Девушка из хорошей семьи

И Тиэко высунула язык, чуть не достав им до груди в свитере с цветочным узором.

Обычно Тиэко выходила на станции «Итигая», а Касуми ехала дальше до Синдзюку и в пути читала. Но сегодня, когда она осталась одна, ей было неспокойно и доставать книгу не хотелось. Держась за кожаную петлю, она всматривалась в вечерний пейзаж у станции «Ёцуя». Там, на месте засыпанного рва, черным пятном расстилался стадион, и несколько жалких уличных фонарей отбрасывали на него одинокие круги света.

До сих пор Касуми не приходили в голову мысли о Саваи, а тут она вдруг подумала о нем. Мысли роились, словно упавшие на бумагу чернильные брызги, и никак не могли собраться воедино.

«Отец, наверное, рассматривает молодых служащих, которые бывают у нас дома, как возможных претендентов на мою руку. И Саваи, и Маки, и Одзаки. И всем понятно, что их цель – я.

Тем не менее, если у меня с кем-то возникнет симпатия или любовь, отец наверняка, по своему обыкновению, проверит этого человека ради счастья дочери. Во всем, что касается замужества, он будет думать только о моем счастье, а в его представлении о счастье нет ничего трогательного и впечатляющего.

А что будет, если займутся Саваи? Он в два счета провалится на таком испытании. Если так, то…»

И в сердце бесстрастной, сдержанной Касуми зародилось желание защитить Саваи. По ее мнению, у него был несчастный взгляд, а несчастный человек – все равно что любимый.

«Конечно, это никакая не любовь. – Касуми понравилась взрослая, снисходительная улыбка, появившаяся на ее лице, которое смутно отражалось в оконном стекле. – Я ведь не чувствую ничего похожего на ревность».

3

Потом ничего особенного не происходило: видимо, зная, что у Касуми в разгаре экзамены, расчетливые Саваи, Маки, Одзаки в доме Фудзисавы совсем не появлялись.

С другой стороны, Фудзисава Ититаро, похоже, вынашивал некий план, доставлявший ему удовольствие. Это явственно читалось на его лице, когда он с купленными по дороге сластями ненадолго зашел в комнату погруженной в учебу Касуми.

– Не стоит тебе слишком много заниматься. Подорвешь здоровье.

– Неужели ты правда сказал «не стоит заниматься»?! – с сочувствием глядя на отца, прохладно переспросила Касуми.

На время занятий она надевала белоснежный свитер с высоким воротом, и, когда комната нагревалась, шея под ним слегка потела.

Касуми раздражало ощущение этой чуть влажной шеи. Она часто мерзла, потому-то и надевала свитер, но чувствовать, что твоя шея похожа на перезрелый фрукт, было противно. Она выключала обогреватель, а через некоторое время, когда становилось холодно, включала снова, – в общем, только и делала, что нервно крутила газовый кран.

– Тебе не холодно? – спросил отец.

– Ха! – Касуми загадочно улыбнулась.

В принципе, она могла бы ответить честно, но в ощущении, будто твою шею обхватили чьи-то распаренные руки, присутствовало также некое мерзкое удовольствие, поэтому Касуми воздержалась от объяснений.

Ититаро знал, что его дочь ничего не хочет. Слушая, что рассказывают о своих дочерях друзья или сослуживцы, он понимал, что те ни на минуту не дают отцам передышки, требуя: «хочу машину», «хочу лыжи», «хочу модное платье», «хочу туфли» и так далее. То была крайность, но и отсутствие желаний у Касуми тоже выглядело крайностью. Она почти ничего не просила. Ититаро готов был покупать ей что угодно, но Касуми по собственному почину даже не ходила на выступления зарубежных музыкантов или танцоров.

При этом нельзя сказать, что она жила скрытно, замкнувшись в себе. Она всегда была приветливой и спокойной; если ее приглашали в гости, танцевала там. Ититаро не понимал этого странного сочетания. Его беспокоило, что столь идеальное поведение дочери может помешать ее замужеству.

Беспокойство усиливалось, и в конце концов Ититаро решил вмешаться. Специально зашел к ней и, заглянув в раскрытый учебник, заметил:

– Наверное, сложно зубрить такие вещи?

– Ужасно! А что, папа, ты сегодня вечером уже все выпил и больше заняться нечем? – невольно улыбнувшись, ответила Касуми.

– Ты что здесь делаешь? Нельзя ей мешать. – Вошла мать, принесла чай и выпроводила встревоженного отца.

