Бей или беги

С тех пор Томасин начинала каждый свой день с упражнений и отжиманий, чтобы укрепить мышцы рук. Она держала арбалет все увереннее, и с каждой охоты они возвращались с добычей. Девушка испытывала нечто, сродни гордости. Она вносила свой вклад в общее дело, при том весьма ощутимый. Она заслужила свое место в общине и право пользоваться благами Цитадели. И ей было плевать, что о ней говорят. Почти.

Конечно, люди злословили о «любимице» лидера, но, как правило, у Томасин за спиной. Лишь дважды она услышала оскорбления в лицо, и если один случай быстро забыла, то второй оказался весьма примечательным и по-своему судьбоносным. Дело было в тюремной столовой, где трижды в день обитатели лагеря получали причитающиеся им пайки. Для удобства за ними приходили группами, в соответствии с родом занятий. Только там Томасин и пересекалась с другими охотниками, обычно она старалась забрать паек и побыстрее уйти. Но в этот раз на раздаче стоял новенький парень – молодой, темнокожий, с непривычки он терялся и путался в списке людей. Из-за его нерасторопности образовалась длинная очередь.

Томасин назвала свое имя, и бедняга окончательно пришел в замешательство. Он боялся, что выдаст порцию не тому и будет наказан. Он смотрел то в список, то на девушку, большими, чуть глуповатыми, карими глазами.

– Здесь как-то не так написано, – промямлил он, – Томас? Тома… Томасин А это… мужское имя? Подождите, пожалуйста, я пойду, спрошу… эм… у кого-нибудь… Если ошибка, надо поправить…

– Стой, идиот! – рявкнул угрюмый детина, стоявший за Томасин следующим, – Мы хотим жрать! Просто выдай шлюшке босса то, на что она насосала, и не еби мозги!

Томасин вжала голову в плечи, стараясь стать еще меньше, еще незаметнее, чем она есть. Она не хотела провоцировать обидчика дальше. Она боялась не совладать с собой и вмазать гаденышу, если он скажет еще какую-нибудь гадость.

– Ага, – встрял другой охотник, – не нарывайся на неприятности, сынок. Оставишь крошку голодной – и на следующей «волчьей гонке» тебе придется побегать!

Темнокожий парнишка испуганно приоткрыл рот, кивнул и торопливо всучил Томасин в руки паек. Она выскочила на улицу в поисках укромного уголка, чтобы расправиться с едой без лишних свидетелей, а главное, без неприятных разговоров. Она так и не научилась есть по-человечески, по-прежнему уничтожая пищу с яростью дикого животного. Другие жители лагеря над ней потешались, одна миловидная девушка даже предлагала преподать новенькой пару уроков, но Томасин тут же сбежала от нее и ее навязчивого дружелюбия.

Она проглотила порцию, толком не прожевав, но почему-то не ощутила вкуса и удовлетворения. Обидные слова того мужлана все еще отдавались в ушах, а фраза про «волчью гонку» не желала выходить из головы. Томасин уже не единожды слышала это словосочетание и просила Малкольма растолковать ей, о чем идет речь, но он лишь отмахнулся – вырастешь, узнаешь. Она подслушивала разговоры других членов общины и все равно ничего не выяснила. Некоторые говорили об этом с восторгом предвкушения, другие же с почти суеверным ужасом, что вызвало у Томасин полный диссонанс. Она не понимала – плоха ли эта «гонка» или хороша.

Она сидела на траве, с пустой упаковкой в руках, и наблюдала за облаками, летящими по небу, когда на нее легла чья-то тень. Девушка опустила голову и заметила того самого темнокожего парня из столовой.

– Извини, – смущенно протянул он.

– За что? – удивилась Томасин.

– Я не хотел поставить тебя в неловкое положение, – пояснил он. Для Томасин ничего не прояснилось. Она нахмурилась и прикрыла лицо ладонью, сложенной козырьком, чтобы солнце не слепило глаза.

– Чего?

– Ну… эм… – запинаясь, продолжал парень, – ты не переживай, они про всех говорят гадости. Я, если что, так не думаю.

– Как так? – уточнила девушка. Она вдруг поймала себя на том, что ее забавляет растерянность этого парня, и хотя она уже поняла, к чему он ведет, ей стало любопытно поглядеть, как он, это проговаривая, будет тушеваться. Отец считал, что такие нюни обречены на смерть в новом мире. Мальчишке повезло, что он прибился к лагерю Малкольма. За стеной он не продержался бы и суток. Причем убили бы его не мертвецы, а живые.

