Браунинг

– Не видел, я на Декабристов дежурил. Ладно, вижу, что вы не шпана. А с этими двумя нечего пить, им одна дорога – на Соловки. Это сегодня их пожалели, в честь праздника.

Степан театрально снял кепку и поклонился:

– Спасибо, гражданин начальник, что честного пролетария на каторгу не отправил, век не забуду твоей доброты.

– Покривляйся мне еще тут, – брезгливо ответил Снегирев, и повернувшись к Серафимычу, козырнул ему, – Благодарю за службу, товарищ Кутяев.

Серафимыч от внезапно оказанной чести вспомнил службу в Манчжурии во время Японской войны, вытянулся в струну, стукнул метлой, словно винтовкой-трехлинейкой, о мостовую, и тоже козырнул милиционеру:

– Служу трудовому народу!

Сцена выглядела настолько комично, что все тихонько прыснули со смеху, даже молчаливый Ахмет и суровый Снегирев улыбнулись. Степан попытался воспользоваться благоприятным моментом и спросил милиционера:

– Гражданин начальник, верни финку-то, она мне для работы на заводе нужна, я ей станок подкручиваю…

– Хрен тебе, обойдешься, – оборвал его милиционер, и, развернувшись, зашагал к выходу со двора.

– Сука мусорская, – со злобой сквозь зубы пробормотал Степа, когда Снегирев скрылся в подворотне.

– Ну что, мусор ушел, и мы пойдем? – спросил Степу Ахмет.

– Да куда идти? – лениво ответил Степа, – Давай здесь посидим, разморило что-то.

– Так что здесь сидеть? На улице праздник.

– Да ну его, мне и здесь неплохо.

– Так у нас водка кончилась, идти надо, – не унимался татарин. Он впервые так разговорился за сегодняшний день.

– Это да, нужно сходить, без водки скучно, – согласился Степа.

– Вы нас угощали, теперь наша очередь, – вмешался в разговор Коля, – мы сходим.

– Сиди, я схожу, – ответил Ахмет, и встав из-за стола, не торопясь, словно нехотя, зашагал к выходу со двора.

Коля не стал возражать, тем более что в этом флегматичном татарине за ленивыми жестами, неторопливыми движениями и редкими фразами, чувствовалось нечто жуткое и жестокое. Так что спорить, а тем более составлять компанию загадочному азиату в поисках водки, Коля не захотел.

Серафимыч опять пошел с метлой на улицу, а Степан тем временем взял балалайку и стал перебирать струны. Немного побренчав, он поднял глаза на Колю и спросил:

– А ты правда, поэт? – и, получив утвердительный ответ, продолжил, – Поэтов уважаю, вольные люди. Почитай что-нибудь.

Прикинув, какой из его стихов может понравиться лиговскому пролетарию, Коля решил зачитать ему свое шуточное стихотворение, написанное к прошлой Годовщине Революции:

По Дворцовой площади, по грязи осенней

            Шли балтийцы весело, шли они на Зимний

            Не сгибаясь шли они, прям на пулеметы

            Против них стояли здесь юнкерские роты

            Разбежались юнкера, испугавшись трёпки

            С ними Керенский бежал, притворившись тёткой.

Услышав последнюю строчку, ребята хором прыснули со смеху, представляя, как перепуганный Александр Федорович в женском платье обгоняет и расталкивает бегущих юнкеров.

Полчаса спустя во двор зашел Ахмет в сопровождении тощего нервного парня в соломенной шляпе и двух симпатичных девушек провинциального вида. Подойдя к столу, татарин поставил на него две бутылки водки, буханку хлеба и пучок лука. Новый знакомый представился Христофором, его спутницы – Нюрой и Марусей. Христофор был москвич, недоучившийся студент, в Ленинград переехал несколько лет назад, скрываясь от долгов и уголовного розыска. Христофор нигде не работал, ночевал, где придется, со Степаном и Ахметом познакомился больше года назад в одном из притонов. Его подруга Нюра и ее односельчанка Маруся были приезжими из Тверской глубинки и работали на фабрике «Красное знамя».

