Десять поколений

– Сейчас мы живем не в Ираке, Турции, Армении или где-то еще, баво! – резко отвечал Ари каждый раз. – Я не обязан любить то же, что и ты. От этих блеяний, которые ты называешь мелизмами, хочется застрелиться.

– Где я упустил тот момент, когда мой сын из езида начал превращаться то ли в русского, то ли в американца?! В чем моя вина?! Я вырастил человека, которому стыдно за то, кто он есть.

– Не преувеличивай, отец.

Ари каждый раз старался не входить в новый виток ссор, но у него никогда не получалось. Его кровь закипала, а беспощадные ответы отцу лились бурным потоком. Они ранили друг друга, словно чужие люди, хотя каждый отдал бы жизнь за другого.

– Ты совсем оторвался от нас. Не признаешь наших обычаев, наших ценностей. И даже музыка, которую я слушаю, тебя раздражает. Кто ты? С кем я живу? Кого я вырастил?

На эти вопросы ответов не было и у Ари. Сколько он себя помнил, никогда не мог понять, куда приткнуться, чтобы обрести дом. Родители сначала забросили его в Армению, где он мучился среди местных ребят, понимавших только язык стычек и драк. Ничем не лучше был переезд в Россию. Он возвращался из школы домой то с подбитым глазом, то с расцарапанными руками. Мама накладывала компрессы и обрабатывала мазью, приговаривая, что все станет лучше. Маленьким Ари ей не особо верил, но спустя пару лет и правда стало лучше. Он уже понимал, о чем говорят все вокруг, нашел друзей и научился давать сдачи. После жестокой драки в четвертом классе, когда он побил грозу всей началки Вову Петровского, закрепившаяся за ним слава психа стала его защитным куполом.

Кто же знал, что, вплетаясь в новую для себя жизнь и обретая друзей и понимание русского языка и культуры, он одновременно теряет что-то важное в себе. Нечто, ускользнувшее от него так незаметно, что его отсутствие Ари заметил, лишь став старше. Встретившись со своими однокурсниками на новой для него американской земле, он не мог понять, что ответить на стандартный вопрос «откуда ты?». Откуда он? Из Ирака, где не был ни он, ни множество поколений его предков? Из Ирана, где его род жил от силы лет пятьдесят? Может, из Турции, где его предки задержались на два столетия? Из Грузии, Армении или России?

В какой-то момент Ари даже поймал себя на мысли, что ему как будто стыдно отвечать на этот вопрос. Говоря «езид», он не мог толком объяснить, что это значит, где его страна, почему ее нет. В какой-то момент подобные вопросы стали его раздражать, и он решил говорить, что он грузин. Понятная схема для многих американцев: раз родился в Грузии – значит, грузин. Так Ари научился молниеносно отвечать на вопросы тех, кто, заслышав легкий акцент, начинал интересоваться его биографией, и одновременно выпустил из рук какую-то важную нить.

– Почти приехали. – Дядя Мсто всучил Ари огромный персик. – Перекуси пока.

– Посмотрите направо, – сказал водитель. – Ну разве это не самые красивые горы на свете, Ари? У вас в Америке, небось, ничего такого нет.

– Там и правда нет таких гор. – Ари не хотелось вступать в долгие рассуждения и рассказывать о том, что Америка разная. Там есть и горы, и океан, и леса. Проще было соглашаться со всем, что говорят.

– Как давно ты вообще в Америке?

– Пять лет.

– Ари у нас головастый. – Дядя Мсто раскинул руки в стороны, демонстрируя, насколько большая у Ари голова. – Весь в своего отца, тот тоже был отличником. Даже серебряную медаль в школе почти получил, да не хотел заморачиваться и исправлять оценку по химии. Ари у нас учится в университете, скоро он будет американским профессором.

– Я только начал диссертацию. – Ари смутился от похвалы. – Если повезет, через три года только закончу, а до профессора мне очень далеко.

– Все будет, Ари-джан, все будет. Я в тебе не сомневаюсь. Такой умный парень, как ты, обязательно добьется успеха.

– У меня вот тоже есть родственник в Америке. – Водитель прямо на ходу полез в карман за смартфоном, чтобы показать фотографию лысеющего мужчины и его семьи на фоне входа в парк аттракционов. – Живет в Глендейле, там вообще полно наших. Говорят, даже на улицах вывески на армянском есть. Уехал он туда еще в девяностые, когда не уезжал только ленивый. Сначала, конечно, трудно ему пришлось, но сейчас уже потихоньку дела выправились. Дочку замуж недавно выдал, сын в университете учится, юристом будет.

