Выше своей гордости

Мария Тюрина

Выше своей гордости

Как сладок мир и двоедушен

В глазах, что видят только свет.

Чьи грезы так легко разрушить,

Мазнув чернилами вельвет.

Глава 1

Династия Ришелье никогда не отличалась снисходительностью к местным горожанам и всем тем, кто являлся ниже их по рангу и статусу. Издавна они занимали высокое место среди знати и были вторые по положению после самого короля. На них взирали с почтительностью, их указы всегда беспрекословно исполнялись в наилучшем виде.

От традиций не уйти даже самым скупым, меркантильным и бесчувственным людям. Конечно дело не в уважении или, того хуже, признании тождества, а в своей репутации. И упаси Бога ей пасть в чьих-либо глазах, и самое главное – в их собственных.

Ежегодно поместье Ришелье устраивает прием, на который приглашают от работяг до дворян. Не то чтобы Мадемуазель Леруа имела честь бывать на таких балах чаще, но предпочла бы их любому другому занятию, где не пришлось бы лестно улыбаться и кланяться тем, чьи уста и руки были испачканы, по ее нескромному мнению, донельзя.

Род Леруа имел честь на звание титула, который в такие реформаторские времена приобретал окрас нечто больший, чем пролетариат. К сожалению, не многие были с этим согласны: истинные дворяне сетовали на такой расклад политико-социальных дел, ведь это было бы для них сильным ударом, признай общество кого-то подобного, стоящим в титуле рядом с ними.

Мсье и Мадам Леруа были весьма значимыми членами общества, они неплохо разбирались в устоях своей страны и умело вели дела в той степени, в которой это было необходимо для поддержания уровня их жизни. Их доход в последнее время начал значимо расти, конечно, этого не хватало для собственного замка и позолоченных дверей, но благодаря Дону они могли себе позволить служанку и кухарку, а это уже значит немало.

Мадемуазель Мэриан Леруа была особой неопределенной. И порой родители боялись не подоспеть вовремя в перерывах между ее дискуссиями в обществе, дабы усмирить юный пыл. Отточенные и проработанные речи, сочетание утонченных и выразительных черт лица, глубина ярко-изумрудных глаз, пропорциональность всех частей тела, шелковистые длинные медно-каштановых волосы, бледный тон лица, алебастровая грудь, бархатный голос, живой игривый настрой и собственная сметка определяли особу в круги дам, стоящих внимания, тех, кому нет нужды переживать о вечном одиночестве. Жаль изрядно излишние вставки нахальства и дерзости, зачастую критическое мышление, порывистый моветон отодвигали ее в списке на замужество намного дальше тех, кто даже не имел титула.

Париж менялся, и, к великому счастью, можно сказать, что он процветал. Многообразие его вкусов поражало многие страны Европы: средняя жительница столицы имела шесть пар чулок и пятнадцать рубашек, а также корсеты на все виды парадных и обыденных выходов. Мода для Франции имела вес неподъемный для других стран и порой даже для самой Франции, но это лишь повышало ее мотивацию и стремление выйти в мировой лиге первенцем.

Католическая Франция имела ряд особенностей: так, например, в отличие от протестантского севера, эта часть страны гордится обилием церковных праздников, которые были нерабочими днями, как и воскресенье. Нередко в такие дни дворяне собрались в поместьях для игры в бильярд и различного рода азартных игр, в аллеях для боулинга, которые располагали у себя в поместьях самые богатые и уважающие себя из дворян, для игры в петанк, же-де-пом или, как ее чаще называют, игра яблоком1. Помимо всего прочего маркизы и виконты питали немалый интерес к гольфу и скачкам на ипподроме. Да, Франция цвела не только весной.

Гувернантка дома Леруа застала хозяев за утренним чаепитием, когда принесла позолоченный конверт на серебряном подносе. Приглашение, высланное из поместья Ришелье. Подумать страшно, какой доход имел каждый из жителей поместья, если одно их письмо завораживает даже на вид.

“Неужели сам прием будет столь же красив, как это письмо?” – подумала Мадемуазель.

– Мэриан, милая, мы с отцом надеемся на твое благоразумие, – выдержав неловкую паузы для привлечения внимание дочери, Мадам Леруа дополнила. – Стоит ли нам просить тебя вести себя подобающе?

