Сказка Хрустальных гор. Том I

– В твоих словах есть правда, но мы с матерью не простим себя, если с тобой что-то случится. Ты и твоя сестра – самое важное, что у нас есть.

– То же самое могу сказать и я, – кивнул я. – И потому прошу поддержать меня сейчас. Мне тоже очень нелегко, но я много думал об этом прежде, чем решиться, и не вижу никакого другого выхода. Или я один, или мы все. Я готов.

Моё сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди, так сильно оно билось от волнения и так страшно мне было от мысли, что это последний раз, когда я вот так сижу с матерью и отцом за этим самым столом. Мама, потеряв последние проблески самообладания, бормотала навзрыд всё то же «не пущу», вжимаясь в папу, как маленькая девочка, которая пыталась спрятаться от обуявшего её ужаса. Отец же держался стоически – не представляю, чего ему это стоило. Я видел его разным – и грозным, и суровым, и ждал от него даже гневной отповеди, которую в этот раз заслужил сполна, но вместо этого я увидел то, чего не видел, пожалуй, ещё никогда. Всё внутри сжалось от того, как вмиг отец постарел – груз ответственности, который он нёс как глава семьи, будто стал во сто крат тяжелее. Взъерошенные золотые волосы потускнели, морщины на его лице стали глубже и жёстче, отчётливее проявились тёмные круги под глазами от долгих тяжёлых смен в госпитале. Отец, крепче прижав маму к себе, в конце концов только коротко кивнул, глядя своими спокойными синими глазами куда-то вглубь кухни. Где-то в глубине этих глаз бушевал ужасающий шторм и только что затонул последний корабль надежды.

– С этим невозможно смириться и согласиться, Тео, но мы попытаемся. Дай нам время.

На следующее утро я вышел из дома рано, чтобы успеть вернуться к моменту, когда все проснутся. Закончив с родителями, я какое-то время провёл с Финой, пока она не заснула – мы иногда говорили по душам, а вчера нам обоим это было как никогда необходимо. Но сам я за всю ночь только единожды некрепко задремал, так что решение выйти на свежий воздух показалось мне разумным. Мне хотелось ещё раз обойти Малахит прежде, чем всё должно было случиться. Снова посидеть у реки, покормить уток, встретить рассвет и услышать тихое пение первых птиц. Полной грудью дышать свободой. Увидеть город, каким он всегда был, когда на его улицах не было людей – тихим и уютным, тёплым и ещё не проснувшимся, поистине сказочным. Мне нужно было попрощаться, ведь я не могу знать, вернусь ли я сюда когда-либо ещё и останется ли он, город, после всего прежним. Особенно для меня самого.

В холле главного корпуса университета я встретил Бранда и испытал то же потрясение, что и вчера днём при встрече с Ридли, когда понял, что мы пришли сюда с одной целью. Брандан дождался, пока я закончу всю бумажную волокиту, и мы вместе направились к выходу. Не успели мы оказаться за стенами университета, как нас окружили все его братья и сёстры, и даже миль Майоран была с ними. Эта тонкая и бледная, как призрак, болезная женщина, год за годом гаснущая от опухоли в лёгких и убивающая себя в прачечной днями и ночами после потери мужа, женщина такая сильная и такая хрупкая, которая, казалось, могла раствориться в воздухе, стоит только раз моргнуть, отбросив все свои ежедневные заботы и хлопоты вышла проводить своего старшего сына, и, хотя в глубине её глаз читалась непередаваемая материнская боль, она твёрдо шла с Бранданом под руку, с гордостью, как со своим защитником и уже состоявшимся героем. Не знаю, какие слова Бранд сказал ей, чтобы она с такой готовностью приняла его уход на войну – единственного человека в их семье, сумевшего получить высшее образование и способного избавить их от нищеты, и к тому же единственного совершеннолетнего мужчину, который мог позаботиться о своих братьях и сёстрах после смерти их матери. Может, Бранд даже соврал ей, чтобы она отпустила его – этого я не знал. Но я шёл за ними поодаль и не мог, не смел сказать ни слова против, глядя, как самые младшие Майораны в шутку дерутся и подстрекают Бранда всех победить, с каким пониманием смотрят на него близнецы Айдан и Тиша, которым предстояло сменить старшего брата на его негласном посту главы семьи, как все они в это тяжёлое время не дают ни на секунду угаснуть его вере в то, что он принимает правильное решение. И я молчал.

