Рыжий демон осенних потерь

Главное – счастье и уют для детей, не так ли?

– Багира, – выдохнул из темного угла детский голос с облегчением и в то же время с разочарованием. Наверное, ожидали кого-то большого и страшного, а всего-то появилась я.

Самый маленький в стае – Лесик. Я, конечно, давно пробила их всех по базе. Лесику было шесть, а еще у него имелся папа инженер-теплоэнергетик, мама-домохозяйка и две младшие сестренки. От последних он и сбегал в суровую мужскую стаю.

– Ты прочитал «Маугли», – с удовольствием констатировала я.

– Мультик посмотрел, – хитро улыбнулся Лесик.

– Ты давно не появлялась, – из темноты вслед за хрипловатым, натруженным баском блеснула белозубая улыбка Акелы.

Вожака стаи. Кстати, «погоняло» Акела он получил именно от меня. До той поры лидера как-то обыденно – то ли Сипа, то ли Хрипа, что-то связанное с его манерой говорить. Я тогда очень вовремя вспомнила «Маугли», а даже те, кто никогда не читал книжку, фразу «Акела промахнулся» где-то да слышали.

– Дела были, – естественно, я не собиралась говорить с мальчишками о настоящей причине своего долгого отсутствия. – ох ты ж, вы чего все в паутине?

Пять волчат, выступивших из тьмы, и в самом деле казались замызганными больше, чем обычно. Клочья паутины облепили их одежду, даже застряли в шапочках с волчьими ушами, которые они носили в любое время года. Принадлежность к стае.

– Пауки пришли в логово, – с пафосом сообщил Лесик. – Мы выгоняли врагов. Вот так!

Он махнул толстой палкой, которая смотрелась слишком неудобной в его маленькой руке. С импровизированного «меча» тоже свешивались клочья паутины.

– Ну вот, – сказала я. – Я загнала и поймала несколько горячих булочек, но такими руками брать не позволю.

– У меня есть влажные салфетки, – ехидно сообщил верткий рыжий Афоня. – Мама с утра положила.

– Ладно, – я выставила на стол пакет с булочками. – Вытирайте руки салфетками и налетайте.

Стол в плане санитарии тоже оставлял желать лучшего. В логове когда-то была гончарная мастерская, и черепки так и не пригодившейся лепки валялись здесь повсюду, со временем покрывшись еще и слоем пыли. Но я и так вторгалась в этот монастырь со своим уставом: следила, чтобы руки были хотя бы относительно чистые. Начни я тут наводить взрослые порядки, мальчишки просто поменяют место дислокации, а меня навсегда исключат из своего круга. Поэтому приходилось идти на компромисс.

– Стае, наверное, придется другое место искать, – Акела, откусив сразу половину еще горячей булочки, словно прочитал мои мысли.

– И чего так? – это мне не понравилось совершенно.

– Пауки, – вылез вездесущий Лесик. – Акела говорит, их все больше и больше.

Я посмотрела на вожака, тот кивнул.

– Не то, чтобы кто-то из нас боялся пауков, но они с невероятно офигенной скоростью все тут за ночь уделывают в паутину. Мы расчистим вечером, а назавтра приходим – ее еще больше.

– Ужас какой, – посочувствовала я. – Раньше, вроде, такого не было.

– Не было, – подтвердил Афоня. – Я бабке рассказал, она у меня очень умная, так сразу испугалась, сказала, больше никуда не лазить. Мол, так выглядят не просто пауки, а… – он оглянулся, словно пытался убедиться, что никто его не поднимет на смех. Но все были и в самом деле непривычно серьезные. Даже суровые. – Это Паучьей Королевы слуги, так бабка сказала. Пока еще ничего, признаки, что они просто ее приход готовят. Но вот если попасть в особую паутину – ту, которую сама Королева сплетет перед ночью, как луна становится красной, она высосет тебя всего.

– И что? – у Лесика глаза округлились так, что вот-вот и выпрыгнут наружу. Казалось, он прямо сейчас побежит проверять, не выкатилась ли на еще дневное небо красная луна.

– Станешь пустой оболочкой, ее Королева набьет тенью Смерти, превратит в своего раба и заставит себе служить в царстве из костей, где воздух наполнен ядом.