– Ни в коем случае, матушка, – звонко отрезала девушка, перелистывая страницы книги. – Но тогда Вам стоит посетить всех Ришелье без моего сопровождения, также могу предложить Вам слукавить о моем не здравии, – дополнила она. – В прочем, лукавить не придется, ежели вы все-таки решитесь отправить меня на празднование, то тогда Вам придется навсегда оставить свою честь и достоинство на пороге Шаронтона или Санлиса2, ведь после беседы с господами из высшего общества мой разум скорее всего поглотят самолюбие и тщеславие, – она выдержала паузу, лукаво вчитываясь в страницы, – хотя с такими чертами я предпочитаю не жить и вовсе, – закончила она, хлопнув книгой.

– Бога ради, и когда ты успела стать такой заносчивой? – спросил отец. – Я не желаю слышать подобных речей, мне ни капли не льстят твои глумления, – резко выразился он.

Ядовитость Мэриан порядком портила им настроение, отравляя его токсичным послевкусием.

– Мы не так часто с матерью просим тебя о чем-либо, хотя многие бы посчитали твое поведение неприемлемым для нашего статуса.

– Мы слишком много говорим о том, чего пока нет, – не сдержав очередную колкость, высказала Мэриан.

– С меня довольно! Никто не смеет позорить наш род, и в особенности, – сделав неловкую паузу, после которой всем присутствующим было понятно, о чем хочет сказать Дон, он завершил фразу, – моя дочь!

Уважение к родителям не всегда было выше своих нравов, но она старалась добавлять груз на чаше весов, когда это было необходимо. Порой Мэриан не могла четко отделить границы дозволенного. Ее воспитание и обучение не требовало никаких сомнений: с самого детства дрянной характер юной леди докучал каждому, кто имел по несчастью возможность с ней контактировать. Борьба за него была неистовой, не сосчитать количество потраченных нервов и седых волос на голове Мадам Леруа. Это был настоящий катарсис для всего их рода.

Глава 2

Поместье Ришелье находилось на северо-западе от центра Парижа. И если бы кто-то спросил, как оно выглядит, многие бы, не задумываясь, ответили – дорого.

Все эти элементы импозантной парадности были видны в самом Версале, который Людовик XV решил оставить в качестве постоянного места нахождения, вопреки Королю Солнца3, который так невзлюбил Лувр, но это совсем не мешало ему неуклонно развивать Париж и, вероятно, сделать его новой столицей Франции. Так и было: Париж процветал. В самом центре располагался главный фасад церкви Сeн-Сюльпис и театр Одеон, а в окраинах города – особняки завидных дворян. Одним из которых был дворец Герцога де Ришелье.

Ворота особняка издалека сверкали золотом, который становился ярче с приходом солнца. Словно только выделанные гравюры на облицовке здания создавали более необъятное впечатление относительно состояния их поместья.

В точности похожие друг на друга кустарники, льющие фонтаны и вычищенные дорожки прямиком до уставных дверей размеров с колонны, визуально держащие здание – да, они явно знали, как впечатлить своих гостей.

Лакеи отворили двери замка, как только Леруа вышли из кареты, которые впитали в себя всю сладость этого вечера, как минимум, визуальную. Они вошли в зал, заполненный напыщенным лицами и веянием дурмана. Везде разливались дорогие вина и раздавались различные угощения. Эта была целая трапеза души и желудка для приглашенных. От таких балов не стоило ожидать иных вещей, поэтому отрицать очевидного Мэриан не собиралась. Но она знала: эти балы – лишь мишура, вуаль, которая скрывает под собой то, чего бы ей никогда не хотелось знать. Стараясь меньше думать о предстоящем вечере, Мэриан с осторожностью рассматривала сегодняшних дам. Конечно, она знала, чего не стоит делать дамам в приличном обществе, но едва ли понимала, заученное ли это годами хлопанье ресничек или врожденная недалекость. Ни то, ни другое не вызывало великого восхищение в ее голове.

Спустя десяток Мадам и Мадемуазель, которых ей посчастливилось, если это можно было так назвать, встретить, Мэриан надежно закрепила в своей голове одну мысль: эта пытка не стоит и ливра.

