Жестокие принципы

– Ничего страшного. Спасибо, что сказал, Гриша. Постараюсь исправить ситуацию.

Иного ответить не могу, не желая грузить постороннего человека незначительными проблемами. Пока я ничего не получала, а Петровна сказала, что расчёт обычно раз в две недели, я же отработала полторы. Проверяю Тасю, которая разделась и уже включила телевизор, чтобы посмотреть мультики. После сада она стандартно вымотана и спокойна, поэтому ложится рано и спит до самого утра не просыпаясь. Возвращаюсь, чтобы подготовиться к завтраку Островского, который заходит на кухню в семь тридцать, не разделяя дни недели на будни и выходные, когда звонит служебный телефон и Аронов приказывает явиться к нему в кабинет с двумя чашками чёрного кофе. Просьба сразу даёт понять, что компанию ему составляет Островский, которого мне удавалось избегать несколько дней.

Сварив кофе, выставляю на поднос кружки и иду к хозяину, приготовившись, что буду вновь дрожать под гнётом синих ледников.

– Входите. – Альберт Витальевич встречает улыбкой, которая меркнет в сравнении с придирчивым взглядом Островского.

– Ваш кофе, – выставляю кружку перед хозяином дома, на секунду замираю, ожидая приказа от Парето. Кивает в сторону журнального столика рядом.

– Это вам. – Аронов протягивает конверт. – Расчёт раз в две недели, но я подумал… лучше сейчас.

– Огромное спасибо, – прижимаю конверт к груди, словно это самое ценное для меня. Хотя так и есть, и теперь имеется возможность купить что-то дочери.

– Лучше, конечно, чтобы вы обзавелись картой.

– Была. Но украдена вместе с кошельком. Заказала перевыпуск и надеюсь, что через пару недель будет готова. – Аронов кивает, видимо, ждёт, когда я покину кабинет, но продолжаю: – Альберт Витальевич, можно я завтра поеду в город? Я быстро, только кое-что куплю Тасе. Гриша сказал, в саду просили приодеть её, она отличается от других детей. Правда, я не знаю, какой транспорт ходит отсюда и как добраться… но спрошу у Ларисы Петровны.

Аронов бросает взгляд на Парето, а затем переводит на меня. Молчит, будто последнее слово за Островским.

– Константин Сергеевич вас отвезёт. Но учтите, его терпение не бесконечно, поэтому постарайтесь всё сделать быстро.

А меня словно из ледяного душа окатили, заставив дрожать, потому как несколько часов рядом с Островским смерти подобны, а сброситься с моста куда лучший вариант в общей перспективе.

– Может, я сама? – перехожу на писк, возражая.

– Тебя не устраивает моё общество? – Парето поднимается, чтобы остановиться напротив, напрягая удушающей силой, которой я не способна сопротивляться.

– Не хочу вас утруждать своими проблемами. – Ответ находится сразу, но его, кажется, он не устраивает. – Вы очень занятой человек, а поездка займёт полдня, которые вы можете потратить на нечто более важное.

– Будь готова к девяти.

– Но…

– Не обсуждается, – цедит сквозь зубы, сверкая гневным взглядом.

– Буду готова, – быстро соглашаюсь, забираю поднос и оставляю мужчин.

Рассказываю Тасе, что завтра отправимся в город, купим ей вещи и игрушку, а ещё любимый йогурт, сладкие шарики и печенье с клюквой. Носится, придумывая, какой ещё запрос озвучить, и наконец засыпает.

Но мне не спится, поэтому я выхожу на улицу и направляюсь к качелям. Удобно устроившись, укутываюсь в старенькую куртку и наблюдаю, как падает снег, накрывая землю белым одеялом. Спокойно, умиротворённо и тихо. Глубоко втянув морозный воздух, задерживаю дыхание на секунду, а затем выпускаю облако пара в пустоту.

Слышу за спиной шаги, которые сопровождаются хрустом снега, и не оборачиваясь понимаю, что они принадлежат Островскому. Из тысяч лиц и звуков я непременно узнаю его даже с закрытыми глазами и в состоянии полной глухоты, потому что его появление сопровождается мурашками по коже и истерикой каждой клеточки тела. Это не страх в классическом его понимании, когда сила и преимущество над тобой человека заставляют пригнуться и уступить, а нечто иное – завораживающее, встряхивающее каждый раз и даже, как бы парадоксально это ни звучало, вызывающее восхищение.