Моя семья ждала меня у главного здания управления, так как помещение внутри было небольшим и в него пускали только тех, кто собирался пойти добровольцем. Я рассказал им о завершении всех дел и сообщил, что, как выяснилось, ухожу не один. Мои родители и миль Майоран как будто слились в разговоре в единую гладь понимания и поддержки, так легко и естественно, словно они не впервые провожали своих сыновей на войну. Мы с Брандом оставили их в надёжных руках друг друга и направились внутрь с обоюдным желанием поскорее занять очередь, чтобы без сомнения попасть в одну роту. Внутри было немного душно и толпилось много молодых парней, кто с отказом от повестки, кто для записи, как и мы. Пока мы искали конец нужной нам очереди, внимание моё привлекла фигура, сиротливо вжавшаяся в стену вдалеке от основной суеты, и когда я с трудом разглядел знакомое лицо, то схватил Бранда за рукав и, не слушая его протестов, стал протискиваться в другой конец коридора.

Риорделл сидел на лавочке у окна и непроницаемым взглядом смотрел на трещины между половицами. В форме и нахлобученной до самых бровей фуражке он стал похож на ночного мотылька, замершего при свете дня. Рядом с его ногами небрежно валялся полупустой армейский мешок, в котором вряд ли было хоть что-то, принадлежавшее ему самому. Когда мы опустились возле него, он наконец вышел из сомнамбулического оцепенения, посмотрев на нас как на далёкие миражи прежней жизни, и медленно стащил с себя фуражку. Мы часто в шутку звали Ридли «кудряшкой» за его мелкие непослушные каштановые кудри и мягкие, как будто всё ещё детские, черты лица, но теперь этому прозвищу больше не было места в его жизни. Его последней путеводной ниточкой к прошлому себе была его старая одежда, которую он крепко сжимал в своих руках.

– Отец пожелал мне одуматься и повзрослеть, и больше – ничего, – выдавил Ридли наконец. – А мать совсем ничего не сказала. Она даже не вышла из комнаты, когда я пришёл попрощаться. Кажется, у меня нет больше дома. Морн, неужели они так ничего и не поняли?

– Думаю, всё они поняли, братец, – вздохнув, Бранд сочувственно похлопал Ридли по плечу. – Им просто не хватает смелости признать, что ты уже мужчина. И что им страшно за тебя.

Риорделл неуверенно кивнул, но не проронил ни единого слова в ответ. Мы с минуту молчали, думая каждый о своём.

– В чём-то все, кто отговаривают нас, по-своему правы. Немного мужества в том, чтобы идти убивать и самим умирать ни за что, – сорвалось с моих губ с горькой усмешкой.

– Ну, здравствуйте! Нашёл время включать моралиста, – всплеснул руками Брандан. – Поздно строить дамбу, когда берег затопило. О том, как не допустить войны, надо было заботиться до того, как она началась, если ты об этом думаешь. Тут каждый сам за себя. Йонсанцы тебя жалеть не будут, как не пожалели тех, кто попал под раздачу из-за испытания их нового оружия, или что у них там жахнуло. Мы здесь, чтобы не дать им сделать то же самое с нами. Или мы, или они.

Бранд встал и посмотрел на себя в пыльное зеркальце, висевшее возле окна. Кое-как пригладив взъерошенные тёмные волосы, он небрежно поправил воротник рубашки и улыбнулся. Его глаза от азарта будто зажглись изнутри.

– Так, хватит жевать с вами раскисшие сопли, лично я пошёл. Запомните меня красивым.

– Красивый ты, как же, цапля длинноклювая, – подколол его Ридли, пытаясь подавить в себе смешок.

– Я хотя бы цапля, птица гордая, а ты теперь вообще на яйцо похож, – рассмеялся Бранд и уверенным шагом направился прямо к комнате, где Сидмон и несколько его помощников, которых я видел впервые, распределяли новобранцев.

Когда моё имя тоже оказалось внесено в списки добровольцев, и я проставил под ним подпись, убедившись, что меня распределили в Вороные горы с Ридли и Брандом, Сидмон пожал мне руку и отправил дальше для прохождения всех подготовительных мероприятий: для осмотра, светоснимка17, заполнения досье, стрижки, обмеров и получения формы. Как оказалось, процесс это был весьма небыстрый, и прошло несколько часов, пока я закончил все приготовления. Меня предупредили, что свой рюкзак брать с собой запрещается, но все необходимые с моей точки зрения вещи до прибытия в часть я могу переложить в такой же заплечный вещмешок, который выдавали всем новобранцам, и я послушно упаковал в него все свои скромные пожитки.