Снова по кругу пошел стакан, на звон которого из арки приковылял Серафимыч. Вновь каждый говорил тост, осушая стакан, и закусывал хлебом с луком. Под веселую трель балалайки ребята заигрывали с девушками, а те в ответ кокетничали и весело хохотали. Серафимыч ушел к себе в дворницкую, из-за двери которой вскоре раздался его протяжный храп. К концу второй бутылки парни совсем опьянели, но на столе откуда-то появилась табакерка с марафетом, и пьяная сонливость сменилась кокаиновой эйфорией: всё вокруг стало ярким и красивым, и темы для разговоров пошли более возвышенные и откровенные. Коля взобрался на жестяной козырек входа в подвал и, размахивая руками, декламировал оттуда стихи, а Степан аккомпанировал ему на балалайке. Девушки, особенно Нюра восторженно слушали молодого поэта и громко ему аплодировали, прося прочитать еще. Данное зрелище крайне раздражало и без того излишне раздражительного Христофора: глядя, как его пассия рукоплещет и смотрит влюбленными глазами снизу вверх на взобравшегося на крышу подвала Колю, он все больше злился и распалял свою до крайности расшатанную нервную систему. Периодически Христофор хватал Нюру за руку и театральным шепотом призывал пойти погулять в другом месте, но она от него грубо отмахивалась. Когда же ревнивец перешел с шепота на фальцет, то Степан в грубой форме предложил ему «отстать от девки и не мешать людям слушать искусство». Христофор знал крутой нрав Степана не понаслышке, поэтому благоразумно замолчал и с оскорбленным видом пересел на край стола. Марусю в это время обхаживал Тимофей, рассказывая ей про свой труд на «Невском заводе», и расспрашивал про условия на «Красном знамени». Маруся терпеть не могла свою фабрику, как и всякую работу в принципе. Разговаривать на эту тему в выходной день ей особенно не хотелось. Но Тимофей родной завод любил и своей рабочей профессией крайне гордился, ожидая того же и от новой знакомой. Испугавшись, что ей придется до конца прослушать увлекательный рассказ Тимофея про виды станков и прочие железяки, Маруся переключилась на сидящего напротив Мишу, спросив, на каком заводе работает он. Услышав, что он студент Университета и учится вместе с Колей, девушка заинтересовалась Мишей куда серьезней, и уже через полчаса сидела у него на коленях, чем сильно разозлила Тимофея, молча наблюдавшего за флиртом своего интеллигентного соседа с разбитной приезжей девицей.

Был уже десятый час пополудни, но небо только начинало темнеть – ленинградские белые ночи вовсю вступали в свои права. В это время из подворотни во двор вошла стройная брюнетка лет тридцати пяти в пальто с меховым воротником, шляпке-колокольчике и сапогах на высоком каблуке. За женщиной семенил невысокий мужчина средних лет в светлом пальто, костюме-тройке и клетчатой кепи. Дорогая одежда вкупе с подкрученными усиками и золотой цепочкой часов выдавали в нем нэпмана, причем весьма успешного. Элегантная пара столь сильно дисгармонировала с облезлыми стенами двора и веселой компанией за усыпанным семечками столом, что все ребята на секунду будто оцепенели: Степа прекратил бренчать, а Коля застыл на полуслове с вытянутой рукой. Первым вышел из оцепенения Тимофей. Узнав свою соседку и Мишину маму – Александру Викторовну, он встал со скамьи и сказал:

– Здрасьте, Александра Викторовна.

– Здравствуй, Тимофей, – ответила Александра Викторовна, – Фрол Серафимовичу у себя, не видел?

– Он спит, – ответил Тимофей, усмехнувшись, – а зачем он Вам, помощь нужна?

– Да вот, Осип Лазаревич трюмо привез, – пояснила Александра Викторовна, показав жестом на стоящего за ней нэпмана, который при упоминании своего имени, слегка приподнял кепи за козырек и кивнул, – я хотела попросить Фрола Серафимовича помочь в квартиру поднять, повозка на улице стоит, нужно ворота открыть.

– Да мы сами откроем, и в квартиру затащим, вон и Мишка Ваш здесь и Коля Федоров, управимся.

Коля спрыгнул со своей импровизированной трибуны и тоже подошел поздороваться – он часто бывал в доме Борисовых. В это время Миша освободился от объятий Маруси и неуверенной походкой также пошел к матери. Александра Викторовна не сразу его заметила, и теперь была не в восторге, увидев своего отпрыска в сомнительной пьяной компании, но виду не подала. Однако, взгляд кокаиниста сразу бросился ей в глаза. Такой же мутный взгляд она не раз наблюдала у своего покойного мужа и Мишиного отца – Аркадия, пристрастившегося к разбавленному в спирте кокаину в гражданскую. До войны Аркадий занимал скромную должность инженера на электростанции, был человеком сугубо штатским и миролюбивым, но все изменила мобилизация на Империалистическую войну. На фронте вольноопределяющийся Борисов через год выслужил чин прапорщика, затем грянула Февральская революция, после нее Октябрьская, и Аркадий оказался в уже в Красной Армии на должности командира роты. В гражданскую воевал на Юго-Западном фронте, закончил боевой путь в Крыму. Под Новый год вернулся в Петроград, три месяца жил дома с семьей, разве что несколько раз в неделю ходил через Литейный мост на учебу в Артиллерийскую академию РККА, но уже в марте был направлен на подавление Кронштадтского мятежа, где навсегда ушел под лёд Финского залива.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

улица Халтурина – с 1918 по 1991 гг. улица Миллионная

2

площадь Урицкого – с 1918 по 1944гг. Дворцовая площадь

3

город Троцк – с 1923 по 1929 гг. город Гатчина

4

проспект Володарского – с 1918 по 1944гг. Литейный проспект

5

проспект Нахимсона – с 1918 по 1944гг. Владимирский проспект