Октябрический режим. Том 2

В качестве командира Корпуса жандармов Курлов считал своим долгом заступиться за подчиненных, но не слишком преуспел, доказывая достаточность их подготовки тем, что автор курса полк. Добряков окончил ту же самую Военно-юридическую академию, что и Бобянский, что курс не 6-недельный, а 4-месячный, и т. д. Оппонент возразил, что юриста и в 4 месяца не подготовишь.

Вскоре после думских прений некий жандармский ротмистр Немысский подал ходатайство о разрешении ему вызвать Бобянского на дуэль за оскорбление жандармерии. Прочитав это сообщение в «Новом времени», кадеты заявили, что их товарищ не примет вызова, так как его речь не касалась отдельных лиц,.

В комиссии не нашлось ни одного сторонника формального жандармского дознания. Даже консерватор до мозга костей Замысловский «первый сказал», «что не худо этот порядок изменить». Комиссия единогласно приняла пожелание об отмене жандармского дознания. Антонов даже составил законопроект об исключении ст. 1035. Почему же ее сразу не отменили? Чтобы не решать столь важный вопрос попутно. Но ведь комиссия еще и подчеркнула сохранение формального жандармского дознания в ст. 12! Для ясности, чтобы не замалчивать, – оправдывались кн. Тенишев и Гололобов. Маклаков находил, что указание в законопроекте на ст. 1035 санкционирует ненавистный порядок.

Первый шаг

Таким образом, законопроект повторяет многие законодательные нормы дореформенных лет – «все то, чем старый строй отличался от нового и что привело к той неслыханной смуте, которая родила манифест 17 октября», говорил Аджемов. Этот законопроект – «политическая контрабанда», красивые по внешности нормы, «под которыми скрывается вся старая рухлядь». От.Титов сравнил авторов законопроекта с теми мертвыми, которым известное евангельское изречение предоставляло погребать своих.

От проекта не только не будет пользы, он принесет даже вред, закрепив существующее положение вместо его реформирования. Будет утверждена неприкосновенность не личности, а «административного усмотрения и произвола». Маклаков говорил о «новом поводе к беззаконию». Вообще риторика левого лагеря была такова, что Марков 2 охарактеризовал ее как «плачи и вопли», а многие лица, прочитав законопроект, спрашивали Гололобова: «Да скажите, в чем же эти ужасы и страхи, о которых очень много писали?».

Вероятно, следовало бы дать законопроекту более скромное название и не вводить оппозицию в заблуждение. С ее точки зрения законодательное установление настоящей неприкосновенности личности требует пересмотра всех 16 томов Свода законов в соответствии с актами 17 октября и 17 апреля. Не «три статьи Устава Уголовного Судопроизводства» надо пересмотреть, а 16 томов! Вот тогда будет настоящая неприкосновенность личности, а сейчас этого принципа нет.

В ответ возражали, что «16 томов дай Бог переработать в 16 лет». Нельзя уместить принцип неприкосновенности личности в широком смысле слова в один акт: предстоит рассмотрение законов об отмене жандармских дознаний, об ответственности должностных лиц. Настоящий же законопроект – это «первый шаг». «Почему непременно надо все заплевать, все загадить, все растоптать, – спрашивал Гололобов своих оппонентов, – когда совершенно свободно спокойной, беспристрастной работой сделать теперь можно начало».

Отношение фракций

Таково мнение левых. Законопроект пришелся не по душе и правым, усмотревшим в нем гарантию неприкосновенности личности преступников и ограничение прав полиции, которая и так плохо справляется. Правые заявили, что мирным гражданам прекрасно живется и без этого законопроекта, причем Тимошкин уверял, что их неприкосновенность уже обеспечена, – «ко мне, прожившему на свете 36 лет, никогда не приходили ни жандармские, ни какие бы то ни было полицейские чиновники с какими-либо злыми намерениями», а Марков 2 – что крестьянам она вовсе не нужна.

Однако фракция решила голосовать за переход к постатейному чтению, «выбирая из двух зол лучшее», обусловив введение законопроекта реформой полиции и карательной системы. Поскольку в тексте уже было условие одновременного введения реформы местного суда, можно с уверенностью сказать, что с поправкой правых неприкосновенность личности еще долго оставалась бы на бумаге.