– Стоп, – сказал Акела. – Бабка у тебя любому ужастику сто очков вперед даст, я бы слушал ее и слушал. Только мы оставим логово не потому, что боимся Паучью Королеву. Просто надоело каждый день от паутины очищаться. Мы честно целую неделю боролись. Противно…

– Жалко,– сказала я. – А у меня к вам вообще-то дело было…

С тем, что за два года не смогли одолеть никакие охранные службы города, за неделю справились пауки.

– Что за проблема? – Афоня деловито вытер руки о штаны.

И тут же заметил красноречивый взгляд Акелы, потупился. Он вообще часто нарушал иерархию, и, по моему опыту, Акела был очень терпеливым и лояльным вожаком. В ином случае Афоне ходить бы битым через день.

– Хотела узнать… О мертвых зайцах, – объяснять долго не нужно. Если что-то подобное в районе происходило, волчата бы точно знали. – Никто не интересовался?

Акела покачал головой:

– В прошлом году Живодер на кошках попался. Ему так влетело, что, думаю, еще долго в свою пыточную не вернется. А кроме него, никого такого не знаю…

Не то чтобы я ожидала немедленного результата, да и стопроцентной откровенностью наши с волчатами отношения не отличались, однако попробовать стоило.

– Багира, – маленький Лесик тронул меня немного липкой от булочной глазури ладошкой. – А ты… Придешь в новое логово? Когда стая найдет?

– Лесь! – прикрикнул Акела, но не достаточно строго. В его глазах, к своему удивлению, я также увидела немой вопрос.

– А что… – возмутился малыш. – Когда она появляется, мы будто и в самом деле – стая волков. Я вот даже когти на ногах чувствую.

Он торопливо глянул на синие кроссовки, словно ожидал увидеть, как их прорвали острые и твердые шипы.

Я вылезла из этой волчьей норы, с некоторой печалью констатируя, что в свитер, кроме обрывков паутины, намертво впилась древесная труха, клочья пыли и крошево известки. Наверное, что-то подобное творится и в моих волосах. По-хорошему, сейчас бы переодеться и принять душ.

Когда зазвонил мобильный, я как раз тщательно обнюхивала пушистый рукав, пытаясь понять: от меня и в самом деле пахнет псиной или это обонятельные игры самовнушения.

– Ну, – недовольно буркнул Кит. – Сама же умоляла, а теперь где-то ходишь…

– О чем именно я тебя умоляла? – запах псины отступил, и сейчас казалось, что от меня тянет почему-то свежепотревоженной могильной землей.

– Дело Кейро, – опять без всякого удовольствия сообщил Кондратьев. – Если ты максимум через час не появишься, верну его в архив.

Кит словно мстил мне за что-то. Почему бы не предупредить заранее? Так поступают все нормальные, как минимум, коллеги.

Но тут же забыла о коварстве, помчавшись в отделение. На самом деле, я забыла даже о том, что пахну то ли псиной, то ли могилой. Не говоря уже о необходимости хотя бы для приличия пообижаться.

Я толкнула дверь в кабинет, который Кондратьев разделял еще с двумя операми. И сразу попала в царство офисного сумрака. Ремонт в отделении прошел совсем недавно, но даже он не смог освежить старое здание, насквозь пропитанное пыльными делами и людскими страданиями. В полицию никто не приходит поделиться счастьем.

– Ох ты ж, – покачал головой Кит, и я поняла, что примчалась в отделение в трухе логова.

А он прекрасно разглядел и следы старой известки на джинсах, и копоть на кроссовках. Хотя в кабинете, как я уже и сказала, было сумеречно. Топили еще слабо, котельные только разгонялись, и Никита кутался в огромный коричневый свитер, натягивая воротник на подбородок. Хорошо, что в кабинете он был один.

– Ты меня выдернул с задания, – сообщила я с ярко выраженным упреком. – Сам же сказал – в течение часа.

– Давай, и, да, только быстро, – Кит кивнул на папку из светло-коричневого картона, лежавшую поверх клавиатуры компьютера.

У них в отделе так принято – никто никогда и ничего не оставляет на столах. Все компы тщательно запаролены, а дела, которые ведутся от руки, прячутся в сейф каждый раз, когда оперу понадобится хотя бы на пять минут покинуть кабинет. Ни единой лишней бумажки, ни семейного портрета, ни кружки из-под чая или еще какой-нибудь милой мелочи, говорящей о том, что здесь пребывают живые люди.

Я села за блестящий первозданностью стол. Поверхность его под моими пальцами была гладкой и холодной.

– У тебя двадцать минут, – сказал Кит. – Телефон давай.