Оставшись в одиночестве, Касуми с полчаса не возвращалась к занятиям. Она медленно, по дольке ела мандарин и размышляла:

«Отец с этой своей заботой о семье… вечно он суетится. И что он так нервничает? В семье все хорошо, у дочери тоже».

Касуми презрительно усмехнулась. Тут ей в глаз попал сок мандарина. Некоторое время она сидела, зажмурившись, и вдруг почувствовала, как на глазах выступили слезы, потекли по щекам.

«Если отец опять войдет, точно переполошится. Наверняка решит, что я отчего-то страдаю и потому плачу».

Хотя в душе Касуми вовсе не страдала, она не переживала, что ее могут неправильно понять. Было замечательно осознавать, что отец за нее беспокоится. Все-таки приятно втайне знать, что, не совершая ничего предосудительного, ничего греховного, она способна заставить человека тревожиться!

Да, Касуми не терзалась угрызениями совести. Не сожалела, что пренебрегает занятиями, но и радости при этом не испытывала. Она подняла взгляд на висевший на стене календарь: на февральской странице была цветная фотография – обледеневшее дерево на фоне синего неба. Дерево утратило изначальный, соразмерный облик, выглядело печальным, жутко изогнутым, будто в какой-то момент накопившиеся в нем чувства, застыв, передались форме.

Касуми вдруг вспомнила станцию «Токёэки»: сердитую, напряженную женщину, по виду гейшу, и мрачное лицо Саваи. После той случайной встречи Тиэко этой темы не касалась, у Касуми тоже не было причин ее обсуждать, поэтому она не понимала, как все обстоит на самом деле. Тем не менее в памяти, даже когда она готовилась к экзаменам, порой всплывали эти лица, похожие на обледенелые деревья человеческой души.

4

После экзаменов стало ясно, что задумал Ититаро. Он задался целью устроить для Касуми танцевальный вечер – небывалый случай в их семье.

Касуми озадаченно смотрела на отца, решившего таким образом скрасить ее тяжелую жизнь. Естественно, после долгих и упорных уговоров он все-таки добился ее неохотного согласия. Однако с остальными все прошло не так гладко. Касуми оставалась равнодушной, мать, Каёри, в конце концов подчинилась воле мужа. И лишь когда Ититаро объявил:

– Касуми позовет университетскую подружку. Что до кавалеров, Саваи, Маки, Одзаки придут с удовольствием, – Касуми вдруг охватило приятное предвкушение. Приедет мужчина, чьей тайной она владеет, – мужчина, которому она может внушить тревогу!

– Я по возможности постараюсь прийти, а присматривать за вами будет мать. В Америке на таких вечеринках мать за всем следит, – пояснил Ититаро.

И вот наступил этот день. Мероприятие должно было состояться вечером в субботу, Масамити с женой и Тиэко пришли пораньше помочь.

Стоял ясный день, но дул сильный северный ветер. Он трепал в саду листья на стоявших пока без цветов камелиях, и в лучах солнца эти листья отсвечивали глянцем, окрашивая увядший газон в зеленоватый цвет.

Касуми вместе с матерью, Акико и Тиэко изо всех сил трудилась на кухне, готовя канапе и сласти, Масамити в гостиной, где будут танцы, настраивал проигрыватель.

Закончив часть работы, Касуми и Тиэко прямо в цветастых передниках забежали в комнату Касуми пошептаться. Тиэко веселилась, словно у себя дома, и куда больше походила на хозяйскую дочь. Она явно изголодалась по домашним удовольствиям.

– Может, нам с тобой поменяться семьями? – проворчала Касуми.

Тиэко с восторгом разглядывала стол Касуми, трогала все, как ребенок. «Какой хороший нож для бумаги»; «А закладка с картинкой Ниагарского водопада – вот уж не думала, что у тебя такая»; «Красивый конверт. Пошли мне в таком письмо»; «А пресс-папье! Прямо синий водоворот за стеклом. А вот так словно вода движется»… и все в таком духе.

– Если хочешь, забирай все, – отчаявшись, сказала Касуми. – Мне не нужно. Вот как он придет сюда после того, что было на станции «Токёэки»? С каким лицом покажется?

– Не издевайся над ним уж слишком, жалко ведь.

– Ты ему еще и сочувствуешь?!

– Вовсе нет, он же такой развратник.

– Мне просто интересно, как он станет притворяться. Слушай, ты ведь его еще в нашем доме не видела. Он отлично притворяется. Прямо образец здорового, безупречного юноши.

