Русский иностранец Владимир Даль

Через полтора года службы нашего героя на Балтике произошло событие, заставившее не только его, но и многих других в России задуматься о своей дальнейшей жизни и, что не менее важно, о судьбе России. 14 декабря 1825 года офицеры (члены тайного Северного общества), хотевшие реорганизовать жизнь в Российской империи на справедливых началах, прежде всего, ликвидировать позорное рабство, называемое крепостным правом, вывели на Сенатскую площадь в Петербурге более 3 тысяч солдат и матросов. Руководители восстания надеялись сорвать присягу Сената новому императору – Николаю I. Но только что взошедший на престол самодержец подавил восстание.

Произошедшее на Сенатской площади заставило В. И. Даля задуматься о своей дальнейшей жизни. Ему не хотелось, как военному, вдруг оказаться среди тех, кому прикажут подавлять антиправительственное выступление, русскому убивать русских. К тому же, служба на флоте, как уже было сказано, была для него мучительна физически. 1 января 1826 года Владимир Иванович подал прошение об отставке и затем направился в Дерпт, где после смерти мужа поселилась его мать с младшими сыновьями.

Глава 4

Дерптский университет

Н. М. Языков

Площадь в Дерпте

Ранее нашего героя в Дерпт приехал его будущий однокашник, поэт Николай Михайлович Языков. Отправиться в Лифляндию ему посоветовал Александр Фёдорович Воейков. В его московском доме на Девичьем поле собиралось Дружеское литературное общество. С. П. Жихарев в своих известных «Записках современника» написал про А. Ф. Воейкова: он «задает такие славные литературные вечера и попойки Мерзлякову, Жуковскому, Измайлову, Мартынову, Сумарокову, Каченовскому и многим другим у себя в доме, на Девичьем поле». Заходил туда и Н. М. Языков. Биограф поэта В. Я. Смирнов, отмечал: «А. Ф. Воейков ввел начинающего юношу-поэта в свой литературный кружок. <…> Здесь Языков познакомился с бароном Дельвигом. <…> Воейков же убедил молодого человека отправиться для продолжения образования в Дерптский университет, снабдив его рекомендательными письмами».

Говоря об А. Ф. Воейкове, необходимо сказать, что с В. А. Жуковским его связывало не только Дружеское литературное общество. Александр Фёдорович в 1814 году женился на Александре Андреевне Протасовой, родной сестре возлюбленной В. А. Жуковского – Марии Андреевны (через некоторое время она станет женой профессора хирургии Дерптского университета Ивана Филипповича Мойера). Вскоре после свадьбы Василий Андреевич выхлопотал для своего друга место ординарного профессора русской словесности в Дерптском университете. Тогда это было лучшее учебное заведение в Российской империи. Службу в университете Александр Фёдорович оставил 25 февраля 1820 года и перебрался на жительство в столицу, но связи с Дерптом не разорвал.

А. Ф. Воейков

Приехав в Дерпт, Н. М. Языков 6 ноября 1822 года написал брату Александру:

«Я прибыл сюда вчера в полночь; утром, по долгом искании, нашел Борга, который принял меня как родного и с которым я надеюсь заняться порядком. Наше (т. е. мое) путешествие было не совсем благополучно, особливо для меня: во-первых, мы простояли 12 часов в Ямбурге по причине остановки льда на Луге; во-вторых, со мною случилось то, чего еще ни разу не случалось по здешнему тракту. Вот в чем дело. Дилижанс забыл меня ночью в Геве, откуда я принужден был верхом 22 версты догонять моих товарищей; признаюсь, что никому не желаю иметь в жизни такую донкишотовскую ночку. <…> Передо мной ехал мой вожатый, который весьма торопил своего коня. <…> Я, как кажется, не простудился, несмотря на то, что имел хороший случай даже замерзнуть. <…> Здесь совершенно другой мир, другие люди, даже наружность людей инаковая: всё немецкое – табак и кофе».

Упомянутый в письме Карл Борг, воспитанник Дерптского университета, занимался переводами русской поэзии на немецкий язык. Он должен был научить Н. М. Языкова немецкому, поскольку на этом языке велось обучение в университете.

