Скольжение в бездну: пошаговая инструкция

– Я тебе что, Тесла или Эдисон?

Значит, мимо. Но кое-что он знает – потому что не вспомнил Ломброзо или Герасимова, Мэнсона или Монро, Леннона или Пресли…

– А почему ты сразу вспомнил про физиков?

– Потому что это что-то из физики. – Харри бросает в стакан лед, берет с полки красный вермут. – Хоть убей, не скажу, что именно, но точно знаю, что-то связанное с электрикой. – Отрезав ломтик апельсина, он выдавливает пару капель в коктейль. – Моя сестра, Элизабет, в позапрошлом году получила нобелевку за квантовую приблуду, которую я в шутку называю «машиной времени». От нее я и услышал это словцо.

Достаю телефон и начинаю листать галерею. Хочется объяснить на пальцах то, что у меня сейчас на душе.

– Не знаю насчет физики, но есть такое понятие в философии. – Говорю, показывая ему фотографию актрисы, чем-то похожей на Натали. – Это Нора Грин.

– «Синие цикады предвещают смерть». – Он протягивает старику в шляпе «негрони», берет с плеча полотенце. – Так себе фильмец, хотя актерский состав впечатляет.

– Да, но я не об этом. Вот смотри: на фотке Нора. Ты ее узнал, я ее узнал, кто угодно бы ее узнал. А даже если нет, это и не важно – на фото конкретная женщина, с определенными чертами лица, уж это… – замечаю, как тип в шляпе подслушивает разговор, но мне плевать: пусть греет уши, если ему так хочется, – уж это точно кто угодно подтвердит.

– Допустим, – повесив бокал на держатель, он кидает полотенце обратно на плечо.

– А теперь представь, что ты начал убирать по одному пикселю. Рандомно, не задумываясь над тем, какой именно кусочек портрета уберешь следующим. Если делать это максимально хаотично, скорее всего, изображение будет разрушаться равномерно. И вот, рано или поздно ты добьешься того состояния, когда останется убрать всего один пиксель, чтобы Нора перестала быть Норой.

На лице Харри появляется ухмылка:

– Не думаю, что будет решать один пиксель.

Допиваю бренди, придвигаю пустой стакан ему:

– Можешь не верить, но в определенный момент из десяти тысяч пикселей останется три – помимо сотни других, не настолько важных – три точки опоры, убрав любую из которых образ Норы Грин рассыплется.

Харри наливает мне еще порцию, добавляет льда:

– Ты несешь какой-то бред.

– Может быть. – Опрокидываю стакан залпом, зная, что он последний. – Но это и есть гистерезис. И это то, что я сейчас чувствую: сегодня от меня оторвали последний гребаный пиксель, и скоро я исчезну.

Харри мотает головой, смотрит куда-то в сторону. Не знаю, какое впечатление произвели на него мои рассуждения, и не думаю, что это важно. Важно другое: я рассказал все как есть, исповедался, излил душу кому-то, кроме своего внутреннего альтер-эго. Хоть и не сказал бы, что стало легче.

– Есть одна тема в философии, про корабль, – он швыряет полотенце в раковину, после чего с многозначительным видом опирается о стойку, – типа в музее стоит какое-то старое деревянное судно, точно не помню чье. Короче, оно уцелело только наполовину, поэтому вторую половину пришлось состряпать по аналогии. И вот оно стоит десять, двадцать, пятьдесят лет. Постепенно то одна, то другая доска гниет, ее меняют на новую, как бы сделанную по образу и подобию старой. В итоге ни одной из оригинальных досок не остается, и оно становится целиком слепленным из обновок. Возникает вопрос – это тот же самый корабль, или его копия?

Я не философ, но про «Корабль Тесея» слышал: еще большая чушь, чем гистерезис. Ума не приложу, как это дополняет мою мысль насчет исчезающего портрета, которая пришла в голову только потому, что идеально передает внутреннее состояние.

– Образ, – продолжает Харри, дождавшись, пока стихнет чересчур шумный панковский проигрыш, – вот, что главное. Остается образ корабля. То же самое и с фоткой – даже последний пиксель будет хранить в себе образ Норы Грин, если тот, кто смотрит на него, знает, чей это раньше был портрет.

После этих слов он наклоняется, хлопает меня по плечу и добавляет:

– С тобой точно так же – ты не перестанешь быть собой только потому, что в твоей жизни что-то пошло не так. «Дерьмо случается», знаешь такую фразочку?