Октябристы теперь были против законопроекта. «…это всемогущий центр хвостом виляет», – острил Новицкий 2. Бар. Мейендорф отметил, что «исправление этого законопроекта путем поправок почти немыслимо». Впрочем, не все члены фракции разделяли это мнение: кн. Тенишев высказался за переход к постатейному чтению.

Октябристы и оппозиция предложили передать законопроект в комиссию и «там его просеять, провеять», как выразился Гулькин. Речь шла не о возвращении в комиссию о неприкосновенности личности, а о передаче в другую. Пуришкевич отметил, что это будет «полное неуважение» к членам прежней комиссии и попытка центра свести счеты с отступником Гололобовым.

Разногласие между противниками законопроекта заключалось только в том, в какую комиссию его передать: октябристы предлагали судебную, а прогрессисты и кадеты – в особо избранную. Передача в комиссию была принята большинством 204 голосов против 113 (правые и националисты). Затем баллотировалось предложение оппозиции, которое демонстративно поддержали правые и националисты: пусть победит кто угодно, только не октябристы! В итоге против передачи в особую комиссию оказалось всего 73 лица. «Земщина» поспешила написать, что это и есть нынешняя численность фракции Гучкова.

Милюков заверил сотрудника «Биржевых ведомостей», что кадеты не радуются «случайной победе», не собирались осуществить «демонстрацию бессилия руководящей думской фракции» и лучше бы вообще поддержали октябристов.

Заявив, что переизбрание комиссии «вызвано не государственными соображениями, а партийными и личными счетами», фракция правых отказалась от участия в новых выборах (30.XI).

Председателем комиссии II созыва, «комиссии № 2» стал Дмитрюков. Первые 5 заседаний (3.X.1909, 26.I.1910, 30.I.1910, 6.II.1910, 13.III.1910) ушло на обсуждение ст. 1. О ней, однако, не смогли сговориться, и на том и бросили дело. С марта 1910 по февраль 1911 г. ни одного заседания комиссия не имела. В декабре 1910 г. Замысловский высказал предположение, что она, «вероятно, закончит свои занятия лет через десять».

Все и ничего

В качестве докладчика Замысловский высказал мысль, очень важную для характеристики думской правки всех правительственных реформ:

«Это первый большой законопроект, который вышел из думской комиссии в таком виде, в каком его предложило Правительство; все остальные крупные законопроекты думскими комиссиями были изменены, так что правительственные очертания законопроекта становились почти совершенно неузнаваемы. Это – первый законопроект, который прошел приблизительно в правительственной редакции. И вот этот первый законопроект Дума находит настолько неприемлемым в политическом отношении, что его даже нельзя поправить отдельными поправками, что надо внести его в особую комиссию для коренной, радикальной переработки. Это очень характерно, и если законопроект, действительно, будет передан в комиссию, а вероятно оно так и случится, то такая передача явится несомненным оппозиционным шагом. Но такие шаги, гг., уже делались неоднократно и первой, и второй Г. Думой: им предлагали очень много; они хотели взять все и не получили ничего. Я думаю, что когда вы не примете этого законопроекта, не примете того, что вам дают, то вы ничего не получите».

Перебранки

Нападки на левых

Тоска по портфелям

Очередная речь Маклакова об административном произволе заставила Замысловского и Половцова предположить, что таким образом проявляется тоска кадетов по министерским портфелям.

«"приемы" будут соответствовать принципам тогда, когда эти принципы будут осуществляться кадетами, и вот эту тему из раза в раз воспроизводит член Думы Маклаков», – говорил Замысловский.

«Это те же носящиеся в воздухе перед вами министерские портфели, но они, гг., канули в вечность, и вы никогда их больше не увидите; они носились перед вашим носом, но вы перессорились между собой и портфели эти уплыли, канули в бездну и никогда к вам не вернутся», – вторил Половцов.