Юный поэт стал обживаться на новом месте. 13 ноября 1822 года сообщил брату:

«Воейков сильно мне покровительствует: он предварительно известил о мне своих здешних знакомых и родню, которые меня принимают с разверстыми объятиями. <…> Сердечно благодарен всем, кои подали мне смелую мысль переменить мою жизнь, вялую и унижающую внутреннего человека, на деятельную, благородную и прекрасную блестящими видами будущего! Я чувствую в себе большое преображение».

Нечто похожее ощутил и В. И. Даль по приезде в Дерпт.

Однако студенты в определенной мере разочаровали Н. М. Языкова. Он написал брату в ноябре 1822 года:

«Студенты, коим я рекомендовался от Воейкова, люди более светские, нежели образованные, и вовсе не пиитические; с ними невесело».

Из приведенных слов понятно, как рад будет поэт появлению в Дерпте В. И. Даля, тоже пишущего стихи, а главное, понимающего толк в русском языке, можно сказать, очарованного им.

Включение Н. М. Языкова в число студентов Дерптского университета состоялось 17 мая 1823 года. Поступил он на филологический факультет. Е. В. Петухов, исследователь жизни и творчества поэта, пишет:

«Н<иколай> М<ихайлови>ч слушал многие курсы по разным отделам истории, философии, праву, русской литературе, эстетике, истории искусств, о чем свидетельствует выданный ему при оставлении Дерпта аттестат, помеченный 12 сентября 1830 года».

В. И. Даль вместе с Н. М. Языковым проучился три с лишним года. За это время они успели хорошо узнать друг друга и подружиться.

Большинство студентов из-за бедности ютилось в чердачных каморках. Н. М. Языков, хоть и был из обеспеченной семьи, – тоже. Он сообщил брату 10 января 1823 года:

«Я живу теперь на другой квартире, тоже подле Борга, только с другой стороны… Комнатка очень малая и в полном смысле на чердаке… А лестница совершенно пиитическая: узка и крючковата, как дорога к Парнасу. Мне очень нравится мое уединенное жилище; заглядеться некуда: окно на двор, заставленный дровами, а загуляться по комнате даже невозможно, ибо надобно было бы поворачиваться после каждых двух шагов».

В похожей каморке под крышей поселится в Дерпте и В. И. Даль. Он так опишет ее:

«Печь стояла посреди комнаты у проходившей тут из нижнего жилья трубы. Кровать моя была в углу, насупротив двух небольших окон, а у печки стоял полный остов человеческий – так, что даже в темную ночь я мог видеть с постели очерк этого остова, особенно против окна, на котором не было ни ставен, ни занавески».

Н. М. Языков

А. Н. Татаринов, однокашник поэта Языкова, вспоминал:

«Он был всех нас богаче: ему доставляли из дома ежегодно, кажется, до 6 тысяч рублей… Из нас редкие могли проживать тысячи полторы или две в год, а многие казенные стипендиаты довольствовались 400 руб. асс. Несмотря на это, у Языкова никогда не было денег. <…> При получении денег он тотчас же раздавал их своим заимодавцам и снова жил на пуф, т. е. в долг. Некоторые из его приятелей брали чай, сахар, а главное – ром и вино, на его счет, по его к купцам запискам, а иногда и без записок. Поэтому он жил совершенно буршем: на квартире его были такие же березовые плетеные стулья, крашеные кровать и столы, как и у всех нас; он носил всегда очень поношенный мундирный сюртук и студенческий плащ, или так называемый воротник, не доходящий до колен, который обыкновенно во время зимы пристегивается к студенческой шинели, но у Языкова шинели не было, и в сильные морозы ходил он в одном воротнике, так же как и летом. Бывало спросишь его: “Что ты давно не писал к своим в Симбирск?” – “Нет денег; дай двугривенный, так напишу”. <…> Вообще Языков не был словоохотен, не имел дара слова, редко вдавался в прения и споры и только отрывистыми меткими замечаниями поражал нас. <…> Все его стихи, даже самые ничтожные, выучивались наизусть, песни его клались на музыку и с любовью распевались студенческим хором. Вообще без Языкова наша русская, среди немцев, колония, слушая немецкие лекции, читая только немецкие книги, была бы совершенно чужда тогдашнему литературному в России движению, но он получал русские журналы, альманахи, вообще всё новое и замечательное в русской литературе».