Я покорно отдала ему мобильный. Конечно, у меня и капли сомнений не возникло в запрете Кондратьева что-то здесь фотать. Даже мне.

Кит сунул в карман мой телефон и вышел.

На столе лежала старая коричневая папка с завязками-тесемками. Классическое такое древнее дело, проявленное сквозь десятилетия.

Почему документы все еще не отцифровали, мне было совершенно непонятно. Может, руки не дошли, может, кто-то целенаправленно старался навсегда забыть этот старый висяк. Всякое бывает. Тем более уголовное дело быстро закрыли за отсутствием состава преступления. Мужчина умер от инфаркта, жена и дочь исчезли. Сколько же дел перелопатил Кондратьев в архиве, прежде, чем извлек на свет божий эту папку? Я искренне пожалела Кита.

Пыль времени – я почувствовала, что это такое, перебирая пожелтевшие страницы. Будто действительно само время щекотало подушечки пальцев пережеванной трухой. Событий, сезонов года, судеб. Она все перетерло впавшим старческим ртом, а крошки старательно собрало и упаковало в эту старую папку.

Дело семьи Кейро.

Тридцать лет назад… Мне тогда было… Года полтора-два. Может, я еще и ходить-то не умела. Кто помнит? Чувствовала сейчас я одно: какой-то необъятный океан между тем временем, которое для меня оставалось темным пятном небытия, и нынешним.

У времени много ипостасей: то безбрежный океан, то сморщенная старуха, перемалывающая вставной челюстью в труху все, что попадается на зуб.

Итак, тридцать лет назад в дежурную часть поступил вызов. Улица Ефима Летяги, дом восемь, квартира сорок восемь. Звонили соседи, которые проснулись среди ночи от шума. Голосов они не слышали, но что-то в квартире падало, звякало и, кажется, летало. Так и было записано со слов свидетелей: «кажется, летало».

Дверь в квартиру оказалась открытой, в нее до приезда оперативников заглянул один из соседей. «Артурыч лежал весь белый, как снеговик», – читала я его показания. «Я сразу понял – не живой. Детские вещи валялись по коридору, будто Лейка девочку пыталась одеть, да не успела. Так все побросала, когда убегала». Соседи, кстати, подтвердили, что исчезла детская искусственная шубка, в которой постоянно видели девочку, гуляющую с Лейлой во дворе.

Ее так звали, исчезнувшую женщину. Лейла Кейро.

Я листала протоколы допросов, большую часть написанных от руки так себе почерком, да еще и торопливым. Разбирать его было трудно, я чувствовала, как начинает ломить виски и накатывает раздражение. Наверное, все вместе – трудноразбираемые допросы и невидимая пыль – вызвало эту внезапную головную боль.

На старых снимках Оскар Артурович Кейро, вернее, его бездыханное тело, лежало на полу возле батареи. Вытянутые на коленях треники, домашняя майка. На старых фото было сложно определить, насколько он бледен, но правая рука простиралась в сторону окна. Кажется, ему и в самом деле стало плохо, несчастный ринулся к источнику свежего воздуха, но не успел. Потерял сознание. Или уже умер.

На момент трагедии Оскару Артуровичу было девятнадцать лет, Лейле – двадцать. Рановато для инфаркта, прямо скажем, очень рановато. Тем более, что никаких проблем со здоровьем у него не замечалось.

Смерть Оскара Артуровича и тогдашним оперативникам показалась странной. Сначала уголовное дело все же открыли – «о похищении людей». Первым подозреваемым был Александр Владимирович Тимофеев, тот самый сосед, который обнаружил тело и вызвал полицию, но процесс закрыли очень быстро за отсутствием улик.

Смерть наступила между часом ночи и двумя. Наряд приехал в 1.35. Шум из квартиры Кейро заставил разбуженных соседей высыпать на лестничную площадку в районе часа ночи. Свидетели видели Тимофеева еще до того, как сердце Оскара Артуровича остановилось, алиби у него состоялось железное.

Погром в квартире, по записям следователя, скорее напоминал не ограбление или ссору, а как если бы человек метался по комнате, ненароком сбрасывая вещи с привычных мест. Последствия драки выглядят по-иному.

Я задумалась, представляя, что бы там могло случиться. Например, жена поссорилась с мужем и в горячке принялась метаться по квартире, собирая вещи, чтобы уйти. Он попытался ее остановить, но стало плохо с сердцем. В конце концов, никто не опроверг семейную ссору. Но зачем Лейле с маленьким ребенком так тщательно скрываться после?

