Докучаев

Роман Клещев

Докучаев

КНИГА ПЕРВАЯ. АНДРЕЙ

Глава первая. Докучаев

Зима 1918 года выдалась суровой, а весна стояла затяжной. Морозы и ветра даже и не думали покидать эти места. Сырой воздух с утра превращался в стылую душегубку, снежный наст – в каток, с хрустом падали громадные ветви под грузом льда и сосулек. От того, что одежда не успевала просыхать, холод проникал, казалось, во все части тела. Ночью согревали лишь звезды и мысли, а днем приходилось идти. Иногда шёл по ночам, если позволяла местность. Костёр разводил без спичек, хоть и опасно, могли заметить. Слава Богу, имел навыки добычи огня, этому конечно учили.

Еловые ветви вновь осыпали снегом капюшон, козырек и эмблему с костьми и черепом на левом предплечье шинели, белые бугорки остались на погонах, и так повторялось уже много раз. От усталости он всё время валился вперед, и пытался удержаться, то и дело, хватаясь за белоснежные искрящиеся изморозью стволы деревьев. Винтовку становились все трудней беречь от снега, который итак повсюду: в рукавах, карманах шинели, набился в сапоги и там медленно таял. Казалось, чего уже её беречь, патронов давно нет, однако сказывалась привычка держать оружие в боеготовности и порядке.

Он ориентировался на северо-запад, сейчас должно быть около полудня, яркое мартовское солнце слепило слева, указывая направление. День снова обещал быть морозным. В тишине надоевшего леса слышалась его тяжёлая поступь. Старая поваленная чаща сменялась молодым ельником вперемешку с редкими островками то березняка, то осинника, и всё это начинало сводить с ума. Заурчал тот же ворон, постепенно то, удаляясь, то снова преследуя.

Докучаев аккуратно поставил винтовку к развилке тонкого ствола берёзки и повалился спиной на снег около поваленного ураганом дерева. Достал обитую серой кожей немецкую фляжку, присев, открутил пробку и щедро приложился. «Шустовъ» как всегда помог справиться. С мягким теплом коньяка, боль в пояснице постепенно исчезла. Верхушки деревьев, глядевшие в синее небо, казались теперь нарядными. Докучаев лёг и закрыл глаза, подумал, что сейчас уснет и замерзнет, оставшись в этом забытом Богом лесу, и весной его останки плавно опустятся на дно болота, которое тянется здесь, как он предположил, судя по вездесущим кочкам под снегом. Если только раньше его труп не растащит зверьё. Кто знает, сколько еще идти? Позади отступление, бегство, две ночи в холодном лесу. И дальше будет всё та же чаща, но всё лучше, думалось, чем открытая степь. А кому-то и вовсе не повезло.

Во сне он провалился в пучину зелёного болота, о котором думал двумя минутами ранее, оно было по-летнему тёплым, да и не болотом вовсе, а рыжеватой полупрозрачной водицей с горькой примесью пожухлых листьев и травы. Фуражка с него будто бы сползла, сначала на глаза, а потом закружилась под водой, и он уже не мог ее поймать, утопая всё глубже в мутноватую и непроглядную глубь. И тут протрубило что то, глухо и протяжно, откуда-то со стороны и как будто под толщей все той же лесной воды. Затем ещё раз прогудело уже громче и яснее, и еще и еще раз.

Докучаев очнулся и сразу вскочил. Гудки раздавались с запада, откуда, казалось, повеяло легким ветерком. Сунул фляжку в карман, схватил винтовку и, забыв об усталости, рванул в ту сторону.

Дыхание постепенно стало ритмичным. Инстинкты вновь работали. Он нёсся, ломая сухие ветви, иногда останавливаясь, старался прислушаться. Гудки приближались, уже два подряд с интервалом в секунду и громче, метров двести-триста к западу точно. Он побежал вперед, к ельнику, сняв винтовку, и вскоре почуял терпкий запах дыма. И снова гудки: короткий и протяжный. Миновав белые ряды молодого березняка, он заметил насыпь, судя по всему там железная дорога.