– Как подумаю, что он мой родственник, грустно становится. Но я-то не притворяюсь.

– Да это понятно.

Приятное волнение перед танцевальным вечером постепенно охватило даже Касуми. Она несколько раз смотрела на часы, думала о непривычных для себя вещах: например, сочувствовала гостям – гостиная небольшая, места для танцев мало. И нервничала в ожидании чего-то.

В сумерках начали появляться гости. Мать должна была сидеть в гостиной и надзирать за молодежью, но включенный на полную громкость звук грохотом отражался от стен, так что вскоре у нее разболелась голова и она ушла.

– Я не могу больше здесь находиться, как-нибудь аккуратно скажи отцу. Я ведь долго вас сторожила. Да и отец сегодня вечером на банкете – вернется, пожалуй, поздно.

– Ладно, положись на меня. – Касуми постучала себя кулаком в грудь.

Посреди этого разговора в вестибюле опять раздался звонок. Касуми открыла дверь, и прямо на пороге ей в лицо уткнулся букет белых зимних роз. За букетом стоял Саваи и обаятельно, приветливо улыбался. Касуми не могла вымолвить ни слова.

«Я проиграла. Да, точно, этот человек – актер на голову выше меня. Ну ничего, подожди немного, и я тебе такое устрою», – про себя решила Касуми, даже не задумавшись, с чего вдруг в ней взыграл этот дух борьбы. Она сверлила Саваи взглядом, пытаясь уловить запах станции «Токёэки».

Однако улыбка так и сияла на круглом лице гостя, а глаза сверкали молодым задором – он напоминал глянцевую картинку с обложки журнала для подростков: ни теней, ни загадочности. Первым делом он учтиво поприветствовал Каёри:

– Сердечно благодарен вам за приглашение на этот вечер. Бесконечно рад.

Матери Касуми нравился Саваи, и она довольно сощурилась в ответ на это обращение, отличающее молодого человека из хорошей семьи.

Саваи обходительно и галантно поздоровался с Касуми, но ей показалось странным, что сама она воспринимает это как формальную любезность. В прошлом году, в день, когда Саваи брал у ее отца интервью для журнала, она не заметила в его поведении никакой фальши. Да и вообще на его лицо не смотрела.

Гости собрались, но из-за свойственной японцам привычки смущаться танцы все никак не начинались, так что первыми выступили Масамити с Акико.

Это был замечательный танец. Старший брат Касуми, с прямой спиной, в двубортном пиджаке, обняв жену, ловко двигался в танце, и на губах у него играла счастливая улыбка, а глаза за очками сияли. Ну а Акико… Касуми только сейчас обнаружила, что у невестки довольно большой зад. При движении та приближалась к мужу, и крепкие ягодицы, казалось, готовы были разорвать облегающую юбку.

Все в молчании следили за этим идеальным танцем, удивляясь: где только Масамити выучился таким сложным движениям и как это Акико так умело их повторяет.

В самый разгар танца распахнулась дверь, хотя Касуми считала, что гостей больше не предвидится. Она обернулась – явился отец с бутылкой шампанского в руках. Молодые служащие вскочили, освобождая Ититаро место, Масамити и Акико остановились.

Ититаро громко и внятно произнес:

– Прекрасно! Я сейчас в ресторане на Симбаси[8] похвалился, что дочь дома устраивает танцевальный вечер, так хозяйка тут же притащила бутылку шампанского и велела скорее нести ее сюда, угостить всех.

– Здорово! – разнесшийся эхом мягкий голос Саваи раздражал Касуми.

– Я сейчас уйду, а вы танцуйте, танцуйте. Мне приятнее в теплом кимоно посидеть на татами[9]. Ну, молодые люди, что же вы не танцуете? Не стесняйтесь, танцуйте. Я только шампанское поставлю и пойду.

Во время этого громогласного напутствия Тиэко на ухо прошептала Касуми:

– Хороший у тебя отец!

Касуми промолчала. Ей не понравилось, что своими словами отец превратил танцевальную вечеринку в некое подобие корпоративного банкета.

Повинуясь намеку Ититаро, кавалеры разом, точно заведенные куклы, поднялись и отправились приглашать девушек. К Касуми подошли Саваи и Маки, но Саваи опередил вечно рассеянного и сонного товарища, и тот, похлопав глазами с тяжелыми веками, пригласил Тиэко.

Когда Касуми оказалась в паре с Саваи, ее вдруг охватило незнакомое ощущение.