В. А. Жуковский и А. С. Пушкин

В Дерпт, чтобы повидаться с близкими людьми, с любимой женщиной, при первой возможности приезжал В. А. Жуковский. Н. М. Языков написал брату 5 марта 1823 года:

«Я очень хорошо познакомился с Жуковским… Он меня принял с отверстыми объятиями (в обоих смыслах), полюбил как родного <…> Жуковский очень прост в обхождении, в разговоре, в одежде, так что, кланяясь с ним, говоря с ним, смотря на него, никак не можно предположить то, что мы читаем в его произведениях. <…> Сюда еще приехал один ежели не поэт, то большой стихотворец: кто бы ты думал? Илличевский».

Алексей Дамианович Илличевский – однокашник Александра Сергеевича Пушкина по Царскосельскому лицею. Когда они учились в лицее, многие там считали, что Илличевский пишет стихи лучше Пушкина. Однако потом Пушкин стал Пушкиным, как точно сформулировал Аполлон Григорьев, нашим всем. А Илличевский остался Илличевским – сочинителем гладких и поверхностных стихотворных строчек.

А. Д. Илличевский

Н. М. Языков с самого начала 1820-х годов внимательно следил за творчеством А. С. Пушкина. И А. С. Пушкин тогда же заметил и оценил талант Н. М. Языкова. 20 сентября 1824 года Александр Сергеевич пишет стихотворение «К Языкову»:

Издревле сладостный союзПоэтов меж собой связует:Они жрецы единых муз;Единый пламень их волнует;Друг другу чужды по судьбе,Они родня по вдохновенью.Клянусь Овидиевой тенью:Языков, близок я тебе.Давно б на Дерптскую дорогуЯ вышел утренней поройИ к благосклонному порогуПонес тяжелый посох мой,И возвратился б, оживленныйКартиной беззаботных дней,Беседой вольно-вдохновеннойИ звучной лирою твоей.Но злобно мной играет счастье:Давно без крова я ношусь,Куда подует самовластье;Уснув, не знаю, где проснусь.

Николай Михайлович ответил своим посланием:

Не вовсе чуя Бога светаВ моей неполной голове,Не веря ветреной молве,Я благосклонного привета —Клянусь парнасским божеством,Клянуся юности дарами:Наукой, честью и виномИ вдохновенными стихами —В тиши безвестности не ждалОт сына музы своенравной,Равно – торжественной и славнойИ высшей рока и похвал.Певец единственной забавы,Певец вакхических картин,И дерптских дев, и дерптских вин,И прозелит журнальной славы,Как тороватому царюЗа чин почетный благодаренЕго не стоящий боярин,Так я тебя благодарю.

Через Н. М. Языкова В. И. Даль и другие студенты Дерптского университета знакомились с произведениями А. С. Пушкина.

В 1823 году в Дерпте случилось несчастье. 21 марта Н. М. Языков сообщил братьям:

«Здесь случилось происшествие, неприятное почти целому городу: умерла от родов… жена профессора Мойера… Она была женщина чрезвычайно хорошо образованная».

В. А. Жуковский тяжело переживал смерть любимой, но оставался так же мягок в обращении с людьми. Н. М. Языков сообщил братьям 10 апреля 1823 года:

«Вчера был у Жуковского; он необыкновенно печален вследствие смерти г-жи Мойер, проживет здесь еще с месяц: итак, я надеюсь, иногда проводить это время довольно приятно; он со мною обходится очень дружественно».

Так же дружественно позднее Василий Андреевич будет общаться с В. И. Далем.

Могила М. А. Мойер в Дерпте.

Рисунок В. А. Жуковского. 1823

Преподаватели

В письме к братьям, Александру и Петру, от 29 августа 1823 года Николай Михайлович высказал свое мнение о преподавателях Дерптского университета:

«Пётр меня спрашивает: как читает лекции Паррот? Это человек необыкновенной учености, сильно любящий свою науку; говорит весьма точно и весьма пространно… часто возвышается даже до поэзии… при всякой оказии делает опыты <…> Мне весьма понравились его уроки; я Петру обещаюсь прислать сюрпризом его “Разговоры о физике” <…>