– Дорогая Ирен, неужто ищите кавалера юной особе? – спросила женщина лет сорока.

– Да-да, пора бы уже, сколько можно сидеть на шее у матери с отцом? – поддержала разговор давняя знакомая матери.

– Лучше сидеть на чем-то другом, верно, Мадам Эстре?

Почти каждый присутствующий здесь не отказывал себе в возможности насладиться всеми забавами жизни, не считая их за грех, или пытаясь убедить себя в этом. Когда ты находишься среди тех, кто разделяет твой порок, он становится менее греховным.

– Следите за словами, юная леди!

– Прошу прощения, Мадам! – вступилась за нее мать.

Поклонившись они покинули дам.

– Ты что творишь, – отойдя, отдернула она ее.

– Напоминаю людям о существовании личного пространства мыслей и изобилия их пороков.

– Кто не без греха, киньте в меня камень!4

– Боюсь, мама, учитывая, как их задела моя речь, Вы бы отсюда не ушли живой.

Мадам Леруа слегка повернула голову в тот угол, в котором ранее стояли дамы, чтобы осмыслить сказанное Мэриан, которая несомненно стала предметом их обсуждения, но не долго, ее сменили другие насущные вопросы, и даже они по окончанию веселья с той же приятностью канули в прошлое. Мэриан знала, что ждет ее за пределами этого дворца: нравоучения, снова и снова. Это было схоже смене года: за летом падение листвы, за листвой снега, а за снегом приходит подснежники и трава. Так и здесь: за каждым колким словом осуждение, за каждую ухмылку наказание, а за каждое неповиновение скандал. Сказать по правде, Мэриан не была рада новому статусу семьи – оно сулило слишком много неприятностей и той жизни, которой она, в отличии от, казалось, всей Франции, не желала.

Пытаясь найти в толпе свою жену и дочь, Дон повстречал множества гостей, с которыми непременно поговорит позже. Леруа взял под руку жену, замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Дамы не могли не заметить этого и поддержали его темп, полагая, что знают причину их остановки.

– Герцог, – они медленно, словно выжидая ястреба, способного разорвать их на куски, почти синхронно поклонились ему. –      Приятно видеть Вас снова, это моя дочь и жена, – представился Дон.

Мужчина средних лет косо взглянул на их семейство, не двигая ни единым мускулом своего тела, которое, видимо, было занято двумя очаровательными дамами, обрамляющими его с двух сторон. Он смотрел ровно минуту, и в его глазах Мэриан прочла все, что было нужно. Будучи дамой не особо покладистой, она не упустила возможности ответить Герцогу той же монетой. И стоило видеть его реакцию, которая явно не сулила ничего хорошего их семье.

Спустя несколько секунд после осознание своего очередного неконтролируемого желания уличить господ из высшего общества в не таких уж и высоких моралях, она догадалась, что должна внести свою лепту в и без того нескладный разговор.

– Спасибо за приглашение, Герцог Луи Франсуа Арман де Виньеро дю Плесси, приятно видеть здесь купцов, и даже пролетариат, это значимый день для …

Пламенного приветствия Мадемуазель не удосужилась, Герцог лишь махнул рукой, не желая даже повернуться к собеседнице. Мэриан Леруа слишком хорошо знала себе цену, чтобы продолжать данный диалог, если его можно было так назвать. Но просьба родителей плотно засела у нее в голове. Сглотнув соскальзывающую по горлу ядовитую слюну, она медленно поклонилась, ни столь низко, чтобы выказать свое почтение, но и ни столь небрежно, чтобы ее наигранность просачивалась с полувзгляда.

Несмотря на жгучее желание покинуть это гнилое место, Мэриан почтила своей компанией родителей. Она прошлась с отцом до купцов, они яро обсуждали свои дела, которые, как мы все знаем, имеют свойство меняться. Дискуссия была в самом разгаре, когда они подошли к ним.

– Месье и Мадам Леруа, давно не видели вас в наших рядах, простите за наш спор, – в одночасье раздался хохот на весь зал, в котором Леруа явно были ни к месту.

– Нет – нет, что Вы, для меня большая честь в очередной раз вознести Его Величество, – ответил Мсье Леруа.