Она уже не раз танцевала с мужчиной, но подобное чувство возникло впервые. Можно сказать, что раньше она танцевала, не привнося в это никаких чувств. Его грудь в белой рубашке и ярком галстуке раскачивалась, словно поверхность воды в бассейне, и Касуми сосредоточенно смотрела на нее, как перед прыжком с трамплина.

Саваи сразу начал шутить. Касуми взглянула на белые нарциссы, стоявшие на полке с безделушками в углу гостиной. Саваи сделал поворот в танце, и она отвела взгляд от нарциссов. Недовольно подумала: «Не время смотреть на какие-то цветы».

«Чистые цветы. Саваи не такой. Но искренность не так уж и важна. Разве танцевать с ним неловко или противно?»

Она погрузилась в размышления, не обращая внимания на шутки Саваи.

Мелодия звучала три минуты. Касуми вспомнила, что хотела сказать за это время, и тут же напряглась, сердце заколотилось. Слова, которые она наконец выдавила, должны были прозвучать шутливо и легко, а получилось сурово и словно через силу:

– Знаете, господин Саваи, я как раз видела вас после Нового года на станции «Токёэки».

Саваи с невинным видом, будто не понимая, взглянул на Касуми:

– Э-э? Что значит «как раз»?

При виде такого притворства Касуми вспылила:

– Вот как?! Неужели забыли? До следующего танца постарайтесь вспомнить.

Музыка закончилась. Пластинка была долгоиграющей, они могли танцевать и разговаривать дальше, но Касуми быстро направилась к своему месту. Ее сразу же пригласил Одзаки. Касуми танцевала рассеянно и из его непрерывной болтовни не слышала ничего.

Касуми была довольна, что после окончания предыдущей мелодии, в перерыве, когда еще не затихли отзвуки музыки, ушла и бросила Саваи, встревоженного ее словами. Но чопорный тон, которым она задала вопрос, был непростителен. Это раздражало. Прямо упреки старой девы, сходящей с ума от ревности. Касуми была сама себе противна. Более того, теперь ей казалось, что, оставив Саваи без внимания на следующий танец, она получит обратный эффект. Наверное, у него в ушах все еще звучит сухой голос Касуми, и вдруг он истолкует все совершенно нелепым образом? Возникнет опасное заблуждение: Касуми его ревнует – значит «эта девочка в меня влюбилась»!

«Этого никак нельзя допустить. Я совсем, ничуть не ревновала».

Касуми готова была выкрикнуть это во весь голос и бросила грозный взгляд на Саваи. Тот беззаботно танцевал с Тиэко. По их виду незаметно было, чтобы они обсуждали случай на станции «Токёэки». Касуми немного успокоилась, но в душе клокотал гнев: как же так, человек, которого она пыталась мучить, чувствует себя легко и уверенно, а она, мучительница, нервничает.

Саваи заставил Касуми прождать целых четыре танца: только он собирался ее пригласить, как появлялся другой кавалер, и она уходила. Не то чтобы Саваи умышленно ее дразнил, но, когда они наконец-то смогли потанцевать второй раз, Касуми расхотелось идти с ним, и она старательно искала предлог для отказа.

– В горле пересохло. Не принесешь мне пунша?

Саваи налил из кувшина приготовленный Касуми алый пунш и, стараясь не столкнуться с танцующими парами, осторожно принес два стакана.

– Спасибо.

Он настороженно посмотрел на Касуми:

– Продолжим наш разговор. Я не понимаю твоих намеков. Говори яснее.

Саваи заговорил первым, у Касуми сразу улучшилось настроение, и она с легкостью описала события того вечера. Саваи выслушал и глубоко вздохнул:

– Вот как? Моя родственница могла обознаться – вдруг с той женщиной был не я?

– Не могла. Мы как раз вместе с ней тебя и видели.

И Касуми впервые назвала имя Тиэко.

– Да? Вместе с ней… – Саваи, мельком взглянув на танцующую Тиэко, вдруг рассмеялся: – Да уж, она тоже хороша! До сих пор молчала. Ну я попал. Ладно, сознаюсь. Это была гейша из Янагибаси[10].

Касуми понравилась эта откровенность. Она хотела добиться именно такого, явного, очевидного поражения. Значит, цель достигнута. Она сразу подобрела, прониклась сочувствием к раненой добыче.

– Понятно. Этого достаточно. Но та сцена очень меня впечатлила. Расскажи, что произошло.