Нет, не знаю, и знать не хочу. То, что случилось со мной, никакими фразочками не описать. И дело не в одержимости идеей общаться с Нилмар – совершенно посторонней мне женщиной, пусть и не выходя за рамки деловитости. И не в том, что я считаю себя неудачником, у которого жизнь отняла даже такой пустяк, как возможность выбрать куратора дипломной работы. Что-то другое сжирает меня без видимых на то причин, и если бы я смог хотя бы себе объяснить, что именно, моя история не была бы историей убийцы-психопата.

– Вообще-то я к тебе по делу, – говорю, выловив удачный момент – когда тип в шляпе свалил, – если понимаешь, о чем я.

– Можешь не продолжать, я больше не страдаю этой фигней. – Харри отмахивается, и не возникает сомнений, что он говорит на полном серьезе. – Ты не представляешь, как долго меня шмонали после случая с дочкой прокурора.

– Мне это нужно. – Достаю бумажник и протягиваю пару крупных купюр. – Очень…

Он берет одну из них, кладет в кассу и дает сдачу:

– Есть куча других мест, где ты можешь достать «траву».

Встаю с места, держась за стойку и чувствуя, как начинает кружиться голова. Наклоняюсь вперед и полушепотом произношу:

– Я не про «траву».

Харри смотрит по сторонам, проверяя, не подслушивает ли нас кто-то. Затем подается вперед и тихо произносит:

– «Геры» тоже нет. И я бы тебе не советовал убиваться по всякой ерунде. Ты же не наркоман и никогда им не был. Пойди домой, проспись. Подумай над будущей дипломной. – Он делает шаг назад, кивает и выставляет вперед указательный палец. – Точно: нырни с головой в работу. Говорят, помогает.

Чушь собачья. Будь все так просто, я бы не проматывал в уме способы самоубийства, без преувеличений выбирая самый надежный. Да, может быть сейчас в моей крови слишком много яда, не лучшим образом влияющего на поток мыслей. Да, скорее всего, алкоголь делает меня каплю решительней, от чего мои поступки становятся менее взвешенными и более спонтанными. Но на трезвую я бы чувствовал себя не лучше, если не сказать – хуже. И уж точно совершил бы то же самое, что сделал этой же ночью – разве что не так быстро…

В черте города есть мост, о котором мало кто знает. Не то, чтобы он проржавел насквозь и стоял весь расшатанный, способный в любую минуту обрушиться в темные воды Скитса. Нет. Этим мостом давно не пользовались просто потому, что через него лежит дорога в никуда. А если точнее – в непролазную чащобу леса, на месте которой когда-то планировалось построить небольшой городок для работников прогоревшего проекта.

Когда я добрался до его искореженных перил, ветер разгулялся не на шутку: вся конструкция подрагивала, время от времени издавая ни то скрежет, ни то гул. Стальные тросы дребезжали с таким звуком, будто кто-то бил по ним металлическими плетями, а дорожное полотно время от времени потрескивало.

Из лесных глубин доносился шелест и треск ломающихся ветвей. В какой-то миг застонало падающее дерево, и не прошло и секунды, как отломался и плюхнулся в воду кусок железного перила. Затем еще один, со звоном врезавшись во что-то под пролетом. Стихия становилась все опасней, и я подумал: было бы иронично, рухни этот проклятый мост в тот момент, когда я решил по нему пройтись.

Именно пройтись, не больше. Пусть я и перешагнул через ограду, уловив момент, когда ветер стал слабее, вглядываясь в бурлящий водный поток и пытаясь понять, что испытывают самоубийцы в такие минуты. И не буду таить: в глубине души хотелось случайно соскользнуть или споткнуться, сняв с себя ответственность за собственную смерть и доверив судьбу несчастному случаю. Вот, зачем я на самом деле…

Визг тормозов заставляет обернуться и резко отскочить в сторону: черт знает откуда взявшаяся машина чуть не сбила меня! Какого дьявола?!

Она врезается в перила, точно в то место, где я стоял, вырвав с корнями два пролета и отправив в воду несколько поручней. Кусок балки застревает в колесе, еще один – в крыле, словно в нее воткнулась гигантская вилка. Половина корпуса повисает над пропастью, вторая вздымается – измятая, исцарапанная, с истрескавшимися стеклами. Состояние, которое можно было бы назвать «на волосок от смерти»…

Фольксваген. Сложно сказать в лунном свете – белый, бежевый или может даже серый, как акулья кожа. В любом случае, уж точно не бордовый. Хотя кто знает: насчет машины Теда Банди тоже никто до последнего не знал, какого она цвета и перекрашивал ли ее маньяк. Ведь так?

