Чаро-Токкинский край. Повесть

Талик

Очень быстро новизна первых дней полевого сезона перетекла в будни. День начинался в утренние сумерки с разжигания походной печки. Занимался этим обычно тот, кого мороз сквозь спальник, опускавшийся к утру ниже двадцати градусов, пронимал сильней. И когда воздух в палатке прогревался, а пар при дыхании становился невидимым, выползали из спальников остальные. Потом после завтрака и сеанса связи с базой, сворачивание лагеря и, перед самым выходом в путь, намётка следующей стоянки; днём – километры снежной целины и речных торосов, измерение больших и малых водотоков с отбором проб; в полдень короткая передышка: «война войной, а обед по расписанию»; ну и под вечер расчистка снега под палатку, распаковка нарт, заготовка дров, ужин и другие хлопоты.

Сказывалась смена образа жизни, и усталость в первые дни сразу после неприхотливого ужина рядом с жаркой печкой быстро склоняла полевиков «на боковую». Однако сон выходил прерывистым, поскольку морозные ночи Якутии в марте мало отличаются от ночей февраля. Дрова в жестяной печке прогорали, сквозь брезент палатки и слой подстилающего лапника в спальники вползал холод, вынуждающий кого-то из гидрогеологов заново её растапливать, и «нырять» потом в быстро остывшую постель.

Вообще, взгляд изнутри события сильно отличается от взгляда со стороны. Первозданные таёжные просторы, например, при обзоре с высокой горы восхищают величавостью и великолепием, а при передвижении по земле вдруг оказывается, что в этих красивых просторах полно препятствий, неудобств, вызывающих иногда даже раздражение, которое быстро исчезает, как только путь окончен и выбрано место для стоянки. Это свойство человеческой психики по-разному реагировать на одно и то же в чём-то идентично волне, летящей по морским просторам, с шумом разбивающейся о береговые утёсы и успокаивающейся в закрытой бухте. Эта череда взглядов, когда буреломы, холод и снежные наносы, перемежается с короткими остановками на новом месте у небольшого костра, где всё незнакомо и потому интересно, называется романтикой, о которой особенно часто грезят молодые души.

В походных хлопотах быстро пролетел остаток марта. Кажущееся однообразие ежедневно нарушалось чем-нибудь новым: то незамёрзшие наледи в распадках с налипающим на лыжи мокрым снегом, то речные полыньи, прикрытые тонким льдом, требующие обхода, то глубокий снег, выматывающий оленей… Очень впечатлил изыскателей левобережный приток Токко – Чуостах: несколько километров широкой поймы, залитой сплошной наледью, переливающейся на солнце яркими бликами и растущими изо льда деревьями на её окраинах.

Наледь на Чуостахе в июле

Но главные заботы в маршруте всё же таились не в прошедших днях, а в грядстоящих. Там за горизонтом, находилось то, что влекло и манило своей загадочностью…

При подъёме к водораздельному озеру Усу – самого крупного на площади изыскания, объём которого нужно было отразить в будущем отчёте, караван застрял в полутораметровых сугробах. И всего-то поднялись от реки на четыреста метров, а высота снежного покрова удвоилась. Тяжело вздымая бока и утопая по брюхо в снегу, олени передней упряжки пугливо озирались на каюра заиндевелыми на морозе мордами, а тот очень чувственно и громко пытался заставить их двигаться дальше. Они дёргались, немного сдвигали нагруженные нарты, но после нескольких попыток снова замирали. За этим безрезультатным занятием и застали его в полдень подоспевшие изыскатели. Посмотрев на тщетные попытки измождённых животных протащить тяжёлые нарты, Славич предложил возбуждённому каюру:

– Передохни, Палыч, пожалей олешек.

– А как тогда к озеру добраться?

– До него осталось километра два, так что выдели пару нарт, мы и сами дотянем. Так ведь парни? – обратился он к коллегам.

– Дотянем. Возьмём с собой снаряжение, харчей дней на пять да спальники. При облёте мы видели там несколько зимовий, так что поживём эти дни с удобством, – подтвердил Алёхин.