Безобразная речь Маркова 2 20 ноября

Марков 2 воспользовался прениями по законопроекту, чтобы выбранить его противников. В этот день депутат особенно не стеснялся в выражениях. Тут и «либерально масонская интеллигенция всех национальностей, ибо она потеряла всякую национальность», интеллигенция, которая ведет Россию к республике, «т. е. к господству публичных людей: публичных мужчин, публичных женщин – res publica, – ведет Россию к республике, хочет распродать ее с публичного торга». Тут и «социалисты, анархисты, которые мечтают о всеобщем грабеже, об истреблении всех вас вместе со мной». Тут и «злобно щелкающие зубами социал-разбойники», и «осатанелые до косноязычия иудеи», и «сверхпрыткие нахичеванские лаятели», и «прикровенно издевающиеся над государственной и церковной властью прогрессивные батюшки», и «сам профессор Императорского Петербургского университета пан Дымша», один из тех, кто продолжает «развращать» студентов и «науськивать» их на Правительство. «И все эти силы, гг., со скрежетом, злобой и воем, мечут и рвут против оберегателей св. Руси».

«Более циничной и возмутительной речи белый зал заседаний Г. Думы еще не слышал», – написал парламентский корреспондент «Биржевых ведомостей». По сведениям газеты, речь Маркова 2-го была согласована с его фракцией. По-видимому, правые договорились и с кн. Волконским, потому что он почти не пытался помешать оратору и лишил его слова на совсем скромном замечании, как будто дождавшись, пока Марков 2 закончит свои оскорбления. В стенограмме запечатлен эпизод, когда Председательствующий в лучших традициях Хомякова почему-то успокаивает слушателей, а не оратора.

Оппозиция негодовала. «…слева и отчасти центра поднялся невообразимый гвалт, ругательство, угроза кулаками». Особенно был задет за живое названный «нахичеванским лаятелем» Аджемов, твердивший: «я не позволю меня оскорблять». В конце концов ряд левых депутатов покинул зал заседания, причем Караулов на ходу крикнул: «я в кабаке не привык сидеть».

Следующий оратор фон Анреп начал с упрека Маркову 2, не почитающего данных Г. Думе прав. Справа начался такой шум, что кн. Волконский не выдержал и крикнул во всю глотку:

– Гг., здесь Г. Дума: покорнейше прошу здесь не орать.

– Покорнейше прошу на членов Г. Думы не орать, – парировал Вязигин.

После фон Анрепа говорил Пуришкевич. Здесь следовало ждать полного скандала, но, вопреки обыкновению, несдержанный депутат произнес совершенно приличную речь. Либо стенографы ошиблись, либо этот случай – очередное доказательство, что при желании Пуришкевич мог управлять своим темпераментом.

Нападки на октябристов

Новицкий 2, между прочим, назвал Антонова «одним из тоскующих господ октябристов, стоящих у разбитого конституционного корыта».

Нападки на правых. Резинка

Гегечкори вернулся к теме союза русского народа, назвав эту «преступную во всех отношениях организацию» «гнойником на нашей общественности». Новицкий 2 заметил, что в медицине гнойник – признак оздоровления организма.

Шульгин 2 дал повод к насмешкам над своими единомышленниками, сообщив, как в некоем «богоспасаемом местечке Российской Империи» стражники в целях исправления несовершенства уголовного законодательства бьют арестантов «резинкой», не оставляющих следов на теле, бьют «пытательским образом», «по два, по три дня».

Горячие головы в левом лагере готовы были принять эту неудачно выдвинутую Шульгиным «резинку» за идеал Союза русского народа. Тимошкин попытался спасти положение, простодушно заявив, что «резина – это самая лучшая вещь», чтобы проучить преступника. Отныне это орудие стало прочно ассоциироваться с крайними правыми.

Гулькин сравнил Тимошкина и полицию с расхваливающими друг друга кукушкой и петухом, а Новицкий 2 то же сравнение применил к Милюкову и самому Гулькину, причем последнего уподобил именно кукушке за то, что он «нес яйца в кадетское гнездо».

Повесть Гололобова

В поисках доводов против законопроекта оппозиция обнаружила даже рассказ «Вор», написанный Гололобовым в 1887 г., когда автор был народником. Аджемов посоветовал председателю комиссии прочесть свою же повесть – «чудесную иллюстрацию прикосновенности русского обывателя», чтобы отказаться от законопроекта. «…очень польщен», – крикнул автор, успевший за 22 года изрядно поправеть.

