Скольжение в бездну: пошаговая инструкция

Конечно, сравнение с героином не слишком удачное. Но кто сказал, что я гребаный писатель?

Даже не знаю, почему я так зациклился на выборе орудия убийства и на полном его уничтожении. Наверное, в этом был какой-то символизм – во что бы то ни стало избавиться от штуковины, которая перестанет быть «вещью в себе» и станет чем-то большим. А может, это что-то вроде приступа выборочного перфекционизма?

В любом случае, про алиби я тоже не забыл: применив некоторые хакерские хитрости, мне удалось настроить рабочий компьютер так, что он весь день генерировал шаблонные документы – пусть и бесполезные, но достаточно грамотные для того, чтобы убедить любого компьютерщика, что я сам их набивал. Слепые зоны камер во дворе позволяли незаметно улизнуть с рабочего места, после чего так же незаметно вернуться. И уж конечно я позаботился о том, что постовой у ворот видел, как я входил, но не видел, как отлучался.

Когда все было готово, я купил еще один новый телефон (в прошлый раз меня угораздило сразу его выкинуть) и еще раз созвонился с Кэролайн, чтобы убедиться, что наша встреча в силе. При первом с ней общении мне пришлось придумывать имя на ходу, потому сейчас я едва не облажался, вспоминая его. К счастью, все обошлось, и мой персональный Харри Грин остался мною доволен.

Чего не сказать о моей персональной Натали…

– Ты точно что-то упустил, – она смотрит в зеркало заднего вида, поправляет забинтованной рукой прическу, – что-то важное.

Тучи сгущаются, начинает греметь гром. Ветер усиливается, взметая над тротуарами красные листья вперемешку с мусором, срывая со столбов выцветшие бумажки и все сильнее расшатывая хлипкую крышу остановки. Погрузившаяся в полумрак улица постепенно пустеет, становясь похожей на окраину призрачного города.

– Может и так, – снимаю машину с ручника и замечаю, как безупречна у Натали прическа, и как идеально сидит на ней новое красное пальто, – но сейчас уже поздно об этом думать.

Она кладет помаду в карман, включает магнитолу, и из колонок начинают доноситься мотивы, которые я впервые услышал два года назад, и которые будут бросать меня в дрожь до конца оставшихся дней:

но слишком поздно извиняться

да и не нужно это мне

не стоит в поисках метаться

ее там нет1

Эти строки звучали в моей голове каждый раз, когда я проходил мимо ее кафедры. И каждый раз я с трепетом замирал, пытаясь понять, не приснилась ли мне вся эта безумная история, не сошел ли я с ума, и не сидит ли она на своем обычном месте под картиной Мунка, как ни в чем не бывало принимая пересдачи и попивая кофе. Я стоял у дверей и представлял, что смотрю сквозь них, как сквозь толщу кристально чистой воды – ни то в застывшее мгновение светлого и теплого прошлого, ни то в альтернативную реальность, где все сложилось иначе. Я касался двери и силился понять, хватит ли мне духу как бы по ошибке постучать, как бы невзначай опустить ручку и как бы случайно заглянуть за нее. И насколько несусветной глупостью бы это не звучало, в последний миг я делал шаг назад и убеждал себя: пока двери закрыты, не имеет значения, жива Натали или нет. Но стоит мне их открыть…

– Проснись, – холодная рука отряхивает меня ото сна, в который я едва не соскользнул, и в салоне звучит уже совсем другая музыка, – ты, кажется, собирался что-то сделать…

Да, и я это сделаю. Можешь даже не сомневаться, Натали.

Коттедж у провидицы настолько же шикарный, насколько мрачный: нижний этаж каменный, выбеленный и целиком покрытый орнаментом, словно какой-нибудь старый отреставрированный санаторий; верхний – деревянный, черный и весь в резных скульптурах, как корма фрегата. Но самое удивительное то, как эти два не похожих друг на друга слоя гармонируют между собой, превращаясь в по-своему стильный особняк. Хоть и смотрится он жутко, особенно по сравнению с соседними домами.

Когда я прибыл на место, ветер стих, и вода в заливе стояла зеркально ровно. Серое небо висело так низко, что казалось гигантским матовым колпаком, накрывшим долину. Из лесной чащи не доносилось ни шороха веток, ни стука падающих шишек – ни единого звука, и было такое ощущение, что время застыло, превратив долину в одно из зловещих полотен кисти Гойи. Я подумал: пора брать секундную стрелку в свои руки, пока мир окончательно не коллапсировал.

