Язык Ветра. Элео

– А ты опаснее, чем я думала, – ответила она, оторопев от накатанной откуда ни возьмись сделки. – Но знай, я тоже хотела предложить это – Леден счёл то за комплимент.

– Хорошо, ты спрашивала, откуда я? Отвечаю. Я из Западных Земель. Мой черед. Откуда ты?

– Ну ты и дурак. Раз так, то я – с Небоземья!

– Это то же, что и Агито-Омоэ, – возмутился Леден, на что та самодовольно кивнула. – Ну, посуди сама, разве это честно? Я тебе назвал свои края, где я родился и вырос, а ты мне называешь весь наш мир. Нет уж! Твоя очередь говорить края. И будем рассказывать одинаково значимые факты.

– Ты назвал очевидную информацию.

– Пускай так, она должна быть равноценной.

– Ты разве уже не догадался, что я землячка твоего кофейного друга?

– Кофейный друг? Ты про господина Донэха?

И в эту самую секунду все три сосуда, наполненные не только вкусным, но и дорогим напитком, опрокинулись на бок, обливая содержимым стол. Руки Йиви оказались упруго упёрты в боковую грань стола и продолжали толкать его в противоположную сторону. Это и оказалось причиной крушения кофейных сосудов. Произошло такое движение рефлекторно и моментально, успел Леден только закончить предложение. Йиви поддалась той одержимости момента, что бывает при ностальгии. Ледену сейчас это чувство было как никогда знакомо, однако в её одержимости, просматривалось и что-то другое, какая-то смесь и восторга, и подозрения, и желания сбежать, которое ясно читалось по быстро скачущему взгляду, часто косящемуся и оборачивающемуся на заднюю дверь. Оторвав руки от стола, она стала обречённо трогать своё лицо. На самого же Ледена она смотрела так, словно видит и не его, а пророчит его будущее.

Легко догадаться, что такое представление ему не нравилось. Поставив свой глиняный, пустой сосуд в вертикальное положение, он пытался казаться невозмутимым, и всем видом кричать, что ждёт от неё объяснений, чего вскоре и дождался:

– Имя этого человека дало мне почти всю информацию о тебе, – ответила она, пытаясь унять возбуждение.

– Правда? – сымитировал удивление Леден. Он не мог позволить себе повестись на блеф. Если это, конечно, был не он, пусть она это постарается доказать. – И что же тебе дало это имя, каких наверняка полно на Юге?

– А то, что мои земляки не называют мужчин этим именем. Мужчина с женским именем? Ты понимаешь, насколько редок такой человек? А учитывая его похождения и подвиги, я склонна думать только об одном человеке.

И она поведала Ледену все, что знала об этом человеке. О том, что Донэх – это герой Юга, который укротил взбесившихся псов, оседлал короля пауков и даже участвовал в совете, при котором произошло разделение всего мира на фракции. Ныне прославленный герой, переживший благодатные пять сотен оборотов, достигнув среднего возраста монарха, подался в повара, в молодую, на те времена, монаршую семью, с известной теперь на весь мир фамилией – Джустизия. Больше о нем, Йиви ничего не знала. Однако учитывая молодой возраст Ледена, предполагаемые пятнадцать оборотов его жизни, и то, что он много времени проводил с Донэхом, навязывалось только одно объяснение: Леден вырос во владениях Джустизия, и, скорее всего, в главном особняке, прославленном своей архитектурой с каменными шатрами в виде спящих драконов – в замке Вэнто.

Тогда после своих долговязых эмоциональных потрясений, Леден почувствовал, что не просто допустил ошибку, произнеся имя господина Донэха, но и всецело проиграл эту игру, правила которой сам же и придумал.