Новый виток кампании правых против руководства Г. Думы

Совет старейшин

Осенью правые начали кампанию против совета старейшин Г. Думы. «Земщина» отмечала, что способ его формирования из представителей всех фракций выгоден оппозиции, делящейся на множество мелких группок и благодаря этому располагающей здесь половиной мест. Например, в одном из заседаний оказалось 7 левых из 15 членов.

17.XI фракция подала протест Председателю Думы, указывая, что совет старейшин превращен в «особую руководящую комиссию». Будучи незаконной, она руководит занятиями Г. Думы и ходом ее работ. Решающий голос принадлежит оппозиции. Фракция заявила об отказе от участия в совещаниях совета старейшин.

Хомяков (24.XI) оправдывался тем, что, дескать, это не особое учреждение, а совместные заседания Совещания Г. Думы вместе с приглашенными депутатами, допускающимися согласно § 222 Наказа. О том, что упомянутый параграф дает приглашенным лицам лишь право совещательного голоса, умалчивалось. Хомяков указывал на осведомительный характер таких заседаний и на отсутствие каких-либо постановлений. Правые (28.XI) без труда разбили эти доводы: «все члены Г. Думы отлично знают, что определение «плана» думской работы всецело зависело от «решений сеньорен-конвента»».

Хомяков отдал дело на суд президиума Г. Думы, который принял сторону Председателя и единогласно одобрил его действия – не зря отсюда исключили Замысловского!

Политические реформы вместо экономических

Второе заявление правых против сеньорен-конвента затрагивало и другие любопытные темы. По мнению авторов, руководящее в этом учреждении меньшинство «лишило думские занятия стройной планомерности, обусловило их малую производительность и придало им, во многих случаях, не деловой, а прямо агитационный характер». «…множество срочных, необходимых и полезных законопроектов лежит без движения, а Г. Дума недели месяцы тратит на общие прения по декларативным законопроектам, не начиная даже обсуждения бюджета в установленный для его принятия срок».

Разделение законопроектов на «полезные» и «декларативные» часто делалось правыми. На страницах «Земщины» С.Глинка призвал правительство «отказаться от масонско-либеральных бредней и стать на почву исключительно социально-экономических преобразований», а Марков 2 упрекнул думское большинство за проведение политических реформ, «чисто интеллигентных», «явно направленных во вред народу», вместо экономических. Березовский 2 приводил ряд примеров: Г. Дума выдвигает вероисповедный вопрос и местный суд, в то время как в «кладовых», «под сукном» лежат законопроекты о страховании рабочих, о прогрессивном подоходном налоге, а проект о праве застройки дважды снимался с повестки.

Задержка бюджета

Что касается задержки рассмотрения бюджета, то правые боролись с ней особо. 13.XI они предложили перейти к обсуждению росписи по отдельным сметам, как в предыдущие две сессии. К тому времени были готовы доклады бюджетной комиссии по 17 сметам. Согласно § 83 Наказа это предложение, касающееся отступления от правильного порядка рассмотрения государственной росписи, было передано на заключение бюджетной комиссии.

Лишь 14 декабря заявление фракции правых попало на повестку. Мотивируя его, первый подписавший Березовский 2 предложил заняться рассмотрением бюджета если не вместо рождественских каникул, то хотя бы сразу после них. Однако предложение правых было отклонено.

Спи, бюджет ты наш несчастный, -Баюшки-баю!Позабыл парламент красныйПро судьбу твою… -Что – народное хозяйство,Что – страны бюджет,Коли нам от красно-байстваВремени, мол, нет?!

Позднее, 3.II, Пуришкевич сделал внеочередное заявление, обращаясь от имени фракции к центру «с почтительной просьбой ускорить рассмотрение бюджета». На следующий день «Голос Москвы» сообщил, что октябристы как раз накануне приняли решение поставить бюджет на ближайшие дни. Газета отмечала, что правые, словно упрекающие октябристов, редко посещают бюджетную комиссию, за исключением «энциклопедиста» Тимошкина.