– Харри Грин? – Мне открывает дверь женщина лет пятидесяти, внешность которой я успел изучить по фотографиям: щуплая, смуглая, со взлохмаченными, но стильно подстриженными светлыми волосами. Угловатое лицо покрыто мелкими морщинами, а серые глаза кажутся выцветшими и даже каплю безумными.

– Вам виднее. – Говорю, намекая на ее «сверхъестественные способности».

– Я провидица, а не фокусница – имена угадывать не умею. – Кэролайн поправляет ни то тяжелый плотный халат, ни то мантию, и отшагивает от двери. – Проходи. Шнапс будешь?

Смотрю, как она подходит к столу и наливает себе почти полный стакан из бутылки, в которой осталось меньше половины. Сажусь в кресло с темно-зеленой бархатной обивкой и вижу: на столе стоит два таких же стакана, а рядом – графин с водой и ваза с леденцами.

– Я думал, алкоголь засоряет «поток» или типа того.

– Это тебе что, «Сияние»? и нафига тебе перчатки?

Аккуратно кладу руки на колени, делая вид, что мне больно, но я привык.

– Они медицинские. У меня артрит.

Кэролайн наполняет шнапсом второй стакан, кладет в него трубочку и протягивает мне:

– Угощайся.

– Извините, – мотаю головой, глядя, как она пытается изобразить на лице огорчение, – в последнее время не пью.

– Я тоже. Ненавижу алкоголь. Сам видишь насколько, – провидица делает глоток и садится в кресло напротив.

У нее над головой «Похищение саксонских принцев» или что-то похожее: замок цвета влажного бетона, расплывчатые темные фигуры с лестницей у окна, черные изваяния деревьев, а под ними – водная гладь в лунном свете. И это холодное мрачное полотно как нельзя кстати вписывается в интерьер, потому что вокруг царит точно такая же серость и унылость, как и на нем.

– Так что у тебя – невеста, говоришь, ушла? – Она откидывается на спинку, и на ее лице появляется ухмылка. – Я вот что скажу: все это чушь. Ты не веришь в мой дар и вообще относишься ко всему такому скептически. Это правильно.

Удивленно смотрю на нее, пытаясь понять, к чему она клонит.

– Зачем же я тогда к вам пришел?

– Пообщаться. – Она отправляет в рот леденец и запивает его шнапсом, словно лимонадом. – Ты считаешь меня хорошим психологом. Считаешь, что только психолог может так грамотно проникать в мозги и вешать лапшу на уши, чтобы убеждать всех, что он медиум.

Что ж, ее проницательность действительно впечатляет, но не более. А может, она меня еще удивит…

– Тогда я бы сразу пошел к психологу. – Говорю, ощущая, как меня начинает одолевать волнение, и оно уж никак не связано со «сверхспособностями» Кэролайн… – Вам так не кажется?

– Нет.

– Почему?

– Потому что ты ценишь свое время, нервы и деньги. – Она смотрит на свой стакан, будто все ответы находятся на дне, затем отводит взгляд в сторону. – Думаешь, что я разложу все по полочкам за один сеанс, в то время как психолог начнет навязывать тесты, тренинги, терапии, занятия и еще кучу фиг знает чего, только бы содрать побольше денег. Это тоже правильно.

Чувствую, как во рту пересохло. Появляется мандраж – словно все уже пошло не по плану, хоть это и не так. Ничего не могу с собой поделать.

– И зачем мне психолог? – Спрашиваю, продолжая казаться спокойным и надеясь, что она ничего не заподозрила.

– Потому что к психиатру обращаться боишься. Думаешь, тебя упекут в больницу и будут пичкать литием в перерывах между шоковыми терапиями, пока не превратишься в патиссон. Но на этот раз не правильно – не литием, а таразином.

Вижу, как Кэролайн смотрит мне на руки, и думаю: только бы она не затеяла разговор об артрите.

– С чего вы взяли, что мне нужен психиатр?

Теперь в глаза. Взгляд тяжелый, но вроде не подозрительный. Или мне только так кажется?

– А кому он не нужен? мне, что ли? Или тому парню в телевизоре, который рассказывал про мультивселенную и этого… Манделу. Мол, у человечка на коробке с монополией никогда не было пенсне, а Боб Дилан поет «обожгись, согрейся» вместо «родись, согрейся».

