Чаро-Токкинский край. Повесть

Узкий коридор из высоких заиндевелых елей и лиственниц раздвинулся, и впереди показалась изба. Водитель оживился, повеселел.

– Вот и половинка дороги до Бяс-Кюёля. Сейчас разомнём ноги, чайку хлебнём, с Василичем пообщаемся – ещё тот балагур, – поделился он со Славичем своим настроением. – Он здесь истопником на время зимника, чтобы шофера могли в тепле передохнуть, размять мышцы и подкрепиться. Кукует в одиночку, поговорить не с кем, и если кто останавливается, он навёрстывает.

Как только бензовоз остановился, и хлопнули дверки кабины, из избы вышел худощавый мужичок лет под пятьдесят с седой окладистой бородой, в распахнутой телогрейке, и приветственно приподнял руку.

– Я уж думал у шоферов выходной, ещё никто не проезжал.

– Окстись, Василич. Отдыхать будем, когда ледовую переправу на Лене закроют.

– Да-к это: послал гонца за пузырём, а он запропастился. Всякое передумаешь, вплоть до того, что тот его оприходовал и отсыпается теперь где-нибудь.

– Ну, ты придумаешь! Кому нужен твой пузырь? Не переживай.

– А это кто с тобой? – бородач посмотрел на Славича, пропуская в избу гостей. – Что-то не видел раньше, хоть скоро уж три года в экспедиции. Может, запамятовал?

– Нет, не запамятовал, я-то всего три дня как здесь объявился, – улыбнулся Славич непосредственности истопника.

– И откудова пожаловал? С каких краёв? С северов али с югов?

– Прилетел из Якутска, но работал раньше в Туве, неподалёку от монгольской границы.

– Значит, южанин. Север – это то, что за полярным кругом. Якутск – это тоже юг.

– Ничего себе! Морозы ведь там совсем не южные.

– Если Солнце на Новый год выглядывает из-за горизонта – значит, юг. Зима на севере – это сплошная ночь, хоть иногда и с сиянием. Когда я работал на руднике в Депутатском…

И Васильевич принялся вдохновенно повествовать о своей прошлой жизни, вплетая в речь крепкие словечки и одновременно подбрасывая дрова в притухшую железную печку, на которой возвышался покрытый копотью чайник.

Вскоре послышался шум подъехавшей машины и через минуту в дверях появился с пакетом в руке пожилой водитель.

– Здорово всем. Слышь, Василич, со мной дама едет. Чаем угостишь? Только культурно, без выражений.

– Ты заказ привёз? – вместо ответа вопросил истопник.

– Вот он, – поднял «гонец» руку с пакетом.

– Годится! Приглашай свою даму и не сомневайся, здесь она увидит самого культурного человека.

– Так, здесь я, – послышался сквозь мужской смех женский голос, и из-за спины водителя показалась моложавая женщина в короткой шубке и меховых сапожках. – Приятно встретиться с культурным человеком.

Нисколько не смущаясь, хозяин «половинки» пригласил гостей к столу, забрал пакет и сунул его под дощатые нары в тёмном углу избы. И потом, повернувшись к гостье, пояснил:

– Это я мужикам сказал, а Вам, юная сударыня, поясню, что женщина стократ культурней мужчины. Конечно, мужики тоже сочиняют стихи и скульптуры ваяют, но только то, что нравится женщинам. Если б не вы, мы бы до сих пор дубасили мамонтов и нечленораздельно мычали. Мужик-то, всего лишь человек, а женщина – Богиня!

– Вот это да! Не слова, а мёд, – улыбнулась гостья. – Если б все мужчины так думали, был бы рай на Земле.

– Эй, человек, ты чего бороду распушил, – съязвил мой попутчик. – Помнится, в прошлый раз говорил, что бабы дуры.

– Тьфу ты, взял и всё испортил, загубил вдохновенье, – махнул рукой истопник. – Мало ли кто чего говорил. То был частный случай, касающийся падших богинь. Сейчас я говорю о тех, которые не пали…

Он сделал небольшую паузу.

– Однако справедливости ради замечу, что и у Богинь бывают промашки. Вот, к примеру, через полмесяца у нас 8 марта. Что это за праздник? Чем думали эмансипированные европейки Роза и Клара, затевая праздник для женщин почти зимой? Ведь на севере в это время морозы и волчьи свадьбы, а женщины же не волчицы.