– Почему вы не уехали с ним?

– Так не звал он меня с собой. – Хриплый прокуренный смех водителя напомнил Ари раскаты грома, которых он безумно боялся в детстве. – А вообще я никогда уезжать отсюда не собирался. Куда я уеду? Это же моя родина. На кого мне ее оставлять? Нет, я принадлежу этому месту, тут похоронены мои родители, живут люди, похожие на меня. Мне нигде не будет так хорошо, как здесь, какие бы золотые горы ни были на чужбине. Вот мой сын – другое дело. Постоянно рвется куда-то уехать, да только у нас так сложно получить визу в Европу или Америку.

– Он может попробовать перебраться в Россию, может, ему даже не понравится жить где-то далеко.

– Да что он там будет делать? Английский он хоть немного знает, а с русским вообще беда. – Мужчина тяжело покачал головой, словно его расстраивало каждое слово. – Как Союз распался, так молодежь все реже и реже русский учит. Мол, английский нужнее. Так-то, может, и нужнее, но лишних языков не бывает. Еще мой отец говорил: сколько языков знаешь, столько раз ты человек. Вот ты сколько языков знаешь?

– Три: езидский, русский и английский.

– Значит, ты трижды человек, Ари-джан. Этому миру нужны такие образованные люди.

– Вон уже наш дом. – Дядя Мсто указал пальцем на видневшееся вдали каменное здание. Его окружал кирпичный забор, через который свисали ветви плодовых деревьев. – Тут родился твой отец, Ари, да и дедушка с прадедом тоже.

Ари удивлялся красоте горных склонов вокруг. Дом был построен практически на камнях. По соседству стояли еще несколько одиноких домов, но в целом это явно была малочисленная деревня. Едва ли здесь живет три десятка жителей.

– Как они на такой почве что-то выращивают?

– С трудом, Ари-джан, с трудом.

Машина остановилась прямо у ворот дома. Когда-то они были покрашены красной краской, на солнце она выгорела и стала местами оранжевой. Дядя Мсто постучал по воротам своим могучим кулаком, выкрикивая имена хозяев:

– Амиран! Хато! Мы приехали. Встречайте гостей.

Залаяла собака, почуявшая что-то неладное. Ее гавканье разнеслось по всей улице, заставив соседей высунуть головы из окон.

– Бегу, Мсто-джан, – послышался женский голос. – Вы как раз к обеду.

Это была женщина лет пятидесяти пяти, в длинном домашнем платье и с платком на голове. Узел от платка находился прямо посередине ее широкого лба. Увидев Ари, она расцвела в улыбке, обнажившей ее ровные белые зубы – редкость для жителей селений.

– Это Ари? Сын Шивана? – Получив подтверждение от кивнувшего дяди Мсто, она бросилась обнимать Ари и целовать его лицо. – Как же ты изменился! Последний раз, когда тебя видела, ты еще в школу не ходил. Но ты, наверное, меня и не помнишь.

Ари пожал плечами, не зная, что ей сказать и как реагировать на такой теплый прием и поток незнакомых армянских слов. Нужно ли ему ее обнять и поцеловать или хватит короткого приветствия? В итоге, последовав примеру дяди Мсто, слегка приобнял женщину и вежливо поздоровался с ней на русском языке.

– Совсем армянский не знаешь? – спросила Хато. – Или хотя бы немного понимаешь?

– Совсем не говорю. – Губы Ари скривились в извиняющейся улыбке. Он привык как будто бы просить прощения за то, что слишком отошел от корней. Даже на родном езидском он изъяснялся с большим количеством ошибок и вставок русских слов. Сказалось отсутствие практики после отъезда в Америку.

– Ну ничего, главное, чтобы езидский знал. Без родного языка нельзя. Сколькими бы иностранными языками ты ни владел, без родного ты всегда потерян.

– На родном я говорю, – сказал Ари на езидском.

– Молодец, Ари-джан, – похвалила его Хато на русском с сильным акцентом.