Неужели я готов отступить в последний момент? А если Кэролайн все-таки докажет мне, что владеет сверхъестественными способностями, и что тонкий духовный мир действительно существует? Звучит как бред, но…

– Ладно, – подаюсь вперед и наливаю себе воды, все больше чувствуя волнение, – что вы можете рассказать обо мне?

Допивает шнапс и снова зондирует меня. Ловлю себя на мысли, что она считывает информацию о клиентах по какому-то методу вроде дедукции, или изучает, как врач пациентов. Ощущения не из лучших, особенно если учесть, зачем я на самом деле к ней пришел.

– Да что угодно: прошлое, будущее, вредные привычки, сколько часов в сутки спишь и какой порно-контент предпочитаешь. Я уже знаю о тебе практически все.

Почему-то кажется, что Кэролайн говорит правду. Но так ли это? Разве можно узнать все о человеке по его внешности?

– Вот как? – Откидываюсь на спинку, прокручивая в уме: а ведь ей известна не только внешность. Она уже пять-шесть минут как общается со мной и наблюдает за моими повадками, а для хорошего психолога этого достаточно, чтобы понимать, что за фрукт перед ним.

С другой стороны, может она скажет что-то, чего нельзя выяснить, посмотрев на человека и понаблюдав за ним? Вот и проверим.

– Интересно было бы послушать о своем прошлом, – говорю и как бы шутя добавляю, – но без эффекта Барнума.

Кэролайн улыбается, раскусив еще одну конфету. Кажется, вот-вот, и она меня так же раскусит, потому что скорее всего моя показушная раскованность выглядит натянутой.

– Это ты имеешь в виду то, как составляют гороскопы? Фигня все это. Когда у меня спрашивают, кто я по гороскопу, я отвечаю змееносец. А когда начинают уточнять, что знаков всего двенадцать – напоминаю, что так было не всегда, и что в один прекрасный момент людям перестала нравиться чертова дюжина, после чего они просто выкинули змееносца.

В какой-то миг до меня доходит: ее манера тянуть резину – лишь способ подольше поизучать клиента. Она дает посылки и проверяет реакцию по микровыражениям лица или вроде того. Но сейчас меня другое интересует – где мой гребаный осколок? почему я не чувствую его в рукаве?

– Интересно слышать это от вас. – Проговариваю, продолжая нащупывать кусок стекла и гадая – не выронил ли я его? – Не думал, что вы не верите в гороскопы.

– А что, если я провидица, то должна верить даже в Битлджуса? Я и в судьбу не верю, если на то пошло. И в христианского Бога. И даже в прозрачности выборов сомневаюсь. Только о последнем никому не говори.

Чувствую порез на руке. Дьявол! Я порезался, и от волнения даже не заметил, когда… Может, я так же незаметно посеял осколок? Где он?

– Так что там насчет моего прошлого?

Краем глаза замечаю, как она наливает себе еще шнапса. Затем садится обратно, делает глоток и проговаривает:

– Ты вырос в чужой семье. Окружающие видят в тебе странного парня, и ты об этом знаешь. А недавно у тебя случилась неразделенка, причем с кем-то, с кем ты заранее знал, что не сможешь быть. Как сказал тип, написавший «Парфюмера»: «Мне всегда нужна женщина, которую я не смогу получить». Так?

Нет, не так, черт тебя подери! Ты не сказала ничего особенного, ничего такого, что заставило бы меня пересмотреть свои взгляды. Но это было бы полбеды, не будь я тупицей, потерявшим орудие убийства прямо перед его гребаным совершением!

Нужно успокоиться. Не может быть, чтобы я выронил кусок стекла в ее доме – здесь повсюду голый паркет, и я бы это услышал. Скорее всего, он либо у меня в рубашке, либо выпал где-то на улице.

Делаю глоток воды и думаю: наверное, это знак. В конце концов, я пришел сюда не только и не столько ради убийства, сколько ради того, чтобы понять – есть ли там наверху кто-то на другом конце провода? Видел ли я на самом деле призрак Натали?

– А если я попрошу вас рассказать что-то поподробней? какой-то случай из моей жизни, о котором без высших сил вы бы не узнали. Я хочу знать, существует ли вообще хоть что-то…

Кэролайн кладет руки на перила, запрокидывает голову, и впервые за все время меня одолевает мысль: возможно, это тот самым момент, ради которого я пришел. Сейчас она расскажет обо мне вещи, которых не мог знать никто, кроме самого Дьявола. И все станет на свои места.

