Короткие рассказы

Дмитрий Алябьев

Короткие рассказы

Глава первая: Побочный эффект

Прекрасный принц

Хилая старушечка госпожа Алекс бедно жила со своей избалованной болонкой в однокомнатной квартирке на Планерной. Считала копейки до пенсии, донашивала последнюю одежду, подозревала в дурных намерениях племянников, которым должна была отойти квартирка после ее смерти.

И представьте, вдруг однажды утром из почтового ящика вместе с ворохом жалких рекламных листков ей в руки вываливается толстый конверт, украшенный иностранными золотыми гербами, с настоящими печатями из сургуча, которыми теперь даже бандероли на запечатывают. Поглядела госпожа Алекс изумленно на печати, а на них выдавлен вздыбленный единорог, крест и королевская корона. Забыла, что собиралась в магазин, купить пятьдесят грамм докторской колбаски для болонки. Пошаркала стоптанными ботами к себе обратно на третий этаж.

Заперлась, разделась, понесла тяжелый золоченый конверт в комнату. И все с ахами, изумленными вздохами, рассуждениями, что, наверное, ошиблись адресом. А адрес-то тот самый, и фамилия ее, только вот откуда письмо, неразборчиво написано латиницей, но не по-немецки, это точно. Открыла конверт, развернула гербовый лист с водяными знаками – письмо по-русски. Стала читать над столом, сильно дрожа от волнения.

Боже мой! Оказывается, какой-то иностранный принц из Кронбурга, о котором она даже никогда не слыхала, увидел ее однажды в киноленте и влюбился без памяти! Хотел жену и детей сразу бросить и ехать к ней, но не позволили. А теперь он король и свободный шестидесятитрехлетний вдовец в полном расцвете сил и мчится к ней на дипломатическом самолете со всей своей свитой и половиной королевского двора, чтобы пасть к ее ногам, просить руки, увезти в увитый плющем родовой замок, вокруг которого огромный розарий, трехсотлетний парк и все прочее.

Тут видит госпожа Алекс, на полу лежит большая цветная фотография ее жениха, наверное из конверта выпала. Могучий, довольно свежий чернобородый король в военном мундире стоит на фоне знамен, горностаевая мантия спадает с золотого эполета, через грудь наискось – красная орденская лента вся в бриллиантовых звездах, а на густых волосах с легкой проседью – божишко ты мой! – золотая королевская корона! В руках он бережно держит портрет госпожи Алекс, уже в возрасте, и так, будто это и есть самое у него драгоценное. Да-да-да, вспоминает старушечка, верно, верно, снималась она когда-то в молодости в кино у одного распутного режиссера.

И вдруг – звонок в дверь. Госпожа Алекс всегда подскакивала от своего резкого звонка. Села на стул, потому что ноги отказали после всей этой неожиданной кутерьмы. Позвонили второй раз. Пошаркала открывать, а сама думает, старая дура: "Лишь бы не пенсию принесли. Лишь бы еще какая-нибудь весточка от него".

И точно! На темной заплеванной лестничной площадке стоят мужчины в черных фраках и белых жабо. Холодно в подъезде, но пальто где-то сняли, чтобы предстать перед ней в самом официальном виде. И у всех ордена, кресты, медали, но поплоше, чем у ее кавалера.

Самый представительный выступил животом вперед, представился герцогом:

– Мы к вам с важнейшим государственным поручением. Позвольте, сударыня, войти.

Госпожа Алекс помчалась в комнату со всех ног, чтобы корки и блюдца убрать со стола. Злая болонка проснулась, растявкалась, но те даже не взглянули на нее, а прошествовали толпой по тесному коридору. В комнате выстроились в две шеренги по ранжиру: в центре специальный полномочный посол-герцог, он же канцлер, по бокам – генеральный консул и вице-консул. Три камергера королевского двора, не в мундирах, но при регалиях, один с седыми бакенбардами. За ними сопровождающие лица.

Старушонка даже перепугалась, забилась за этажерку с пыльными безделушками.

Канцлер раскрыл адрес алого бархата со свисающей печатью:

– Мы присланы его величеством самодержавным королем Кронбурга, Верхней и Нижней Бомбардии, герцогом Голдштатским, престолохранителем Франции и прочих подвластных королевств и герцогств, дабы уведомить вас, что его величество прибудет сегодня вечером, дабы просить вашей драгоценной руки и в случае вашего милостивого согласия короновать вас на…

Тут госпожа Алекс грохнулась в обморок от счастья, так как давление у нее после семидесяти пошаливало.