Она провела гостей в небольшую гостиную. Комната была выкрашена белой краской. Как часто бывает в Армении, обоев на стенах не было. В углу комнаты стоял старинный буфет из красного дерева с красивыми ножками в виде лап то ли льва, то ли еще какого-то животного. На полках буфета стояла хрустальная посуда: вазы, бокалы, графины. Напротив шкафа на стене висели длинные часы с маятником. Судя по цвету и узору на них, они шли в комплекте с буфетом. Эти два предмета резко выделялись на фоне остальных, как гости из прошлого. Остатки былой роскоши, привезенные когда-то предками из Турции. Ари задумался о том, как эти вещи уцелели и не оказались проданными в голодные годы еще в начале Советского Союза, а затем после его развала.

– Прошу за стол. – Хато указала на стул для него. – Я приготовила сегодня хашламу и зеленую фасоль, сейчас как раз сезон. Надеюсь, Ари-джан, ты такое любишь.

– Очень люблю, самая вкусная еда для меня. – Ари улыбнулся в ответ.

На столе, помимо вареного мяса и зеленой стручковой фасоли, тушенной с чесноком и зеленью, был поднос с домашней брынзой, тарелки с соленьями, свежими овощами, корзинка с матнакашем[12] и большой графин с окрошкой.

– Как я удивилась твоему приезду, Ари-джан. – Хато погладила его по руке. – Но одновременно так обрадовалась. Жаль, что мы встречаемся без твоего отца, хороший был человек.

– Ари у нас едет в большое путешествие. – Дядя Мсто говорил, не забывая набивать желудок. – Армения – это только начало. Дальше мы едем в Грузию.

– Вай! У нас там столько родственников. Он, наверное, и с ними толком незнаком.

– Познакомится! Для того и едем. Будем приобщать племянника к истории семьи.

– Я в этом вам главная помощница, надо было сразу сказать. Ты же знаешь, сколько у меня старых фотографий. Я как большой советский архив. – Хато засмеялась своей, как ей показалось, удачной шутке.

– Знаю, Хато-джан, покажи Ари старые альбомы. Может, вспомнит кого.

Покончив с обедом буквально за полчаса, все переместились за маленький столик у дивана. Хато принесла горький черный кофе, который Ари терпеть не мог, но старательно пил маленькими глотками, закусывая конфетами из хрустальной вазы, стоявшей на столике.

Хато достала старые альбомы. Прямоугольные и покрытые какой-то красной мягкой тканью с ворсинками, они напоминали Ари те, что были у них дома. Отец привез их после очередной поездки в Армению. Говорил, что таких сейчас уже не делают, а жаль: какая это красота.

Помогая Хато переворачивать желтовато-серые страницы, дядя Мсто удивлялся тому, какие у нее сохранились кадры:

– У тебя даже остались фотографии бабушки с дедушкой!

– Это еще что! У меня есть одна фотография прадеда.

Перелистнув еще пару страниц, Хато ткнула пальцем в карточку, которая явно пережила многое. По краям она рассыпалась и выцвела. С нее на Ари глядело черно-белое изображение его предка. Молодой мужчина лет тридцати пяти с густыми усами и серьезным взглядом смотрел прямо в камеру. В его высоких скулах и миндалевидном разрезе глаз Ари с удивлением находил сходство с человеком, которого каждое утро видел в зеркале. Прародитель был таким далеким, но его черты оживали в потомках.

– Как же наш Ари на него похож! – удивлялась Хато, качая головой. – Ну просто одно лицо, только усов не хватает. Сейчас наши вообще усы носить перестали, а раньше представить без них мужчину было нельзя. Усы – это честь мужчины.

– Как его звали? – Ари придвинул альбом чуть ближе к себе, стараясь детально рассмотреть мужчину на фотографии.

– Это Джангир-ага. Он и основал это селение, когда приехал сюда после турецкой резни. Из всей их большой семьи выжили только двое: он да его младший брат, который учился в Берлине. Встретились они уже в Грузии. Потом Джангир-ага перебрался сюда, а его брат остался в тогдашнем Тифлисе.

– Что стало с его братом?

– Он женился на местной езидке, завел с ней десятерых детей и умер вполне довольным жизнью человеком в девяносто лет. Часть его внуков и их детей до сих пор живут в Тбилиси. В советское время мы с твоим отцом каждое лето ездили туда, ведь твоя бабушка тоже из тех мест.

– Да, я знаю, что бабушка жила в Тбилиси до того, как вышла замуж за деда, но не знал, что отец проводил там столько времени. Наверное, поэтому он туда с мамой переехал после свадьбы.

– Твоему отцу безумно нравилась Грузия, хотя он и родился в Армении. Но когда Союз развалился, то все резко изменилось. Шиван и в Армении после этого долго не жил, сразу перебрался с вами в Москву. Твоя мать очень этого не хотела, но она не могла пойти против воли мужа, да и сама видела, какая разруха вокруг началась.