– Ну… что ты…

– Шлюшка? – подсказала Томасин. Она улыбнулась, сама не зная чему. Но каким-то образом ее положение – истинное положение и условная власть, которую она имела, будучи приближенной к главарю, заслуженно приближенной, делала ее сильнее против оскорблений и зависти окружающих. Она-то знала, каким способом в действительности заслужила свое место. Впервые Томасин смотрела на это с другой стороны: Малкольм не просто дал ей шанс, но и выделил ее, когда другие были лишь безликой массой. Он ходил на охоту только с ней. У нее был арбалет – персональное оружие, отстегнутое с барского плеча. Малкольм, выходит, ее уважал. А «шлюшки»… да, их хватало. Томасин жила через стенку от своего покровителя, оттого имела представление о паломничестве девиц в его комнату. И она не замечала, чтобы усердие этих женщин приносило плоды, и они удостаивались каких-то исключительных почестей.

– Я слышал, что ты клево охотишься, – тем временем сказал темнокожий парень, – теперь у нас всегда есть мясо в меню, а то консервы ужасно надоели. Ты так попала в верхушку рейтинга? Твои успехи впечатляют! Может, и до «гонки» скоро допустят.

– Рейтинг? – заинтересовалась девушка, – О чем ты?

– Эм… – ее собеседник снова замялся, – Как? Ты не в курсе, не следишь за этим? Его вносят в таблицу каждую неделю за всякие заслуги перед Цитаделью. В главном корпусе можно посмотреть…

– О, – теперь была очередь Томасин испытывать неловкость, – я бы посмотрела, но… – продолжение далось ей с трудом, – я плохо умею читать.

Отец счел, что в новом мире такие навыки ей не понадобятся. В год, когда мир рухнул, она только готовилась пойти в школу. Тогда ей нравилось читать вывески и надписи на дорожных знаках, пока она каталась с отцом по стране, но это не тянуло на полноценные познания в грамоте. Она до сих пор могла, скорее по памяти, разобрать фразу «добро пожаловать» или «парковка запрещена», но имела расплывчатое представление о значении некоторых букв и цифр.

– Как? – изумился парень, но тут же бодро сказал, – Я могу тебя научить! Я, кстати, Зак. Мы организовали кое-что вроде… кружка… ну для тех, кому не хватает образования. Приходи… как будет время.

– Я подумаю, – уклончиво ответила Томасин. Она решила рискнуть, раз уж парень сам шел на контакт и оказался таким разговорчивым. – Что такое эта «гонка»?

– О, я и сам толком не знаю, – вздохнул Зак, – но, вроде как, таким образом поощряют лучших из лучших. Наверное, это очень весело. Но я такой лузер… мне это не светит.

«Волчья гонка» так и оставалась для девушки тайной, окутанной мраком, но теперь у нее появился первый друг.

Глава третья.

Первые полгода в Цитадели пролетели незаметно. В жизни Томасин еще не было такой спокойной, безопасной и уютной зимы. В тюремных корпусах давно не работало отопление, но спать в постели, а не на холодной земле или тонкой лежанке, все равно было намного приятнее. Девушка еще помнила, как отморозила ногу и чуть не осталась калекой, оттого особенно ценила то, что имела здесь. Стены, отделившие ее от орд кровожадных тварей. Кров. Еду. Зимнюю одежду, выданную ей в хозяйственном корпусе, пусть большую и пропахшую сыростью склада. Кутаясь в огромную, тяжелую куртку, она бесстрашно бороздила заснеженный лес с арбалетом в руках, а потом гордо семенила за Малкольмом, взвалившим на плечо тушу очередного подстреленного зверя.

С приходом холодов они реже выбирались на охоту, потому Томасин завела привычку посещать образовательный «кружок» Зака, желая убить время. Благодаря этим занятиям, она немного освоилась с чтением и счетом, выучила названия исчезнувших городов и стран, пополнила и расширила свой словарный запас. Она уже не была такой дикаркой, как прежде, но все еще предпочитала соблюдать дистанцию и избегать чрезмерного сближения с другими людьми.