Он обвёл взглядом слушателей, но те, не зная, как ответить, стали благодарить за чай. И тогда, досказывая мысль, он продолжил:

– Наверно, так они хотели увековечить свою библейскую соплеменницу Эсфирь, при участии которой зародился в это время года праздник Пурим и поедание пирожков с названием «уши Амана». Правда, те события произошли в южной Персии. Нашим-то красавицам-северянкам лучше праздновать в пору цветения, например, в майский день Лады…

– Вы не только культурный, – удивилась гостья, – а и начитанный. Вот уж не думала, что посреди тайги услышу о библейском сюжете, такое и в городе-то не услышишь. Интересно было бы ещё Вас послушать, да ехать надо.

– Вот, не зря я сказал, что женщины культурней, – он кивнул в сторону поднимающихся из-за стола мужчин – не чета этим… Не дают взлететь ни мыслям, ни чувствам, – пожаловался он гостье.

Пожилой «гонец» в тон ему продолжил:

– Известное дело, как только за нами дверь закроется, достанешь из-под нар свой заказ, откупоришь, и полетят мысли твои в поднебесье.

– Ладно, ну вас, задавили совсем. Вы только в конторе об этом не трезвоньте… Культуру им подавай…

Потом в кабине бензовоза Славич узнал, почему истопник опасался огласки о нарушении им сухого закона. Перебрав спиртных градусов, тот становился невменяемым и даже буйным, за что и был сослан на «половинку» с предупреждением об окончательном изгнании из экспедиции при первом же рецидиве.

– Вообще-то, у нас нормальная жизнь, – поделился водитель, – пьянства, как в других местах, нет. Оттого в семьях порядок, разводы случаются редко. В магазине только к праздникам продают по бутылке на брата, а в будни – на день рождения. Любители, конечно, бражкой балуются, а то и самогоном, но втихаря.

– Я как-то читал, что пьянство на Руси до Петра Первого считалось что-то типа чумы, – поддержал Славич. – Это потом через прорубленное в Европу окно хлынуло. У нас ведь запрягают медленно, а несутся сломя голову.

– Да уж, голов через это загублено – не перечесть. Чума и есть… Ух ты, глянь-ка! Волк!

После поворота, по прямому участку зимника бежал трусцой зверь серой масти. Издали казался он маленьким и совсем не походил на грозу домашних животных. Собака, да и только, если бы не висячий поленом хвост. Вдруг без видимых приготовлений, волк резко прыгнул в сугроб и исчез. Приблизившись к тому месту, Славич попытался разглядеть через боковое окошко след прыжка, но так и не увидел. Мельком показала тайга одного из своих обитателей. Со временем, наверняка покажет и других. Только будут те показы уже не из окна машины.

А пока ждали его договорные заботы. Не зря ведь говорят, что успех полевого сезона зависит от подготовки, по хлопотности и длительности сравнимой иногда с самим сезоном.

Он доехал до пункта назначения, попрощался с водителем, расспросил на подбазе экспедиции о местной администрации и с решительным настроем пошёл искать контору оленеводов. Однако дольше искал, чем договаривался, решимость оказалась напрасной: тот, кто мог подписать договор, находился в длительном отъезде. А его «заместитель» послушал посетителя, перелистал договор, но ни читать, ни подписывать текст не стал, хотя и поставил рядом с печатью экспедиции оттиск своей печати. Было такое чувство, что тот с буквами не в ладу. Всё общение с ним втиснулось в четверть часа. Выслушав пожелания Славича, он коротко сообщил:

– Директор приедет, кого-то назначит к вам на работу. Я ему бумагу передам.

– Может, подождать его приезда, чтобы конкретней договориться?

– Э-э-э… никто не знает, когда приедет, ты не волнуйся, будут тебе олени. Рация есть. Передаст в Торго.

Получалась какая-то двусмысленность. Вроде и получено согласие, а возвращался он в экспедицию с чувством «несолоно хлебавши». Недовыполненность договорной процедуры портила настроение, и он не знал, кого винить: себя ли за то, что приехал без предварительного согласования, или бюрократическую систему, которая даже в самых удалённых закоулках давит на сознание, если дело касается документации. Неподписанный договор походил на не обязывающую беседу о намерениях. Правда, немного утешала мысль, что в оставшееся время до «полей» можно потратить ещё двое суток на повторную поездку. Но, забегая вперёд, необходимо сказать, что оленеводческая действительность оказалась проще. Тот образ бюрократии, который давил на сознание, сформировался в других местах и здесь, в таёжном крае, пока не прижился. Через полмесяца стало ясно, что две связки оленей прибудут с каюрами к указанному сроку. Вот и гадай после этого, так ли уж важна подпись или печать для деловых отношений вдали от цивилизации.