Озабоченное лицо каюра сразу посветлело.

– Там раньше по ручьям золото искали, от них, наверно, осталось… Оленям там ночевать всё равно нельзя, до корма не добраться. Я спущусь с ними во впадину, в ней снега меньше, пусть там копытят мох, отъедаются. Потом налегке приеду, заберу ваши вещи.

Они вместе «поколдовали» над картой, наметили следующую стоянку так, чтобы обозначенные маршрутные точки были досягаемы без переездов и олени отдохнули от ежедневного перетаскивания гружёных нарт. Договорились о дне будущей встречи, а затем каюр перераспределил груз с двух нарт, пронаблюдал, как изыскатели увязали необходимое снаряжение и, впрягшись в лямки, потянули поклажу. Первая людская упряжка вязла в искрящемся на солнце снеге, лыжники сильно напрягались, наклоняясь к земле, тяжело дышали, но упрямо тянули воз, подтверждая народную поговорку: «взялся за гуж – не говори, что не дюж». Зато вторая пара гужевых «тягачей» по проложенной колее тянула нарты запросто.

– Складно получается, лучше, чем у оленей! – подбодрил каюр вдогонку, не скрывая радости оттого, что возникшая неувязка устранена.

– Это в нас опыт волжских бурлаков проснулся, да и ноша своя не тянет, – отозвался на похвалу Горцев из второй упряжки…

Оленьи нарты легче любых саней. Прочные, ничего лишнего, нет ни единого гвоздя – только сухое дерево, связанное сыромятиной и распорками; полозья высокие, слегка расходящиеся книзу, обеспечивающие устойчивость и скольжение по высокому снегу с солидным грузом…

Гидрогеологи вместо оленей на пути к озеру Усу

После окончания подъёма тащить нарты стало легче, «бурлаки» распрямились, расширился кругозор, и они увидели вдруг в редколесье хозяина самой красивой в мире шубки – соболя, замершего от созерцания необычной процессии. Правда, любопытство его при первом же человеческом возгласе исчезло, зверёк пустился наутёк, а люди, наблюдая за его быстрыми волнообразными скачками, приостановились, и Алёхин уверенным голосом прокомментировал:

– Мех-то выходной ещё, на первую категорию тянет… красивая вышла бы шапка.

– Несчастный зверёк, все норовят содрать с него шкурку, – посочувствовал зверьку Сергеев.

– Однако из-за неё русские промысловики дошли до Тихого океана, и даже впопыхах заскочили на Аляску, – поделился Славич. – Соболья шкурка сделала страну нашу самой большой в мире.

– Шкурные интересы – двигатель прогресса! – щурясь от слепящего на солнце снега и надевая солнцезащитные очки, изрёк Сергеев. – Нам сейчас лучше позаботиться о глазах, а то нахватаемся снежных «зайчиков», и не только соболя, друг друга перестанем узнавать.

– Неплохо бы после оленьей работы баню истопить, смыть взопрелость да постираться, – пожелал Алёхин. – Ладно, впряглись, лясы точить будем потом, – потянул он привязанную к нартам лямку…

Одна из трёх избушек с четырьмя дощаными нарами, с печкой из двухсотлитровой бочки, с большим столом посередине, длинными полками вдоль бревенчатых стен и множеством гвоздей, торчащих в печном углу, и даже с застеклёнными окнами, – после ночёвок в палатке выглядела царской палатой.

– Будто специально для нас построили, – обрадовался Горцев. – Судя по сохранности избы, работали здесь не более двух лет назад. Чур, моя лежанка возле печки.

– Будь по-твоему, но раз сам напросился, то тебе и начальствовать над ней, – согласился Сергеев.

– Тогда как начальник печки, даю устное распоряжение: всем на заготовку дров, брать только стоячие сушины…

После короткой передышки, распределив между собой обязанности, четверо полевиков весь оставшийся день занимались благоустройством и разметкой створов на озере. Вдобавок к удобному приюту, на береговой излучине озера, обособленно от избушек, обнаружилась небольшая баня, пригодная для мытья и стирки после устранения мелких повреждений.