Наконец, она встает с места, подходит ближе, и я словно начинаю слышать ее голос в своей голове, погружаясь в воспоминания:

– У тебя в детстве был случай,

Я подхожу к фонтану, солнце слепит глаза. Я подхожу, чтобы схватиться за радугу, но она куда-то девается. Не понимаю, как такое может быть, ведь только что я видел ее собственными глазами…

который ты до сих пор не можешь забыть.

Мия оттаскивает меня, смеется. Кто-то еще в сквере смеется, и мне хочется, чтобы так было всегда. Я вырываюсь, думая о том, какой я сильный, но догадываясь, что она просто поддалась и позволила мне убежать…

В твоей жизни много чего было, но этот случай особенный.

Я залезаю на бордюр, чувствуя холод капель. Я знал, что вода холодная, но не думал, что настолько. И хотя вокруг все так же тепло, мне кажется, даже солнце перестало греть. Хочется поскорее уйти подальше от этой прохлады…

Каждый раз, когда ты о нем вспоминаешь,

Я готовлюсь прыгать, но бордюр кажется слишком высоким. Не в том смысле, чтобы я боялся спрыгнуть – нет, он слишком высокий, чтобы мне захотелось залезть на него еще раз. И я продолжаю на нем стоять, несмотря на холод…

в твоем сознании все как будто бы переворачивается с ног на голову,

Я смотрю в воду. Все вокруг начинают суетиться, кричать. Но мне не кажется это странным. Я смотрю в воду и пытаюсь понять, почему она красная? А еще – где Мия? Почему она меня бросила здесь одного?

все как будто бы предстает твоему взору под новым углом,

Я оглядываюсь по сторонам. Какая-то женщина берет меня на руки и закрывает ладонью глаза. Я успел заметить, что у нее рыжие волосы и очень странная кожа. А еще от нее пахнет чем-то, что кажется мне неприятным… от нее пахнет сигаретами. И я видел еще что-то…

и становится ясно,

Я кричу. Я зову Мию. Женщина крепко держит меня и говорит, что Мия ушла. Говорит, что Мия скоро вернется, что она ее подруга, и что она попросила отвезти меня домой. Я пытаюсь вырваться. Я ей не верю. Я не могу верить странной женщине, которая схватила меня и тащит непонятно куда. А еще – я ей не верю, потому что видел…

почему ты тот,

Я видел то, что хочется выкинуть из головы… Видел что-то настолько страшное, настолько ужасное и непонятное, что кажется, только я мог быть виновником этого – просто потому, что посмотрел. И от этого появляется чувство, что странная женщина на самом деле пытается помочь и спасти меня от чего-то или кого-то…

кто ты есть.

даже если этот кто-то – я…

Наступает минута молчания. Возникает ощущение, будто я побывал в собственном персональном аду и вернулся обратно. Хочется поскорее уйти прочь, провалиться сквозь землю и никогда больше не возвращаться в этот проклятый дом, где ожили мои детские воспоминания. Я действительно увидел все это, прочувствовал заново в мельчайших деталях, словно все произошло вчера. И если бы не гипнотический голос Кэролайн, если бы не ее чертовы психологические уловки, эти воспоминания не казались бы мне настолько же свежими и реалистичными, насколько болезненными.

Но это лишь уловки, не больше. Все произошло у меня в голове, и уж точно без влияния потусторонних сил. А еще – я нашел гребаный кусок стекла у себя в рубашке, и если это не новый знак, тогда что?

Подаюсь вперед и чувствую, как обретаю уверенность. Пора, наконец, покончить с ее идиотской «игрой в бисер»:

– Мою двоюродную сестру убил какой-то больной ублюдок. – Дрожь в руках усиливается, начинает раскалываться голова, но я не думаю, что это мне помешает. Теперь уже ничто меня не остановит. – Ножом, прямо в сквере. У всех на глазах. Я понял, что произошло только тогда, когда узнал значение слова «убийство». Так сложилось, что это слово я выучил раньше, чем слово «смерть».

Замечаю в глазах Кэролайн что-то похожее на замешательство. Наверное, она уже начала обо всем догадываться, хоть я и не уверен. Сложно сказать, когда жертва пытается казаться хладнокровной, и у нее это неплохо получается.