Внутри кто-то все еще живой: в стекло упирается рука. Бледная, обессилевшая, но не безжизненная – видно, как двигаются пальцы. Криков не слышу, хоть ветер и стал слабее. Да и я нахожусь совсем близко, так что наверняка что-то бы услышал. Похоже, водителю совсем дерьмово, несмотря на крайнюю везучесть.

Но кто он такой? и какого, мать его, девятирогово это только что было?

– Это он, – вдруг слышу знакомый голос за спиной, оборачиваюсь и глазам не верю: Натали…

В бордовом пальто и со свисающими с запястий бинтами, она подходит ближе. Цоканье каблуков сливается с едва слышным дребезжанием тросов, словно каждый ее шаг предвещает беду. Взгляд скрыт за стеклами очков, но я почему-то не уверен, что в нем читается безразличие. Я больше ни в чем не уверен, кроме одного: передо мной Натали, целая и невредимая, наяву и во плоти…

Она достает из кармана пальто зажигалку, подносит тусклый огонек к сигарилле, и в воздухе начинает пахнуть бензином. А может и до этого пахло, просто я не обращал внимания? В любом случае, сложно различить запах вишневого маффина рядом с протекающим бензобаком и дымящимся пластиком…

– Гера. – Говорит Натали, сделав затяжку и улыбнувшись.

– Что? – Переспрашиваю, удивленно глядя на нее и пытаясь понять, все ли с ней в порядке. По крайней мере, выглядит она после нападения неплохо, если не сказать – безупречно.

Оторвав кусок бинта и бросив его через плечо, Натали вздыхает и повторяет:

– Второй лучший способ покончить с собой – упороться «герой».

Машина издает треск и наклоняется еще больше, держащая ее опора со скрипом вздрагивает. Фары тускнеют и начинают моргать, как свет в иллюминаторах тонущего корабля. Вот-вот, и она рухнет в воду.

– А какой первый? – Спрашиваю и смотрю, как Натали откусывает нитку от пластыря на пальце.

– А ты у этого парня спроси. – Поправив бинт и сделав глубокую затяжку, она указывает кончиком сигариллы в сторону машины.

Бросаю взгляд на фольксваген, думая, что парню действительно повезло: еще немного, и он бы слетел с моста прямо вниз. Впрочем, сейчас его положение не лучше – не пройдет и минуты, как колымага сорвется с держащей ее опоры и устремится вместе с ним в рокочущую бездну.

– Думаете, он хотел покончить с собой?

Натали подходит ближе к машине, словно пытается заглянуть внутрь. Затем опирается о ржавую ограду и говорит:

– Понятия не имею, чего он хотел. Но чего хочешь ты – позволить этому психопату жить? – Огонек сигариллы становится ярче, ветер треплет ее волосы, из-под пальто вырывается белый, как шлейф бинта, шарф. – Он же чуть не убил меня. Да что говорить – он чуть не убил тебя, причем уже дважды!

В памяти всплывает тот день, когда Натали согласилась быть моим куратором, и когда на выходе из университета меня едва не сбила машина. Да, не бордовая и не серая, и я даже не уверен, что фольксваген. Но кто сказал, что Корабль Тесея должен оставаться одного цвета и одной формы?

– Может, это была случайность. – Проговариваю и сам не верю своим словам, будто голос в голове уже все за меня решил.

– Случайностей не бывает. – Она делает последнюю затяжку, тушит окурок о столб, хотя можно было бы бросить его в реку – словно это намеренный жест, означающий конец игре. – Прикончи его, пока он сам кого-нибудь не прикончил.

Минуту назад я был уверен, что моя жизнь утратила смысл, и что единственный способ перейти от существования к сущности – убить себя. Минуту назад я был готов если не шагнуть, то случайно соскользнуть с моста и расшибиться о каменистое дно Скитса, ничего не прибавив и не отняв от прогнившего насквозь мира. Но вот мне подвернулся шанс доказать самому себе, что я чего-то значу, шанс сделать хоть что-то настоящее в своей жизни. Неужели я так просто его упущу?