Какая тут началась паника!

– Как можно быть таким бесцеремонным! – кричали перепуганные камергеры на канцлера – Нам придется отвечать!

Тот, отшвырнув свои ордена вместе с лентой, дрожа от страха и обливаясь потом, тянул госпожу Алекс под мышки к постели.

– Немедленно поднимите ей ноги! – кричал присутствующий в посольстве лейб-медик.

Консул перехватил за туловище, какой-то фельдмаршал поддержал за ноги. Госпожу Алекс водрузили на кровать с панцирной сеткой, подняли ноги в нитяных чулках, подсунули подушку.

– В этой стране имеются квалифицированные врачи?! Соберите консилиум академиков! – вопили всполошенные камергеры – Вы понимаете, что с нами будет, если она скончается?!

– Скорее сделайте что-нибудь!

– Откройте окно! Воздуха!

Фельдмаршал махал над лицом госпожи Алекс надушенным платком. Лейб-медик готовился к уколу.

– Нашатырю!

Госпожа Алекс вздрогнула и поднесла костлявую руку к носу. Над ней склонились взволнованные государственные лица. Приоткрытый глаз старушки наполнилнился мутной слезой, и вялая капля поползла по виску. Она робко улыбнулась

– Скорее все выйдите! Здесь душно! – шепотом засуетился полномочный посол и канцлер.

– Как вы себя чувствуете, мадам? – обратился к ней лейб-медик.

Но она не слышала, шевеля скелетными пальцами в такт проносившемуся у нее в голове вихрю великолепных, счастливейших мыслей.

– Я знала… Я всю жизнь знала…

Все внимательно вслушивались в ее слабую речь.

– Я с самого детства была уверена, что все именно так и произойдет, – проскрипела старая кошелка.

Расставание

(после Франсуазы Саган)

Вечером того же дня она позвонила ему:

– Как ты живешь без меня, любимый?

– Улаживаю свои парижские дела.

– ?

– Ты, наверное, догадывалась, что до тебя я жил с одной… женщиной. Она собиралась выйти за меня замуж и прожить со мной всю жизнь, но сегодня я сказал, что люблю другую, а с ней мы расстаемся. Она попыталась меня удержать, потому что любит меня. Тогда я повалил ее на пол и каблуками растоптал ей лицо, потом схватил за шиворот и выкинул вон с лестницы.

–Боже! Что ты говоришь?!

– Я шучу, дорогая. На самом деле все было гораздо прозаичней и еще более жестоко, потому что, я тебе не сказал, она глупая и совершенно беспомощная. Но теперь мои дела почти улажены и я практически свободен.

– Любимый, приезжай скорей. Каждый день разлуки для меня – настоящее несчастье.

Кот

Роскошная молодая женщина в мягком халате с меховой оторочкой полулежала на резном диванчике в каминном зале собственного особняка. Она пила кофе сервированный на маленьком антикварном столике и смотрела на огонь. Каминный экран был отодвинут, ее лицо и обнаженные ноги чувствовали тепло открытого пламени.

В зале было два высоких решетчатых окна от пола до потолка, и поток теплого воздуха от кондиционера слегка шевелил невесомые шторы.

Было позднее утро. На улице в розовом солнечном свете падали редкие, очень легкие снежные хлопья. С трудом можно было разглядеть, что в саду еще горят низкие фонари. На одном, испорченном, нахлобучена высокая снежная шапка.

В зале, со стороны черной лестницы, тихо появился хозяин этого дома – огромный кот песочного цвета с темным носом и бровями. Ночью он бродил по особняку, вылезал на улицу через специальный лаз в боковой двери, обходил свой сад, возвращался, подходил к своей миске на кухне. А утром, прежде чем завалиться спать где-нибудь на кресле или коврике на теплом полу, он обязательно приходил ласкаться к женщине.

У кота был крутой нрав. С обитателями задней части здания: поваром, горничной, охраной, он, в общем-то ладил и иногда терся об их ноги. Правда, если кто-нибудь не замечал его присутствия, проносясь мимо, он вцеплялся когтями и кусал за лодыжку.