Стараясь не привлекать внимания, пригнувшись, замедлил шаг, приблизившись к самому краю чащи, дымом пахло сильнее. Остановился около зарослей, сквозь паутину ветвей слева увидел край открытой платформы. Поржавевшие буферы выглядели как огромные стальные глаза. Угловатые конструкции в тёмно-зеленой облупившейся краске местами были замяты. Отполированные колёса слегка отсвечивали стоя неподвижно. Сверху за стальной окрашенной в коричнево-зелёный камуфляж бронированной пластиной, усеянной заклепками, виднелся «Максим», глядя в небо его «бочка» бликовала на солнце. Рядом никого не было.

Аккуратно, на полусогнутых, он двинулся туда, вдоль «железки», чуть углубившись в березняк. Дорога, судя по всему, уходила влево, и что там за поворотом видно не было. По мере приближения стали отчётливо слышны работы мощных паровых котлов. Едким чёрным дымом заволокло верхушки деревьев.

Он вытер лицо, убрал винтовку за спину, и пополз. Справа величаво приближался окрашенный в коричнево-зеленый камуфляж огромный бронепоезд. Докучаев полз вдоль него и осматривал стальную громадину. Опираясь на рельсы могучими колёсами, прикрытыми стальными трапециями бронированных листов, с испещренными заклёпками вагонами с амбразурами, он выглядел устрашающе. Поверх высоких вагонов мерцая из башен, выглядывали стволы мощных дальнобойных орудий. Всюду пулемётное вооружение, турели, смотровые оконца и щели, открытые и закрытые боевые площадки.

Докучаев упорно полз дальше вдоль гудящего гиганта, проделав уже немалый путь. Увидел, что некоторые вагоны имели наружные боковые платформы для перемещения по ним экипажа, и верхние смотровые площадки. Кое- где по ним пробегали бойцы.

Этот состав, судя по всему, собран из нескольких, бывших царских бронепоездов. Что-то подобное, похожие очертания ему приходилось видеть на западном фронте. Свежая краска намекала, что его ввели в строй не так давно и наверняка после ремонта, неслучайно именно на это, южное направление, в тяжелые дни корниловцев дни.

Он остановился и лёжа всматривался во всё, что мог разглядеть. Он изрядно промёрз, сапоги и рукава забились снегом, но мысль совершить очередную авантюру, кажется начала вырисовываться. Сдаваться в плен – самоубийство, никто не станет держать его в поезде, поэтому как бессмысленную обузу расстреляют тут же возле «железки».

Поезд, судя по всему скоро тронется, это произойдет с минуты на минуту, раз котлы парят что есть мочи. Докучаев осознавал, что дальнейшая судьба его абсолютно не предсказуема и полна неизвестности. Пока ясно одно – война ещё идет, и враг в тридцати метрах, он силён, прячется в натопленных березовыми дровами жарких вагонах за сантиметровым листом брони, сытый, вооруженный до зубов, ест наваристый куриный бульон, курит папиросы и пьет сладкий чай. У Докучаева же измотанного скитаниями по лесам и мерзлым болотам, без еды и спичек, нет даже единого патрона для винтовки.

Он решил дождаться, когда уедет этот, чертов поезд. Похоже, что за ним по другую сторону теплится станция, там к верхушкам сосен то и дело ползут обрывки белого печного дыма, наверное, в русской печи в котелке дымится солянка, стол украшен хрустящей коричневой краюхой. В голове возникли образы сытой жизни зажиточного крестьянина: горячая картошка, бидон квашеной капусты, бутыль домашней водки в придачу. Потекла слюна, на секунду и вправду показалось, что донесся запах обеда, может быть, так оно и было?