Я встаю с места и продолжаю:

– Пока приемные родители не рассказали мне всех подробностей, я считал, что являюсь единственным виновником того, что моя кузина куда-то исчезла. – Допиваю воду, ставлю стакан на стол. – Но знаете что, леди Кэролайн? Я не услышал от вас ни слова «фонтан», ни слова «убийство», ни даже гребаного слова «смерть». Неужели для таких тривиальных, для таких пафосных и затасканных словечек недостаточно быть фокусником? или может вы все-таки засорили свой «поток»? – Медленно приближаюсь к ее креслу, шаг за шагом. – Потому что – я хоть и не фокусник, но – у меня такое чувство… – Вижу, как замешательство постепенно переходит в испуг, и как она медленно вжимается в кресло. – У меня такое подозрительное ощущение, что сегодня для вас это не просто слово…

Она вскакивает. Я выхватываю осколок. Она бежит к выходу, опрокинув стол. Звон, стук, дребезг… Крик. Хватаю ее за рукав. От второго крика закладывает в ушах. Чувствую удар по голове – кажется, она что-то в меня швырнула. Нет, это зонт: кто-то из нас задел вешалку. Еще удар: в ее руках оказывается трость. Или мать его посох. Выхватываю его, отшвыриваю. Она делает шаг назад, спотыкается о порог и падает. Момент истины.

Набрасываюсь на нее, бью осколком прямо в шею, брызги крови разлетаются во все стороны. Еще удар – и ее крик превращается в хрип захлебывающегося человека. Третий. Четвертый. Она все еще пытается оттолкнуть меня, хватать за руки, расцарапать лицо. Крови становится все больше, и скоро по полу начинает расползаться багровая лужа. Бью еще раз, не понимая, попал ли я в то же место, или от осколка отломался кусок. Ее хватка ослабевает, как и предсмертные клокочущие хрипы, а побледневшее лицо начинает постепенно оседать, пока наконец не застывает в посмертной гримасе.

Я это сделал.

Защелкиваю дверь, зашториваю окна и подхожу к камину, все больше осознавая и не веря собственной решительности: я это сделал! Я позволил себе нечто большее, чем просто жить – я отнял жизнь, не полагаясь на случай и не рассчитывая на удачу! Я совершил самое настоящее убийство, запланированное и логически продуманное, от начала и до конца!

Осталось сделать последний штрих: довести его до состояния идеального.

Как этого достичь? Идея с осколком больше не кажется такой уж логичной – в конце концов, моих следов на нем нет, и можно просто оставить его прямо здесь. Поджечь дрова и подстроить пожар? В ее жизни, похоже, было достаточно много алкоголя, чтобы поверить в такую версию несчастного случая: пьяная женщина разожгла камин и отключилась, после чего задохнулась дымом и сгорела. Но есть одно но – сейчас не так уж холодно, чтобы топить дровами.

Хотя сама мысль насчет пожара неплоха. Очень даже неплоха… Я бы даже сказал – это лучший способ скрыть следы и подстроить несчастный случай. Если не единственный.

Решено – я сожгу все дотла. Я оттащу ее на кухню, включу плиту и приготовлю блюдо под названием «табула раса»: ноль зацепок, ноль улик и совершенно никаких признаков убийства. Идеально.

Пламя быстро охватывает коттедж, стекла лопаются, деревянные балки трещат и жалобно стонут, создавая впечатление, будто сам дом расстается с жизнью. Но у меня нет времени наслаждаться этим зрелищем – нужно как можно быстрее добраться до машины и свалить ко всем чертям, пока соседи не вызвали пожарных. В конце концов, горит дом самой провидицы Люси Кэролайн!

Я знаю, куда поеду после работы. Нет, не домой, хотя и следовало бы, чтобы не шататься черт знает где и не вызывать ни у кого лишних подозрений. И не в бар, с целью в очередной раз как следует надраться и провалиться в забытье. И даже не к «Монике», пусть я и нахожусь сейчас на пике маниакальной фазы. Я поеду в то место, где впервые обрел смысл жизни, осознав, что способен на нечто большее, чем просто влачить жалкое существование. Я поеду туда, где свершилось возмездие, где получил по заслугам едва не убивший Натали психопат, отправившись прямиком в преисподнюю.

Я поеду на мост.