Натали кладет руку на торчащий обломок балки, будто давая понять: все, что мне нужно сделать – лишь опустить «рычаг», который окончательно отломает часть ограды и позволит машине сорваться с пролета. Ветер стихает, и каждая деталь моста со скрипом замирает, как если бы все вокруг застыло в ожидании чего-то страшного, неизбежного и в то же время прекрасного – в ожидании момента Творения…

Я подхожу к «рычагу», слыша стук в машине и видя слабое мерцание фар, которые через секунду потухнут насовсем. Вот он – миг, что положит конец моей боли и начало чему-то новому. Вот он – шаг, что позволит мне почувствовать себя, наконец, живым…

Не знаю, был ли в тот момент со мной призрак Натали, или это усталость давала о себе знать. И даже не знаю, была ли она еще жива в ту бесконечно долгую ночь, навсегда изменившую мою жизнь. Но одно знаю наверняка: когда фольксваген с убийцей полетел вниз и с грохотом врезался в камни, я освободил не только ее, но и себя. И каждый проклятый заложник Стикса, каждая его неприкаянная душа тому свидетель – если бы я этого не сделал, мы с Натали так и остались бы стоять посреди моста, ведущего в никуда.

Шаг второй

Я продолжаю лежать, уставившись в потолок. Она встает с кровати и заматывается в полотенце. В пустой мрачной комнате, в которой нет ничего, кроме дешевой гостиничной лежанки и комода, повисает тишина.

– Со мной такое впервые. – Проговариваю и сажусь на край кровати, оказавшись в полоске света.

– Ой, с кем не бывает. – Она протягивает мне пачку сигарет. – Забей. Некоторые, вон, вообще приходят просто поговорить.

Закуриваю, не помня, когда последний раз держал во рту сигарету. Закашливаюсь. Комната наполняется табачным дымом, и полоска света обретает кинематографичные очертания, становясь похожей на луч софита.

– Серьезно? – Спрашиваю, не испытывая ни удивления, ни интереса, словно бросаю вопрос в пустоту, не особо рассчитывая на ответ.

– Да. – Она стряхивает пепел в жестянку, похожую на крышку от кофейной банки. На какой-то миг мне представляется, что ее тело состоит из фарфора – настолько бледной и холодной кажется ее кожа. – Тупо приходят излить душу. Мне-то можно что угодно рассказать.

– Интересно, это кому-то помогает? – Смотрю в ее лицо, утонченное, веснушчатое, но какое-то совершенно безучастное, будто ей не терпится поскорее со всем этим покончить.

– Иначе никто не приходил бы ко мне снова и снова, чтобы платить такие деньги за одну только болтовню.

Облокачиваюсь о жесткую планку перила, как о стенку гроба. Всматриваюсь в татуировку на ее ключице, похожую на пятно сажи с едва различимыми очертаниями козлиной головы. Потом на чокер с пентаграммой, проматывая в голове все то, что говорят о рыжих бестиях и думая, что возможно когда-то она такой и была. Пока жизнь не выжала из нее все соки.

«Моника». Ей не подходит это имя. В детстве у моей кузины была игрушка – бархатная лисичка, которую она назвала в честь героини из какого-то старого диснеевского мультфильма. Это была прыткая, озорная, веселая и харизматичная авантюристка, и по сюжету ее звали Мариан. Но однажды сестра услышала из титров имя озвучивавшей ее актрисы, и очень скоро ее любимая «Мариан» превратилась в «Монику». С тех пор это имя ассоциируется у меня с той самой героиней, и ее типаж является полной противоположностью холодной и уставшей от жизни фарфоровой куклы, которая сидит сейчас передо мной, и которая думает лишь о том, как поскорее отработать еще одну чертову смену, последний раз принять душ и провалиться в забвение.

– Наверное, ты хороший психолог, – говорю и вижу, как на губах «Моники» появляется что-то вроде улыбки – натянутой, вымученной, неуместной.

– Не обязательно быть психологом. – Проведя пальцем по экрану телефона, она смотрит ни то на время, ни то на фотографию своей дочки. – Можешь попробовать, вдруг станет легче. Тебе же наверняка есть что рассказать, раз уж все так плохо. А времени у нас полно.

Да, мне действительно есть что рассказать: три месяца назад я понял, что способен на убийство. А еще три месяца назад я осознал одну простую и одновременно важную истину – жизнь не так уж и плоха, когда тебе удается перешагнуть через себя и совершить хоть сколь-нибудь значимый поступок. Вот только спустя какое-то время ощущение удовлетворенности исчезает, словно его и не было, и появляется желание шагнуть еще дальше, пока чувство внутренней опустошенности не поглотило тебя с головой. И чем больше проходит времени, тем сильнее разверзается твой персональный ад под названием ангедония.