За три следующих дня они насверлили в метровом льде около сотни лунок, промерили глубины и отмаршрутили верховья речек, расположенных по соседству с озером. А на четвёртый день наловили в озере гольцов и хариусов, натопили баню, и после банно-прачечных процедур, разомлев от наваристой ухи и горячего чая, рассуждали о продолжении маршрута. Чистые тела, постиранное бельё, тусклое пламя свечи да красная от жарких дров печь в натопленной избушке – о другом уюте среди промороженной и заваленной снегом тайги даже не думается.

– Коллеги, жалко покидать сей курорт, может, задержимся на денёк, когда ещё удастся в этакой первозданной глухомани отдохнуть, – пошутил Горцев.

– Да, хорошо вставать в полдесятого, свесив ноги с лежанки, – мечтательно отозвался Сергеев.

– Вот, сразу видно, – лодыри, – засмеялся Алёхин. – Не такая уж тут и глухомань, за Удоканом скоро паровозы загудят, избушки на берег озера тоже не с неба свалились. Да и по верховьям зимовья, шурфы… мы со Славентием заглянули в один, так даже дна не разглядели. Здесь явно была разведка на золото, и лет этак через -надцать от глухомани останутся одни воспоминания.

– Ну и что, мы же гидрики, тундра, – в тон ему возразил Горцев, – запасы воды в озере до нас никто не подсчитывал.

– Вода – минерал вездесущий, так что где бы мы ни были он рядом, и вообще, когда мы крутим буром дырки во льду – мы буровики. Если посчитать, то метров сто с гаком льда просверлили. Нас теперь можно использовать вместо буровой вышки.

– А когда мы ловим хариусов – рыбаки, топим баню – кочегары, а ещё повара… в общем, во все дырки затычки.

– Поздно, коллеги, наш путь и далёк, и долог, – напомнил Сергеев строчку из знаменитой геологической песни. – Завтра Макитов приедет за спальниками, а отдыхать на голых досках совсем не курорт, – заметил он, разворачивая карту. – Давайте решим, как дальше двигаться. Хорошо бы не делать крюк по следам каравана, а напрямик спуститься во впадину. Но судя по изолиниям, там крутой склон с редколесьем, и спуск на охотничьих лыжах сомнителен.

– Дай-ка, – попросил Алёхин карту. Приблизив её к пламени свечи, он внимательно осмотрел участок и уверенно произнёс: – С таяком можно скатиться и по более густым изолиниям, лишь бы обрывов не было. – И увидев вопросительные взгляды, пояснил: – Это прочный шест, тормоз. Чем круче склон, тем сильнее на таяк налегаешь, гася разгон. Если спускаться вразброд, по целику, то риска нет, особенно ежели наискосок.

– Петруха, я за! И вообще, коллеги, когда мы за сотни километров от цивилизации определяем, как нам поступать – это воля вольная. Да ещё нам олений караван харч везёт; в общем, везёт нам! – скаламбурил Славич.

– Сплюнь, а то спугнёшь, воля, неволя, свобода, каторга – это сёстры-близнецы.

– Тьфу, три раза, но мы в маршруте по своей воле, а каторга – это когда по принуждению.

– Я имел в виду случаи, в которых по этой воле попадаешь в тупик и выкладываешься из последних сил, как на каторге, – уточнил Алёхин. – В такие моменты о свободной жизни не вспоминается. Да и желудок привязан к харчам, каждый день не даёт забыть, что свобода – это иллюзия. Мысли о воле появляются после того, когда тело насытится.

– Это ты точно подметил, – вставил реплику Горцев, – когда хочется жрать – свобода на втором плане.

– Так это про тело, а не про душу… хотя вы правы, плоть требовательна. – Славич сделал паузу. – Это для плоти существует понятие свободы или каторги, а душе необходима воля. Душа повинуется совести, а плоть – закону. Хорошо живётся, когда закон и совесть не противоречат друг другу.