Ей вполне хватало тех двоих, кого она считала друзьями – застенчивого, наивного Зака и, конечно, Малкольма. Томасин особенно гордилась своей «дружбой» с главарем лагеря, не обращая внимания на пересуды посторонних. Однажды ей захотелось поделиться подслушанной сплетней с Малкольмом, настолько она была фантастической и забавной, – мол, пригретую им девчонку воспитали не люди, а волки. Оттого она и вела себя, как животное, даже в постели, в первый раз наградив его приснопамятным шрамом. Эта тема по-прежнему беспокоила Томасин, вот она и решила, что очистит совесть, переведя старый конфликт в шутку. Зак заверял ее, что потешаться над серьезными вещами – нормальная форма взаимодействия между друзьями. Но Малкольм не оценил ее порыв. Он выслушал девушку, все больше хмурясь. И у него сделался такой взгляд, от которого Томасин всегда становилось не по себе, – холодный, жесткий и безжалостный. Ее внутренний зверь поднял голову, почувствовав опасность.

– Извини, – выдавила девушка, припомнив наставления Зака. Парень пытался хоть немного, но сгладить ее социальную неловкость и объяснить новой подруге значение некоторых человеческих ритуалов. Извиняться – один из них. Зак постоянно за что-то извинялся, даже тогда, когда, на взгляд Томасин, не было повода. Свою вину в истории со шрамом она признавала. Девушка пораскинула мозгами и добавила:

– Мне не стоило говорить про шрам. Я сожалею о том, что тогда это сделала.

Томасин похвалила себя за эти слова. Увы, без толку. Малкольм пропустил ее раскаяние мимо ушей и никак на него не отреагировал, его занимало что-то другое.

– Кто это сказал? – строго спросил он.

– Что?

– Кто сказал ту херню, что ты мне сейчас пересказала, – уточнил мужчина.

– Ну… я не знаю их имен, – принялась увиливать девушка. Рука мужчины, затянутая в кожаную перчатку, больно сжала ее подбородок, не позволяя отвернуться и отвести взгляд. Грубая ткань была холодной и чуть влажной от растаявших снежинок.

Ей повезло, что Малкольм отвлекся на какой-то шорох и выпустил ее, настороженно оглядывая зимний лес. Они были одни, окруженные утопающими в белизне снега черными стволами. И Томасин стало тревожно – впервые в лесу, где она чувствовала себя комфортнее, чем среди людей, в чуждой ей стихии. Она прекрасно знала, что у ее спутника пистолет в кобуре, который он выхватит до того, как она поднимет арбалет или применит свой нож.

– Ты сделала все правильно, – заговорил Малкольм, и его тон был таким пустым, будто скучающим, – молодец, что рассказала. Ты отлично умеешь слушать. Так слушай, о чем они там треплются, и докладывай мне. Любая такая мелочь… – он поморщился, – незначительная, на первый взгляд, важна. Это подрывает мой авторитет. Так чье это творчество?

– Я не понимаю, – честно призналась Томасин. Она пыталась разобраться с человеческими взаимоотношениями, но ничего не смыслила в том, что касалось управления лагерем, да и не забивала себе голову. Ее вклад здесь – в лесу, где она была хозяйкой положения, где все было предельно просто и подчинялось совсем другим правилам. Элементарным. Она в упор не видела никакой связи между нелепыми слухами и «авторитетом» Малкольма. Ее, по правде, забавляли подобные домыслы, особенно после того, как она убедилась в том, что этот человек по-своему благороден и не стребует с нее того, чего она не сможет дать. Временами это почти огорчало. Томасин ворочалась без сна, прижимала ухо к толстой стене и пыталась представить, что творится в соседней комнате, когда к Малкольму приходит очередная девица. Но где она, нескладная девчонка с арбалетом, а где эти лагерные красотки?

– Общество – это механизм, – туманно пояснил мужчина, – одна поломанная деталь – и вся система выйдет из строя. Это долгий процесс, нужно отследить его в тот момент, когда все еще можно отладить. Ты – одна из шестеренок. Я уверен в тебе, но есть другие, кто… кто требует особого внимания.

Томасин стала слишком зависимой от похвалы, которую незамедлительно углядела в его словах, оттого и уступила. Ей нравилось быть незаменимой, нужной, какой-то там важной шестеренкой, на которой стоит огромная махина Цитадели. Невозможно было устоять.

– Ладно, – сдалась она, – это та женщина, что в прошлом месяце у тебя ночевала. Но она же не хотела ничего плохого! – спешно добавила Томасин, – Просто пошутила…

– Пошутила, – повторил Малкольм, – ага.