– Не знал, что она не хотела уезжать. – Ари почувствовал, как в нем в очередной раз разгорается злость на отца.

– Она была теплолюбивым цветком. – Хато взяла в руки картонную коробку и вытащила из нее свадебную фотографию родителей Ари. Точно такая же лежала у них в московской квартире. – Посмотри, какая она была красавица! Жаль, такая молодая ушла.

На фотографии Тара не улыбалась, но ее глаза были полны жизни. Они словно вглядывались в будущее, которое должно было быть ярким, но оказалось для нее тусклым и коротким. Тяжелые кудри матери были убраны под белую шляпу, окаймленную по краям цветами. В руках у нее был букет из алых гвоздик на длинных стеблях. Рядом с ней стоял Шиван. Его лицо было серьезным, словно он готовился сдать важный экзамен. Под пиджаком виднелись надетые крест-накрест красная и зеленая ленты. Их надевают до сих пор – Ари вспомнил, что видел такие ленты на свадьбе у двоюродной сестры.

– Хороший был день, – продолжала Хато, улыбаясь собственным воспоминаниям. – Сначала мы поехали за невестой в Ереван. Раньше же все делали две свадьбы: одну в доме невесты, затем вторую у жениха. Сейчас, конечно, такое себе мало кто может позволить. Когда забрали твою маму, я ее увидела впервые. До того даже не знала, кого наш Шиван выбрал, мы хоть и двоюродные брат с сестрой, да только он всегда такой тихий и скрытный был, лишнего слова никому не скажет. Увидела я, значит, ее и обомлела. Такого белого лица с ярким румянцем в жизни не видала. Как настоящая пери[13]. Она ни разу не подняла взгляд, все время смотрела себе под ноги и придерживала одной рукой платье, чтобы не запуталось в ногах. Оно явно было ей великовато, в те времена сложно было их достать. Обычно платье одалживали кому-то на свадьбу – и носили его десятки невест.

– Это платье наш дядя привез из Чехословакии для невесты старшего сына, – вставил дядя Мсто, – потом на ком оно только не бывало.

– Так и моя сестра его на свою свадьбу надевала, Амиран привез ей его из Еревана, от вас. – Хато покосилась на старинные часы на стене. – Он как раз вот-вот должен уже вернуться, уехал по делам в город. Очень хотел с вами повидаться.

– Мы его дождемся.

Ари продолжал рассматривать фотографии из коробки, которая была переделана в шкатулку, отслужив свой век в качестве хранилища туфель. Теперь она таила в себе неизвестные Ари события и историю родных ему людей. Дядя Мсто и Хато продолжали обмениваться воспоминаниями, оставив Ари наедине с его мыслями. Он складывал стопкой фотографии отца, которые ему попадались. Вот отец, ребенок лет пяти, сидит в саду под большим деревом со своей многочисленной родней. На другой фотографии он уже октябренок с внимательным взглядом в окружении одноклассников. Ари, родившийся уже не в Советском Союзе, ни октябрят, ни пионеров с их красными галстуками не застал, но, как и многие из его поколения, испытывал труднообъяснимую тягу к эстетике ушедшей эпохи. Но хотел бы он и в самом деле оказаться, например, в семьдесят втором году и вдохнуть воздух повсеместного коммунизма? Вряд ли. Ему, любителю мчаться вдаль и исследовать новые города и страны, казалась ужасающей мысль о невозможности выезда из страны.

– Да зачем нам нужна была Европа, когда у нас было столько республик? Путешествуй сколько хочешь, – говорил отец во время бесконечных споров о политике и истории, напрочь игнорируя замечания Ари о том, что даже такие путешествия были доступны не всем.

На следующей фотографии отец стоял в свитере и расклешенных брюках рядом с группой молодых людей. Все они были стройными, со смоляными вьющимися волосами и обезоруживающими улыбками. На еще одной фотографии была та же самая компания, к которой присоединилась девушка в полосатом платье и накинутом сверху длинном кардигане. Ее волосы были собраны наверх, открывая изящную линию шеи. Чуть наклонив голову набок, она кокетливо улыбалась пухлыми губами.

– Кто эта девушка? – Ари не помнил ее ни среди прощавшихся с отцом, ни среди тех, с кем он встречался во время редких и коротких визитов в Армению.