Седьмой круг. Всепоглощающая пустота. Потолок.

– Ты веришь в загробную жизнь? – Спрашиваю, подняв голову и сделав очередную затяжку. – Веришь, что есть ад и рай?

– Конечно, есть. – Она кладет недокуренную сигарету на край «пепельницы», начинает собирать волосы в пучок: длинные, вьющиеся, неестественно красные. – Можешь даже не сомневаться.

Хотелось бы верить. Ведь если жизни после смерти нет – значит, меня никогда не посещал призрак Натали, и все, что я узнал про парня в сером фольксвагене, не имеет никакого отношения к действительности. Если жизни после смерти нет, возможно, я убил невиновного человека, идя на поводу собственного воображения и абсолютно уверенный в реальности происходящего. И наконец, если жизни после смерти нет – выходит, у меня серьезные проблемы с головой, и я больше не могу доверять тому, что вижу, слышу и чувствую.

– А почему ты так уверена? – Говорю и удивляюсь собственному безрассудству – неужели я готов принимать за чистую монету всю эту болтовню ни о чем? Похоже, сейчас я во что угодно готов поверить, лишь бы не считать себя сумасшедшим.

– Есть у меня одна знакомая, ясновидящая, – «Моника» усаживается поудобней, поправив подушку и поджав ноги под себя, – ну, как, знакомая… Я к ней ходила несколько раз – узнать, что у меня в жизни не так и что с этим делать. И вот представь, все, что она сказала – все сбылось, причем такие вещи, в которых я даже себе боялась признаться. – Она бросает на меня взгляд, в котором читается ни то страх перед неизвестностью, ни то озадаченность невероятными совпадениями. – Она сказала, что я надолго застряну в городе, в котором меня никто не будет знать, и что найду там работу, на которой мне будет это на руку. А еще – что у меня будет дочка от продавца пластинок, и что через три года он попадет в… познакомится с норвежкой, станет геологом и уедет в чертов Свальбард… Вот как она могла все это знать?

Так я узнал про Люси Кэролайн – «провидицу с темным прошлым и светлым даром», как пишут о ней в соцсетях. И если «светлый дар» еще вызывает сомнения, насчет темного прошлого сомневаться не приходится: подстроив несчастный случай и отравив мужа, она получила в наследство внушительное состояние, да еще и несколько особняков, включая коттедж с выходом на Ясперский залив. А когда дело дошло до суда, вместо семилетнего тюремного срока отделалась девятью месяцами в психбольнице, где, судя по парочке просочившихся в прессу случаев, обрела способность предсказывать будущее. Другими словами, либо фортуна была на ее стороне и ей попались грамотные адвокаты, либо не обошлось без вмешательства потусторонних сил, как бы странно это не звучало.

Именно последнее я и собирался проверить. А еще я собирался сделать то, чего желал едва ли не с момента своего первого экзистенциального шага, позволившего в полной мере ощутить вкус жизни – я собирался поднять планку и совершить новое, идеальное убийство, без благоволящих обстоятельств, от начала и до конца.

Люси Кэролайн подходила на роль жертвы как никто другой, и чем больше я о ней узнавал, тем отчетливее понимал это. Мне пришлось провести уйму времени в своем кабинете, уставившись в жидкокристаллический экран монитора, питаясь дешевыми полуфабрикатами вперемешку с никотиновым дымом и выходя на свет лишь для того, чтобы забрать с крыльца молоко. Я оторвался от реальности, не спал несколько ночей и прошерстил сотни источников информации, как легальных, так и нет. Но то, что в итоге выяснил, лишь подтверждало мои мысли и не оставляло никаких сомнений: если кто-то и способен в этом мире доказать существование высших сил, так это великая провидица Кэролайн. Если кто-то и достоин умереть от рук маньяка вроде меня, так это черная вдова Люси.

Наконец, сочинив какую-то чушь про личную жизнь и договорившись с Кэролайн о встрече, я начал продумывать детали своего плана. И как бы парадоксально это не звучало, возможно, все прошло бы куда более гладко, отнесись я к убийству не настолько серьезно. Другими словами, Дьявол кроется не столько в деталях, сколько там, где его не ищут – в чем мне довелось убедиться на собственной шкуре.