Запрос о тюремном циркуляре (25.XI, 2.XII)

Два циркуляра и Г. Дума

Согласно ст. 569 Уст.Угол.Суд., защитник имеет право на свидания с подзащитным, содержащимся под стражей, наедине.

Ввиду многочисленных злоупотреблений этим правом 18.I.1908 начальник главного тюремного управления Курлов направил губернаторам циркуляр, предписывавший не допускать в места заключения тех защитников, которые будут изобличены в передаче подзащитным или в приеме у них для передачи «писем и других недозволенных предметов».

Вскоре в Киеве произошел следующий случай. Присяжный поверенный Оголевец при свидании с подзащитным Жуковцом передал ему чистый лист с пометкой, содержавшей имя, звание и адрес защитника, а также 50 к. денег. Предполагалось, что на этом листе Жуковец напишет сведения, необходимые для объяснения в суде. Есть данные, что передача была разрешена тюремной администрацией. Тем не менее, формально передача неких предметов состоялась. Поэтому циркуляр сработал: генерал-губернатор предписал начальнику тюрьмы не допускать Оголевца к подзащитному.

В Г. Думе решили внести запрос по поводу этого случая и вообще предписания Курлова. В числе интерпеллянтов оказались такие видные октябристы, как Гучков, Шубинский и кн. Тенишев. Узнав об этом запросе, власти спохватились, и последовал второй циркуляр, от 15.VI.1908: защитников, у которых имеется ордер от председателя окружного суда на свидание с арестантом, следует допускать в места заключения даже при наличии в их биографии случаев передачи подзащитным недозволенных предметов.

Несмотря на появление второго циркуляра, комиссия Г. Думы все же приняла запрос. Он был принят и общим собранием, после чего последовала речь Министра Юстиции.

Значение циркуляров

Центр и оппозиция утверждали, что циркуляр от 18 января незакономерен, поскольку противоречит ст. 569. Если судебная власть дала разрешение защитнику на свидание с арестантом, то никакое другое учреждение не может отменить это разрешение. Циркуляр же его отменяет. Таким образом, административное распоряжение противоречит закону.

Министр Юстиции Щегловитов объяснял, что циркуляр касается нарушения защитником тюремного порядка, а не права защиты объясняться с подсудимым наедине, поэтому не нарушает ст. 569. Министр указал на другой закон, возлагающий на тюремное начальство обязанность охранять порядок в местах заключения. По этому-то закону можно закрыть доступ в тюрьмы даже тем защитникам, которые имеют ордер, если они нарушают порядок.

Замысловский развил эту мысль. Сама ст. 569 противоречит Уставу о содержащихся под стражей и ссыльных, согласно которому тюремное начальство не должно допускать недозволенных сношений с арестантами. Налицо коллизия законов, поэтому «твердая правительственная власть» должна отдать первенство тому закону, который ограждает более важные права, т. е. права мирного населения, а не «тюремных сидельцев».

Еще один довод Замысловского отдает казуистикой: циркуляр запрещает защитникам встречаться с арестантами лишь в тюрьмах, так что остается возможность встреч «в каких-либо иных местах». Что за «иные места», оратор не уточнил.

Закономерность второго циркуляра, в отличие от первого, очевидна, поскольку в этом втором утверждается первенство ордера судебной власти над административным запретом. Почему же этого указания не было в первом документе? Власти уверяли, что-де это положение подразумевалось и там. Второму циркуляру придана форма уточняющего, а Министр Юстиции говорил, что при издании первого циркуляра не имелось в виду запрета на посещение тюрем защитникам, допущенным судебной властью. Речь шла лишь о тех, кто приходит в качестве простого посетителя.

Однако члены Г. Думы видели в первом циркуляре лишь то, что в нем написано, поэтому не соглашались с Щегловитовым: «либо он разучился читать по-русски, либо думал, что мы этого не умеем». Бар. Мейендорф указывал, что второй документ противоречит п. 3 первого: «В одном циркуляре говорится одно, а в другом разъясняется противоположное». Следовательно, второй циркуляр не уточняет первый, а отменяет его, замаскировав отмену под «разъяснение» из соображений «престижа администрации».