Всех более из профессоров меня восхищает Эверс; его лекции составляют самую приятную, можно сказать амврозическую, пищу моего ума: читает просто, ясно и необыкновенно выразительно; его искусство выражать характеры людей очень сильно. Когда он говорит об Годунове, то я признаюсь, что до тех пор никогда не думал, чтоб можно было так подействовать на мое воображение рассказом очень простым. Достойно замечания, что он признает Димитрия I Иоанновича самозванцем. Теперь я вижу, что эпоха самозванцев может служить богатым предметом для историка, и жду с нетерпением Карамзина <…>

Перевощиков читает историю русской словесности… и очень хорошо: он человек копотливый, рассказывает всю подноготную ясно и даже иногда красноречиво. Язык русский – по крайней мере, на словах – знает очень хорошо и никогда ни на шаг не отдаляется от своего предмета».

Прежде, чем привести характеристику профессора русского языка В. М. Перевощикова, данную Н. И. Пироговым в «Дневнике старого врача», сделаем отступление.

Полное название сочинения – «Вопросы жизни. Дневник старого врача, писанный исключительно для самого себя, но не без задней мысли, что может быть когда-нибудь прочтет и кто другой». Оно создавалось выдающимся хирургом в последние три года жизни и не было закончено. Это размышление о смысле человеческой жизни вообще – через разговор о своей жизни.

Н. И. Пирогов, 1840

В самом начале «Дневника старого врача» Н. И. Пирогов написал:

«Отчего так мало автобиографий? Отчего к ним недоверие? Верно, все согласятся со мной, что нет предмета более достойного внимания, как знакомство с внутренним бытом каждого мыслящего человека, даже и ничем не отмечавшегося на общественном поприще. <…>

Разумеется, в наше скептическое время доверие к открытой исповеди еще более утратилось, чем во времена Ж.-Ж. Руссо. С недоверчивой улыбкой читаются теперь его смелые слова (которыми я некогда восхищался)».

Далее хирург приводит цитату из «Исповеди» французского мыслителя на языке оригинала. Но мы дадим ее в переводе, сделанным самим Н. И. Пироговым:

«Пусть звучит труба страшного суда, я предстану с этой исповедью пред верховным судьею и громко воскликну: вот каков я был здесь, вот что я делал, вот как я мыслю!!!»

Тут отчетливо видна связь с заключительной и самой загадочной частью «Нового Завета» – с «Апокалипсисом», Откровением апостола Иоанна Богослова. Отметим, именно эту часть «Нового Завета» – «Апокалипсис» – переводил и толковал в конце жизни В. И. Даль. Но что, на наш взгляд, не менее важно, в конце жизни он привел в порядок и опубликовал два своих главных труда – «Толковый словарь живого великорусского языка» и сборник «Пословицы русского народа». В них В. И. Даль выразил то, как он понимает смысл жизни – через богатство русского языка и мудрость народных пословиц.

В своем «Словаре» Владимир Иванович в гнезде «Жизнь» курсивом выделяет словосочетание «Жизнь человека» и поясняет: «век его, всё продолжение земной жизни его, от рождения до смерти». И далее, продолжая разъяснение, курсивом же, приводит пример: «Жизнь (человека) коротка́, да погудка долга́».

В гнезде «Смерть» составитель «Словаря» дает следующее определение выделенного курсивом словосочетания «Смерть человека» – «конец плотской жизни, воскресенье, переход к вечной, к духовной жизни». И далее поясняет, опять выделяя курсивом: «Человек родится на смерть, а умирает на живот, на жизнь».

В сборнике «Пословицы русского народа», составленном В. И. Далем, имеется целый раздел «Жизнь – смерть». Вот несколько пословиц из него: «Бойся жить, а умирать не бойся! Жить страшнее, чем умирать», «Кто жить не умел, того помирать не выучишь», «Не тот живет больше, кто живет дольше».

Но вернемся к Дерптскому университету, к характеристике профессора В. М. Перевощикова. В «Дневнике старого врача» Н. И. Пирогов написал:

«В Дерпте мы все должны были поступить под команду Василия Михайловича (правильно: Матвеевича. – Е. Н.) Перевощикова, профессора русского языка.