Итак, кажется, пришло время решить, ситуация предлагала ему неплохую возможность. Она по определению не могла быть простой, в условиях войны, и всё же полчаса назад надежды не было и вовсе никакой. Так что, есть пространство для маневра.

Едва слышны чьи-то возгласы около станции. Может быть, заканчивается погрузка, или к телеграфу подключиться понадобилось? Это должно означать, что все станции на этом участке уже захвачены красными. А раз так, то и приближаться к ним – перспектива так себе, поэтому действовать надо вдумчиво и осторожно. Проникнуть на станцию – оправданная цель, там есть всё, что необходимо для спасения, а это сейчас главное. Но тогда пусть сначала уйдет этот стальной великан.

Он продолжал наблюдать, ближайший к нему вагон был раскрашен, как и остальные, небольшая пулеметная башенка торчала на крыше похожая сбоку на скворечник с жердочкой. Однако, что-то отличало его от остальных вагонов, во-первых, отсутствие узких амбразур, вместо них – небольшие оконца с запертыми с двух сторон стальными ставнями, два окна при этом открыты, за стеклами висят бордовые шторы. Такую конструкцию ставней ему приходилось видеть на германском фронте, это немецкая технология, ставни открывались и закрывались с помощью рычагов из салона вагона. Такие системы устанавливались в старых ещё вагонах российских имперских бронепоездов, которые относились к начальствующему военному составу императорской армии. Даже вентиляционное окошко снаружи закрывалось стальным клапаном, что подтверждало эту теорию. Вдоль вагона сбоку была смонтирована наружная проходная площадка – платформа с металлическими ограждениями в виде решёток для перемещения экипажа в обход него. Непростой вагон, видать штабной. А сцеплен он как раз между вагонами боевыми, и как бы между ними прячется, а на тех уже по паре башенок сверху с пулеметами, и пушками дюймовками. Вдоль плоскостей соседних вагонов до десяти амбразур, боковые пулеметы, поворотные турели, и вагоны те подлиней, на одном широкими былыми мазками раскинулось «тов. К. Маркс».

Командирский вагон, неприметный, дополнительная броня сбоку прикручена, колеса увешаны щитами. Вооружение, кажется спарка «Максимов» наверху, окна, шторы, труба печная дымок уютный пускает. Командование красное там сидит, наверное, с утра чаёк, кофеёк, а кто водочку с похмелья, понемногу конечно, чтоб запаха не было. Курят. Греют завтраки. В окнах никто не мелькает. И вообще вокруг никого, караулы у леса не выставлены. Смело ведут себя большевики. Уверенно. Значит, у них и причины на то есть. Значит, они вокруг хозяевами себя чувствуют, всё здесь только им теперь принадлежит. А он чужой на этой территории. Тогда и некуда бежать получается. Только прятаться, хорониться остается.

Что же он стоит не едет, около получаса прошло. Холодно лежать. Но не отползает Докучаев, хоть и замерз, ведёт боевое наблюдение. За это время увидел только пару красноармейцев: один прошел без винтовки с охапкой дров по платформе вдоль командирского вагона и сложил их, по-видимому, около входа, так сказать принес. Другой со скрипом приоткрыл в соседнем вагоне маленькую полукруглую дверцу, пару раз затянулся папиросой, выкинул окурок, крякнув, высморкался, вытер рукой большие усы, затем – руку о грязную тельняшку и с грохотом ту дверцу обратно запер.

Почуял, пахнуло табаком-самосадом, крепкий, хороший табачок. Опять потекла во рту слюна, и вскружило голову то ли от тачного запаха, то ли от голода. Третьи сутки не куривший голодный Докучаев разозлился, решил всё, хватит, уйдет поезд, ворвется на станцию, а там, на запад, к Украине.