– Что, здесь? – Саваи огляделся. – А где твой отец? Что, если он придет?

– Это такая тайна?

– Да, тайна. И работу я тогда прогулял, да и вообще такая глупость…

– Так расскажи об этом где-нибудь в безопасном месте.

Саваи, сохраняя беззаботное выражение лица, оценил все «за» и «против», точно загнанный в угол преступник, и с досады прищелкнул языком:

– Хорошо. Но при одном условии. Я все тебе расскажу, если сохранишь это в секрете от отца.

– Согласна.

Незаметно для других они в знак договоренности сцепили мизинцы. Завтра, в воскресенье, Касуми предстояло пойти на музыкальный вечер, где выступала ее подруга по университету, но ей совсем туда не хотелось, и она назначила на это время встречу с Саваи. Она впервые условилась встретиться с мужчиной наедине.

Теперь, когда все уладилось, Касуми повеселела. Больше не нужно было танцевать с Саваи, – казалось, что и сама вечеринка уже не нужна.

Танцы закончились, и Касуми пообещала проводить Тиэко домой на такси. Стоило хотя бы в прихожей поблагодарить мать подруги за то, что разрешила дочери сегодня не возвращаться домой к ужину.

Когда последний гость вышел на улицу, где ветер уже стих, Ититаро, положив руку на плечо Касуми, поинтересовался:

– Ну как все прошло? Интересно было?

– Да, – изображая легкое смущение, коротко ответила Касуми.

Она хорошо понимала, что этот послушный ответ тронет сердце отца, безмерно его осчастливит.

– Вот как? Прекрасно! Будем и дальше такое устраивать.

Масамити с женой остались ночевать, а Тиэко ворчала, что лишь ей приходится возвращаться.

Девушки вдвоем сели в такси, и машина в позднюю ночь ранней весны двинулась по спящим окраинам района Сэйдзё.

– Странные все-таки мужчины у вас собрались, – заговорила Тиэко.

– Чем это?

– Никто свидания не назначил. Все только на тебя нацелились, вот и постеснялись.

– Да нет же! – возразила Касуми, но все-таки ей было приятно.

Она колебалась, нужно ли говорить подруге, от которой не могло быть тайн, о предстоящем свидании с Саваи. Мучимая сомнениями, она сунула руку в карман пальто и коснулась печений, которые взяла с серебряного подноса и, завернув в салфетку, прихватила с собой. Она молча положила сверток перед Тиэко.

Та молча принялась жевать печенье, Касуми к ней присоединилась. Это было как перекус на занятиях: обе простодушно и с удовольствием хрустели.

– Фу, хрустишь, как мышь!

– Сама такая!

– Слушай, видела, какой Саваи Кэй-тян спокойный? Взрослый.

– Взрослый, – охотно согласилась Касуми и со свойственной ей сухой улыбкой добавила: – Нам тоже нужно скорее повзрослеть.

Машина ехала по торговому кварталу на окраине; вывески закрытых магазинов через один освещали фонарики в форме ландышей. В глубине шеренги фонарей мигнул красный огонек.

– Как странно! Вот решили мы стать взрослыми, а на светофоре вдруг зажегся красный свет, – заметила Тиэко.

5

Когда Касуми вышла из дома, ей было немного не по себе. Однако она отправилась дальше, успокаивая совесть мыслями о том, что идет не на свидание с любовником и не намерена совершить что-либо предосудительное. Она никогда не пользовалась косметикой, но вчера вечером мать разрешила ей слегка подкрасить губы, поэтому сегодня она тоже сделала почти незаметный макияж.

Встретиться с Саваи они договорились в обычном кафе в Сибуе[11]. Касуми не хотела приходить строго к назначенному часу, поэтому, оказавшись в Сибуе немного раньше, она, чтобы убить время, гуляла. И около большого обувного магазина неожиданно встретила Саваи.

Тот был в свитере и небесно-голубой нейлоновой куртке – типичный для этого квартала молодой человек. По чистой случайности Касуми надела небесно-голубого цвета пальто, поэтому Саваи еще до того, как они столкнулись, подумал: «Надо же, пальто такого же цвета, как моя куртка».

– Смотри-ка. – Саваи с радостной улыбкой приложил подол своей куртки к пальто Касуми. – Цвет одинаковый. Будто сговорились.

– Еще ведь рано, во сколько мы должны были встретиться?

– Да, я как раз дожидался этого времени. Спасибо за вчерашний прием, – говорил Саваи, пробираясь через толпу перед витриной обувного магазина.