Нижняя часть посёлка

В экспедицию Славич вернулся в субботу под вечер. Вроде бы выходной день, но зайдя в комнату общежития, он увидел там продолжение будней, будто была это не комната для проживания, а камеральное помещение. Правда, вместо бумажных схем и карт на столе возвышались початая бутылка спирта, разнокалиберные чарки, полбуханки нарезанного хлеба и открытая банка лечо с торчащей алюминиевой ложкой. Кроме троих знакомых уже коллег: Сергея, Данила и начальника Сёмина, – сидели на кроватях у стола, ещё двое незнакомцев.

– А вот и Славутич! Теперь все участники предстоящего маршрута в сборе, – воскликнул начальник партии, увидев вошедшего сотрудника. – Ничего, что зову по прозвищу? Между прочим, оно из управления пришло, – поднял он над головой руку с указующим вверх перстом. – Вот, познакомься со старожилами экспедиции: старший гидрогеолог Степан Михалыч, был на откачке, когда вы с Сергеем приехали, и геолог Пётр Алёхин, муж Виктории, – он пойдёт с вами в маршрут.

Обменявшись с коллегами рукопожатием, Славич согласился:

– Раз прозвище на язык просится, значит, так тому и быть, к тому же тысячу лет назад так называли великую реку, что для моей профессии даже лестно… А откуда огненная водичка? Здесь же вроде бы сухой закон.

– Серёга из рюкзака достал, он-то знает о здешних порядках. Лучше расскажи, как съездил?

– Так себе, – и Славич кратко доложил о результате командировки.

Начальник партии на отсутствие подписи отреагировал спокойно, дескать, утрясётся, и тут же сообщил, что к следующей зиме для полевых работ у партии будет снегоход «Буран», и все они здесь не сидели сложа руки: по дешифровке аэрофотоснимков наметили схему облёта проектной площади, продумали и составили список снаряжения и продуктов для полуторамесячного зимне-весеннего маршрута, а проектные вертолёто-часы «выбиты» лично им у начальника экспедиции на предстоящую неделю.

– Разве то, что заложено в проекте, нужно «выбивать»?

– Вот сразу видно, что ты недавно прибыл. Здесь на вертолёт спрос большой, поэтому полётные часы согласовываются через главного начальника, – поделился знанием Алёхин.

– Ладно, коллеги, пока всё идёт как надо. Давайте выпьем за то, чтобы дело нас грело, – предложил Сергеев, наполняя чарки.

– А чтобы не было «воды» в деле, не будем этот тост запивать водой, – поддержал Данил Горцев…

Командир вертолёта МИ-8 посмотрел на карты двухсоттысячного масштаба, вернул их Славичу, пояснив, что лететь по ним неудобно, и достал из планшета пятисотку.

– Вот на ней покажи, – и, проследив за начертанными пальцем кривулями, добавил: – Лететь над рельефом будем на высоте двести метров, картинка меняется быстро, а придётся летать, пожалуй, часа три-четыре. Садись в кабину на приставной стул, будешь сразу и летнабом, и штурманом, будешь показывать, когда и куда поворачивать, там и обзор лучше, чем через иллюминатор.

Рекогносцировка площади гидрогеологической съёмки

Устроившись между штурвалами так, что оба пилота оказались с боков и слегка за спиной, а ноги приткнулись вплотную к нижнему обзору, Славич пронаблюдал, как с ускорением удаляется земля при взлёте, повернулся к командирскому креслу и показал вверх большой палец, дескать, лучшего пункта наблюдения и не придумать. Невольно всплыл в его памяти облёт реки на АН-2 из прошлой жизни. Там он тоже был в кабине, но из-за её тесноты сидеть пришлось на неудобной железной палке, просунутой меж пилотских кресел. Да и обозревать можно было только то, что впереди. А здесь перед взором раскинулась не только обширная панорама, но и можно было детально рассматривать местность, проплывающую в нижнем обзоре, сидя на удобном стуле. С улыбкой вспомнились те молодые пилоты, его ровесники. Возвращаясь к аэродрому над замёрзшей рекой после облёта, они вдруг сменили стабильный полёт в заданном горизонте на лихой аттракцион: добавив оборотов двигателю, сначала направили «аннушку» в пике, и потом, выровняв полёт и не выходя из режима форсажа, понеслись в трёх метрах надо льдом, взметая снежную пыль. Дух захватывало сначала от стремительно приближающейся земли, а затем от виражей на речных поворотах и разбегающихся рыбаков, думавших, видимо, что кукурузник терпит аварию… А под конец аттракциона от резкого набора высоты так и вовсе голова пошла кругом. Хорошо запомнилось.