Послышался щелчок, а затем что-то лязгнуло под штабным вагоном. Он пригнулся, глядит, под вагоном что-то показалось, будто повисло, качнулось чуть-чуть, толком не разглядеть. Нога, вторая, по лесенке будто. Человек спустился и на четвереньках пополз по шпалам. Потихоньку аккуратно высунулся и огляделся по сторонам. Затем вылез, встал и, ухватившись за ограждение, ловко взобрался на боковую платформу вагона, где спокойно, чуть ли не насвистывая, стал прогуливаться. Он был без оружия в светлом овчинном тулупе, на вид молодой, лет двадцати пяти. Подошёл к окну штабного вагона, заглянул в него, затем пританцовывая, направился к следующему, и, лязгнув стальной дверцей отсека исчез.

План в голове внезапно кардинально начал меняться, конструкция дальнейших действий прорисовалась за мгновение. Но тут он или пан или пропал. Если не удастся и возьмут в плен, то лучше пусть штабные, там хоть и красные, но офицеры, и даже бывшие царские. Дерзкий и авантюрный новый план включал попытку захвата врасплох, покушения на самое сердце стального Карла Маркса. Логика интуитивна, проста и смертельно опасна, по горячим следам того чудика, что только что выпавшего из-под вагона, немедленно «вернуться» и попытаться стать непрошеным гостем. Докучаев, долго не раздумывая пополз и притаился за сухой травой. Осмотрелся по сторонам – никого. Сердце билось в груди, сотрясая ослабленное тело. Он вскочил, снял винтовку и побежал. Вагон приближался очень быстро, несколькими бросками он пересек заснеженный кювет и припал на насыпь к колёсам. По сторонам по-прежнему никого не было. Шансы оставались. Он осторожно заглянул под вагон на ту сторону, там левее похоже станция, виден только край изгороди, и откуда-то доносится гармонь. Почему-то до этого он её не слышал. Гудок поезда раздался неожиданно, намекая, что пора действовать. Он ползком рванул под забитое снежной пылью днище вагона. Тут рессоры, стальные пластины на огромных болтах и гайках, трубки и кованые рамы, пахнет горелой смазкой, лесенка железная в три ступеньки вела наверх к полу, над ней видны контуры большого прямоугольного люка, пролезть через который можно без проблем даже с оружием. Люк тот без петель, без ручки, оклепан сталью, там, где щели видна наледь, она чуть отвалилась и подтаяла. Только что этот люк отворялся.

Он огляделся и присел на колени, сжался как пружина стальная, винтовку держа, ни штыка, ни патронов, всё равно уже. Ей можно и так убить кого хочешь, хоть стволом хоть прикладом. Здесь внезапность важна, неразбериха. Одна попытка у него. Штабной вагон, бронированный красный поезд, самоубийство, в голове мелькнуло. Возможно. Но в лесу третьи сутки тоже самоубийство. Тот же исход. И что там, на станции ещё не известно, могут и вовсе не подпустить, если часовые толковые и пулемёт. Если даже ночью ползти, то обычно костры по периметру жгут и ими всё освещают. Всё, хватит, решено. Что бы сделал этот «кавалер», если бы вернулся, вот так сразу, назад, может чего забыл? Как бы он поступил? Так скрытно, странно себя вёл, оглядывался. Не известно, так всё не определенно. Что бы он сделал-то…?

Докучаев поднял руку, сжатую в кулак и трижды постучал кулаком по люку. Что-то послышалось, внутри…

Дверца дёрнулась, посыпались снежинки, распахнулась. Ворвавшийся внутрь морозный пар облаком заслонил на секунду видимость. Вскочил Докучаев по лесенке, ухватился за что-то, держа винтовку. Не думая, подтянулся, вскочил, усевшись на скользкий пол, навёл оружие на того, кто открыл ему, огляделся по сторонам, молниеносно, никого за спиной.

Снега натащил Докучаев, встаёт осторожно, скользит по паркету. Крошится с него лёд в тепле, падает и сразу тает. Откинул назад капюшон, держа на мушке неприятеля. Огляделся украдкой.