– Ты идешь в этот магазин? За покупками?

– Нет.

Они в замешательстве смотрели на выставленную в витрине многочисленную обувь, которая словно плавала в воздухе. Среди товара были даже туфли из крокодиловой кожи с пряжками.

– И такие туфли кто-нибудь носит?

– Наверное, крокодил.

Касуми засмеялась:

– Вы, господин Саваи, видно, совсем не чувствуете себя виноватым?

– За что? Я никаких преступлений не совершал.

Они, словно забыв о кафе, где собирались встретиться, направились через воскресную толпу, куда несли ноги.

– Неправда! На станции «Токёэки» у вас был мрачный взгляд, какого я никогда не видела.

– Что ж, человек иногда хмурится. Это естественно. – Саваи легко коснулся плеча Касуми. – Выясняете правду или вы на моей стороне?

– Что там выяснять? Я хочу понять, в чем дело. У меня проснулся интерес к исследованиям. Я никому не скажу, так что выкладывай все.

– Ничего себе. Еще и в выпускное сочинение попаду!

В голосе Саваи звучала неподдельная растерянность, и Касуми поздравила себя с маленькой победой.

Они поднялись до середины холма Догэндзака, опять спустились и наконец устроились на втором этаже кафе, словно заблудившегося в квартале похожих заведений перед станцией «Сибуя». В каждом похожем на кабинку закутке здесь проходило свидание, и Касуми радовалась, как ребенок.

– Я все сохраню в строгой тайне от отца, так что рассказывай. Не расскажешь – выложу ему все.

– Да понял я.

Касуми отпила кофе, поставила локти на стол, подперла руками голову и впилась взглядом в лицо Саваи – круглое, открытое и безмятежное. У него были красивые зубы – от них возникало впечатление чистоты.

– Перестань делать лицо, как у прилежной ученицы на лекции.

Саваи заговорил небрежно, даже грубовато:

– Мне неудобно все время тебе тыкать, могу я обращаться к тебе Касуми-тян? А меня можешь, как Тиэко, называть Кэй-тян.

– Разрешаю, – согласилась Касуми. – Ну, что там с гейшей?

– Неприятно это все. Знаю ее со студенческих лет, в последнее время надоела, разонравилась. Поехали в Атами[12], я сказал, что расстаемся, а когда вернулись, на вокзале в Токио она опять начала ворчать, злиться. Да еще сказала, что уж если расставаться, то в Атами, куда мы когда-то впервые поехали вдвоем, она хочет в ту же гостиницу. Обычное дело. Все бы ничего, если поехать в свободный от работы день, но надо было ехать, когда она согласилась, а то другой случай может и не представиться. В конце концов один день прогулял. Отцу только не говори.

– Ясно. И вы правда окончательно расстались?

– Расстались.

– А как ты познакомился с этой гейшей?

– Ну, тогда много чего было. Я студентом как-то поскандалил по глупости в ночном клубе. Кому-то на ногу, что ли, наступил, ерунда, в общем, но началась драка, я выбежал на улицу, а там уже пять человек. Ну, думаю, пропал, а тут появилась гейша, схватила меня за руку – я и ахнуть не успел, как втолкнула в машину. А там еще две гейши и их толстый покровитель – занятный он был человек, сказал, мол, понравилось ему, как я дрался. Так и довезли меня до Атами, там и ночь провел. С той самой гейшей, которая меня за руку схватила. Не устоял. Но стоит ли барышне рассказывать такие вещи? Гейшу звали Бэнико.

Касуми захватила эта история – все прямо как в кино. В их добропорядочной семье ничего подобного не услышишь.

– А что потом… потом? – Она хотела знать мельчайшие подробности. – А после того, как вы с ней расстались, был у тебя кто-нибудь?

– Я это тоже должен рассказывать?

– Конечно! Все без утайки, приказываю!

Касуми слушала, подавшись вперед, и гордилась, что совсем не ревнует.

– Давай на этом остановимся. Сегодня, во всяком случае.

– Нет-нет. Рассказывай все. Думаю, теперь ты станешь моим советчиком. У меня совсем нет предрассудков.

– Да какой из меня советчик. Хотя я тоже хотел бы в подруги девушку твоего возраста, понимающую, чистую, искреннюю, которой можно было бы открыть что угодно. У меня и в компании нет близкого друга, не с кем поделиться наболевшим. Я и не думал, что ты, Касуми-тян, способна такое выслушать. Ты ведь всегда холодная, сдержанная.