Перевощиков перешел в Дерпт из Казани, где он был профессором во времена Магницкого, положившего глубокий отпечаток на всю его деятельность и даже на самую физиономию. <…> Перевощиков был тип сухого, безжизненного, скрытного или по крайней мере ничего не выражающего бюрократа; самая походка его, плавная, равномерная и как бы предусмотренная, выражала характер идущего. Цвет лица пергаментный; щеки и подбородок гладко выбриты; речь, как и походка, плавная и монотонная, без малейшего повышения или понижения голоса. Перевощиков повел нас гурьбой по профессорам. По-немецки он не говорил почему-то, и краткая беседа велась или на французском, или на смешанном языке. <…>

Как теперь его вижу, идущего с нами по улицам; этот сжатый рот, эта кисточка на шапке, эта медленная, в такт, поступь и эта скрытая злость против мальчишки, ему вовсе незнакомого!

Перевощиков имел, конечно, инструкцию следить за нашей нравственностью, и он как формалист полагал, что ничем не может он пред начальством показать так свою заботу о нашей нравственности, как посещая нас в разное время и врасплох. Он это и делал».

Интересная подробность. После того, как В. И. Даль сдал В. М. Перевощикову экзамен по русскому языку, тот написал в табеле: «Он владеет русским языком, как настоящий русский». В этом эпизоде есть анекдотический элемент – надпись профессор сделал по-французски.

Начало царствования Николая I

На учебу в Дерптский университет В. И. Даль выехал, не дожидаясь решения по своему прошению об отставке. Оно последовало 5 февраля 1826 года («уволен от службы с тем же чином, лейтенант»), а двумя неделями ранее, 20 января, Владимир Иванович «вступил в Императорский Дерптский университет студентом». Началась самая счастливая пора в жизни нашего героя. Он, наконец, обрел то общество, в котором так нуждался.

Николай I

Позднее в одной из автобиографий В. И. Даль написал:

«Переведенный по кончине отца (1821) в Кронштадт (1823), я в отчаянии не знал, что делать; мать моя с младшим сыном уехала в Дерпт, для воспитания его, и звала меня туда же. Без малейшей подготовки, сроду не видав университета, без всяких средств, я вышел в отставку, приняв взаймы навязанные мне насильно Романом Фёдоровичем бароном Остен-Сакеном 1000 руб., встретил в Дерпте необычайно радушный прием профессоров и стал учиться латыни почти с азбуки».

Как происходило обучение этому языку, со слов отца рассказала в своих воспоминаниях дочь нашего героя:

«Он положил себе, кроме остальных занятий, выучивать каждый день по сту слов латыни; любил он гулять за городом и вот во время этих-то прогулок и твердил он новый для себя урок».

Отъезжая в Дерпт, Владимир Иванович, по всей видимости, запасся рекомендательными письмами (к профессору И. Ф. Мойеру), прежде всего, от Анны Петровны Зонтаг-Юшковой. Она не только была племянницей В. А. Жуковского, но и воспитывалась вместе с ним в доме своей бабушки Марии Григорьевны Буниной.

Наш герой радушно был встречен в семействе Мойеров. Оно состояло из трех человек: сам профессор, дочь Катя и теща – Екатерина Афанасьевна Протасова.

К моменту приезда В. И. Даля в Дерпт его брат Лев вступил в армию. Полк Льва был расквартирован в 60 верстах от Дерпта – в Верро. Туда на жительство перебралась и Ульяна Христофоровна с самым младшим сыном Павлом. Пока Владимир Иванович подыскивал себе в Дерпте жилье, он несколько суток провел в доме Мойеров.

Наш герой любил дальние прогулки. Когда выпадало три выходных дня подряд, он отправлялся в гости к матери и братьям. За день проходил 60 верст, не забывая по пути прислушиваться: вдруг раздастся незнакомое слово. День проводил с родными. Третий день уходил на обратный путь.