Но мужа хозяйки он ненавидел по-настоящему – за командные нотки в голосе и попытки наглой фамильярности. А может, тот был просто ему несимпатичен. Его он кусал жутко, до кости, так что прокушенные сухожилия приходилось лечить месяцами.

В приличном доме кота за такие дела давно бы удавили, но мужчина, кстати городской прокурор, был трусоват и даже в минуту бешенства не смел его прикончить. Причем, как ни странно, у всех прочих покусанных чад и домочадцев своенравный кот пользовался уважением и искренней любовью.

Он прошел в комнату и, сев перед огнем, стал умываться. Женщина с удовольствием смотрела на его мощное тело и плавные, сильные движения. Даже под густой шерстью угадывались крепкие мышцы и широкая грудь. Вылизывая подушечки передней лапы, он на короткое время выпустил непомерно длинные коричневые когти, и женщина, глядя на них, поежилась и внутренне присмирела.

Кот перестал вылизываться и прямо направился к ее диванчику. Остановился – куда бы прыгнуть, и послышалось его глухое, грубое урчанье. У женщины этот булькающий звук вызвал блаженную улыбку, и она слегка похлопала себя по бедру, приглашая прыгать к ней. Кот прыгнул на диван, потерся об ее живот и замурчал совсем громко, на весь зал, а она стала гладить его от головы до основания хвоста, удивляясь, какой он все же большой.

Кот терся мордой о ее руку, женщина ласкала его. Потом он отошел в ноги, уютно, и в то же время величественно, лег, повернувшись к ней хвостом, а головой к камину.

Тут в дверь вбежал муж: в распахнутом пальто, с портфелем, при галстуке. Его туфли застучали по мраморной плитке как копытца пони. Он наклонился над ее диванчиком

– Пока, дорогая, я побежал на службу – проговорил он ласково, но в спешке.

Женщина поцеловала его в губы и сказала:

– До вечера, милый.

Она старалась не потревожить кота, привалившегося к ее ногам.

– И Чуча с тобой лежит – сказал муж со скрытой неприязнью.

– Он не Чуча.

Ну, пока. Я помчался.

– Беги, мое сокровище.

И муж, стуча каблуками, выскочил в парадные двери, за которыми ждал его служебный "мерседес" с мигалкой.

Кот повернул морду с крепко зажмуренными глазами. Невозможно описать отразившиеся на его физиономии презрение и гадливость, которые он испытал в момент прощания супругов: усы топорщились, брови были сжаты так, что на лбу появились морщинки.

– Не ревнуй, Бонифаций – сказала она, приподнимаясь на локте и погружая руку в густую кошачью шерсть. Порывисто погладила его и почесала за ухом, зная, что эту бесцеремонность он простит неразумной женщине.

Печаль

Знаменитый в кругу друзей рыбак господин Хариус достиг больших высот в области своих увлечений. Рыбу ловил самозабвенно, даже можно сказать, с артистизмом. На тысячные спининги, катушки, плетенки и прочие дорогие снасти денег не жалел. Для зимней рыбалки сам мормышки изготавливал! Отливал их, обтачивал, шлифовал, полировал, навострял крючки. И уж если водилась рыба в реке или озере, обязательно брал с нее дань, так что в поездке без ухи или жареной щуки никогда его спутники не оставались. Виртуоз!

Заслуженным уважением в коллективе пользовался увлеченный и неутомимый мастер рыбной ловли, опытный и удачливый господин Хариус. Одно только его печалило – не было у него сына, продолжателя славного отцовского дела, которому он мог бы передать весь свой богатейший накопленный опыт и отлично отлаженное рыболовное оборудование: резиновую лодку, ледобур, бахилы, ящики, тубусы, коробочки, кофры с тройничками, карабинчиками, блеснами, вертлюжками и прочим бесценным наследством. Некому было завещать уникальные рецепты подкормок и ароматизаторов для наживки, некому показать уникальные уловистые места в любимых водоемах и обучить всем нюансам поплавочных проводок.

Жены, которых периодически с треском выгонял господин Хариус, будто сговорившись приносили ему девок: здоровых, толстомордых, плечистых, все как одна в папашу. Но не было сына, продолжателя отцовской линии, который довел бы дело рыбалки до недосягаемого совершенства и повсеместно прославил гордую фамилию Хариусов.