По дороге я буду думать лишь об одном: как так вышло, что столько людей ведутся на всякую чушь вроде ясновидения? Неужели кому-то нравится, чтобы им лгали в лицо под соусом гребаных несусветных небылиц, выдуманных едва ли не на ходу? И как только я мог повестись на это, полагая, что получу ответы на все вопросы? Видимо, человеческая глупость действительно безгранична, раз уж приходится снова и снова доказывать самоочевидные истины, причем не столько кому-то, сколько самому себе. И что самое дерьмовое – похоже, так будет всегда, сколько бы не существовал мир.

Река под пролетами все так же бурлит и клокочет, но на этот раз как-то по-особенному – словно она теперь отдельное измерение, текущее вопреки времени и размывающее границы между прошлым и будущим. Ее волны все больше чернеют, как и погружающееся в копоть сумерек стеклянное небо. Едва колышащий тросы ветер постепенно стихает и сходит на нет, как если бы все снова замерло перед моментом истины…

И тут я вижу то, что повергает меня в невероятнейший ступор, выбивая почву из-под ног и переворачивая все мое представление о себе и реальности: перила целы! Они не заменены, не отреставрированы и не поставлены обратно. Нет! Эти ржавые пыльные штуки целы и невредимы, будто их сто лет никто и не трогал! Как!?

Ошарашенный, проношусь вдоль всего моста, ощупывая и оглядывая каждый пролет. Делаю это еще раз. Перевожу дыхание и снова осматриваю каждую опору, каждый поручень и каждый мать его прут, не веря собственным глазам и не понимая, как такое возможно! Неужели в ту ночь мне все приснилось?

– Не все. – Говорит Натали, поднимая ворот, закуривая и подходя ближе. – Разве я похожа на сон?

Шаг третий

– И вы снова ее увидели? – Крис отходит от окна, надевает обратно очки. – Так же реально, как наяву?

Комната похожа на кабинет доктора Фрейда, в котором не наводили порядок со времен кокаиновой лихорадки: книжные полки завалены до отвала и кажутся провисшими под тяжестью кирпичей, а рабочего стола под грудами журналов и вовсе не видно. Покрытые слоем пыли жалюзи выглядят черными, хотя панели по краям говорят об их истинном бежевом цвете. Узор на линолеуме почти стерся, остатки рисунка выцвели, и теперь расшифровать, что на нем было изображено, не смог бы даже сам Роршах. Удивительно, насколько творящийся в кабинете бедлам может не соответствовать характеру его хозяина.

Крис Хантер педантичен до мозга костей, и я не помню, чтобы встречал кого-то дотошней, чем он. Сукин сын каждую встречу выглядит так, словно явился прямиком из каннского кинофестиваля – кашемировый костюм, зализанные тоннами геля волосы, «Вашерон Константин» с серебряным циферблатом, золотые запонки, перстень с камнем – все в его стиле настолько же дорого, насколько сердито. Даже в заостренных чертах лица есть нечто такое строгое и одновременно «ювелирное», отчего кажется, что его внешние данные служат дополнением к костюму, хотя должно бы быть наоборот.

– Вам нужно лечь в больницу, – он смотрит на меня, как на новоиспеченного пациента Тонтона, и я невольно начинаю жалеть, что обратился к нему за помощью, – я серьезно. У вас острый психоз, и здесь никакие психотерапии не помогут.

– А как же релизергин? – Спрашиваю, а сам думаю – нужна ли мне эта дрянь? Толку от нее никакого, кроме легкого подъема настроения, и то лишь на первые несколько часов.

– Это мощное средство, и если даже оно бессильно, тогда дело за госпитализацией. – Крис садится за стол, и я все больше убеждаюсь, что это не его кабинет – уж больно силен контраст между его прикидом и беспорядком вокруг. – Тем более, с сегодняшнего дня я не смогу давать его вам в том количестве, каковое требуется для купирования психотических явлений.

– Почему? – Спрашиваю, продолжая ломать голову над тем, могу ли на самом деле доверять ему? Ведь по всему видно – это его временное, «сиюминутное» рабочее место, а значит не исключено, что он готов в любой момент все бросить и свалить к чертям…

С другой стороны – разве можно судить о человеке по его внешности, уподобляясь пройдохам вроде Люси Кэролайн? Похоже, у меня начинается самая настоящая паранойя, и если подумать, в этом нет ничего удивительного – в конце концов, месяц назад я совершил убийство, причем настолько хладнокровное и продуманное, что сама мысль о нем едва укладывается в голове.