовал на каждом заседании суда, пока шёл процесс. Забавно было то, что не только русский, но и грузинский знал он хуже меня и мне приходилось вмешиваться и поправлять его.

Когда закончился суд, по правилам я должен был ознакомиться с делом и для этого подняли в пять часов утра и в здание суда привезли к одиннадцати часам. Я попросил меня покормить, но мне грубо отказали. Тогда мой переводчик вызвался добровольно принести чего-нибудь поесть. Ему разрешили, и он купил для меня лимонад и какие-то пирожные. После тюремной пищи это было так сказочно, что, думаю, ничего вкуснее в жизни я не ел. Кстати, вспомнил, как один парень на зоне собирал вырезки из газет с разными кулинарными рецептами, думая, что наголодавшись на зоне, дома будет готовить себе вкусные блюда. Наивный.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.