До конца охоты он был мрачен и неразговорчив. Девушка все сомневалась, правильно ли поступила, остро ощущая пропасть, пролегшую между ними. Прежде они постоянно обменивались какими-то репликами, колкостями или невинно задирали друг друга. Зак убеждал Томасин, что это нормальная практика для друзей. Она так и не осмелилась спросить, в чем причина отчужденности Малкольма – в ее повинности или его беспокойстве о каких-то неведомых ей вещах.

Через какое-то время пропала та женщина, болтавшая про волков. Томасин проверила список и насторожилась еще больше, не отыскав ее имени. Никто не знал, что случилось с той несчастной, как и с другими, чьи имена просто вычеркнули из лагерных документов.

Томасин постепенно забыла ту историю. Весной вылазки в лес участились, и девушкой всецело завладел детский восторг от воссоединения с привычной средой обитания. Она жадно вдыхала запахи цветения и молодой листвы, растирала в пальцах липкие почки, чувствуя, как тяжелый узел в груди, стянувшийся за зиму, постепенно начинает ослабевать.

С началом лета в лагере все заговорили о грядущей «гонке». В административном корпусе наблюдалось заметное оживление – обитатели тюрьмы стягивались туда, чтобы проверить свой рейтинг и строить предположения о том, кто удостоится чести принять участие в предстоящем мероприятии. Томасин наблюдала за ними с завистью и затаенной злостью, ведь, несмотря на ее успехи и отличное положение, Малкольм сразу пресек разговоры о ее причастности к общему празднику. Она слишком мала. «Волчья гонка» – дело увлекательное, но слишком опасное и не предназначенное для тщедушной, пусть и ловкой, девчонки. К тому же Томасин не умела водить, а, как она выяснила, событие проводилось далеко от убежища, и добираться туда предстояло на колесах. Цитадель располагал рабочим транспортом и запасом слитого топлива, но не использовал эти ресурсы без острой нужды. Исключение делалось только для особого случая.

Наконец, был утвержден список участников – самых лучших, исправно выслужившихся жителей лагеря. Как ни странно, в их число затесался и один охотник, недавно скатившийся на самую низшую позицию рейтинга за серьезную провинность. Во время вылазки он струсил при виде стаи мертвецов и бросил им на растерзанье товарища. Томасин была уверена, что, по возвращению, его накажут, и страшно удивилась, когда он еще и получил привилегию, которой удостаивался не каждый. Скорее всего, решила она, это какие-то хитрые уловки Малкольма, непонятные ей, далекой от всяких политических и организационных дел. Возможно, охотника решили поощрить, чтобы вдохновить стать усерднее в будущем.

Для остальных было организовано что-то вроде вечеринки – Зак назвал это так. Ежедневную порцию увеличили, достали запасы алкоголя, в тюремном дворе накрыли столы и даже пожертвовали топливом в генераторе для подключения стереосистемы. Томасин была по-настоящему впечатлена, услышав звуки музыки. Музыка была чем-то из далекого прошлого, когда они с отцом на его фуре колесили по стране, неустанно слушая радио. Со временем воспоминания выцвели – девушка не помнила ничего конкретного, кроме того, что ей всегда нравилось слушать музыку и дремать, глядя, как за окном сменяются леса, поля и пустыни.

Она немного посидела со всеми с краю одного из столов, слушая музыку и наслаждаясь пиршеством, но быстро заскучала. От виски, что ей плеснули в пластиковый стаканчик, у Томасин с непривычки разболелась голова, и она торопилась вернуться в свою комнату. Она чувствовала себя неуютно среди большого скопления людей и вздрагивала от громких звуков, голосов и смеха. Пусть тюрьма и была обнесена высоким забором, в любой момент могли нагрянуть мертвецы, привлеченные оживлением праздника. Томасин вообще сомневалась в том, что это событие было хорошей идеей, хотя ей и хотелось положиться на Малкольма, который точно знает, что делает. Люди… уставали от бесконечной рутины, они нуждались в настоящем веселье, пусть и раз в год.