Дядя Мсто, не сразу понявший, о ком идет речь, прищурился, всматриваясь в лицо девушки. Взяв фотографию в руки, он несколько смущенно обратился к Хато:

– Откуда эта фотография?

– Амиран, наверное, ее сделал. Они же с твоим братом учились вместе.

– Ты знаешь эту девушку, дядя Мсто?

Дядя Мсто потупил взгляд и положил фотографию обратно в коробку.

– Думаю, кто-то из однокурсниц твоего отца. Вряд ли я ее встречал.

– Красивая девушка, – сказал Ари и повернулся к Хато. – Дождемся Амирана и пойдем уже тогда к пулпулаку, про который мне столько рассказывали.

– Конечно, Ари-джан. Пулпулак тот, может, и не самый красивый, но зато он поставлен в честь нашего Джангира-ага. Достойнейшего человека, директора самой первой школы в селении.

– Странно, но отец мне никогда о нем не рассказывал.

– Может, потому что он когда-то рвался уехать отсюда поскорее и не особо любил вспоминать обо всем, что здесь было.

«Или он просто всегда жил в своем мире, – подумал Ари, – куда не пускал ни сына, ни жену».

Глава IV

Османская империя, 1913 год

Ава смотрела в глаза младенца, скривившегося у нее на руках. Его слегка оттопыренная верхняя губа напоминала ей ухмылку умершего мужа. У того губа точно так же тянулась вверх к носу. Взгляд младенца был серьезным, он сверлил Аву, словно знал все ее прегрешения и ждал, пока та сознается в них. У старухи невольно возникло желание скрыться от слишком осознанного взгляда ребенка.

Еще один из рода Бяли. Ее праправнук.

Ава вглядывалась в него, как в смутное будущее, отчаянно не желавшее вырисовываться для нее в ясное полотно.

Младенец схватился за палец Авы. Он сжал его, мешая Аве отвести от него взгляд. Смотри на меня. Смотри. Я – это ты. Но Ава в нем себя не видела. Странное чувство: детей мы считаем своим продолжением, практически собственной рукой, от которой мы неотделимы. Внуки становятся для нас пальцами, они на кончике нашего тела, но все еще часть нас. С правнуками все было иначе. Временами, глядя на них, Ава думала о том, что это уже далекие от нее кусочки жизни. С праправнуком же ее охватила тоска. Горестное чувство потери. Ты есть начало этого существа, но оно настолько далеко от тебя, что ты едва ли чувствуешь свое влияние на него. Род продолжен, но продолжена ли в нем ты?

– Ава-ханум, наверное, очень рада такому событию, – заговорила одна из гостий, приглашенных Авой на чай. Нужно было переговорить с этими болтливыми кумушками и узнать, что известно их мужьям о надвигающейся опасности. Ходили слухи о том, что часть армян начала уезжать из Стамбула и его окрестностей, опасаясь погромов. – Увидеть рождение праправнука – это благословение, данное не каждому. Да будет его жизнь долгой и сладкой, как халва, иншалла.

– Пусть и тебе будет дано такое благословение, – ответила Ава, передавая младенца в руки Несрин.

Та, покачивая ребенка, касалась пальцами его смуглых щек и все не верила, что дала ему жизнь. Ее утроба оказалась такой плодовитой, что Несрин забеременела в первую же брачную ночь. Мать Несрин, боявшаяся радоваться слишком явно, внутри ликовала. Каждый раз она приносила дочери очередной амулет от сглаза – уж слишком много вокруг дурных людей и зависти. Не был исключением и этот день. Запивая рассыпающуюся пахлаву терпким чаем, она косилась на дочь. Не могла понять, надела ли та кулон в виде синего зрачка.

– Говорят, ваш сын скоро женится, – продолжила Ава, стараясь аккуратно устроиться на диване. Кости ныли весь последний месяц, пальцы на руках скрючивались все больше, образуя узлы, похожие на корни деревьев. – Кого выбрала его достопочтенная мать?

– Нашу Айше, старшую дочь аптекаря. Такая красавица выросла, истинный восточный цветок.

– Пусть будет благом.

– Благодарю вас, Ава-ханум. – Гостья кротко опустила глаза. Погляди на нее со стороны, никто никогда бы не догадался, что вчера она беседовала с мужем о том, что́ хотела бы забрать из дома Бяли. Слушая мужа, который рассказывал об ограблениях армянских домов, она понимала, что на армянах все не кончится. Она уже приглядела гарнитур в гостиной Авы-ханум, который будет чудесно смотреться в ее доме. К нему также подойдут несколько полотен, увиденных ею у соседей-греков. Жаль, конечно, что такие приятные люди вынуждены будут скоро покинуть их. Однако на смену им придут другие. В конце концов, нужно быть более открытой к новым знакомствам. – Если Аллах благословит, следующей весной у меня уже будет первый внук.