Напротив, бар. Черкасов не видел противоречия, но отмечал, что второй документ ограничивает первый, вычеркивая из сферы его действия защитников, имеющих ордер от председателя окружного суда. Иными словами, вторым циркуляром вычеркнута незакономерная часть первого.

Словом, юридическая правота была, скорее всего, на стороне интерпеллянтов. Выступая после Министра Юстиции, докладчик Люц сказал: «я полагаю, что ответа все-таки на нарушение ст. 569 нам не дано».

Теория хозяйского произвола

Настаивая на закономерности циркуляра, Щегловитов не стал прибегать к тезису о первенстве целесообразности над законностью. Тем не менее Министр начал говорить прежде всего не с юридической точки зрения, а с «обывательской». По мнению Министра, администрация тюрьмы наравне с любым хозяином дома имеет право распоряжаться в своих владениях и не допускать тех посетителей, которые нарушают порядок. «Почему, когда защитнику угодно пожаловать в тюрьму, тюремное начальство должно быть устранено, а защитник временно, на время своего посещения, должен делаться хозяином тюрьмы?».

«Обывательский» довод Щегловитова вызвал возмущение и оппозиции, и центра.

Маклаков сравнил речь Щегловитова с выступлением Председателя Совета Министров во II Г. Думе. Если Столыпин обосновывал необходимость иногда отступать от закона ради блага государства, то Министр Юстиции пошел далее и отказался различать закон и беззаконие, выставив «теорию хозяйского произвола». Ныне «прошло время закона и наступило время неограниченного хозяйничанья по праву хозяина».

Выступление Маклакова, названное кем-то из его сочленов по Думе «защитой защиты и прокурорской речью против генерал-прокурора», было награждено 5-минутной овацией центра.

Другие ораторы не делали таких глубокомысленных выводов и просто требовали ставить закон превыше всего.

Соколов 2, например, находил правильным вместо устранения изобличенного защитника из тюрьмы заменить его властью председателя окружного суда. «…будет поздно», – заметили справа.

Призывая соблюдать закон независимо от очевидности преступления, оратор привел такой пример. «Представьте себе, что завтра вы здесь не досчитаетесь 10 чел., и вам скажут, что они посажены в тюрьму». Незаконность была бы в том, что во время сессии неприкосновенность депутатов может быть нарушена только с согласия Думы. «Вы сделаете запрос Министру Юстиции, а вам на это Министр Юстиции скажет, что среди вас есть такие архаровцы, что их прямо в острог тащи, о чем же тут еще и Думу спрашивать, а вы (обращаясь вправо) будете хохотать, ликовать, будете с восторгом слушать. … Поздравляю, гг., с такого рода отношением к закону».

Оратор закончил свою речь намеком, что, мол, пора бы Министру Юстиции прочитать в Основных законах, что Российская Империя управляется на точном основании закона.

К оппозиции примкнул и центр. «…г. Министр Юстиции развил целую доктрину, целую теорию, я бы сказал, незакономерности, – говорил Гучков. – Он объяснял необходимость издания циркуляра целым рядом соображений, которые он называет обывательскими, он старался с точки зрения целесообразности, практичности, необходимости доказать, что он в данном случае был вынужден нарушить закон».

Подвывали и левые ослы: «Мы думаем, что закон законом, министерская квартира министерской квартирой, а тюрьма тюрьмой. В тюрьме действует закон, а из министерской квартиры можно удалять и посредством физического воздействия».

Напротив, правые, находя циркуляр закономерным, заявили, что будь он и незакономерен, не усмотрели бы в нем «ничего предосудительного» ввиду опасного положения в тюрьмах. Иными словами, правые провозгласили то самое первенство целесообразности, о котором не стал говорить Министр Юстиции.

Положение в тюрьмах

Обосновывая необходимость запрещать иным защитникам доступ в тюрьмы, Щегловитов указывал на злоупотребления правом свиданий с подзащитными наедине. По словам Министра, это «хроническое явление» наблюдается с 1906 г. Защитники приносят не только письма с воли, но и левые газеты, «чтобы подсудимые не отставали от событий общественной жизни», – острил Министр.