Все свои неприятности, всю незадавшуюся семейную жизнь и бестолковщину собственного существования несчастный господин Хариус связывал с одной своей трагической неудачей – не было у него достойного последователя, готового подхватить из слабеющих родительских рук заветный отцовский спининг.

Часто сидел одинокий господин Хариус в своем чуланчике, где было аккуратно сложено его рыболовное снаряжение. Машинально перебирал руками фидеры и попперы, твистеры и воблеры, обводил невидящим устремленным в себя взором развешенные по стенам штекерные и нахлыстовые удилища, подсачеки и жерлицы. Думал тягостную думу о том, что жизнь – тщета и сплошное разочарование. "О, почему одни девки?", горестно стенал невыносимо страдающий господин Хариус: "Кому все это достанется?" – и большая слеза сползала по его мясистой щетинистой щеке.

Решительная женщина

Элегантная госпожа Бобчинс была образцом деловой женщины: стройная, узкобедрая, решительная. У нее были серо-голубые льдистые глаза и прямые, выкрашенные в желтый цвет волосы. В разговоре остроумна, находчива и мила, но если хотела, то могла ответить твердо и даже грубо, поэтому окружающие обычно старались с ней ладить. Стиль одежды определялся ее должностью директора: никаких брюк, строгая юбка, пиджак-жакет, минимум косметики, папка вместо сумочки. Походка стремительна и упруга.

Она была на равных со многими представителями финансово-промышленных кругов, куда был заказан путь ее мужу-пьянице. И тем удивительней казалось, что она так страдала от его постоянных измен.

Очень многие мужчины, ухаживающие за ней на официальных раутах – банкиры, магнаты, чиновники, с которыми она вела дела своего предприятия, – приглашали сходить с ними вечером в ресторан. Но она знала им цену. Для нее они не могли сравниться с бывшим альпинистом и геологом, за которого она вышла замуж. Его борода затмевала всех модных кутюрье с их дорогим шармом.

Но как же он ее унижал! Это просто не лезло ни в какие ворота! Среди его любовниц были толстые базарные торговки и плечистые сучкорубы с карельских лесозаготовок, непотребные девки с силиконовыми задницами и оперные примадонны бальзаковского возраста – господин Бобчинс предпочитал пышные формы. Он занимался распутством с собаками и свиньями, с резиновыми куклами и даже иногда ловил алкоголиков в подворотнях, но никогда не могла его привлечь ни одна бизнес-леди. Подобное отвращение он питал разве что к мертвым старушкам не первой свежести. Впрочем, он жалел свою супругу и был по-своему к ней даже привязан.

"Но в чем же дело?" – мучилась вопросом несчастная госпожа Бобчинс. И вот однажды утром, когда муж ушел в свою убогую контору, она записала на автоответчик матерное послание всем, кто вздумает побеспокоить ее по поводу работы, и выкинула сотовый телефон в окно. Затем она отправилась в парикмахерскую возле Казанского вокзала и сделала там вульгарнейшую химическую завивку, мгновенно став похожей на тупую овцу.

Потом пошла на вещевой рынок и прямо там, в закутке у вьетнамцев, поменяла свой деловой костюм "от Дюпон" на цветастое ситцевое платьишко с рюшечками на груди. С обувью над ней подшутили торговцы и под видом последнего крика европейской моды вручили молодежные кроссовки, похожие на лапы монстра. В руки сунули пакет с ее старыми вещами и из издевательства дали посмотреться в зеркало.

Последний раз госпожа Бобчинс так неловко себя чувствовала, когда в ее кабинете по ее приказу двое охранников засовывали паяльник в зад одному недобросовестному должнику, полному седому мужчине. Но, как и тогда, она заставила себя улыбаться, и с удовольствием отметила, что в толпе кто-то похлопал ее по попке.

Дома она легла на тахту перед телевизором и упорно просмотрела мексиканский сериал, хотя ее просто распирало от гадливости и презрения к главным героям.

Настал вечер. Стемнело. Пришел с работы подвыпивший муж и завозился в прихожей.

Не спеша, с обворожительной улыбкой она вышла к нему.

– Котик мой, – сказала госпожа Бобчинс, когда ее супруг оправился от легкого обморока – Сокровище мое, я решила стать домохозяйкой и готова уехать с тобой хоть на край света или даже в твой заполярный Батагай, лишь бы ты был счастлив, ну и я, конечно, то же.