Томасин заперлась в комнате, чтобы посидеть над учебником, одолженным в скудной библиотеке образовательного кружка. Девушка читала неуверенно, с запинками, но прикладывала массу усилий, оттачивая навык. Ей хотелось восполнить пробелы в общем образовании, ведь над ней смеялись не только из-за ужасных манер, сплетен и небылиц. Она не знала элементарных вещей, терялась, слушая чужие разговоры, а втягиваясь в беседу сама, постоянно переспрашивала о значении слов, которые для других были очевидны. Лес остался за стеной, и Томасин не могла спрятаться в нем от этих трудностей. Она признала, что для выживания среди людей ей понадобятся и другие умения, которыми ее не потрудился снабдить отец.

Она заснула над книгой и провалялась в постели до самого вечера, пропустив обед и ужин. За окном стемнело – музыка стихла, как и голоса во дворе. Ночью во дворе тюрьмы было безлюдно – обитатели общины разбредались по корпусам, кроме тех, кто заступал на ночное дежурство по охране стены. Томасин сходила в столовую, справиться о позднем ужине, но двери уже оказались закрыты. Проклиная себя за безалаберность, она вернулась в комнату голодной. Урчащий желудок мешал уснуть.

Она сидела над учебником до самого утра, пока не услышала шум снаружи. Лязг ворот, шорох шин и гул автомобильных двигателей растерзали предрассветную тишину и вселили в девушку тревожное ожидание беды. Томасин забралась на стол, чтобы выглянуть в окно, и увидела лишь размытые фигуры, движущиеся по двору в сером утреннем сумраке.

«Волчья охота» закончилась. Но что же там было? И все ли вернулись?

Томасин решила, что раз уж она все равно не спит, то может утолить свое любопытство. Она накинула теплую кофту и тихонько приоткрыла дверь, выбираясь в длинный коридор с бесконечным рядом камер-комнат. Утопленный во тьме, без аварийной подсветки, он был жутким и неуютным, страшнее, чем любая лесная чаща.

По металлическому полу гулко раздавались шаги. Томасин инстинктивно вжалась в стену, баюкая в руках свой любимый отцовский нож. Она напрягла все органы чувств, оценивая обстановку, пытаясь понять, – угрожает ли ей опасность, или она позволила ускользающим ночным теням беспричинно нагнать на себя страху. Мертвецы… ведь ходят иначе – шаркая, подволакивая непослушные конечности, а тот, кто приближался к ней по лестнице, ступал иначе – мерно и четко.

– Почему не спишь?

Томасин облегченно выдохнула. Малкольм. Он вернулся с этой их странной увеселительной прогулки, что хорошо само по себе, ведь за стеной мир, полный опасностей, и любая вылазка туда могла закончиться трагически. Девушка искренне обрадовалась его появлению. Она не готова была признать, но, по правде, она беспокоилась – потому и убивала время за чтением, не способная сомкнуть глаз, и не могла найти себе места. Участники «Гонки» отсутствовали почти сутки. Они покинули лагерь утром прошлого дня.

– Я просто… – начала она, но запнулась, стоило ей отодрать взгляд от пола. В этот раз ее вниманием завладел вовсе не шрам, начерченный ее рукой, а бейсбольная бита, которую Малкольм держал заброшенной на плечо, как после удачного матча. Бейсбольная бита, плотным рядом обмотанная колючей проволокой. С нее капала кровь. Она стекала по кожаной куртке мужчины и собиралась в лужицу у его армейских ботинок.

Вопрос «чья это кровь» утратил всяческий смысл в изменившемся мире. Чья-то. Смерть ходила кругами вокруг немногочисленных уцелевших и стала частью их каждодневной рутины.

– Как все прошло? – вместо этого спросила Томасин, поразившись тому, как буднично звучит ее голос. Кровь и кровь. Жуткая бита в шипах, как розовый стебель. Совершенно ошалевший, безумный вид человека, прежде производившего на нее впечатление здравомыслящего и адекватного. Три вещи, которые она предпочла бы не замечать, но заметила, будучи чуткой к деталям. Звуки. Запахи… Пахло смертью, порохом и алкоголем.

– Отлично, – бросил Малкольм и скрылся за дверью своей комнаты.

Наутро Томасин узнала, что с «Волчьей гонки» вернулись с богатой добычей и кучей трофеев, да только не всем составом. Кто-то вычеркнул имя охотника, погубившего товарища, из общего списка.

Глава четвертая.