Я планировал перерезать ей сонную артерию и навсегда избавиться от ножа. Нож я хотел взять из тех, что были у меня, но так и не смог выбрать подходящий: один казался слишком тонким и гнущимся, другой недостаточно длинным, у третьего чересчур выпирала рукоятка. Остальные пять составляли набор, и я поймал себя на мысли, что будет сложно объяснить полицейским пропажу одного из них, если вдруг до этого дойдет. В итоге мне пришлось ехать в магазин, чтобы найти хоть что-то подходящее.

Но и в магазине меня ожидало разочарование: почти все ножи казались дешевыми кусками металла, не годящимися даже для откупоривания консервных банок. А любой их тех, что более-менее походил на потенциальное орудие убийства, был совершенно неудобным – то неестественно изогнутый, то со слишком скользкой рукояткой, то тяжелый и широкий, как тесак для разделывания свиных туш…

В другом магазине ситуация повторилась. И в третьем. В какой-то момент я заметил, как продавец начал косо на меня смотреть, и чтобы отвести от себя подозрения, мне пришлось купить барный комплект для приготовления коктейлей. И как же я удивился, узнав, сколько стоит этот гребаный набор ни на что не годных побрякушек…

В конечном счете, из «Гефеста» я вышел не только без подозрений, но и без наличных. К счастью, у меня с собой была банковская карта. К сожалению, я не сразу понял, что рассчитываться ею за нож накануне убийства – так себе идея.

«Юпитер» на окраине города оставался последним торговым центром, где можно купить кухонную и не только утварь. А еще «Юпитер» всегда отличался максимально широким выбором, потому не удивительно, что я нашел подходящий нож именно там. Вот только поездка за ним оказалась бессмысленной тратой времени, потому что уже на кассе стало ясно: если я не притворюсь идиотом, забывшим дома бумажник, то стану идиотом, оставившим свои анкетные данные при покупке орудия убийства.

Когда я с пустыми руками покинул торговый центр, было около семи вечера. Я понял это не только по сгустившимся сумеркам, но и потому, что банк напротив оказался закрыт. Снимать наличные с банкомата не хотелось – в этом районе некоторые из терминалов мошенники превращают в «одноруких бандитов», и мне не раз доводилось слышать истории о пропадающих с карт деньгах. Так что ничего не оставалось, кроме как вернуться домой с одним только комплектом бесполезных барных штуковин.

Наутро мне в голову пришла мысль, которая в корне меняла весь план: про нож как про орудие убийства можно забыть. Почему? Да потому, что я попал на камеры слежения едва ли не каждого магазина в округе – как странный тип, ошивающийся у стеллажей с ножами. И будучи экспертом, почти полгода проработавшим в криминалистическом центре, к тому времени я мог с полной уверенностью сказать: это хоть и слабая, но уже зацепка.

Но как же мне тогда быть?

Чтобы собраться с мыслями, я решил приготовить себе мохито, воспользовавшись инструментами из нового набора. Иногда это помогает – занять чем-то руки и отвлечься, дав голове немного подостыть. Но сейчас ничего подобного не происходило – чем больше я пытался абстрагироваться, тем сильнее все валилось из рук и катилось к чертям. Закончилось тем, что раскалывая кусок льда, я случайно зацепил новенький коктейльный стакан, тот упал и с дребезгом разлетелся по кухне.

На кучу тонких осколков.

Настолько острых, что любым из них можно было бы запросто перерезать кому-то горло…

Твою ж мать! Как я раньше об этом не подумал?

Мне нужен новый стакан. Но теперь уже не для коктейля, о котором можно напрочь забыть: ближайшее время мне будет не до этого. Ближайшее время я проведу в размышлениях над тем, как правильнее всего провернуть убийство осколком стекла, и как после этого выйти «сухим из воды».

В конце концов, я продумал все до мелочей, и план был таков: купить стакан в другом конце города – разбить его где-нибудь на пустыре – выбрать самый подходящий осколок – спрятать его в рукаве – приехать к Люси Кэролайн на сеанс – изучить обстановку и убедиться, что ничто не помешает – подобрать удачный момент – полоснуть ей по горлу – еще раз – и еще – достаточно – отправиться туда, где я последний раз видел Натали – раскрошить кусок стекла в порошок – развеять его над Скитсом, как завязывающий наркоман развеивает дозу героина – выдохнуть и довольствоваться совершенным поступком.