– Руки…! Кто ещё в вагоне? – прохрипел Докучаев, и раскашлялся.

– Никого.

– Подойди… Кхм-мм… Медленно только.

Держа руки на уровне шеи, она, испуганная, сделала два шажка в его сторону.

– Хорошо…, стой. Медленно опусти руки и тихо закрой люк.

Она подчинилась.

– Руки подними. Ты кто такая?

– Я?

– Да.

На лице её была и растерянность, она не знала что ответить.

– Можно я завяжу пояс? – голос дрожал, она глянула на болтающийся пояс, надетого на ней тёмно-зеленого поношенного шелкового халата. Под ним виднелась порядком вытянутая серая теплая пижама.

– Повторяю вопрос…

– Я… Кхм… никто, убираюсь здесь, тут…

– Убираешься?

– Да.

– Ты прислуга?

– Нет, я… домработница…– ответила она уже уверенней.

– А, тряпка где, веник?

– Я… уже всё… убралась… везде…

– Ага, а где народ?

– Какой?

– Ну, это же командный вагон, где все?

– А… ушли… по вагонам …

– Ага, а это кто был…?

– Где?

– Внизу, убежал кто?

– Это… Толя, приходил… чинить…

– Чинить?

– Да. Там…. Туалет… не работал, он чинил…

– Он солдат?

– Да.

– А чего он через пол ушел?

– Он… так ему нравится… больше…

– Так он к тебе приходил?

– Нет…, то есть… и да… немного….

– Интересно… Ты пока пояс свой не трогай. К запястью его привяжи, живо. Ну!…. Быстрее! И молчи, отвечай только на мои вопросы.

Она испуганно глядела на него. Он приказал ей просунуть руки между металлическими балясинами винтовой, ажурной лестницы, ведущей к пулемётной турели и, когда она подчинилась, быстро связал их поясом, накрепко. После чего опустил винтовку и спокойно стал осматриваться.

– Кто-то может сейчас войти?

– Сейчас? Не знаю…, но… могут и… или… позвонить…

– Ну, ты же на звонок не ответишь?

– Нет…, конечно.

Он обернулся и увидел висящую на стене портупею с ремнём и «Маузером» в коробке. Поставил винтовку к стене рядом и взял пистолет, проверил, он был почти новый, пахло кожей и смазкой, полностью заряжен.

Она внимательно наблюдала за каждым его движением.

– Могу я знать кто Вы такой? И что Вам угодно? – это уже звучало провокационно.

– Я ж сказал молчать.

Докучаев осматривал шикарный интерьер вагона, осторожно продвигаясь. В спёртом воздухе сильно пахло куревом и вчерашней пьянкой. Мимолетно глянув в окна, он аккуратно прикрыл занавески, стараясь держать ствол в сторону уборщицы, не ставая к ней спиной.

– Так, – сказал он, обыскав висящую на стене шинель и форму. Хм… Начальник поезда. Комдив… Душевская… Нина Дмитриевна…, а на фото Вы и вовсе не похожи на прислугу. А Меня зовут Андрей Силантьевич Докучаев… я штабс-капитан императорской армии его Величества. Очень приятно, вот и познакомились.

– А, мне… нет. Совсем. И прислуга – это пережиток… старого режима. Пора бы знать.

В нагрудном кармане кителя он обнаружил красные потёртые корочки удостоверения: – …приказом ВЧК…. РСДРП…. ноября 1917 года…., назначить Душевскую… Красным командиром батареи…

– И что Вам угодно товарищ Докучаев? – заметно приободрилась Комдив, – Я так понимаю, Вы меня в заложники взять хотите? Или что убить? Вы ведь корниловец? Верно? И как посмели ворваться? Ну, с винтовкой да пистолетом против моей своры долго не удержитесь, я Вам сразу говорю. При этом она наклоняла голову, пытаясь поправить стрижку каре.