Наконец мы были готовы. Чтобы скоротать время в ожидании команды к отбытию, мы снова вышли во двор главного здания, где нас с нетерпением ждали наши родные.

– Выглядите… сурово, – отметила Дельфина, критически осмотрев нашу троицу с ног до головы.

– Только не для Вас, несравненная! – заулыбался Бранд и принялся красоваться перед Финой так, что та заливисто рассмеялась и закрыла лицо руками, не зная, куда себя спрятать от этого павлиньего танца.

– Нашёл к кому клеиться, идиот, пошли давай, – крепко взяв Бранда за плечи, Ридли пытался увести его в сторону. – Или хочешь, чтобы Тео прихлопнул тебя раньше йонсанцев?

Я в шутку погрозил Бранду кулаком и, взяв Дельфину под руку, направился с ней к матери и отцу.

– Совсем на себя не похож, – сказала мама, нежно погладив меня по практически лысой теперь голове, и в отчаянном порыве материнский заботы стала оправлять на мне рубаху. – Дай-ка я на тебя посмотрю…

– И когда ты только успел так повзрослеть, – задумчиво произнёс отец, положив мне руку на плечо и незаметно от матери сунув мне в карман брюк какой-то свёрток.

Майораны скопом окружили Бранда и Ридли, упрашивая показать, какое снаряжение им выдали в дорогу, и наперебой задавая один за другим вопросы, лившиеся из них как из бездонных бочек. Оказавшись в их кругу, Риорделл немного расслабился, отвлёкшись от своих тяжёлых мыслей, и даже начал о чём-то оживлённо рассказывать детям, бурно жестикулируя – хотя он был единственным ребёнком в семье, ему на удивление легко удавалось ладить с младшими. Пока Ридли был занят с ними, Бранд незаметно растворился в толпе, и я успел только мельком увидеть, как он тепло обнял и после увёл за руку какую-то девушку. Вдруг спиной я почувствовал такой жгучий взгляд, что невольно обернулся и недоумённо озирался, пока не встретился глазами с Тимианом. Он как каменное изваяние сидел вдалеке от толпы у здания на другой стороне улицы и смотрел на нас не мигая. Я не мог прочесть на его лице ни одной эмоции, потому что выделить что-то одно из этого смешения чувств было невозможно.

– Я сейчас, – сказал я родителям и быстрым шагом направился к Тимиану. Он не сдвинулся с места и даже не посмотрел в мою сторону, когда я подошёл к крыльцу, на котором он сидел.

– Ужасное зрелище. Веселитесь, будто праздник какой, – тихо выдавил он, как будто каждое слово давалось ему с трудом.

– А ты нас уже похоронил, стало быть? – так же тихо спросил я, присаживаясь рядом с ним.

Тимиан наконец перевёл взгляд на меня, и я ясно прочёл в его серых глазах, как будто совсем теперь поблёкших, ответ на свой вопрос и ещё множество мыслей, которые он так боялся выразить вслух.

– Я желаю тебе вернуться живым и невредимым, и того же желаю Бранду и Ридли. Это всё, что я могу сказать вам сейчас.

И хотя я знал, что он мог сказать много больше, я понимающе кивнул, не принуждая его показывать, как больно ему видеть то, что мы трое делаем. Он молча встал, и я поднялся за ним. Тим крепко пожал мою руку и похлопал меня по спине. Его ладонь была непривычно холодной и безжизненной.

– Береги себя, Тео.

– И ты будь здоров, друг. Я рад, что ты всё же пришёл проститься.

Перед тем, как зайти в поезд, я ещё раз крепко обнял Дельфину и маму. Отец протянул мне руку, но вместо этого я обнял и его. На секунду он замер, а затем крепко прижал меня к себе и едва слышно произнёс: «Я горжусь тобой, Тео». Брандан держал свою младшую сестрёнку на плечах и строго читал какие-то наставления остальным своим братьям и сёстрам, а Ридли растерянно стоял среди них и глазами искал в толпе тех, кого он так жадно хотел увидеть. Но вот прозвучал свисток, и нас один за одним стали запускать в поезд. Перед нашим окном столпились все наши близкие, и мы в последний раз касались их рук. Только Риорделл мрачнее тучи спрятался за штору и записывал что-то карандашом в маленькую походную книжицу. Всё происходило так стремительно, что мы не успели заметить, как засвистел паровозный гудок, поезд вздрогнул, один за другим приводя в действие, будто мускулы, свои механизмы, и через мгновение медленно тронулся.