За то время, что нахожусь здесь, заметила, как все до единого охранники опускают голову перед Островским, не решаясь открыто смотреть в глаза, и сам Аронов, находясь в роли хозяина и работодателя, всегда отступает перед решениями начальника службы безопасности. Но их отношения скрывают нечто иное – тонкое и не известное никому, понятное лишь двоим, связанным неким событием из прошлого. Я бы сказала, что Аронов подобен провинившемуся, который не понимает, как искупить вину.

Константин Сергеевич проходит мимо меня не повернувшись и исчезает в соседнем коттедже, где сразу включается свет, а сквозь незашторенное окно чётко виден силуэт мужчины, стягивающего с плеч пальто, а следом пиджак. Не могу оторваться от представления, наблюдая за движениями Островского, но он, словно почувствовав мой интерес, подходит к окну и, опершись на подоконник, застывает в одной позе. Это не прямой взгляд на расстоянии метра без ощутимой преграды, но и он будоражит меня не меньше, заставляя вздрогнуть и быстрым шагом пойти к дому. И лишь когда дверь за моей спиной закрывается, с облегчением выдыхаю. Он живёт рядом, в нескольких шагах, но раньше я не видела его. Или же просто не обращала внимания? Не имеет значения, сколько метров между нами, я чувствую его ледяное дыхание даже сквозь толщину стен.

***

– Мам, а ты купишь мне куклу?

– Куплю.

– А пластилин, много цветов?

– Куплю.

– А машину?

– Зачем машина?

– Мам, ну ты чего? Для куклы!

И точно, как я не могу понять, что для куклы необходимо много дополнительных элементов. Улыбаюсь, радуясь вместе с Тасей, которая бесперебойно болтает, предвкушая поездку в город. Если в садике множество игр и развлечений, то здесь ей совсем нечем заняться.

Островский ждёт в машине, откинувшись на сиденье и постукивая по рулю. Открываю дверь и замечаю детское кресло, по-видимому новое, недавно купленное. Неужели для меня так расстарался, что удивительно и совершенно не укладывается в голове. Пристёгиваю Тасю, которая болтает ногами и осматривается в машине. Обхожу автомобиль с другой стороны, чтобы сесть рядом с дочкой, но, открыв дверь, слышу властное:

– На переднее.

Вот же чёрт! Мысленно издаю протяжный стон, не желая находиться слишком близко к Парето, но приходится подчиниться и выполнить требование. Около получаса в тишине и напряжении, только Тася спит в детском кресле.

– Можете оставить нас в торговом центре и заняться своими делами. Мы недолго. Я только возьму Тасе всё необходимое, и можно обратно.

– А себе?

– Я обойдусь, главное – она.

Возможно, Островский не понимает, что есть моменты, когда нужно выбрать: потратить деньги на сладкое или лекарства для бабули; купить игрушку или ботинки на зиму; накормить ребёнка или позволить себе лишнюю вещь. Некоторым людям вообще не приходится выбирать, но я им не завидую, вероятно, они даже не подозревают, а могут ли пожертвовать чем-то незначительным, лишив себя привычного комфорта ради действительно важного.

– Купи что-нибудь себе. Обязательно, – не унимается, а мне непонятно его желание навязать покупку. Мне кажется, он всегда смотрит сквозь меня, как на пустое место, не заслуживающее его концентрации. – Куртка тонкая, совсем не зимняя, – кивает на старый пуховичок, – обувь убогая, про джинсы могу сказать то же самое.

В любой другой ситуации я бы приняла это как оскорбление, но не сейчас и не от него. Смирилась с положением вещей и невозможностью приобретения нового каждый сезон, донашивая одежду, приобретённую ранее.

– Я подумаю.

– В конверте было достаточно. Или нет?

– Достаточно, – подтверждаю и вспоминаю, как вчера радовалась, пересчитывая деньги. – Но я не могу себе позволить тратить всё и сразу, не думая наперёд. У меня есть проблемы: я должна вам за телефон, Альберту Витальевичу за сад и соседке за похороны бабули.

– Какой соседке? – напрягается, понижая голос.

– Вале. В тот момент, когда умерла бабушка, накопленной мною суммы не хватало, а Рома отказался помочь. Пришлось обратиться к ней.

– А бабушка чья была?

– Мужа.

– То есть родственник его, но досматривала ты и хоронила тоже ты?