Однако этот таёжный облёт оказался намного интересней. Ведь внизу лежала земля, с которой предстояло сродниться, от неё зависела жизнь ближайших лет. Сознание этого факта вызывало неподдельный интерес к каждой новой речке, к каждому водоразделу, к каждой наледи не только как к объектам изучения, но и с точки зрения подходов к ним. Однако после трёх часов непрерывной сосредоточенности появилась рассеянность, однажды даже при смене листов карты на минуту потерялась нить полёта… В промежутках между нанесением отметок на карте Славич ловил себя на мысли, что очень вовремя подключился к исследованию неизученной земли. «Это удача, нет, больше, чем удача, это судьба, – думал он, – ведь могло случиться так, что меня здесь не было бы. Но вот я здесь! Нет ничего лучшего в мире, чем сбывающаяся мечта…»

Глава 3 ТРЕВОЖНАЯ ДАЛЬ ЗОВЁТ

После Восьмого марта из оленеводческой конторы Бяс-Кюёля на базу экспедиции наконец-то поступило давно ожидаемое сообщение, что «Макитов с оленями будет ждать геологов в устье Кебектэ пятнадцатого марта». И хотя обозначенное место находилось в пятидесяти километрах от посёлка, дата всех причастных к съёмке порадовала, потому что расплывчатое обещание, вносящее неопределённость в мысли и души, конкретизировалась в чёткий ориентир. К тому же необходимый картографический материал и снаряжение были уже подготовлены, оставалось лишь разобраться с продуктами питания.

Хотя, что с ними разбираться – списки давно составлены: крупы и макароны, сухари и мука, сахар и чай, тушёнка и сгущёнка, рассольники и каши… Не ясной оставалась только численность каюров, поэтому на всякий случай продуктов получили со склада с запасом. Однажды Горцев вдруг пошутил, что оленей к моменту прилёта не окажется на месте. «Не страшно, нарубим дров, обустроимся и будем отъедаться, харчей до лета хватит», – отшутился Сергеев.

В бассейне Токко

Вопросы и предположения исчезли лишь в тот день, когда все хлопоты переместились сначала на взлётную площадку, потом втиснулись в утробу МИ-8, и затем под свист вращающихся лопастей вертолёта выгрузились кучей экспедиционного снаряжения на обозначенном месте для стыковки с оленеводами. Командир геликоптера на прощание крикнул полевикам сквозь грохот двигателя: «Палатка там, в лесу», – и махнул рукой, указывая направление.

Как только улеглась снежная круговерть, поднятая вертолётом, пахнуло дымком. Это означало присутствие здесь людей. Ну а кто может быть в тайге в средине марта, да ещё в договорной точке? Прибывшие изыскатели зашагали на запах дыма, первым номером пустив по сугробам длинноногого Сергеева. И вскоре увидели среди деревьев ископыченный оленями снег, палатку с дымом над трубой и двух эвенков в суконных куртках, старший из которых выглядел лет на пятьдесят, а также собак, залаявших на приближающихся незнакомцев.

– Щ-щ-щ… щ-щ… – усмирили хозяева усердие собак необычными звуками.

– Здравствуйте, Вы Макитов? – подойдя, спросил Сергеев старшего каюра.

– Он самый, Макитов Викентий Палыч, а это Валерка, мой помощник, – показал он на младшего.

– Давно прибыли?

– Одну ночь только ночевали. Думали даже, что не успеем к назначенному сроку. Торосы на реке сильно мешали… – и после короткой паузы каюр спросил, – вещей много взяли?

– Хватает. Больше всего продуктов. Запаслись по поговорке «идёшь на день – запасайся на неделю». Пойдём, глянем.