– Вы слышали? – начал Барон де Фраузе. – Отцу Жан-Луи Ле Лугра не удалось сохранить контроль над колониями в Великобритании.

– И теперь Хартфорд отправляет нам своих поселенцев, прекратив торговые поставки, – дополнил граф Мюрле.

– Технически, микмаки5 сбежали оттуда в наши колонии на британских островах, – и пока Фраузе смаковал своей видимо только купленной сигарой, Мсье Мюрле решил продолжить за него.

– И теперь Иль-Сен-Жан и Иль-Рояль атакованы беженцами.

– То есть, по-вашему, апатриды6 не имеют право на хлеб и кров? – дерзко возразила Мадемуазель Леруа.

– Сбавьте тон, юная леди, – удивленный выступлением особы, Барон поперхнулся и отодвинул сигару.

– Фривольность не делает Вас краше, совсем наоборот, – отпарировал Фраузе.

– Я прошу прощение за поведение моей дочери, она…

Не дав закончить Мсье Леруа свою пламенную речь, Барон поднял руку, в знак примирения, но все же обратился к Мэриан.

– Такие разговоры могут привести к эскалации, Мадемуазель, – насмешливо напомнил он.

Недолго мешкая под суровым взглядом матери, Мэриан вновь принялась исправлять положение, уже второй раз за этот вечер.

– Прошу меня простить за вольности, которые я себе позволила, и за покой, который успела нарушить, – слегка, склонив голову ответила Мэриан, даже не взглянув на господ.

У Барона была какая-то неясная тяга к прерыванию людей, и если у других господ это легко связать с чувством собственной значимости и возвышенности, то Фраузе попросту не любил пустых речей. Время для него слишком ценный ресурс, который он не любил тратить зря.

– Мадемуазель Леруа, не желаете прогуляться? – вдруг спросил он.

Вопрос Барона застыл в воздухе на какое-то время и удивил не только Мэриан, но и, пожалуй, всех присутствующих гостей. Мадемуазель краем глаза взглянула на мать и робко кивнула Барону в ответ, словно кланяясь, и лишь сверкая своими слегка розоватыми ланитами, обернула свое предплечье через вытянутый к ней рукав камзола.

– С удовольствием, Мсье Фраузе.

Она всегда осознавала, что переходит ту грань, после которой нет свободы. Она также осознавала, что во всех этих разах всегда было немыслимое везение – иначе как объяснить, что она до сих пор пребывает в обществе этих достопочтенных дворянин.

– Я сделаю Вам одолжение, соврав собственной голове, что этого не было, – высказался он. – Но лишь из уважения к Вашему отцу, ведь знаю его с самого детства.

– История повторяется, – напомнила она ему.

– Должно быть Ваша матушка без устали напоминает Вам о потомстве, которое так все хотят видеть от женщин Вашего возраста, – позволил себе высказать Барон.

Барон Элуа де Фраузе был весьма неплох собой. Для своих лет он сохранил юношеский настрой к жизни, чем был похож на Мэриан Леруа, но, в отличии от нее, знал этому цену. И хотел показать ей, насколько она велика. Именно поэтому вел с ней эту непринужденную беседу. Он был одет немного иначе, чем прочие мужчины. Это был не привычный всем habit à la française7. Сорочка была до колен, а камзол и вовсе не сочетался с цветом платья. Он словно вышел в том, что смог первое увидеть после сна, подумали бы те, кто не знал годовой доход Барона и количество слуг в его доме.

– Как Вы сами могли отметить, общество тяготеет негативизировать дам, склонных к своему мнению, поэтому вопрос, поставленный Вами, можно посчитать риторическим.

– Вопрос был не в поставленном факте, а в Вашем желании его исправить, – более грубым тоном ответил Барон.

– «Умение» легко краснеть и падать в обморок не входят в список моих достижений, вероятно потому что этот навык не из числа тех, которым можно было бы гордиться, – парировала она.

– Гордость – большой порок, – улыбнулся он, посмотрев на юную особу.

– Отнюдь, гордыня, возможно, но гордость, по моему нескромному мнению, в какой-то степени двигатель прогресса, – продолжала она.