От таких падений в азартных играх люди обычно входят в депрессию, потому что теряют часть своего состояния, и нередко крупную, однако Ледена сильно вдохновлял этот этап игр. И тут стоит упомянуть, что для него игрой обращалась любой сложности ситуация, лишь бы был риск и возможности выстроить стратегию. Когда он проигрывал в так называемые «игры» другим мальчишкам во дворце, его охватывал неожиданный восторг. Он с увлечением размышлял, какими именно путями пришло к нему поражение, и каждый такой опыт он запоминал накрепко. Со временем это дало ему почти полный иммунитет: как от вероятности проиграть, так и от разочарования, если поражение всё же случалось. И теперь уже, во взрослой, как ему казалось, жизни, когда он обрёл превосходство в ведении ментальных поединков, его поражение сводилось почти всегда к невозможности. Иногда он даже позволял себе думать, будто его ментальное превосходство настолько высоко, что при желании он даже может заставить Элео чистить ему ботинки или чего похуже, сделав это таким образом, чтобы тот ещё и чувствовал себя виноватым. Однако он понимал, что никогда такого не сделает, потому что Элео для него был, есть и будет – монархом, а к ним, воспитание, или чего значимее этого, призывало его быть почтительным.

Нередко такие инстинкты разогревали в нем желание просто находиться вблизи от источника совершенства, которым казались монархи, по крайней мере те, которых он знал при жизни в поместье.

Вдруг с улицы послышалась мелодия, которая становилась все громче, а значит, приближалась сюда. Уши Йиви дёрнулись, после чего она, сдавшись какой-то тоскливой немощи, свалилась лбом в лужу кофе на столе, с вялым возгласом: «О нет!».

– Что такое? – спросил Леден.

– Думаю, мы можем продолжить наш диалог когда-нибудь в другой раз, – сказала она.

– Почему?

Дверца таверны распахнулась, а звук дребезжащих струн заполнил собой весь зал. Вслед послышался юношеский голос, певческий, такой тонкий и уникальный, что будь посадка зала заполнена, наверняка послушать его сбежались бы десятки.

Мои милые красавицы, пришёл ваш верный товарищ.

 Пел незнакомец, вошедший в зал, музицируя на чем-то напоминающим банджо, и потряхивая плечами, словно петушится – так видела это Йиви. Ловко отзванивая кистью правой руки по металлическим струнам, он пел красиво, но слова его песни были полной несуразицей. Эта несуразица резала слух не только Йиви, но и Ледену, что, вероятно, говорило не о разнице во вкусах или музыкальных предпочтениях, а о действительно нелепом содержании строк.

Дорогие мои девочки!

Вы как стеклянные тарелочки!

Ваш круг знакомств – сервиза блеск:

Все чисты, хочу я к вам навек!

– Что за дурачество? – тихо спросил Леден.

Йиви подняла лицо, и с её лба, а затем с кончика носа, медленно стекали капли кофе.

– Этот парень донимает нас почти каждую солсмену. Выгнать его не можем, так как музыка в таверне ценится на вес золота, но вот терпеть его – невыносимо. Тут ничего уже не попишешь, – договаривала она эти слова, уже вновь окунувшись в кофейный стол.

– Его тексты нравятся людям?

– О, поверь, то, что делает этот парень, для местных сродни ваших концертов… Я имею в виду оперы или других выступлений, что по выходным играет в театрах монархов.

– Откуда ты… Значит, ты тоже беглянка из монаршей семьи?! – встревоженно и одновременно радостно спросил Леден. Он и до этого был рад, что она не оказалась врагом, когда прислушался к своему чутью, но теперь и вовсе был готов закричать от радости. Но, к сожалению, их разговор прервался уже без шансов на продолжение.

Юноша с банджо перестал играть в тот момент, когда заметил Ледена, сидящего за одним столом с красавицей Йиви. Неужели она отдала своё сердце другому? – подумал он, после чего, изучив обстановку более детально, а именно обратив внимание на мокрый стол и лежавшую на нем Йиви, сделал труднопонимаемое Леденом заключение.

– Мерзавец, отойди от неё! – выкрикнул он голосом, каким монархи в театре завершают обучающий доблести, спектакль. Он прервал свою игру, для того чтобы обличительно указать пальцем на Ледена. – Воспользоваться её пристрастием к пьянству решил? Я не позволю тебе даже прикоснуться к её бархатному телу.

Музыкант, выкинув ещё несколько обвинений в сторону Ледена, заставил его мозг вскипеть. С самого основания всё подозрение музыканта выглядело совершенно несуразным, так что сознанию Ледена пришлось отнюдь нелегко, когда оно, созвав очередной экстренный совет, начало вычислять всё множество точек зрения, с которых предположение музыканта могло бы казаться оправданным и правдоподобным. По итогам вычислений директором Сознания был вынесен вердикт: «Такой точки зрения не существует». Полный недоумения, Леден шёпотом поинтересовался у Йиви, не болен ли этот человек.