Подойдя к выгруженному в навал снаряжению, каюр окинул его взглядом, приподнял пару баулов и коротко молвил:

– Однако оленям тяжко будет, – и, помолчав, уверенно добавил, – да и не съесть нам столько до таяния снега.

Тональность фразы выдала озадаченность каюра. Полевики переглянулись, не зная, что ответить. Получалось, что они перестарались с продуктами, набрали лишнего, а теперь и назад не отвезёшь, и здесь не бросишь.

– Так, это, надо есть за троих, – нашёлся Горцев. – Нас четверо, вас (обратился он к каюру) двое…

– Тоже четверо, – поправил каюр, – ещё жена моя Лукична и двухлетний сын Вовчик.

– Тем более. Значит, нас восьмеро, умножаем на три, получается двадцать четыре рта. Это же целая орава. Груз быстро уменьшится.

Каюр засмеялся:

– С набитым брюхом придётся в палатке лежать, а не по тайге шастать. Ничё, как-то поедем. Вы только перетащите вещи к стоянке, там увязывать будет ловчей.

Осторожный оптимизм каюра разрядил возникшую грузовую неувязку, и сразу подготовительный этап, отнявший много времени, будто растаял в воздухе, сдал свои права начинающемуся полевому сезону. Вроде бы и продолжилась ещё поднадоевшая возня со снаряжением, но это была уже совсем другая возня. Снаряжение сменило качество, из обузы оно перешло в необходимость, пошло в дело: постановка палатки и переносной печки, распаковка необходимых вещей для приготовления пищи и ночлега, подготовка лыж и походных рюкзаков… И хотя к «полю» примыкают ещё два «сообщающихся сосуда»: упомянутая уже подготовка и обработка материалов (камералка), – всё же полевой сезон – этап центровой, самый интересный, поскольку он знакомит с местностью, таит приключения и стирает белые пятна на картах.

Стандартная четырёхместная палатка хранила ещё фабричный запах, её тёмный брезент сразу выдавал, что расправила она свои крылья впервые. Приземистый покрой, торчащая сбоку печная труба, сильно отличал её от видавшей виды и выгоревшей под солнцем палатки оленеводов с высокими стенками и трубой над входом. С первого взгляда было ясно: палатка эвенков – бывалая таёжница, она не выделялась, как фабричная пришелица, а будто сливалась с окружающим зимним пейзажем.

У палатки оленеводов в начале маршрута

Увидев, что изыскатели закончили перетаскивание «вертолётной» кучи и копошатся у поставленной палатки, каюр позвал:

– Э-э, тойоны, айда чай пить.

Внутри оленеводческой палатки было просторно и тепло, несмотря на мороз. Переносная печка размещалась не в углу, как у пришелицы, а в середине, равномерно согревая все стороны. Пол укрыт свежим лапником, поверх которого вдоль брезентовых стенок постелены выделанные оленьи шкуры. На печке впритык к трубе шумел большой медный чайник, и помещалась закопчённая сковорода, на которой что-то стряпала из теста жена каюра. Рядом с ней на оленьей шкуре сидел раскосый малыш в распашонке и с любопытством взирал на входящих гостей. В ответ на приветствие женщина неразборчиво буркнула и кивнула на расстеленные шкуры, пригласив рассаживаться, а каюр засыпал в парящий чайник свежей заварки и расставил на крышке походного сундука эмалированные кружки, пачку кускового сахара и тарелку со свежевыпеченными кренделями.

– Далече собрались? – спросил он.

– Вверх по реке до Верхне-Токкинской впадины. Точно так же, как полвека назад прошёл здесь с вашими оленями известный исследователь и писатель Ефремов… – примолкнув в ожидании ответа, через несколько секунд Славич продолжил: – потом, когда всё там обмеряем, перейдём на Чару, а от неё повернём в обратную сторону, перевалим в бассейны Алаткита и Кебекты, – пояснил он.

– Дальний путь. Не приходилось мне с геологами по сугробам ездить. Зимой-то как искать? – поинтересовался он. – Все камни под снегом.

– Нам не камни нужны, а ручьи. Мы гидрогеологи. У нас вместо геологического молотка – пешня и вертушка, а вместо пробных мешков – бутылки. Будем измерять: сколько воды из-под земли вытекает, и отбирать пробы на гидрохимический анализ.

– Так вода сейчас замёрзла. Лёд ломать будете?