– Мой Вам совет! Вы ведь наверняка бежите? Догадываюсь откуда. Из-под Лугового, верно?! Из частей смерти?! Оттуда вас третьи сутки как погнали! Так вот, Вы либо дезертир, либо из тех, кому удалось вырваться из окружения? Права? А? Офицер?

– Ну конечно…. Вы же командир…, конечно же, правы – ответил спокойно Докучаев, при этом продолжая обыск вагона на предмет спрятанного оружия. Снег на его фуражке и шинели быстро таял от жара, источаемого печью, и тут же превращался в мелкие и крупные водяные сгустки, падая затем каплями на ажурный красно-зеленый ковер, – Только скажу Вам, дезертиров у нас не водится. В отличие от вашей как Вы успели заметить своры.

Разозлив красную пленницу пока что кроме «Маузера» ему удалось найти новую кавалерийскую саблю, в стандартном обрамлении висящую у входа, незаряженную трехлинейку в углу шкафа, штык и множество патронов к ней россыпью в деревянном ящике. Тут же сбоку у шкафа стояли друг на друге ящики со снаряженными пулемётными лентами. За стёклами буфета среди бокалов обнаружился маленький симпатичный «Браунинг» с ореховыми вставками на рукоятке. Его Докучаев сунул в карман своей шинели. Он тщательно всё осмотрел, каждый закуток вагона, который представлял изрядно потертые апартаменты в английском стиле из красного полированного дерева с коричнево-горчичными текстильными вставками и с узорами по стенам. В небольшой ржавой круглой печке-буржуйке бодро полыхали дрова, печурка явно не вписывалась в столь богатый интерьер, около неё были аккуратно сложены березовые поленья, сама она стояла на стальной плите на полу. По стенам кое-где висели репродукции европейских художников восемнадцатого века, панно со сценами охоты: всадники, собаки атакуют волка. Небольшие рога копытных на стенах, бронзовые канделябры с маленькими вытянутыми лампочками, которые теперь имелись не везде, и только одна из них освещала пространство за ширмой, откуда выглядывала резная ножка деревянной кровати. Посреди вагона располагался длинный неширокий стол орехового дерева с затёртой местами до древесины полированной поверхностью, в итальянском стиле. На нем стояли две коричневых бутылки из-под вина, несколько немытых стаканов, остатки хлеба, еще какой-то засохшей снеди, вроде овощей, горы окурков в пустых стеклянных банках из-под тушенки, какие-то бумаги лежали сбоку в беспорядочном виде. Вилки и ножи со стола он уже зашвырнул за платяной шкаф на всякий случай. Тут же рядом располагалась черная винтовая лесенка, собранная из стальных деталей, скрепленных болтами, ведущая в пулеметную турель на крышу. Около лесенки привязанная к балясинам стояла и злобно наблюдала за каждым его движением захваченная Душевская. Над её головой чуть покачивался кусок висящей сверху полупустой пулемётной ленты, видимо оружием всё же пользовались. Большинство окон были зашторены или закрыты бронированными ставнями. Проникающего сквозь четыре открытых окна света вполне хватало, и тянущиеся по диагонали сверху вниз лучи уже рассекали призраки табачного дыма. В дальнем углу за узкой деревянной дверцей притаились душ и туалет. Туда Докучаев также заглянул: бронзовые вентиля и медные краны уже не мерцали новизной, но английский фаянс выглядел превосходно, изысканная турецкая плитка на полу, и чистые отбеленные полотенца весьма вписывались в антураж вагона для первых лиц.

– Развяжите мне руки. Курить, знаете ли, хочется… – нарушила, создавшуюся было тишину Душевская.

– Я Вам помогу, но прошу, все же постойте пока. Поезд скоро тронется?

– Как же я могу сказать? Развяжите, позвоню…, спрошу.