– Моё сердце, – выкрикнул музыкант, – вскипает от переполнившей его доблести! – на что Леден язвительно ответил:

– А вот у меня мозги вскипают от поисков смысла, которого, по всей видимости, нет.

– Ты отрицаешь своё преступление? Разве не споил ты экзотическую красавицу Йиви, чтобы получить от неё воплощение своих тёмныхжеланий?

– Мы не пили бродильное.

– Тогда что ты с ней сделал? Может, гаргентовы препараты?

– Это ещё что такое? – переспросил Леден.

Йиви, подняла голову, и низким, почти требовательным тоном, ощущавшимся, как снег за шиворот, попросила музыканта покинуть заведение. На что тот раскрыл рот, по всей видимости от удивления, что лицо девушки не перекошено из-за доли алкоголя в крови. От этого молчания уши Ледена наконец-то поймали мелодию, что так не хватало ему – тишину.

В сладости момента он принялся изучать внешний вид музыканта: тонкие, стриженые кончики волос, доставали до плеч и были ухожены: расчёсаны и блестели. А лицо, было лицом зрелого юноши, которое наверняка привлекло бы много девушек, не будь он самодуром. Одевался он небедно, скорее неопрятно, или даже смешно, ведь вся одежда на нем была какой-то несуразной и потрёпанной, подходящей больше для выступлений на рынке. Позже Леден откровенно признался, что ещё не встречал людей, одевающихся так убого. Беда внешнего вида юноши заключалась не в потрёпанном состоянии туники и разноцветных брюк, что для здешних краёв вообще-то считалось обыденностью, а в голубом кусочке ткани, что огибал торс по диагонали, которым он позже перевязал свои штаны, как ремень, только вот с узлом на боку. Этот дорогой льняной материал голубого цвета вкупе с прочей одеждой, пестрящей в бледно-синих, бледно-красных тонах, выглядел как-то не к месту. А может и наоборот, может, это как раз таки вся его одежда была не к месту под эту тряпку, – подумалось вдруг Лелену, отчего он злорадно ухмыльнулся.

С большими усилиями, потраченными на заданную себе задачу: объяснить и придать смысл вкусу музыканта, Леден все-таки смог составить своё окончательное впечатление о нем. Дурачок, что с него взять.

– Я посмел предположить, что экзотическая Йиви в опасности, но, раз ошибся, приношу свои извинения, – он драматично опустился на колено и склонил голову.

Всё, что он делал дальше, да и делает всегда, выглядело, выглядит и, вероятно, будет выглядеть драматично, словно он сбежал из театра и доигрывает роль всю свою жизнь.

– Экзотическая Йиви? – наклонившись к девочке, переспросил Леден, на что та пожала плечами, словно сама не понимает смысла такого обращения.

– Это просто Эбвэ. Будешь у нас чаще, привыкнешь к нему.

– Эбвэ? Значит, так его зовут?

Эбвэ, потеряв возможность представиться первым, испытал горечь унижения, но стоило теме разговора поменяться, как он тут же об этом забыл.

Разгорячилось мужское общение, так он это назвал после того, как новый посетитель таверны попросил Йиви принести ему какой-то неизвестной выпивки, вырвав тем самым её из беседы.

Капля кофе, спрятавшаяся на боковой плоскости недавно вытертого стола, с провокацией комариного укуса, упала, испачкав ляжку Эбвэ, после чего он чуть было не поднял такой сыр-бор вокруг, что Йиви чуть ли не сама лично была готова выкинуть его прочь из заведения. А произошло так, потому что самодур-сердцеед добивался якобы на правах посетителя и хорошего к нему отношения, от Йиви, чтобы та обтёрла его штанину полотенцем. Ситуацию урегулировал Леден, который обличил юношу в девиантном поведении. Он вдобавок пригрозил честным поединком, обозначив раз и навсегда свою просьбу – не болтать попусту.