– Ломать – не строить, – пошутил Сергеев. – У нас на карте отмечены источники, относящиеся к земным разломам, там участки с незамерзающей водой. Их мы и будем измерять. Но поскольку мороз никого не щадил, придётся и лёд обкалывать.

– А чего не летом? Легче ведь.

– Летом тоже будем маршрутить, договор с вами у нас на весь сезон. Но сейчас данные надёжнее, поскольку в конце зимы ручьи и речки питаются из-под земли, а летом подземная вода смешана с растаявшим снегом, с дождями, то есть разбавленная. И количество, и качество у неё другие.

– Как разбавленный чистоган, – ухмыльнулся каюр.

– Во! – воскликнул Горцев, – поскольку маршрутов у нас будет много, давайте обзовём этот зимне-весенний маршрут «чистоганом».

– Лучше уж «первачём», – поправил Алёхин и пояснил: – маршрут-то первый, да и первач и есть чистоган. Кстати, предлагаю чисто символически задобрить полевой сезон, – добавил он, усмехнувшись, и вынул из внутреннего кармана плоскую фляжку. – Специально прихватил.

– Правильно говоришь, – одобрил каюр. – Раньше, когда шаманы были, перед большим делом духов задабривали.

– Значит, поддержим традицию, хоть мы и не шаманы, – согласился Пётр, разливая в приготовленную для чая посуду свою заначку.

– Духов чтить надо. Нашим глазом их не узреешь, но мы-то у них как на ладони. Кто их почитает, того они не обидят.

Глухо звякнули кружки, и каюр, приподняв чайник, слегка плеснул в открывшийся вырез печки из своей кружки. Вспыхнуло пламя, загудела печная труба.

– Хорошо гудит, – произнёс он удовлетворённо. Будут у нас удобные места для стоянок.

– Славентий, ты там ближе, ну-ка приподними чайник, – попросил Алёхин и плеснул в огонь из своей кружки, пояснив: – негоже и нам обделять вниманием невидимых хозяев тайги.

В ответ огонь в печке будто бы даже прогудел: «У-у-ува-ажу-у-у…».

– Мы ж вроде атеисты, – усмехнулся Сергеев.

– Так мы и не молимся, а просто блюдём традицию, настраиваемся на походную жизнь…

Вообще-то, нашим современникам, черпающим знания из обрезанного мировосприятия и потому утратившим связь с Природой, несвойственна обрядность. Особенно в городских условиях. Конечно, там есть группы религиозных людей, пытающихся оградить своё бытие от кары небесной, но то отдельная каста. Нам, защищённым от стихий толстыми стенами, а от внезапных болезней – скорой помощью, телесные опасности почти не угрожают. Мы начинаем чувствовать свою беззащитность и зависимость от Природы вдали от комфортной цивилизации…

Караван из упряжек (по два оленя в каждой) растянулся по долине реки Токко, сжатой залесёнными склонами, почти на сотню метров. На нартах поверх тяжёлых ящиков с продуктами возвышались более лёгкие спальники, палатки и баулы с личными вещами. Передней упряжкой с самыми сильными оленями управлял Макитов, прокладывая колею для следующего за ним каравана. Он то присаживался на нарты, то соскакивал с них, на бегу командуя упряжкой, отводя её от препятствий и стараясь не допускать остановок, чтобы олени лишний раз не надрывались в глубоком снегу, сдвигая тяжело нагруженные нарты. В середине каравана высовывалась из мехового чехла голова самого маленького участника экспедиции, за которым зорко следила со следующей упряжки монументально невозмутимая мать, а замыкал караван младший помощник каюра. Собаки бежали сзади по свежей колее, либо когда караван выезжал на припорошённый речной лёд, забегали вперёд.

Ну а четверо полевиков с лёгкими рюкзаками за спиной, в которых лежало измерительное снаряжение и запас еды на день, шли отдельной от каравана группой. Каждые четверть часа идущий впереди делал шаг в сторону, пропускал следом идущих коллег, становясь замыкающим, и вместо трудоёмкого «пропахивания» снежного пухляка без усилий скользил по проложенному следу. Такой способ сохранял скорость передвижения отряда. Время от времени они разделялись по двое для обследования распадков и притоков. Если обнаруживался талик (незамерзающий участок русла), то после его расчистки измерялась скорость течения, глубина и ширина потока, отбиралась проба воды, но чаще неглубокие ручьи были либо сухими, либо скрыты под толстым слоем наледи. Но это тоже отмечалось в полевых книжках, и на картах.