По показаниям соседей выходило, что жили Кейро очень даже неплохо. На редкость приличная, хоть и очень молодая семья. Оскар Артурович, студент-заочник политехнического института и грузчик в компании по перевозке мебели, алкоголем не злоупотреблял, характер имел спокойный и к соседям доброжелательный. Дочь и жену любил. Лейла до того, как ушла в отпуск по уходу за ребенком, работала «мотальщицей» на фабрике (представления не имею, что бы это значило).

Особо теплых отношений у Кейро ни с кем не было, с соседями вели себя вежливо, но и только. Здоровались, иногда Лейла, гуляя с малышкой во дворе, перекидывалась парой фраз о погоде или погасшей лампочке в подъезде. В гости к ним никто не ходил.

Из родственников Кейро в деле фигурировал только младший брат Оскара – Асир. Пятнадцатилетний подросток учился в кулинарном училище, как сирота на полном гособеспечении. Показания парня были путанными, сквозь выцветшие строки допроса прорывалась истеричная боль. Очевидно, он очень тяжело пережил смерть единственного родственника. Оскар, таскавший по ночам диваны и стенки по лестничным клеткам, помогал парню, насколько мог.

Возможно, это его и убило, – подумала я. Девятнадцать лет совсем не тот возраст, когда на свои плечи стремятся взвалить заботу о жене, маленькой дочке и брате. Я прониклась к Оскару, по крайней мере, уважением.

Родом братья Кейро были из небольшой деревушки, после разделения Советского Союза оставшейся «за границей», родители, по словам Асира, погибли несколько лет назад. Про родственников Лейлы Асир ничего сказать не мог. Так как заявление о пропаже человека никто не подавал, а тело так и не обнаружили, запросы подавать не стали. И дело закрыли.

Папка была не толстая. По сравнению с многотомными делами, к которым мне иногда приходилось обращаться по тому или иному случаю, можно сказать, что тонюсенькая. Крошечное дело семьи Кейро.

В нем была всего одна «живая» фотография. Она лежала между страниц лицом вниз, и сначала я увидела остатки пожелтевшего клея на обратной стороне. Должно быть, это фото висело на доске «разыскивается». Ну, или в штабе волонтеров поискового отряда.

Почему-то у меня задрожали пальцы, когда я переворачивала фото. С любительского зернистого снимка глядели двое – молодая женщина с маленьким ребенком на руках. Малышка скорчила недовольную физиономию, кажется, девочка собиралась вот-вот расплакаться. Она явно не хотела фотографироваться. А женщина…

Сердце екнуло. На секунду показалось, что просто устали глаза. Я старательно заморгала, потом принялась тереть их ладонями, забыв о том, что с утра положила тушь на ресницы. Опять поймала веселый, полный света взгляд.

Лицо довольно крупным планом, несмотря на дряхлость фото и ужасное разрешение, можно понять, что черты правильны и красивы.

Сердце замерло от странного ощущения, и я вдруг поняла, что меня так тревожит и вызывает резь в глазах. Просто на меня смотрела со сдержанным смехом в уголках губ…

Я.

Я сама на себя смотрела.

Воздух стал густым, хоть ножом режь. Одна из ртутных ламп судорожно мерцала, усиливая ощущение болезненной нереальности.

Не может быть!

Но… Тот же овал лица, разрез глаз, темные волны волос. Черт побери, конечно, я знаю, что этого не может быть. Наверное, тени легли как-то так, и зрение меня подвело.

Я почему-то в ужасе захлопнула папку, словно от того, что не буду смотреть на нее, женщина с фото испарится. Ну, на крайний случай, перевоплотится в кого-то другого.

– Тук-тук, можно?

Я словно вылетела из небытия в реальность. Не дожидаясь ответа, в кабинет ввалилась Инга Зайцева по логичному прозвищу Зайка. Наверное, добрая половина отделения давным-давно забыла или вовсе никогда не знала ее имени. По крайней мере, те, кто не сталкивается с документами в личных делах.

– Мне сказали, ты к Кондратьеву пошла. Что у тебя здесь?

Я прижала папку двумя руками к столу.

– Что надо. Чего тебе?

Прозвучало не так чтобы грубо, а скорее испуганно. Даже растерянно. Но я и в самом деле внезапно выпала в этот кабинет из квартиры Кейро…

– Да я хотела попросить сфотать меня. Пыталась сделать селфи, только не получается. Ну, плохо получается.