– Именно так. Он даже на похороны не пришёл… Единственный родной человек, а он так… – Отчего именно сейчас становится особенно больно от мысли, что мы для Ромы давно перестали быть близкими. – А мне пришлось всё устраивать, договариваться, платить…

– Смотрю я на тебя, Лена, смотрю и всё больше понимаю, что ты диван.

– Кто?! – забываюсь, ошеломлённая сравнением, и непонимающе пялюсь на Островского.

– Если ты будешь постоянно себе отказывать в желаемом ради других, то станешь диваном: удобным и мягким диваном. Ты хочешь быть диваном? Если нет, тогда учись быть немного эгоистом и начни любить себя.

– Как вы?

– Как я не надо. Не лучший пример эгоистичности и худший любви к себе.

– Заметно.

– Каким образом?

– Возникает ощущение, что вы всё разом потеряли, а когда вам это самое всё вернули, эйфории вы не испытали.

– Потери, Лена, бывают не только вещественные. Есть худшие – духовные. Когда теряются чистые помыслы, искренние желания и хорошее поведение, и людям, потерявшим всё это, всегда дерьмово. Такие потери практически невосполнимы, незаменяемы новой порцией хороших людей, которые пришли в твою жизнь, потому что, разочаровавшись, ты всегда и во всём ищешь худшее и, как правило, находишь его.

– И во мне вы это нашли?

– Пока нет. – Въезжаем на подземную парковку, где полумрак скрывает лицо Островского, выделяя глаза. – Но, как я уже сказал, если постараться, отыскать можно в любом.

– А можно просто не искать и жить счастливо.

– Вариант «жить», как видишь, я использую, а вот «жить счастливо» мне уже никогда не грозит.

– Всегда есть шанс всё исправить, если, конечно, вам не всё равно.

Парето глушит машину, и мы остаёмся практически в темноте. Он припарковался в углу, куда с трудом достаёт освещение.

– Сдаётся мне, мнение, которое сложилось у меня о тебе изначально, нуждается в корректировке. Ты не так глупа, – усмехается, но улыбка больше смахивает на оскал, который не сулит мне ничего хорошего.

– Мнение, что все блондинки глупы, ошибочно по своей природе. Тот факт, что я мало говорю, не означает, что я лишена ума. Просто умею вовремя заткнуться.

– Не умеешь. Умела бы, и весь путь в город мы провели молча. А всего-то и стоило ответить согласием на предложение обновить свой гардероб.

Островский открывает дверь и первым выходит из машины. Следую его примеру, чтобы разбудить Тасю, которая сладко сопит в кресле.

– Тасенька, просыпайся, – трясу её за плечо, но она не сразу реагирует.

– Приехали? – трёт глаза, осматриваясь. – Мам, уже ночь?

– Нет. Мы на парковке, а тут темно. Пойдём.

Тащу сонную дочку за руку к лифту, а когда выходим на первом этаже, сон испаряется, и детские глазёнки бегают по витринам магазинов.

– Там игрушки! – тычет пальчиком в пёструю витрину, где выставлены наборы с куклами.

– Я вижу. Сначала одежда, затем всё остальное.

В магазине детских вещей проводим много времени, выбирая платья, куртку и новые сапожки. Парето нарезает круги у входа, но к нам не приближается, а затем и вовсе исчезает из поля зрения, оставив нас вдвоём. Поднимаемся на два этажа выше, где множество детских магазинов, и ныряем в один из них, рассматривая ассортимент. У Таси глаза разбегаются, и она несколько раз меняет запрос. Разноцветный пластилин, раскраски, карандаши и фломастеры, а ещё пупс. Понимаю, что она хочет набор с несколькими куклами, который стоит невероятно много, аккуратно отказываю, понимая, что мне ещё необходимо скопить сумму для возврата долга. Покидаем магазин, и только в этот момент осознаю, что огромный торговый центр впечатляет масштабами, и где искать Островского, я не представляю, а его номера у меня нет. Кручусь, осматриваясь и вылавливая из толпы лица, которые не похожи на того, кто мне нужен.

– Всё? – Константин Сергеевич возникает словно из ниоткуда, а я отшатываюсь в сторону от неожиданности.

– Вы ушли, а я не могу позвонить. Нет номера. Как вы нас нашли?

– Это просто. Ты значительно выделяешься на фоне хорошо одетых людей, – бросается словами и, огибая меня, уверенно идёт к лифту.