Горцев усмехнулся:

– Ты, часом, на юриста не обучался?

– Примерно года два назад я читал, – не обратив внимания на иронию, продолжил Славич, – что на санскрите – языке более всего близкого к русскому – «сва» означает небеса, то есть «сва-бо-да» – это аббревиатура и дословно означает «небеса, богами данные», выражаясь по-научному – согласие с непознанным метафизическим миром.

– Как можно соглашаться с тем, что неизвестно! – воскликнул Горцев. – Непознанный мир – это ближе к фантастике или к божественным писаниям…

– Ну, понеслась душа в рай, граждане бывшие комсомольцы, – перебил Сергеев, – вы ещё про инопланетян вспомните. Далековато это от земного реализма, и даже от таёжной романтики…

– Под метафизикой я имел в виду неведомые силы, управляющие всем, что нас окружает, а не библейские писания, – пояснил Славич.

– Ладно, – согласился Сергеев, – мы, советские граждане, к божественным понятиям не сильно привязаны. Я однажды прочёл в Библии, как избранный народ действовал по наставлениям своего Бога… – прервавшись, он свернул карту. – В религиях слишком много разногласий.

– То-то и оно, – вздохнул Славич. – Вечное религиозное сражение. Война с иноверцами, в ней рождается единство воинствующих. Тем, кто воюет, можно то, чего нельзя мирным гражданам. Двойной стандарт.

– Мне ближе не религиозный, а эволюционный взгляд на мир, – уточнил Сергеев.

– Чтобы что-то развивалось, нужно этому что-то сначала появиться, – усмехнулся Славич. – Первично всё же созидание. Если ничего нет, то и развиваться нечему, и враждовать не из-за чего. Мне тоже не нравится религия, а вот слово «вера», исходящее от «ВЕдать о РА», то есть познавать созидающий свет мироздания, внушает оптимизм.

– Познавание и эволюция – синонимы, – Сергеев зевнул. – Всё, что связано с первичностью, сводится к вечному рассуждению о курице и яйце. Говорят же «век живи, век учись, а дураком помрёшь». Нам сейчас лучше предаться метафизике сна, чтобы крепко выспаться в уютном пристанище.

– И то верно. Зацепили мы тему необъятную, для полевых условий бесполезную…

В назначенное утро возле избушки появился Макитов на упряжке с пустыми нартами. «Курортники» не видели его всего четверо суток, но встрече обрадовались, так как это означало возобновление походного ритма жизни. Молодым изыскателям не терпелось вновь шагнуть к горизонту. И если положить неведомые края с новыми впечатлениями на одну чашу весов, они перевесят другую, на которой лежат кочевые неудобства. Поэтому они быстро увязали снаряжение на нарты, бросили прощальные взгляды на царский приют и двинулись к обозначенной накануне седловине.

Проинструктировав коллег короткой фразой «делай, как я», Алёхин заскользил вниз, притормаживая и подруливая таяком. Вслед ему, соблюдая «инструктаж» и сторонясь проложенной лыжни, чтобы не разогнаться, взрыхлили снежный покров остальные участники маршрута.

Скатывание с горы, благодаря всемирному тяготению, выглядит привлекательно, поскольку и чувства бодрит, и никаких физических усилий, кроме старания удержаться на ногах, не требует. А уж если дополнительной опорой служит деревянный шест, сводящий риск падения к исчезающе малой вероятности, то спуск и вовсе становится почти развлечением. Остаётся одна забота – вовремя смахнуть слезу с глаз, выбиваемую встречным ветром, чтобы не расплывались очертания впереди лежащего склона.

– Вот так бы весь маршрут ехать! И быстро, и не потеешь, – оглянувшись на исчерченный кривыми бороздами снежный склон, поделился впечатлением Славич. – Пожалуй, с километр промчали.

– Ежели так мчаться всё время – как пить дать простынем, и придётся глотать таблетки, – пробурчал Горцев, отбросив шест. – Продуло насквозь.

– В тайге простудных вирусов нет, – ухмыльнулся Алёхин, – и лучшее лекарство от них – торить лыжню. Так что становись вперёд, быстро согреешься.