Я заметила, что сегодня Зайка накрашена просто по театральному, и форменная юбка у нее короче на два пальца, чем положено. Нет, конечно, по поводу одежды начальство у нас не лютует, джинсы и футболки – наше все, но уж если надел форму – будь добр, выгляди по уставу.

– Опять будешь всякие соблазнительные позы принимать? – я покачала головой. – Начальство залезет ненароком в твою инсту, увидит, как ты в погонах задницу клячишь… Нагорит тебе.

– Не нагорит. С чего бы нашему начальству по запрещенным сеткам лазить? Ну, сфотай, а?

– Позже, – я замахала рукой. – Я занята, идти отсюда. Позже сфотаю.

Когда за ней закрылась дверь, я, честное слово, была даже благодарна Зайке. За то, что она вытащила меня в реальный мир. Протрезвила, можно сказать.

Сейчас, когда первый шок прошел, я принялась искать разумные объяснения.

Во-первых, снимок был очень старым. Во-вторых, выцветшим за эти тридцать лет до безобразия. В третьих, судя по качеству фото, он изначально оставлял желать лучшего.

Я переборола в себе мистический тошнотворный ужас и осторожно открыла папку на странице с фото. Большеглазая женщина снова уставилась на меня в упор с ласковой усмешкой.

Ну, конечно. И овал лица, если внимательно приглядеться, не такой уж и мой, и глаза у меня – нужно быть честной – поменьше. И волосы, кажется, у нее темнее. Насколько можно определить по фото.

В конце концов, считается, что у каждого человека на земле есть двойник. Иногда их пути пересекаются. Редко, но бывает же. Еще говорят, что если такая встреча случается, один из них обязательно умирает. Очевидно, мы с Лейлой Кейро и были тем редким случаем, встречей двух двойников. Жива она или нет? Никто ведь не доказал обратного. Ей сейчас лет пятьдесят, еще не такой древний возраст…

Кондратьев застал меня в самый разгар невеселой игры «найди пять отличий».

– Аль, – сказал Кит. – Ты на машине?

Я закрыла папку и кивнула:

– На служебной стоянке припарковала. Ким, а ты в этом деле ничего такого… особенно странно не замечал?

– Да там все странное.

– Нет, не все, а именно… На фото ты что-нибудь этакое не видел?

– А должен был? – он взял папку со стола, чем-то очень озабоченный. – Ты сейчас собираешься куда-нибудь?

Настороженно помотала головой, уже понимая, в какую сторону Кондратьев клонит.

– Не обратил внимания, что Лейла Кейро очень на меня похожа?

– А, ты об этом… Да, сначала показалось, а потом понял, что просто вы – один типаж. Алька, ты – это ты, и второй такой быть не может. Расслабься. Дай машину на часик-другой?

Ну, конечно…

– А что за пожар?

– Да тут кое-какие обстоятельства, – Кит пытался быть уклончивым. – Нужно на окраину смотаться, а наши все на вызовах. Пока дождешься. Между прочим, это касается…

Он прикусил язык.

– Так, Кит, выкладывай. Иначе никакой тебе машины.

– В общем, я нашел мать Марии Успенской.

– О, как… Она говорила, что круглая сирота.

Не то, чтобы я удивилась, все-таки Марыся была патологической лгуньей, просто информация поступила более, чем неожиданная.

– Вот-вот, – кивнул Кондратьев, отправляя папку Кейро в сейф. – Так дай машину, а?

Металлическая дверца лязгнула, закрываясь. Словно ворота склепа, отрезая семье Кейро выход в мир живых теперь уже окончательно.

– Только вместе с водителем, – я вскочила и целеустремленно направилась к двери.

Глава 8. Хороша Маша, да не наша

Дорога была не так, чтобы уж очень близкой, Никита успел мне рассказать лишенную всякого романтизма историю поиска Марысиной мамы.

– Она всегда подчеркивала, что круглая сирота, – удивилась я. – И Ника всем так и сказала.

– Ну, да, – кивнул Кондратьев. – Поэтому я сначала как-то протупил. А когда пробил по базе данных девичью фамилию, наткнулся…

– А я ее и не знала, – вдруг поняла.

– Она же замуж вышла, как только вы развелись, – Кит посмотрел на часы. Он все время глядел на часы, куда-то торопился. – Меньше, чем за месяц все оформили, никто и глазом моргнуть не успел.

– Ты это мне рассказываешь? – покачала головой я.