– Пока она только позорит Вас и Вашу семью, Мадемуазель.

– А Вы бы лишись своей гордости ради праведности и канонов общества? – неожиданно для нее самой прозвучал вопрос.

– Чтобы выжить? – не собираясь сдаваться спросил Барон. – Полагаю, что да, – после этих слов Фраузе остановил ход их движения, вероятно, чтобы следующие слова до подкорок въелись в ее голову. –       И, если бы Вам была дорога Ваша жизнь, уста этих пухлых алых губ смыкались бы чаще.

Барон улыбнулся ей на прощание, в надежде, что его речи станут той частью ее сознания, которая мучительно будет терзать ее душу, пока она сама не остановит эти муки. Мэриан медленно вышла из-под охваченной Бароном руки и, уходя, поклонилась ему. Она отчетливо понимала, что не было ни секунды, когда Фраузе был не прав. Она также знала, что наступит день, когда в борьбе за жизнь в чести или погибели достоинства семейства Леруа и несомненно ее собственного, кто-то обязательно должен проиграть. И несмотря на непомерный груз, тянущий ее только вниз, ей до последней капли крови хотелось за него бороться.

Следующие несколько часов Мэриан делала все, что требуется от юной леди: не лезла в беседы господ, улыбалась Герцогам и Баронам и вела милые беседы в кругах таких же юных особ. В общем, все то, что она презирала всей душой, ежеминутно гадая, насколько хватит ее усилий. Чуть позже она вновь составила компанию своей матушке, которая одним взглядом показала, что в этот раз Мэриан находится тут лишь в качестве тихого слушателя женских бесед. Вызывало ли у Мэриан хоть каплю интереса такие встречи? Что ж, если хождение по залу в компании дам, беседующих о шляпках, недавних выездах Герцога на полигоны, кто-то и мог бы посчитать интересным, то это явно была бы не Мэриан Леруа.

– Мадам Леруа, ну же хвалитесь, мы все знаем, что Ваша рука была не раз приложена к тому, с чем можно поздравить Ваше семейство, – без устали талдычили дамы.

– Отнюдь, если только Вы не говорите о приятном ужине или подбадривающих речах, – с улыбкой ответила она.

Разговоры о новом статусе и излишних привилегиях, которыми они еще даже не обладали, не равнялись с тем, что интересовало их больше всего. Все их внимание охватила девушка с зелеными как изумруд глазами, бегло глядящими за происходящим в зале.

– Мэриан, чем же Вы можете похвастаться на этом балу нам? – спросила женщина.

Девушка повернулась с еле заметным презрением, но настолько медленно, что дамы явно поняли, с кем имеют дело.

– И какие же сферы моей жизни Вас интересуют больше всего? Смею предположить, это явно не мое законченное обучение и навыки ведения политических тем.

– Самодостаточная дама никогда не станет причислять себе звания, достойные мужчин, как и Мсье не станет болтать о платьях на балу, – отрезала одна из Мадам.

Мсье Леруа, искавший своих девочек, наткнулся на очередную компанию дворян, а точнее, они на него, за секунду до того, как Леруа решился присоединиться к ним.

– Мсье, выглядите особо уставшим, – насмешливо выказал свою надменность дворянин.

– Стараюсь не покладая рук, – ответил Дон Леруа.

– И как? Окупается? – не сдавались в попытках его унизить господа.

– Старания Мсье Леруа родились раньше него самого, – заступилась на него Мадам Леруа.

– Наверное, поэтому он удостоился стать частью третьего сословия, – продолжила Мэриан, повернувшись на мать.

– И когда же это мелкие городские буржуазии решили, что имеют право считать себя хотя бы средним слоем общества?

На секунду все замерли, они не видели чьи уста пустили эту стрелу, но даже самому бедному из крестьян было понятно, что эта стрела стоит сотни ливров. Эти слова впились в ее голову сильнее всех прочих, хоть она и знала, что подобных изречений не избежать, это надломило ее и без того взрывной характер.