В его словах нет ни капли лжи, потому как рядом с вылизанным до противного лоска Островским я смотрюсь как старая, потёртая игрушка, пролежавшая на чердаке двадцать лет. Вхожу следом в лифт и собираюсь нажать на кнопку, когда он отталкивает мою ладонь и жмёт на нужную ему цифру. На этом этаже брендовые магазины одежды.

– Зачем мы здесь?

– Час назад ты убеждала меня, что умеешь вовремя заткнуться. Сделай одолжение, примени свою способность.

Островский придирчиво рассматривает вывески, а затем вталкивает меня в один из бутиков.

– Нужна одежда для неё, – указывает на меня пальцем подбежавшему консультанту.

– Что конкретно?

– А что есть?

Девушка срывается с места, быстро снимая с вешалок варианты, и идёт к нам, приглашая в кабинку. Парето стаскивает с меня куртку, забирает сумку и кивает в сторону примерочной. Гора вещей пестрит ценниками со множеством нулей. Такие я себе позволить не могу, даже если потрачу все деньги, что вчера отдал Аронов, но, кажется, как бы я ни старалась, Островскому плевать на мои аргументы.

Примеряю половину, понимая, что остальное мне никогда не пригодится, потому как работа на кухне не требует ношения делового костюма или же вечернего платья. Откладываю брюки, прямые джинсы и пару тёплых кофточек.

– Это, – показываю продавцу и ловлю реакцию Островского, который, развалившись на диване, пьёт кофе, а Тася жуёт шоколадку.

– Там было три вечерних платья.

– И ни одно из них мне никогда не понадобится. Я не приемлю бессмысленной траты денег.

– Иди и примерь. Это не обсуждается, – рычит, не позволяя возразить.

Возвращаюсь в примерочную, натягиваю тёмно-зелёное платье, настолько облегающее, что каждый шаг даётся с трудом.

– Тася, тебе нравится? – спрашивает у дочери, как только я появляюсь перед ними.

– Нет, Костя.

– Другое, – показывает, что они ждут следующий вариант.

Красное мне нравится больше, да и к моим светлым волосам и серым глазам оно идеально подходит, но я совершенно не представляю, куда бы могла отправиться в таком наряде. Издаю смешок, представляя, как утром встречаю Парето на кухне в подобном виде. При моём появлении дочка и Островский обмениваются взглядами и выдают почти синхронное:

– Нет.

Третье и, слава богу, последнее – чёрное, с косым вырезом и интересной драпировкой в виде нескольких складок на талии. Сдержанное, но в то же время сексуальное и подчёркивающее мою фигуру.

– Это, – произносит Костя, как только я появляюсь из примерочной. – Запакуйте нам всё.

Открываю рот, но тут же его закрываю, понимая, что бронепоезд по имени Константин Сергеевич остановить мне не под силу. Он всё решил, мои поправки не принимаются. Он не просит меня оплатить покупки, лишь забирает пакеты из рук консультанта и идёт на выход. Заводит в следующий магазин и требует выбрать ботинки и заодно туфли-лодочки на высоком каблуке, уточняя, что они должны сочетаться с купленным платьем. Не сопротивляюсь, выполняя приказы и надевая то, на что Парето указывает пальцем, смирившись с отсутствием права голоса.

Несколько часов, проведённых за примеркой, вымотали меня и дочку, которая засыпает сразу, как только пристёгиваю её в кресле. Выезжаем с парковки, и Островский едет уже знакомым маршрутом за город.

– Довольна покупками?

– Нет. Я не планировала столько покупать, более того, не планировала, что поездка в торговый центр загонит меня в ещё бо́льшие долги.

– Считай то, что я тебе купил, благодарностью за услугу.

– Вряд ли я способна вам помочь хоть в чём-то – мы живём на разных уровнях. Скорее я обращусь к вам за помощью, чем вы меня о ней попросите.

– Правда обратишься? – Наша беседа его забавляет, и мужчина не позволяет поставить точку, продолжая задавать вопросы.

– Никогда! – выплёвываю в сердцах.

– В жизни всё случается, Лена. Даже то, что мы опрометчиво называем словом «никогда».

Замолкаю после слов Островского, равнодушно рассматривая картинку за окном. Тася дремлет, причмокивая губами, и крутится в кресле, дёргая ремень. Ворота открываются, пропуская автомобиль на территорию, а в голове крутится вопрос, который нестерпимо хочется задать Парето.