Эбвэ насторожился и впредь тщательнее думал, прежде чем говорить что-то. А говорить что-то было необходимо, потому что, как выяснилось, у него совсем не было друзей среди простолюдинов. Единственная причина, по которой он приходил в таверну, – это удовлетворить свои социальные потребности. Для Ледена же это стало великолепным способом прояснить все тайны. Острым взглядом он сопровождал любые речи Эбвэ до тех пор, пока не прояснилась ещё одна важная деталь. Эбвэ жаловался на свою жизнь, которая отняла у него отца ещё при рождении. Тот ушёл из семьи, потому что родившийся мальчик был началом предзнаменований злой судьбы, что предсказала гадалка ещё в молодости. В процессе того, как Эбвэ объяснял, что после ухода отца и до появления отчима они с матерью плохо жили, Леден задал вопрос, дабы прознать, чем же было обусловлено ухудшение качества их с матерью жизни. На что получил ответ и разгадку тайны, зародившейся ещё вчера в гостинице.

– Так ведь у мужчины больше возможностей заработать лепту, чем у ребёнка и женщины.

Именно слово «заработать», а после подробного разъяснения и слово «лепта» стали ключевыми в этом предложении.

– А как можно зарабатывать лепты? – с большим интересом спросил Леден.

– Да как-как… Трудишься, а люди тебе платят.

– То есть для того, чтобы мне иметь больше возможностей в городе, я должен работать, – вдумчиво проговорил Леден, на что Эбвэ, попивая его кофе, кивнул. – Но в таком случае, что именно значит трудиться?

– Я скажу тебе. Вот что ты умеешь?

– Я могу готовить еду, – задумчиво сказал Леден.

– Нет, поваром ребёнка никто не возьмёт. Что ещё?

– Ну… Ещё люблю садово-парковое искусство. Как насчёт этого?

– В таком труде народ нашего города не нуждается. Хотя… есть у меня дружище богатый! Но у него уже есть дворецкий. Да и присваивать земельную территорию запрещено, кому-то без связей в сенате нельзя иметь имения. Так что вряд-ли кого-то ещё отыщем. А парков тут нет и никогда не будет, покуда власть не сменится, – презрительно закончил Эбвэ. Леден на мгновение почувствовал в собеседнике нотку зрелости и разума, после чего признал, что парень странен не оттого, что глуп, а, вероятно, потому что ищет способы привлечь к себе внимание – и это уже совсем другое дело.

– А правительство, это… – протянул Леден, в надежде, что собеседник правильно поймёт его незнание и разъяснит новое слово.

– В первую очередь – это сенатор, – сказал Эбвэ и повернул резким движением голову в бок, прижав подбородок к груди, и прошептал, – будь он проклят.

Дальше Эбвэ продолжил в своей особо серьёзной манере разъяснять устройство власти в местном городе и в совокупности во всех остальных окрестностях Западных земель. Сказав, что сенатор овладел почти всей Западной землёй, Леден пришёл в негодование, и сперва не верил его словам, ведь из того, чему его учили в поместье, складывалось впечатление, что эти земли управляются монархами, что политический строй в них исключительно феодальный, а о сенате или автономных округах ему никто никогда не говорил. Однако само существование города Жезэ, стало тем фактором, который помог ему согласиться, что правда не на его стороне.

Эбвэ говорил, что феодальный строй был разрушен окончательно не так давно, когда последние монархи были искоренены. Леден полагал, что речь идёт о семье Джустизия, и оказался прав, но верилось в это с трудом, потому что его представление мира было иным. Принять было сложно, однако нужно, то, что десятки оборотов назад – временной срок, который Ледену предстоит прожить ещё не скоро – начался геноцид монархов. В этом Западная Республика и приспешники из Равенства преуспели до такой степени, что смогли искоренить все крупные монаршие семьи на Западе.

– И что же ты хочешь сказать, – напористо поинтересовался Леден, – что нету ни единого монарха на континенте? А как же одиночки или, скажем беглецы? Разве можно полагать, что монархи жили только лишь в крупных семьях?

– Не знаю, но шотерия в этом вопросе сравнивает их со скотом, который никогда не отбивается от стада.

– Шотерия – это ещё что? – поинтересовался Леден.

– Это та же лохеия, только шотеры не воюют, а следят за порядком в городе.

– Понятно, значит, они местные царьки… И тебе нравится такое положение дел? – скрывая злобу, спросил Леден. Он осознавал, что от Эбвэ веет крепким перегаром недовольства, поэтому напрямую вынудил того высказаться. Эбвэ повёлся на провокацию и начал поносить власти, на чем свет стоит.