Музыка уникальный инструмент общения, но на этом ее таланты не заканчиваются. Вы не поверите, но она даже спасала жизни людей, к примеру, жизнь Армана-Жан де Виньеро дю Плесси. Эта история одного французского маршала, которая прославилась на всю Францию, если не на весь мир. Арман-Жан де Виньеро дю Плесси в возрасте 78 лет ослаб от болезни. И вот уже лежа на смертном одре, попрощавшись с белым светом, он закрыл глаза, положил руки на грудь в ожидании плаща с косой. В тот день он позвал всех близких ему людей и прислуг, чтобы попрощаться, и издал свою последнюю просьбу: чтобы в эти последние минуты при нем сыграли его любимый концерт Моцарта. Они созвали целый оркестр дабы Арман-Жан де Виньеро дю Плесси простился с этим миром счастливый. Когда затихли последние звуки музыки, то близкие ожидали увидеть отошедшего в мир иной маршала. И вот они стоят, выжидая последний его вздох, который, к счастью, не напустил в тот день. На их глазах только что умирающий Арман-Жан де Виньеро дю Плесси стал оживать. Прослушанный концерт Moцаpтa "отогнал" смерть и вернул ему жизненные силы. Арман-Жан де Виньеро дю Плесси поправился и прожил до 92 лет.

По сей день музыка продолжает творить чудеса, так она спасла этот вечер, как минимум, от назревающего скандала. Мадемуазель сделала глубокий вход и повернулась. И если бы не остатки манер, которые ей так трепетно прививали с детства, Герцог не удосужился бы ее прощального поклона.

Герцог Эгийон дю Ришелье не был красавцев, и все свое «обаяние» он заслужил исключительно десятью тысячами лаврами годовых, и все кроме него это ясно осознавали. И не только скупая на комплименты внешность Герцога, но и его заносчивость лишь отталкивали всех, кто хотя бы слышал о нем. И даже его звание и 4000 ливров годовых не могли искупить его отталкивающей натуры. Но дамам, что окучивали Герцога, с блестящими стеклянными глаза это было неизвестно, ведь по пути к нему они уже успели растерять остатки своего достоинства, иначе никак не объяснить их увлеченность столь напыщенным человеком.

– Отец, я…

– Все в порядке, Мэриан, я польщен вашей заботой, но, пока наши дела нестабильны, лучше не затрагивать эту тему, – с нескрываемой горестью ответил отец.

Висевший в воздухе накал недавнего диалога совсем не оставил кислорода, а там и без того дышать было нечем. Мэриан незаметно покинула общество, которое и так за последние пару часов наскучило ей донельзя. Она вышла на балкон, находившейся этажом выше. Освежающий вечерний ветер проносился мимо нее, словно успокаивая.

Она успела отметить все тонкости местной архитектуры. Строительство этого поместья, вся его анатомия, были доступна любопытному глазу, и более того, казалось, была сделана именно для пущей импозантности. На балконе помимо нее не было ни единой души. Может, это была запретная секция, или гостям настолько было хорошо внутри этой крепости, и они хотели запомнить этот знак почести и любезности дворян как можно лучше, ведь новой встречи им жизнь еще долго не сулит.

– В тактичности мой брат никогда не был триумфатором, – раздался голос из ниоткуда.

Это был мужчина молодых лет, ближе к двадцати семи. Одним голосом он смог заворожить ту, кто была в отчаянии всего минуту назад. Поставленная речь, чуть заниженный тон, отчетливо натренированный баритон и умение вести слаженные диалоги – он был несомненно голубых кровей, и даже если бы он не упомянул своего родственника, подобная мысль стала бы отнюдь не последней в ее и так заполненной бурей голове. Это голос того, кто может подобно сиренам завлекать души на погибель, и она отчетливо это понимала, но та сила, с которой он тащит души на дно, была сильнее ее собственной, именно поэтому она по дуновению ветра повернулась к нему. Широкий стан и выбивающая вперед грудь, густые черные брови, кораллово-коричневые локоны, медно-ониксовые глаза и высокий рост – его аристократичность отметить не составляло труда.

– Слова, в моем понимании, – далеко не самое слабое оружие. Они сделаны не из стали или бронзы, но раны, нанесенные ими, не менее кровоточат, и их не залечить бинтом, – ответила она. –      Порой ты остаешься с этой дырой на всю жизнь.

– Люди способны убивать одним взглядом, а Вы говорите о словах, – ответил юноша.