– Вы утверждаете, что всё случается в жизни, – разрываю тишину словами, а Островский медленно поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. – Означает ли это, что вы противоречили сами себе, когда сказали, что «жить счастливо» вам никогда не грозит?

– В подобного рода вещи верят оптимисты, гадалки и женщины, я же имею цель, и случайности на пути к ней – помеха, от которой избавлюсь не задумываясь. И не важно, что под этим подразумевается – проблема или человек.

– А от ребёнка тоже бы избавились? – неосознанно смотрю на Тасю, которая, открыв глаза, вслушивается в разговор.

– Ты умеешь прикидываться дурой?

– Нет.

– Жаль. – Островский толкает дверь, но задерживается, чтобы бросить через плечо: – Эта способность тебе сейчас очень пригодилась бы.

Забираю пакеты, оставив тот, в котором находится вечернее платье и туфли. Мне всё больше кажется, что покупка этих вещей – насмешка со стороны Островского, неприятная и болезненная, а беседа в машине подтверждает мои выводы. Пока мне непонятен смысл сегодняшней поездки, общения и приобретений, но уверена: если стану помехой на пути Парето, он не задумываясь от меня избавится.

Глава 8

Наступает следующая неделя, которая даётся намного легче с повседневными обязанностями, завтраками для Островского и кофе для хозяина по вечерам.

Аронов ведёт довольно закрытый образ жизни и после насыщенного дня в городе предпочитает оставаться в кабинете один или же в компании Парето. Я ещё ни разу не была на остальных этажах, сосредоточившись на кухне и коттедже. Теперь становится понятно, что Островский – наш сосед, каждое утро он первый, кого я вижу, а каждый вечер последний, кто попадается мне навстречу.

– Петровна, а Константин Сергеевич всегда жил в коттедже?

– Нет, переехал неделю назад. До этого размещался на втором этаже в небольшой спальне, но, видимо, ему захотелось уединения, поэтому перебрался подальше от дома.

Или поближе ко мне? Мысль, которая меня неожиданно посещает, сама по себе абсурдна и невозможна, но переезд Парето совпал с моим заселением в коттедж. Возможно ли, что я причастна к переменам в его образе жизни?

– А своего жилья у него нет?

– Есть, конечно. В городе. Иногда он остаётся там, но чаще приезжает вместе с Альбертом Витальевичем сюда для обсуждения дел. У меня иногда складывается впечатление, что он никогда не спит… – бурчит Петровна, разделывая мясо и нарезая овощи.

– Почему?

– Пройди по коридорам дома в любое время ночи – и ты обязательно встретишь его – бодрого и свежего. Словно ему отдых вообще не требуется, а подпитывается он неизвестной энергией. Да и сердечный приступ можно заработать, когда вот такое лицо выскакивает неожиданно из темноты, – проводит пальцем по правой щеке, имитируя шрам Парето. – Страшный до жути, – передёргивает плечами и вздрагивает.

– А мне не страшно. Я почему-то всегда, словно заворожённая, сосредотачиваюсь на его глазах. Невероятный цвет…

– Лена, я снова слышу в твоём голосе восхищение, – недовольно цокает она и качает головой. – Знаешь, ты единственный человек на моей памяти, который не применяет к описанию Островского слова «ужасный», «страшный», «чудовище». Как правило, люди не смотрят ему в глаза, потому что их взгляд прикован к шраму, который вызывает отвращение.

– И у вас?

– И у меня. Но с годами меньше. Наверное, я просто привыкла.

– Он всё же чудовище – согласна, но чудовищность эта проявляется в его действиях, циничности ко всему живому и неприемлемости любого другого мнения, кроме его собственного. А вот Тася, как ни странно, с первого дня прониклась к нему симпатией, и Константин Сергеевич даже разрешил ей называть его Костя. – Мне часто вспоминается его реакция на благодарность ребёнка, словно то, что было адресовано мужчине, непривычно и особенно.

– Да ладно?! – Не сдержавшись, Петровна даже присвистывает. – Может, твоя дочь придумала?

– Нет. Разрешение было дано в присутствии свидетелей, которыми являлись я и Альберт Витальевич. Всё официально и запротоколировано. Если услышите, как она называет Парето Костей, не ругайте – он сам позволил.