По перрону, спотыкаясь, бежала крупная пухлая женщина и надрывно кричала что-то, что невозможно было разобрать за стуком колёс. Следом за ней через толпу продирался невысокий бледный мужчина. Не сразу, но я узнал в их фигурах мола и миль Мох и тут же хлопнул Ридли по плечу, выкрикнув на весь вагон:

– Смотри, там твои, они всё же пришли!

Весь подобравшись, Риорделл вскочил и высунул голову из окна, отчаянно махая рукой до тех пор, пока фигуры его родителей не превратились в две маленькие далёкие точки. Перед нами вместо города замелькала непрерывная стена однообразных деревьев.

Так я оставил дом.

– IV -

На следующий день мы прибыли в часть, где нам предстояло провести ещё полгода жёсткой интенсивной подготовки. Нас ещё раз проверили и распределили по казармам. Несмотря на то, что нас должны были затем бросить в одну точку, меня отправили к ремонтникам, а Ридли и Бранда – по специальности, к медикам. Тем не менее, общую подготовку мы проходили все вместе и с самого подъёма выполняли задания, испытывающие нас на прочность, а так как нас отсылали в Вороные горы – ещё и дополнительно готовили к самым неблагоприятным горным условиям. Нас заставляли преодолевать границы наших возможностей, в короткий срок превращая в готовые боевые единицы горных войск. Присутствие Ридли и Бранда придавало мне сил – мы даже возвели все наши каждодневные тренировки в соревнование и находили особую прелесть в этой дружеской борьбе за первенство. В конце концов, это давало нам повод превозмогать себя, давало особую цель, достижение которой не казалось непосильной задачей. Быть готовым сломить врага – цель глобальная и сейчас кажущаяся труднодостижимой, но быть готовым победить в дружеском споре – задача привычная и даже обыденная, которая незаметно готовила нас к большему. Преодоление препятствий, в том числе склонов и горных рек, правильное приземление с высоты, бег, ориентирование на местности, особые стрелковые приёмы и ещё много чего входило в нашу подготовку – всего не вспомнить. Здесь же я впервые узнал, что такое «светлячки» – сферы, наполненные неактивной химической смесью, которые горняки использовали вместо источника света в шахтах. Вещество в них вступает в реакцию при тряске и переходит в газообразную форму, начиная светиться, и сфера парит в воздухе рядом с источником тепла, а при попадании прямого солнечного света лопается как мыльный пузырь. Забавная штука, в университете нам такого не рассказывали.

Но не прошло и четырёх месяцев, как стали отзывать первые роты – даже до окончания подготовки, а на их место прибывали всё новые и новые рекруты. Обстановка накалялась и, как и предполагалось, наши соседи с юга и северо-востока не упустили шанса объявить Альянсу войну. Нас отослали через пять месяцев, завершив подготовку в ускоренном режиме – площадь Ордосской завесы со времени взрыва ещё сократилась и необходимо было срочное пополнение одного из батальонов горно-пехотного полка на восточном склоне Вороных гор. Нам выдали снаряжение, белую с редкими серо-коричневыми пятнами камуфляжную форму и рюкзаки, и без промедления выслали в горы.

С нами в поезде в различные пункты следовало ещё несколько рот, но к концу остались только мы – сорок шесть парней, которым предстояло покорять Вороные горы. Всё время пути капитан нашей роты наставлял нас, гоняя и в хвост, и в гриву на каждом остановочном пункте и готовя к предстоящему восхождению.

– Дальше поезд не идёт. Поднялись и на выход! – разбудил нас криком один из младших лейтенантов в половину шестого утра. За эту обязанность своими воплями будить нас ни свет, ни заря мы дружно прозвали его Петухом. Утренний влажный воздух обжигал глотку и бодрил получше горячего крепкого кофе. Я безумно скучал по домашнему кофе, который после отъезда стал для меня недосягаемой, непозволительной роскошью. Когда вся наша рота, ворча и ругаясь спросонья, высыпала на перрон, капитан объявил, что дальше нам предстоит преодолеть часть пути на грузовике, а часть – своими ногами. Вопросов никто не задавал – через несколько десятков метров пути рельсы были выдраны с корнем. Ночевать нам предстояло в открытом поле, и в связи с изменившейся обстановкой капитан ввёл множество новых правил, от количества которых моя голова, ещё не до конца стряхнувшая с себя сон, набухла, как перезревший помидор, и я был уверен, что к полудню не вспомню и половину.