И через три дня они с двумя чемоданами вылетели в Якутск в самом радостном настроении.

Дружба

Подвыпивший господин Урия наблюдал в окошко флигеля, как у задней калитки сада остановился портшез с восемью носильщиками и небольшой охраной. Парчовая занавеска откинулась быстрым взмахом, и из маленькой кабинки в калитку воровато юркнул его друг и начальник господин Давид.

Стараясь побыстрее укрыться от любопытствующих взоров, господин Давид заспешил по узкой дорожке между персиковых деревьев в сторону флигеля, где его дожидался господин Урия. Полы его золотого халата развевались, мели пыль, мелькали туфли с загнутыми носками. Выражение лица у господина Давида было самое похабное, а блудливую улыбку не могла скрыть даже густая борода.

Он вбежал в маленькую комнатку, убранную коврами.

– Приветствую, ваше величество – несколько развязно поздоровался господин Урия, вставая навстречу с двумя полными чашами в руках.

– Для тебя я – дорогой друг. Наедине называй меня "дорогой друг" – взволнованно и чересчур доброжелательно запротестовал господин Давид.

– Но… шайтан… как-то неловко.

– Ничего-ничего, ведь мы же друзья и делимся друг с другом самым сокровенным.

Господин Давид был в сильном половом возбуждении и, блестя масляными глазками, оглядывал комнату.

– Не желаете ли чашу вина? Я тут без вас выпивал в одиночестве.

– Потом. Куда мне бежать? Где наша голубка?

– По коридору, вторая дверь налево – отворачиваясь сказал господин Урия.

После того как господин Давид умчался сексовать жену господина Урии, тот уселся на мягкий пуф возле низкого накрытого столика, залпом выпил полную до краев чашу красного вина, закусил соленым инжиром. Из витого серебряного сосуда налил себе еще и стал прислушиваться к приглушенным возгласам и стонам эротического происхождения, доносящимся из дальних комнат. По грустному опыту он знал, что любовные игры господина Давида длятся не менее часа.

Иногда слышался неприличный звук вроде пуканья или хлюпанья, иногда звонкий поцелуй или женский смех. Его молодой супруге явно начали нравиться такие визиты.

При этой мысли господин Урия накатил еще одну чашу, взглянул в окно на скучающих возле калитки носильщиков и откинулся головой на подушки.

Разбудило его ласковое потряхивание за плечо.

– Друг мой, дорогой мой друг, как она хороша! Как свежа, юна! Какое обольстительнейшее создание! – говорил с доверительной улыбкой сидящий рядом с ним господин Давид.

Шкодливая торопливость исчезла, он снова обрел царственную вальяжность и благодушие. Лишь борода была растрепана и замусолена.

– Налей-ка мне чашу.

Господин Урия быстро приподнялся и налил из кувшина своему начальнику.

– А когда вы мне все-таки свою царицу приведете? – нерешительно спросил он.

– Но, дружище, я ведь и так все для тебя делаю. Назначил недавно великим визирем.

– Я думал, мы друзья.

– Да на что тебе царица? она пожилая, грубая женщина.

– А я бы ее так отсношал… мстительно заметил господин Урия.

Господин Давид досадливо крякнул, допил вино и стал собираться.

– Может еще по черепушечке? – спросил господин Урия, указывая на пустые чаши.

– Не могу. В семь пленарное заседание кнессета. Тебе бы тоже следовало там быть – ответил господин Давид, величественно разглаживая бороду.

– Чалму не забудьте.

Тот надел чалму и вдруг хлопнул себя по лбу.

– Чуть не забыл!

Голос господина Давида стал торжественным и раскатистым.

– Специально в твою честь я учредил новый орден – произнес он, гордо выпячивая грудь – В связи с юбилейным, сотым посещением твоей дорогой супруги награждаю тебя золотой Звездой Давида!

С этими словами он порылся в карманах и приколол к халату господина Урии довольно увесистую шестиконечную брошь, украшенную изумрудами.

– Я тебе благоволю! Гордись царской дружбой.

– Премного благодарен, ваше величество – вяло сказал господин Урия, трогая пальцем впаянные в золото зеленые камешки.

Но господин Давид в это время уже торжественно шествовал через сад к своему портшезу.