Летом лес чудесным образом преображался, и Томасин, привыкшая сливаться с ним, чувствовала влияние этих перемен и на себе. Воздух был плотным от ароматов цветения. Птицы беззаботно пели в изумрудной листве, простреленной лучами солнца, сквозящими через высокие кроны. В таких идиллических декорациях легко забывались отягощающие обстоятельства извне. Вечнозеленые стены отделяли девушку от рухнувшего мира. От ее тревог и сомнений. Потому она и любила лес всей душой. Ей все еще было куда комфортнее здесь, чем среди людей в очередном временно обретенном доме.

Отец учил ее выживать и заботиться лишь о сегодняшнем дне, ведь завтрашний попросту может не наступить. Томасин корила себя за любопытство, которое шло вразрез с бесценными заветами пропавшего родителя. Лагерь устраивал ее во всех смыслах, а желание докопаться до истины и разобраться с загадочной «Волчьей гонкой» грозило ее благополучию в безопасных стенах тюрьмы. Она мало что смыслила в хитросплетениях человеческих взаимоотношений и устройстве социума, но интуиция подсказывала ей: никто не любит тех, кто сует свой нос в чужие дела. Все рациональные доводы были бессильны. «Волчья гонка» плотно обосновалась в ее мыслях.

Знала она также, что бессмысленно спрашивать о чем-то самого Малкольма. Риск потерять расположение лидера был слишком велик. Большую часть охоты Томасин молчала, погруженная в свои мысли, успешно делая вид, что, как обычно, просто чутко вслушивается, пытаясь предвосхитить появление неизвестной угрозы или не прощелкать близкую добычу. Она чувствовала его взгляд спиной. Ей казалось, что он ждет от нее определенных вопросов, но она не собиралась оправдывать этих ожиданий. Если она и разгадает этот ребус, то иным способом. Потому Малкольм первым решился заговорить:

– Ты не собираешься расспрашивать меня?

Томасин повела плечом, нагнувшись над глубоким следом, по ее грубой прикидке, оставленным оленьим копытом. Мол, она занята своим делом и ей абсолютно неинтересно, что там с этой проклятой «Волчьей гонкой». Она всецело поглощена процессом. Но чуткий слух девушки уловил, как Малкольм нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Ее ответ его не устроил.

– Томасин?

– Да? – откликнулась она, не оборачиваясь. Он повторил свой вопрос.

Девушка шумно вздохнула в притворной обиде. Она напала на след, а он ее отвлекает своими неуместными, бестолковыми расспросами. Увы, Томасин достаточно успела изучить своего взрослого друга – просто так он не слезет. В нем была жесткость, которую он успешно скрывал за образом мудрого, сдержанного руководителя. Люди из лагеря пропадали не без причины. Звериные инстинкты, взращенные в Томасин отцом, не позволяли ей сомневаться и строить ложные иллюзии. И не позволяли стать следующей неугодной. Она судорожно соображала, что сказать, чтобы обезопасить себя от гнева Малкольма. Она была уверена – его гнев ей не понравится.

– Я сама все узнаю в следующем году, – наконец-то нашлась она и встала, оценивая произведенный эффект. Малкольм недоуменно поднял брови, глядя на нее с каким-то непонятным выражением. Главное, он не злился. Скорее потешался с ее самоуверенности.

– Да? – уточнил он.

– Конечно, – спокойно кивнула Томасин, снимая с плеча арбалет, – я одна из лучших, но меня не допустили до гонки, потому что я слишком маленькая. В следующем году я стану старше. И все равно останусь лучшей.

Она подкрепила свои слова метким выстрелом, проделав все манипуляции с болтом и тетивой меньше, чем за минуту. Шагах в десяти от них на землю замертво свалилась подстреленная среднего размера птица. Томасин приблизилась, чтобы рассмотреть свою добычу. Не олень, конечно, но сойдет. Девушка с неохотой признала, что их охотничьи угодья за этот год сильно оскудели. Если она хочет и дальше демонстрировать блестящие результаты и исправно приносить в лагерь добычу, придется продвинуться дальше.

Томасин выдернула болт из груди птицы и задержала пальцы на еще теплом тельце. Прикрыв веки, она совершила старый ритуал – мысленно извиняясь перед созданием, чью жизнь отняла. Завершив с прощанием, она забросила тушку в мешок на спине.

– Женщины не участвуют в «гонке», – услышала она. Малкольм показался ей будто виноватым, когда говорил это. Он не смотрел на нее. Томасин помнила – люди всегда отводят взгляд, если им неприятно говорить собеседнику некоторые вещи. Она недоумевала – в чем проблема? Это же он создал лагерь и придумал его правила, даже самые глупые.