– За нарушение режима – вахта вне очереди, – предостерёг капитан, закончив оглашать новый распорядок. – А сейчас закидывайте вещи в грузовик и себя не забудьте.

Калаханская равнина, огромная и простиравшаяся почти до самого подножья Вороных гор граница территорий Альянса сразу с несколькими странами, была словно разделена на до и после. Исчезли тёплые тона и разнообразие пейзажей, вместо которых в один миг возникли холодные безликие Пустоши. Воздух стал сухим и тяжёлым, а яркое осеннее разнотравье под ногами сменилось серой безжизненной землёй, покрытой трещинами и изредка – болезненно выцветшими жухлыми сорняками и травой, и только силуэты горных хребтов по-прежнему высились вдалеке как мрачные безмолвные стражи. Мелкие города и сёла, что встречались нам по пути, были давно заброшены – нам приходилось ненадолго останавливаться в нескольких из них, но крыше над головой мы отчего-то почти не радовались. От мёртвой тишины на улицах внутри нарастала тревога, и сон в итоге был хуже, чем даже под открытым небом – возможно, впрочем, ещё и потому, что всякий раз на ночь глядя кто-нибудь начинал травить страшные байки о Пустошах и таких покинутых местах. На мой взгляд, это был очень странный способ взбодриться, и уж лучше бы мои товарищи почаще пели под губную гармошку или затевали словесные игры, но нет – им подавай жуткие небылицы. Я сам знал их великое множество, и о Пустошах, и о йонсанцах, но Ридли и Бранд меня не выдавали – им, как и мне, было не по себе от рассказов, которые имели слишком разительное сходство с тем, с чем нам пришлось столкнуться в пути.

Когда же мы оказались на подступи к северным границам, окружающий мир изменился ещё более разительно. Земля была выжжена дотла, а последние поселения, что нам встретились, превратились в обугленные руины. Со временем пропали и они – последняя деревенька, если её вообще теперь можно было так назвать, осталась в шести днях пути от подножья, и занимали её теперь только такие же военные, как мы. Это был последний рубеж. Перед нами предстали Вороные горы. Суровые чёрные склоны, укрытые ослепительно белым снегом.

– Идём колонной по одному. Наша задача – без шума добраться до лагеря. Двое суток в пути. Правила восхождения повторять не буду. А, да, будете много пить, всё отечёт – поссать там так просто не выйдет. И будьте начеку. Всё ясно? – капитан выжидающе окинул нас взглядом и, услышав единогласное «так точно», отдал команду к началу движения.

Утром второго дня воздух рассёк оглушительный свист.

– Засада! – только и успел крикнуть кто-то прежде, чем замолк навсегда. С грохотом на землю прямиком в центр нашей колонны рухнула и разорвалась мина. Воздух заволокла серая непроглядная мгла. Снег заалел от пролитой крови – по земле, насколько хватало видимости, были раскиданы окровавленные части тел моих боевых товарищей. Руки, ноги, внутренности. Как бы я хотел ослепнуть и не видеть того, во что превратилась добрая половина нашей роты. Из этого мира в один миг словно исчезло всё живое. Красивые молодые парни лежали, искорёженные, разодранные, и оседавшая пыль укрывала их будто саваном. У них не было сил на крики и стоны – последние мгновения своей жизни они проводили в глубоком оцепенении, в страшной агонии судорожно пытаясь удержать в сознании хаотичные воспоминания о доме, о детстве, о любимых, обо всём том, что сейчас навсегда ускользало из мира, как пар от дыхания зимой. В ужасе я отчаянно позвал Ридли и Бранда, но мне никто не ответил, и я не видел их за клубами дыма и поднявшейся пылью. Эти несколько секунд после разрыва мины тянулись целую вечность. Рядом со мной рухнул человек.

– Помоги… – прохрипел Петух, дрожащей рукой крепко ухватив меня за штанину. Ему оторвало ноги, и я нагнулся, чтобы покрепче взять его и оттащить, но не успел.