– Думаешь, кому-то это вообще нравится? Знаешь, сколько беженцев нас потревожило с последним геноцидом? Наш город сам по себе не большой, а они, человек двести, заявились сюда, мол здрасти, хотим себе дома, да покраше. А работнички среди них были вроде тебя, то повара, то кусторезы. От этого сейчас весь город на комендантский час посадили, после наступления нуарета жители должны по домам сидеть, а если шотеры заметят кого на улице, отправят в Маар, на каменоломни. Всё, потому, что сенат боится бунтов, кто знает, что от новеньких можно ждать. И так всегда. Каждый раз вместе с новым геноцидом наш город потрясается какой-то ерундой, предыдущий геноцид вообще принёс нам смертную казнь.

– Смертную казнь?!

– Наказание, которое лишает жизни людей.

– Ты хочешь сказать, что стражи порядка, убивают людей, которых должны защищать?

– Убивает, ещё и называет это «урегулированием беспорядков». Сейчас самое тяжкое преступление, влекущее страшнейшие мучения – агитация монаршего строя. Каждый, кто предпочитает монарший строй, является потенциальным зачинщиком беспорядка, поэтому с большой вероятностью его придадут под трибунал.

– Так вот почему про королевскую гвардию никто не хотел со мной разговаривать.

– Ты пробовал говорить о гвардии? – испуганно спросил Эбвэ.

– Да, пытался, а это плохо?

– Смотря с какой целью интересуешься. Хотя, думаю, люди у нас запуганы так сильно, что не станут разговаривать об этом ни в каких случаях.

– Ну а ты, почему же так откровенно выкладываешь мне своё мнение? Может, ты видишь во мне врага закона и намереваешься вывести меня на чистую воду?

– Да, по тебе видно… буквально с лица читаю… Не думаю, что наша политика тебя успела впечатлить. Ну, ты же из беженцев?

Леден насторожился и старался не показать ни одной из всех тех эмоций, что его физиономия знала. До ясного выяснения того, плохо ли быть беженцем или нет, ему хотелось отмалчиваться. Эбвэ настоял и прояснил вопрос, объяснив, что имеет в виду, что ему кажется очевидным, будто Леден не местный, а значит, беглец из ныне покойной семьи Джустизия.

Фактически это было так, но он не прибыл сюда организованным караваном, которым добирались прочие, а значит, и не был знаком ни с одним человеком, из фактических беженцев, что могло указать на его самостоятельное прибытие и вызвать излишние вопросы, которых сейчас нужно было избегать.

– Я почему спросил, – навязчиво продолжал Эбвэ, – насколько мне известно, с последними беженцами орден поступил крайне жестоко. И потому, на редкость для нас, от вас приехали люди, особенно недовольные нынешними порядками. Так что, если ты из их каравана, думаю, могу поделиться с тобой своим негодованием. Всё равно совсем скоро, и ты станешь запуганным молчуном, или в противном случае просто будешь казнён. А хейлель с ними, с плохими новостями, давай лучше дыру внутри заполним песнями! – голосом, истерзанным какой-то взрослой манерой, проговорил Эбвэ и вопреки желаниям Ледена стал играть на банджо и петь песни, которые воодушевляли вновь прибывших посетителей таверны, но не Ледена.

Глава 11

База и первые монеты

Переждав самое солнечное время солсмены в заведении, Эбвэ вознамерился отправиться на окраину города в поисках музы. Ледену не нравилось то, что ему пришлось пойти за ним вслед, потому что Эбвэ был своенравен и болтлив. Однако тот сказал, что знает одно место, где Леден сможет остаться жить до тех пор, пока не обретёт достаточно денег для того, чтобы снимать своё жилье.

За поворотом от таверны была центральная площадь, где прямо из-под огороженного круглого бассейна извергался водяной столб.

– Это фонтан, – заключил Эбвэ.

Обойдя его, взору открылось, как на другой стороне площади возвышается пятиметровая фигура бронзового мужчины в мундире, на груди которого красовались медали.

– Это статуя сенатора, её в связи с недавними нововведениями ввезли в центральные площади каждого города, входящего в политический союз, – прояснил Эбвэ.

Он вёл своего нового товарища по самым красивым местам города, для того чтобы отныне и навсегда доказать, что его родина, отнюдь не захолустье. Ведь последние беженцы именно так окликали это место, сравнивая с пышной архитектурой замка Вэнто и ландшафтом садов имения Джустизия.