– Ваш муж, слышала, недавно из Стамбула вернулся. Как его здоровье? Тяжело, наверное, ему столько времени без семьи.

– Он в добром здравии, благодарю вас. – Женщина отпила глоток чая, присматриваясь к тонкому фарфору чашки. Пожалуй, чайные сервизы и столовое серебро тоже стоит забрать из дома Авы-ханум. – Только вчера вернулся. Дела требуют его постоянного присутствия. Мы относимся с пониманием к возложенным на него нашим великим государством обязанностям.

– Говорят, в Стамбуле сейчас неспокойно. – Ава метнула в гостью проницательный взгляд. – Что ваш муж об этом думает?

– Да разве мужья с нами делятся хоть чем-то? – Гостья рассмеялась, не выдавая своей настороженности от неудобных вопросов.

– Вы, конечно, абсолютно правы, – вклинилась мать Несрин, оторвавшаяся от своих любимых сладостей. – Мой муж едва ли раз в жизни со мной о делах говорил.

– И все же, – настойчиво продолжила Ава скрипучим голосом, – ходят слухи, что в Стамбуле некоторых людей вынудили оставить свои дома.

– Откуда же нам знать, что их заставило поступить так. – Гостья продолжала рассматривать чайный сервиз, купленный Авой пару лет назад. Взгляд цеплялся и за ковер под ногами. Цветочный орнамент распускался по его краям, имитируя своей формой волны. Ах, как красиво бы этот ковер смотрелся в спальне ее дочери. Отлично бы подошел к недавно заказанным из Франции портьерам. – Уверена, что каждому помогут. Наше государство никого не оставит в беде, иншалла.

Ава медленно допивала свой чай. Ее узловатые пальцы крепко держали блюдце, пока мысли лихорадочно искали покой. Отчего будущее так мучительно старается спрятаться от нее? Турецкая ханум явно привирала, Ава чувствовала это всем нутром. Будучи дочерью переселенца, на себе испытавшая муки жизни на чужбине, она отчаянно пыталась защитить от этой участи свое потомство. Для того ли она вскармливала сыновей, чтобы они бежали, как их дед?

С того момента, когда губы старшего сына коснулись ее груди в поисках пищи и успокоения, Ава ни секунды больше не думала о себе. Все было для него – для сына. Затем для них – для всех ее троих сыновей. После – для внуков и правнуков, слившихся для нее в единое потомство.

Каждые роды были для нее мукой. Ава боялась смерти и того, что ее дети останутся без матери. Но те страдания она никогда не отдала бы кому-то еще. То была ее ноша и ее счастье. До появления первого ребенка она еще могла проклинать жизнь и печалиться оттого, что грамоте ее учили по остаточному принципу. Мол, что-то да запомнит из разговоров братьев. Внутренняя тяга к знаниям, словно божественный зов, побуждала Аву ухватывать эти крупицы и выращивать из них семена. После рождения ее старшего сына семена проросли в колосья. Ава теперь знала, что сделает все для лучшей жизни этого розовощекого младенца, чего бы это ей ни стоило. Время стенать о несправедливости этого мира к женщине сменилось эпохой борьбы. После смерти мужа эта борьба лишь усилилась в бесконечной череде споров с его родными из-за доставшейся ей небольшой ковровой мастерской. Они, недовольные тем, что прибыльное дело уплывает из рук, всячески старались задеть Аву и высказать сомнения в способности женщины управлять таким тяжелым и непростым делом. Однако Ава, которой тогда только исполнилось двадцать, показала свой жесткий характер и объединила свою крохотную мастерскую с еще одной такой же, но принадлежавшей армянской вдове. Через двадцать лет они уже управляли крупной мануфактурой, выполнявшей заказы всех местных чиновников и представителей знати.

– Да и не пристало нам, женщинам, такие вещи обсуждать. – Мать Несрин считала подобные разговоры слишком утомительными для себя и не понимала, зачем Ава-ханум мучает гостью, вместо того чтобы просто наслаждаться чудесным днем в окружении семьи. Даром что у нее родился праправнук. – Мы в них ничего не понимаем.