Не прошло и нескольких секунд, как на нас упала ещё одна мина и меня отбросило от Петуха – мы кубарем скатились вниз по склону в разные стороны. Все звуки для меня в одно мгновение растворились в тонком комарином писке. Я не слышал даже звука собственного сердца и толком не понял, как скоро врезался в какой-то камень и остановился. Как рыба на суше, я судорожно хватал ртом воздух, хотя делать этого было ни в коем случае нельзя. Широко распахнутые от шока глаза не хотели закрываться, но в плотном мутно-сером дыме я не мог ничего разглядеть и не мог пошевелиться. Я просто не чувствовал своего тела и боялся, что его попросту нет, а через минуту моё пребывание в этом мире оборвётся. Но пока Тео Тис готовился к бесславной смерти, его тело в отчаянном порыве перевернулось на живот и поползло вперёд, не разбирая дороги. Вдруг в скале под камнем показалась едва заметная расщелина, до которой я из последних сил дополз и скатился внутрь пещеры прямо в грязную лужу, образовавшуюся под этой дырой. Я не понимал, что происходит вокруг, не понимал, что мне делать, но инстинктивно поднялся на едва держащие тело ноги и, пошатываясь, заковылял к самому сердцу горы.

Не помню, как потерял сознание, а когда очнулся – понял, что не знаю, где я.

Голова гудела и раскалывалась, меня трясло, и я всё ещё плохо слышал. Одно резкое движение – и меня согнуло пополам в приступе рвоты. Вся наша рота была уничтожена в считанные минуты. В этом подмирье никто не мог выжить. Мне повезло только потому, что из-за малого роста я был в числе открывавших колонну. А вот Брандан и Риорделл… когда я вспомнил о своих друзьях, меня прошиб холодный пот. Внутри меня всё оборвалось. Одним метким выстрелом из миномёта меня лишили обоих друзей. Я понятия не имею, куда унесли меня ноги, и не знаю, в какой стороне эвернийский лагерь, чтобы добраться туда и сообщить о случившемся. Отчаяние удушливыми тисками сжимало мне горло. Смотри, Теоган Тис – вот, чего стоили тебе твои сказки, вот они, твои Вороные горы! Ужасающие картины пережитого как кислота разъедали меня изнутри. Мои друзья мертвы. Все – мертвы. Да, мы сами избрали свою судьбу – не сейчас, так позже. Да, я должен был быть готов к этому. Но я не был. Перед моими глазами раз за разом вставали те сцены, и немалых усилий мне стоило успокоиться и привести себя в чувства. Если трезво смотреть на ситуацию, всё, что я мог сделать сейчас, это добраться до эвернийского лагеря и сражаться в память о Ридли и Бранде и всех, кто погиб, даже не успев вступить в бой.

Прошёл день. Я почти не спал, запасы воды подходили к концу. Я был настороже каждую секунду и вздрагивал при каждом шорохе. Мне не удавалось даже спокойно присесть – казалось, меня найдут и убьют, стоит хоть на секунду расслабиться. Я был уничтожен и собирал свою волю назад по кусочкам. Короткие разведывательные вылазки наружу я совершал постепенно, стараясь надолго не покидать подземных ходов – даже вещи свои на время разведки я прятал в расщелинах, чтобы при случае иметь возможность бежать налегке. Запутанная многоярусная система пещер не имела никакой логики, но была, по моему мнению, относительно безопасна по сравнению с открытой местностью, и я тщетно искал место, откуда, спасая свою жизнь, сбежал, но не находил. Зато обнаружил несколько других выходов и подземную реку, вода в которой была удивительно тёплой, а на её берегу и прилежащих стенах наросло немало кристаллических пород. Я пытался использовать атласы и карты, которые забрал из дома вместе со Сказкой, чтобы определить своё местоположение и хотя бы предположительное расположение эвернийского лагеря, но реальный ландшафт совершенно не совпадал с ними. Горы словно подменили. Мне пришлось отчаянно запоминать каждый свой шаг и строить у себя в голове новую карту – где бы я ни был, стрелка компаса не просто отклонялась от верного направления, она бешено металась по кругу, стоило просто развернуться на месте или сделать шаг в сторону, и даже если стоять неподвижно, она всё равно нервно дёргалась примерно на четверть круга. Вороные горы словно дрожали от негодования, враждебно ощерившись на чужаков колючими токами. «Ну почему меня вчера не разорвало?» – когда эта мысль впервые посетила меня на второй день после гибели нашей роты, я ужаснулся и больно ударил себя по щекам. Нельзя позволять себе думать о таком и распускать сопли – это тупик. Я должен сполна использовать подаренную мне жизнь и попробовать выиграть ещё времени вопреки всему. Перешагнув через нахлынувшее было чувство безысходности, я продолжал искать эвернийский лагерь – узнать бы только, где он, и тогда…