В малолюдном квартале на окраине оказался старый завод, заросший растительностью. Дверь главного входа была завешена цепями, на замках которых было выцарапано «Реконструкции не подлежит». Они попали внутрь, забравшись по ветке массивного дерева на балкон второго этажа, и спустились по внутренней лестнице. Под поваленными колоннами в холле, по словам Эбвэ, если раскопать глыбы, была лестница под землю, по которой можно было выйти в лабиринт подземных ходов, который использовался работниками ещё при функционировании предприятия.

Идя по длинному коридору, Ледену пришлось дышать через рукав, из-за назойливого запаха старой извёстки, исходящего от осыпавшейся отделки стен. Солнечные лучи просачивались через щели между доской, которой были забиты все проёмы, выходящие наружу. Пройдя вглубь, послышался запах жжёного керосина, а чуть погодя они и сами стали его распространять, подобрав, уже в потемневшем коридоре, лампу и зажёгши её.

– Вот, тут ты можешь жить!

Эбвэ провёл Ледена в комнату, не сильно обширную, но и не маленькую. Леден осмотрелся. Сразу обратил внимание на привилегированное место в центре комнаты, где стоял выцветший красный диван, вероятно, который раньше принадлежал богатенькой семье, но после изнашивания обрёл новую жизнь в этом месте. На противоположной стене была панорама с выходом на заколоченный доской балкон. Слева каменная печь, подсоединённая странным образом к камину, а справа ряд деревянных полок и сундуков.

Сравнивая со своим родным жильём, это помещение казалось Ледену маленьким и каким-то грустным. В то же время юноша вспоминал и голую землю, куда они с Элео подстилали мешки, набитые шерстью, на которых спали, где придётся. Думая об этом, невольно забывались все изъяны, уже теперь диван казался по-настоящему удобен и красив, а прочая старинная мебель, которой здесь было крайне много, мерещилась верхом мечтаний.

Пёстрые, заросшие паутиной шкафчики пугали своей готовностью ко всем случаям жизни. Внутри них на протяжении целых пяти десятков солнечных смен Леден и Элео находили всевозможные предметы: наборы фарфоровой посуды, десятки различных стопок книг и рукописей, самовар, и даже как-то раз, ручной харов – огнестрельное оружие небольших размеров.

Это случилось одним ранним нуаретом, когда Леден вернулся на базу, а они именно так прозвали это место, потому что для «дом», язык ни одного, ни другого не поворачивался, и стал искать вторую часть романа, который так поглотил его в свой мир, что за последнюю солсмену не дал сомкнуть глаз. Он выдвинул какой-то шкафчик и вместо книги нашёл ручной харов, который лежал в красном бархате с пятью запасными барабанами, девятью комплектами патронов, запасной рукояткой, внутри чёрного, обшитого кожей чемоданчика. Утаив свою находку от Элео, с тех самых пор, Леден всегда носил при себе тот харов. Он говорил себе: «Мало ли что случится», – однако сам понимал, что случиться может только то, что их с Элео раскроют и предадут в руки сената.

Сенаторская паранойя, как называл её Элео, зародилась в Ледене ещё в первые смены их пребывания в городе. Казалось, все вокруг презирают монарший строй, однако не было понятно, есть ли кто-то, кто бы был доволен нынешним правительством. Система ценностей жителей города не была понятна ни Элео, ни Ледену. Больше всего здесь ценились медные чеканки, с высеченным портретом сенатора на одной стороне, и числом себестоимости с другой. Однажды Леден даже услышал историю о том, как мать отдала в рабство свою дочь ради таких монет. Очевидно, что и еду нельзя было раздобыть без монет, поэтому в какой-то момент Ледену пришлось работать.

Ещё в первую рабочую смену он повстречал на улице своего старого знакомого, Лари. Во времена жизни в поместье Лари не раз встречался с Леденом, однако они никак не были связаны или знакомы. Через некоторое время Леден повстречал ещё троих знакомых на площади у фонтана, они тоже с ним поздоровались и перекинулись парой фраз, заставив почувствовать себя как бы в экстремальной ситуации.

– Ты ведь тоже из замка Вэнто? Как там тебя… Ты же повар, кажись.