Пока лыжники отряхивались и поправляли одежду, Сергеев снял тёмные очки, поднял ладонь, прикрыв глаза от солнца, и поделился с коллегами наблюдением:

– Гляньте-ка, какой вокруг светила вирус нарисовался, – кивнул он на обширное гало вокруг Солнца.

– Это не вирус, а предвестник «белых мух», только его и не хватало.

– А мухи с ветром – это пурга.

– Ладно, там видно будет, а пока – вперёд к местам, где не ступала лыжа гидрогеолога…

Морозное утро, вопреки гало накануне, не сулило ненастья, поэтому сразу после завтрака полевики разделились по двое и разошлись по намеченным накануне маршрутам в противоположные стороны. Однако в полдень заметно потеплело, солнечные лучи поглотила пелена, пошёл мелкий снег, занавесив ориентиры, затем дунул ветер, и запуржило. Всё-таки природа не обманула.

Маршрут, по которому пошли Горцев и Сергеев, оказался в выгодном положении к ветру. Выполнив намеченные работы, они возвращались в лагерь с попутным ветром, и походные котомки защищали их спины от сильных порывов. Славину и Алёхину встречный ветер дул в грудь, а снег, несущийся параллельно земле, ослеплял. И этот факт сыграл с ними злую шутку: на открытом пространстве занесённая снегом лыжня, ведущая к лагерю, исчезла из-под ног. Они попытались нащупать её, двигаясь галсами, но быстро осознали, что свежую, не успевшую подмёрзнуть лыжню, обнаружить под снегом вряд ли получится, и без чёткого представления, где её искать – только напрасно тратить время и силы.

– Давай-ка уточним направление на лагерь, – предложил Алёхин, когда заросли ольшаника слегка прикрыли их от ветра, – а то заведёт нас нелёгкая на кудыкину гору.

Тревожные мысли появляются в такие моменты. В памяти Славича мелькнул давний рассказ деда о пурге, накрывшей в пути его односельчанина, останки которого обнаружили поздней весной в скособоченном стоге сена. Поэтому он сразу достал из рюкзака планшет и, прикрываясь от вьюги, сверил направление видимого участка свежей лыжни со стрелкой компаса.

– На, посмотри, – протянул он карту и компас Алёхину, – по-моему, след наш тянет влево.

Через минуту тот подтвердил:

– Без ориентиров более сильная нога постоянно уводит в сторону. При такой видимости надо чаще поглядывать на компас.

Теперь лыжники каждую четверть часа сверяли направление хода с магнитной стрелкой. Через два часа, когда по всем прикидкам должен был появиться лагерь, обеспокоенность встала преградой на пути. В затишье среди бурелома они приостановились.

– Давай перекурим, определимся, а то к палаткам и к ночи не доберёмся, – предложил Алёхин.

– Доставай свой «Беломор», – согласился Славич. – Судя по времени и по затраченным усилиям, палатки где-то рядом. Сильно отклониться мы не могли. Может, стрельнуть, вдруг услышат?

– Услышат, если рядом и с подветренной стороны, а ежели нет… Да и собаки сейчас в снег зарылись, не залают. Но с чем чёрт не шутит, – сказал Алёхин, взводя курок.

Выстрел прозвучал глухо и совсем негромко, будто увяз в плотной кутерьме. Они постояли, прислушиваясь к ответному выстрелу, и потом Алёхин подытожил:

– Надо самим искать. Выйти бы к Эвонокиту, русло хоть и петляет по впадине, но всё равно к стоянке выведет…

До сумерек оставалось совсем немного, и их подстёгивала неприятная перспектива ночного бдения без крыши над головой. Однако после поворота к реке ветер перестал дуть в лицо – этот плюсик придал сил заплутавшим полевикам. Неясная цель обрисовалась в образе замурованного в ледяной панцирь Эвонокита. И хотя очертания эти были тоже не чёткие, найти реку всё же проще, чем скрытые снежной мглой крохотные палатки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.