Ещё несколько часов Петровна удивляется рассказанному и не перестаёт повторять, что подобное Островскому не свойственно в принципе, а наслушавшись ужасающей информации о нём, я прихожу к выводу, что день, который мы втроём провели в торговом центре, был особенным во всех смыслах. Находясь в одной машине с Парето, я не испытывала животного страха, который сопровождает меня на территории дома. Наоборот, все его высказывания, пусть и неприятные, были адресованы мне с какой-то целью. Вот только говорить так, чтобы в каждом слове не слышался приказ, он не умеет, но и просто общаться способен.

Петровну вызывает Аронов, и она отсутствует около получаса. Претензий ко мне быть не может, потому что выполняю всё, что приказывают, не перебирая работу. Лишь по выходным Тася шумит во дворе, когда катает снежки и лепит снеговика. Но коттедж далеко от дома, да и Гриша в этот раз участвовал в забавах наравне с ребёнком, развлекая дочку.

Лариса Петровна врывается на кухню и сразу хватается за блокнот, что-то записывая.

– Что-то случилось? – осторожно начинаю издалека.

– А? Ничего. В субботу большой приём в честь открытия какого-то там фонда, который помогает кому-то чем-то, – равнодушно машет рукой, – я не запоминаю такие нюансы.

– Сколько гостей?

– Много. Около семидесяти.

– Ох…

– Так, выдохни, – сдавливает мои плечи, успокаивая. – Это не полноценный банкет, а фуршет. Соответственно, гости передвигаются, общаются и едят стоя. Наша задача – лёгкие закуски, которые я беру на себя, и десерт.

– А что готовить? – перебираю различные варианты сладостей в мини-формате. – Творожные шарики подойдут, а ещё мини-эклеры, тарталетки с разными начинками, профитроли, мармелад в горьком шоколаде, бисквитное канапе с малиной, желе из манго, мусс из варёной сгущёнки с китайской грушей, мини-тосты с ежевикой, медовые птифуры, несколько видов трайфлов…

– Леночка, остановись! – хохочет Лариса Петровна. – У них точно что-нибудь слипнется от такого количества сладкого.

– Главное, чтобы хватило. А то как после прошлого ужина, Виктория хотела с утра что-нибудь сладкое, а в итоге пришлось сражаться с Островским за панна-котту.

– Всё успеем, и всего хватит. Пошли делать ревизию.

Практически до вечера формируем меню и записываем недостающие составляющие, чтобы в пятницу сделать заказ, но Петровна настаивает, что некоторые продукты она должна посмотреть и выбрать сама. Поэтому, проснувшись, бегу на кухню, чтобы отправиться в город с водителем в компании управляющей.

Дорога из посёлка одна, и когда мы проезжаем мимо сада, обращаю внимание на машину охраны, за рулём которой Гриша. Знаю, что именно ему поручено доставлять Тасю в сад, но не подозревала, что он остаётся у ворот учреждения весь день, ожидая дочку. Он ведь в курсе режима, и совсем необязательно находиться здесь, и всё же автомобиль припаркован вплотную к забору, а крыша припорошена снежком. Возвращаясь через несколько часов, целенаправленно выискиваю взглядом чёрный джип, который стоит на том же месте. Делаю для себя отметку обязательно спросить у охранника, по какой причине остаётся возле сада.

Когда Гриша приезжает с Тасей, отвожу его в сторону под видом просьбы о помощи и сразу задаю вопрос:

– Гриш, а ты почему стоишь около сада весь день? Я была уверена, что, высадив утром Тасю, ты едешь в город к Аронову.

– Лен, у меня есть приказ Островского находиться там весь день. Он непосредственный начальник, и от того, насколько хорошо я исполняю приказы, зависит мой заработок. Мне сказали – сделал. А зачем и почему нужно именно так, не моя забота.

И вроде Гриша даёт ответ уверенно, чеканя каждое слово, всё же закрадываются сомнения в его откровенности.

– Хочешь знать больше – спроси у Парето.

– Смешно, Гриш, – недовольно прыскаю, прекрасно понимая, что эффективнее долбиться головой о стену – есть шанс её пробить, – Островский же непробиваем.

Веду Тасю в коттедж, чтобы переодеть и заинтересовать игрушками, которые мы купили в прошлые выходные. Заметила, что дочка стала спокойнее, не просыпаясь по ночам и не капризничая. Проживание в этом доме нам обеим пошло на пользу, позволив почувствовать безопасность и защиту, но придёт время, когда мы с Тасей пойдём дальше, оставив позади этот период жизни.