– Тебе, раз даже фамилию женщины, которая увела своего мужа, не удосужилась запомнить, – парировал Кит. – И знаешь что? Мария Николаева в розыске числилась десять лет назад.

– Вот те на…

– Ага. Ушла из дома девчонкой совсем. Семнадцать ей было. И твой педофил Успенский…

– Не передергивай, – сказала я. – К моменту нашей встречи ей восемнадцать уже стукнуло.

– Слушай, Алька, конечно, о мертвых или-или, но все равно не понимаю: какого ляда ты его постоянно защищаешь…

– Я и тебя перед другими так же защищаю… – тихо ответила я.

Но Кондратьев все равно услышал. И остыл сразу же.

– Кит, – я решила сменить скользкую тему. – А есть такая возможность – поднять заново материалы этого дела? Ну, семьи Кейро?

Он пожал плечами:

– Если у меня получится убедить Главное управление. Заявление на пропажу Лейлы Кейро никто не писал. Трупы – ни ее, ни девочки – не нашли. Ты же понимаешь, нет тела, нет дела. Трудно будет объяснить, какого ляда я вытащил древнее старье.

– Так постарайся доказать, что эти два дела связаны, – попросила я.

– Думаешь, известию о том, что в городе проснулся старый «серийник», там кто-то обрадуется? – хмыкнул Кит, тыча указательным пальцем вверх.

– Но тогда мы сможем вновь проанализировать сведения, опросить свидетелей, проверить каждую мелочь.

– Давность лет, – хмыкнул он. – Алька, тридцать лет прошло. Сколько из свидетелей сегодня здравствуют?

– М-да, – я тоже подумала об этом.

Соседи, которые фигурировали в деле, в основном были уже тогда в довольно преклонном возрасте. Но все же… Вот, допустим, брат Оскара Кейро с нерусским именем, которое я сейчас никак не могла вспомнить. Ему сейчас лет сорок.

– А еще там была плохая судмедэкспертиза, – добавил Кит. – И никаких данных о пропавшей женщине и ребенке. Эти Кейро непонятно откуда в нашем городе взялись. Никаких родственников, никаких корней.

– Но ты все равно постарайся, – попросила я.

Кит промолчал, но поняла: постарается.

Хотя Яругу я знала неплохо, окраина, на которую мы прибыли, оказалась незнакомой. И довольно приятной. Аккуратный такой район и не без атмосферы: небольшие ухоженные палисадники, витиеватые заборчики в едином стиле. Старые дома, кажется еще из позапрошлого века, в основном, двухэтажные, мягко светились в лучах уходящего солнца свежей покраской. Разноцветные, в зеленую, розовую и бежевую пастель, они превращали улицу в нечто веселое и уютное. Как будто игрушечное, из цветных кубиков. В таких жилищах вполне могли обитать плюшевые зайцы и белокурые куклы, умеющие говорить «мама».

Следуя за нудными причитаниями навигатора, я свернула направо от белоснежной церквушки с серебряным куполом, остановилась около двухэтажного дома с парой балкончиков. Один был совершенно пуст, второй же густо обвивало какое-то растение, еще не сбросившее узкие длинные листья.

С балкончика за нами, вылезающими из салона, наблюдала полноватая женщина лет пятидесяти. Я наткнулась на ее взгляд, когда приподняла голову, чтобы лучше рассмотреть все еще зеленый плющ. Взгляд оказался тяжелым, настороженным, не совсем уместный для «кукольного» райончика.

– Наверное, это мама Маши, – шепнула я Кондратьеву, не очень прилично ввинчиваясь взглядом в лицо женщины.

Тщетно пыталась найти в нем черты Марыси. И не находила. Вот совсем ничего. Марыся была тощей и вертлявой, белокожей, рыжей и слегка кудрявой. Женщина – ширококостной, невысокой, кряжистой, с землистым лицом и серыми прямыми прядями, наполовину прикрывающими щеки.

Час назад я так же внимательно вглядывалась в лицо незнакомой женщины. Только тогда – наоборот – искала различия. А теперь ищу сходство. И не нахожу.

Бывает, что ребенок не похож на своих родителей ни внешне, ни внутренне, а вылитая копия совершенно чужого человека. Все бывает. Но сейчас какое-то внутреннее чувство, которое час назад вопило из глубин моей души, о том, что Лайла Кейро имеет ко мне непонятное, но близкое отношение, так же настаивало: эта женщина никак не может быть матерью Марыси. Жены моего бывшего мужа.