Идет январь 1826 года. В. И. Даль – студент Дерптского университета. Его однокашник Н. М. Языков на рождественские каникулы поехал в Петербург и задержался там из-за болезни. 22 января он написал брату Петру из столицы:

«Думаем, что и в вашу глушь дошел слух о треволнении 14 декабря прошлого 1825 года. Татаринов расскажет вам многое… мы же, со своей стороны, ограничимся двумя пунктами. 1. Степан Семёнов привезен сюда яко арестант и содержится в крепости за связи с Трубецким и пр. <…> 2. Да и Очкины оба, наши приятели, чуть было не пострадали задами. Их хватали за знакомство с одним из участников в деле 14 декабря, заставили переночевать у квартального, возили по всем полицейским инстанциям, наконец допросили во дворце – и отпустили: ибо в их бумагах и словах, кроме вздора, ничего не нашли <…> Я оставался здесь, так сказать, за болезнию (горло болело), но теперь всё исправляется, и скоро, встрепенувшись, помчусь в Дерпт».

В. И. Даль

Действительно, братья Очкины, Амплий и Пётр, арестованы были по ошибке. Степан Семёнов – член Союза благоденствия, как и Сергей Трубецкой, в отличие от него, осужденный по первому разряду на вечную каторгу (заменена потом 20 годами), отделался очень легко: был отправлен на службу в Сибирь.

Что послужило предлогом к возмущению? 19 ноября 1825 года в Таганроге безвременно, в возрасте всего лишь 47 лет, скончался Александр I. На престол должен был взойти следующий по старшинству сын Павла I – Константин. Но он, человек слабовольный, не желающий брать на себя никакой ответственности, от престола отказался. В таких условиях императором стал Николай Павлович. Бунтовщики (их сегодня называют декабристами) решили воспользоваться сумятицей междуцарствия и вывели солдат на Сенатскую площадь, чтобы не позволить сенаторам дать присягу новому императору – Николаю I.

В это время находившийся в ссылке А. С. Пушкин, узнав о смерти Александра I, решил ехать в столицу. Поэт от имени своей соседки, владелицы Тригорского Прасковьи Александровны Осиповой, написал билет-подорожную:

Билет

Сей дан села Тригорского людям: Алексею Хохлову росту 2 арш<ин> 4 вер<шка>, волосы темнорусыя, глаза голубыя, бороду бреет, лет 29, да Архипу Курочкину росту 2 ар<шина> 3 ½ в<ершка>, волосы светлорусыя, брови густыя, глазом крив, ряб, лет 45, в удостоверение, что они точно посланы от меня в С. Петербург по собственным моим надобностям и потому прошу Господ командующих на заставах чинить им свободный пропуск. Сего 1825 года, Ноября 29 дня, село Тригорское в Опочевском уезде.

Статская советница Прасковья Осипова

В документе только подпись: «Статская советница Прасковья Осипова» – рукой П. А. Осиповой. Остальной текст – рукой А. С. Пушкина.

Под именем Алексея Хохлова во время поездки в Петербург должен был скрываться ссыльный А. С. Пушкин, не имевший права покидать Михайловское. Поездка окончилась неудачей. О том, что случилось в пути, позднее (со слов А. С. Пушкина) рассказал В. И. Даль:

«Пушкин жил в 1825 году в псковской деревне, и ему запрещено было из нее выезжать. Вдруг доходят до него темные и несвязные слухи о кончине императора, потом об отречении от престола цесаревича; подобные события проникают молнием сердца каждого, и мудрено ли, что в смятении и волнении чувств участие и любопытство деревенского жителя неподалеку от столицы возросло до неодолимой степени? Пушкин хотел узнать положительно, сколько правды в носящихся разнородных слухах, что делается у нас и что будет; он вдруг решился выехать тайно из деревни, рассчитав время так, чтобы приехать в Петербург поздно вечером и потом через сутки же возвратиться. Поехали; на самых выездах была уже не помню какая-то дурная примета, замеченная дядькою, который исполнял приказания барина своего на этот раз очень неохотно. Отъехав немного от села, Пушкин стал уже раскаиваться в предприятии этом, но ему совестно было от него отказаться, казалось малодушным. Вдруг дядька указывает с отчаянным возгласом на зайца, который перебежал впереди коляски дорогу; Пушкин с большим удовольствием уступил убедительным просьбам дядьки, сказав, что кроме того позабыл что-то нужное дома, и воротился. На другой день никто уже не говорил о поездке в Питер, всё осталось по старому».

Вернемся в Дерпт. В феврале 1825 года из столицы приехал Н. М. Языков. Со своими однокашниками, с И. Ф. Мойером и его окружением поэт делится впечатлениями от того, что узнал и увидел в Петербурге.