Он молча взял со стола папиросу из пачки с надписью «Казбек», поднес её к раскаленной трубе печи и подпалил, после чего подошел к Душевской и передал ей, заметив вблизи не столько злобу в её состоянии, сколько похмелье. Она была ростом меньше него более чем на голову, круглолица, не дурна собой, чуть пышнотела, лет около тридцати, он мельком обратил внимание на симпатичные чуть смуглые черты её лица, слегка вздернутый носик и длинные ресницы, обрамляющие красивые карие с хитрецой глаза. Она поднесла папиросу связанными руками к губам и, раскурив, выдохнула дым. Затем строго оглядела стоящего перед ней Докучаева снизу-вверх, будто он её подчиненный и одет не по форме. Он отошел к дивану, снял с себя шинель и фуражку, пистолет убрал за пояс и, тоже одолжив без спросу её «Казбек» закурил.

– Я вижу, обживаетесь? Что ж устраивайтесь по удобнее! Вы ж с дороги штабс-капитан? Может чаю, изволите…? Ваше благородие…? – Душевская натянула симпатичную улыбку гостеприимства.

Докучаев не особо реагировал. Он огляделся, отыскав золотистый давно не чищеный самовар, стоящий около буржуйки на этажерке. Рядом внизу стоял большой железный бидон очевидно с запасом питьевой воды, сверху на крышке лежал металлический мятый ковшик. Ему подумалось, что все предметы принесенные красными в этот прекрасный интерьер в виду своей неприглядности ужасно портят его, омрачая тот некогда рожденный художниками и инженерами фон, придуманный для создания прекрасного рабочего настроения штабного командного состава. Теперь же это место выглядело странно, в нём как по волшебству смешались местами дурно пахнущий ужасный казарменный быт и первоклассный королевский декаданс.

– Благодарю. Я сам организую самовар. А Вы совсем не похожи на уборщицу, я сразу понял…

– Хм, сочту комплиментом, впрочем…, что же Вас привело в мои покои? Так мне и не ответили, успевайте, пока мне не надоело с Вами любезничать!

Она сделала ещё затяжку и швырнула окурок к печи. Он упал рядом, но не на притопочную плиту, а откатился на пол, на паркет. Докучаев, негодуя внутри, подошел и убрал его, закинув в печь, вновь подумал о том, что именно вот такие красные командиры и угробили изысканный некогда вагон.

– Мне нужна Ваша помощь.

– Ого…?! – рассмеялась Краском. Это, с каких пор офицеры просят у нас помощи?! Ну…, и что…? Чем же я могу Вам помочь? – заигрывающе улыбнулась Душевская, слегка переваливаясь с ноги на ногу, испытывая неудобство, стоя со связанными руками.

Докучаев заметил на её левой ступне войлочный светло-серый тапок. Другая нога была босой. Он огляделся и обнаружил второй тапок под столом, подал ей, она бросила его на пол и тут же надела.

– О, благодарю! Слетел зараза, когда Вы ворвались. Признаться, сюрприз крайне неожиданный. Так на чем мы остановились?

– Скажите, куда идет поезд?

– Хм…, товарищ офицер. Вы же человек военный, Вы в своем уме? Я не уполномочена раскрывать секретную информацию…, Вы забыли про чай. Самоварчик то ставьте на печь. А то так чая и не дождетесь.

– Товарищ Душевская. Я знаю, что такие поезда как этот сейчас ходят по кругу, по моим подсчетам Вы должны следовать в Ростов-на-Дону. Я предлагаю Вам доставить меня до города. Там я сойду, и мы простимся.

Она громко и почти вульгарно рассмеялась.

– Ростов!… Простимся! А отчего не в Москву? Как же Вы ещё молоды гражданин штабс-капитан чтобы мне что-то предлагать, ставить какие-то условия мне, красному командиру! Вы думаете, я Вас испугалась?! Сколько Вам? Двадцать три? Двадцать четыре?