Страшный сон

Под утро, когда небо за окном просветлело, но еще не окрасилось нежно-розовыми цветами приближающегося солнца, госпоже Глобус приснился леденящий душу кошмар. Будто бы она – маленькая восьмилетняя девочка, нежно любимая родителями, ожидающая от жизни только счастья, и вдруг на нее напала злобная грязная ведьма и превратила в немощную старуху со вспученным животом и пораженными артритом дряблыми ногами.

Госпожа Глобус вздрагивая от испуга села в своей одинокой постели и расширенными от страха глазами тупо уставилась в окно. От переживаний у нее тряслась голова, и седой мышиный хвостик ночной косички щекотал увядшую кожу на спине, где синими шишками выступали острые позвонки. Мутная слеза привычно выкатилась из гнойного уголка воспаленного глаза и капнула на сморщенную как сушеная груша щеку.

"Какой ужас, как это было страшно!" – бормотала в полусне испуганная щупленькая старушка. Легла, по-детски натянула на голову одеяло и повернулась на другой бок, чтобы, не дай бог, кошмарный сон не привиделся снова.

Африканский воробей

Пестрый африканский воробей по имени господин Гопс суетился и чирикал в гуще кустарника колючей акации, приноравливаясь вить гнездо в связи с приближающимся сезоном размножения. Он уже вплел несколько травинок в развилку между ветвями и теперь, в восторге чувств, прыгал по тонким прутьям, разглядывая со всех сторон фундамент будущего семейного жилища, мечтательно представляя в нем толстенькую воробьиху, окруженную голыми орущими птенцами.

И в этот момент холодок зловещего предчувствия сжал его трепещущее сердце, и маленькое тельце ослабло в истоме безотчетного ужаса. Господин Гопс замер на ветке, не сделав очередного прыжка, от страха не в силах даже чирикнуть или повертеть головкой. Он лишь повел глазками в ту сторону, откуда накатила на него волна оцепенения, и встретился взглядом с зелеными, чистыми глазами змеи.

Большие, выпуклые глаза с вертикальной щелочкой зрачка были прозрачными и глубокими как… Господин Гопс никогда не видел такой многозначительной и бездонной глубины. Они были как ночное небо, как даль над весенним морем во время птичьего перелета, и сердце господина Гопса наполнилось испуганным, радостным восхищением перед совершенством смерти.

Сетчатая морда змеи качнулась, мелькнул и исчез быстрый язычок, и упругое тело на дюйм продвинулось вперед.

Казалось бы – самка мелкого зеленого удавчика ловит воробьев. Но для господина Гопса, завороженно глядящего в змеиные глаза, она казалась самым страшным, самым могущественным и самым прекрасным существом.

Смотреть в ее глаза, находиться так близко от нее, владеть ее вниманием, может быть даже слиться с ней было самым значительным, что произошло в жизни господина Гопса. Он испытывал восторженный экстаз, забыв даже о своей погибели.

А тугое змеиное тело тем временем дрогнуло и скользнуло еще немного вперед, коснувшись ветки, на которой сидел маленький цветной воробей.

Сладостный ужас и освобождение от смерти, гибельная истома и восторг приобщения к сокровенному – вот какие сильные чувства заполнили последние минуты жизни пойманного господина Гопса, когда он в упор глядел в прозрачные глаза змеи, уже видя колышущуюся, живую зелень радужной оболочки.

"О мое божество, еще хотя бы минуту глядеть вот так, глаза в глаза, а что дальше – не важно – думал испуганный, влюбленный воробьишка господин Гопс, когда самка удавчика еще чуть-чуть двинулась и почти коснулась желтыми губами его клюва – Сейчас это произойдет… Сейчас… Я уже готов".

Перед ним распахнулась бледно-розовая бездна. Ам…

Даже в змеиной пасти, еще живой, но уже наполовину заглоченный, господин Гопс не стал биться лапками и крылышками. До конца остался он верен своей странной возлюбленной, до самого последнего момента, когда горловые мышцы змеи сдавили его в тугом мешке, пропихивая все дальше в тесную глубину.

Свобода

Кто из деловых партнеров господина Ананасиса мог бы заподозрить, что под личиной алчного и опытного капиталиста скрывается затаившийся на время лирик, а в груди самодовольного и наглого председателя совета директоров мощного холдинга, бьется нежное романтическое сердце.