Бей или беги

– А если я сбегу?

– Тебе лучше этого не делать.

– Почему это? – нахмурилась Томасин.

Она снова проверила покойника, проверяя, не упустила ли чего-то при прошлом осмотре. В тусклом утреннем свете он выглядел еще безобразнее – раскуроченное вирусом тело, кожа с лица почти полностью слезла, свисая неопрятными лоскутами, пасть с кривыми зубами была надорвана по краям в зловещей улыбке. Даже мертвец потешался над уставшей, измученной девчонкой.

Она не понимала, зачем озвучила свое намерение смыться, бросив товарища на произвол судьбы, тем самым совершив очередную фатальную ошибку. Еще бы в открытую сообщила ему о своем намерении прикончить его напоследок, завладев вожделенным рюкзаком.

Потому Томасин и не любила разговаривать – недостаток социальных навыков оборачивал любое ее взаимодействие с другими людьми в пытку. Она чувствовала себя глупо и неловко.

– Неважно, – отмахнулся мужчина, помедлив с ответом, – так что?

– Хорошо, я спущу веревку, – зачем-то пообещала Томасин.

Мужчина поднялся на ноги и собрал вещи в рюкзак. Они приступили к делу. По возможности избегая лишних прикосновений, девушка вскарабкалась на сцепленные руки своего товарища и потянулась к далекому квадрату неба. Ей пришлось основательно потрудиться, карабкаясь вверх, и, выбравшись наружу, она долго переводила дыхание, чувствуя тянущую боль в изможденном теле. Подъем дался ей тяжело.

Утренний воздух холодил бисеринки пота на коже. Томасин поежилась и прислушалась – лес молчал. Поляну вокруг ямы испещряли бесчисленные следы ног – мертвецы здесь основательно потоптались, будто пытались изображать неуклюжие танцевальные движения. Девушка заключила, что им с соседом по яме сказочно повезло, что больше ни один из монстров не сверзился вниз.

Томасин размотала веревку и обмотала ее вокруг дерева. Ее плохо слушались замерзшие пальцы, потому ей не сразу удалось завязать один из узлов, которым ее научил отец. Над ямой она поколебалась, раздумывая, стоит ли осуществить обещание или все же уйти. В рухнувшем мире обещания утратили прежнюю силу, куда важнее было спасение собственной шкуры.

Но… у этого типа был рюкзак, полный, скорее всего, различных сокровищ, вроде вяленого мяса, зажигалки и одеяла.

Томасин сбросила конец веревки в яму. Она слышала, как мужчина выбирается на поверхность, но предпочитала не смотреть в его сторону, прикидываясь, что оценивает окружающую обстановку. Лес еще спал, хотя где-то вдалеке уже раздавались первые птичьи трели.

– Видишь, – проговорил незнакомец, отряхиваясь от земли после подъема, – можешь быть хорошей девочкой.

Она медленно подняла на него глаза и просканировала оценивающим взглядом. Недавний узник оказался еще молод, хотя и значительно старше Томасин. Она мало интересовалась внешними данными окружающих людей, но выцепила детали, заставившие ее насторожиться. Длинные темные волосы и лицо – слишком чистые, одежда без дыр и заплаток. Все обитатели лагеТомасин, одиночки или бродяги, с кем девушке доводилось сталкиваться прежде, выглядели совершенно иначе из-за скверных условий проживания. Она легко догадалась, кто мог позволить себе горячую воду и прочие радости прежнего мира, достойную пищу, амуницию и… оружие.

Томасин заметила кобуру с пистолетом, выглядывающую из-под края его кожаной куртки.

К черту рюкзак – решила она, потянувшись к оружию, но опоздала. Незнакомец оказался проворнее, и теперь дуло пистолета было направлено прямо на Томасин.

– Побудешь еще немного хорошей девочкой? – проговорил мужчина совсем другим тоном, холодным и властным, – Покажешь дорогу к вашему лагерю?

Бей или беги. Убивай или убьют тебя – скомандовал отец. Все мысли разом вылетели у Томасин из головы. Остались только инстинкты, придавшие ей сил для рывка. Она попыталась завладеть пистолетом, но тщетно, и все же смогла отвести дуло от себя, чтобы пуля прошла по касательной, лишь слегка оцарапав бок. От оглушительного звука выстрела заложило уши. На мгновение девушка оказалась в прострации. Она не сразу вспомнила про свой нож и замахнулась.

Она полоснула мужчину по лицу, чуть-чуть промазав мимо глаза, и бросилась бежать, зажимая свежую рану руками. Нанесенный удар выиграл Томасин немного времени. Большего и не нужно – крошечный рост и поджарое тело охотницы вспомнили все, чему она научилась за годы борьбы за жизнь.

Томасин бежала, пока не кончилось дыхание и не закололо в боку. Она замерла, прислушиваясь: лес застыл, дожидаясь рассвета. Было тихо. Ей удалось оторваться.

Она прислонилась плечом к стволу дерева и закрыла глаза, собираясь с силами. Ей нужно сделать еще один рывок, добраться до лагеря, предупредить остальных, но сначала запутать следы. К несчастью, в этом уже не было необходимости.

Томасин сделала несколько кругов по лесу, прежде чем идти в убежище, но на подступах к старой ферме, где обосновались ее товарищи, ее ждал неприятный сюрприз. Глубокие рытвины, оставленные бессчетными парами ног, беспорядочных, словно кружащихся в зловещем танце, мертвецов, вели от леса к дыре в заборе.

Она опоздала.

Глава вторая.

Томасин резко пришла в сознание и бегло оценила обстановку: звуки, запахи, сенсорные ощущения и сигналы в теле. Она помнила, что предшествовало ее отключке, по сути, ничего хорошего.

Она вернулась в лагерь и обнаружила следы вторжения мертвецов. Соваться внутрь фермы было рискованно, оттого девушка сразу отмела эту идею и придумала другой план: двигаться опушкой леса на запад, где располагался родник, к которому они ходили за водой. Она потеряла бутылку, заменявшую ей походную фляжку, видимо, свалившись в яму. Ей нужна была вода, чтобы промыть рану и избежать скоропостижной и, скорее всего, крайне мучительной смерти от сепсиса. Стоило осмотреть и прикинуть ущерб – лезть в рану грязными руками было чистым самоубийством. Ткань напиталась кровью и прилипла к коже, хотелось поскорее ее отодрать.

Мысленно простившись с недавними соседями по лагерю, Томасин двинулась в направлении ключа, но вскоре у нее поднялась температура. В бреду ей мерещился отец – он держался поодаль, его массивная, чуть горбатая фигура то и дело маячила за стволами деревьев. А потом девушка отключилась, признав, что проиграла это сражение, а пропавший родитель явился, чтобы забрать ее к себе.

Но нет, она была жива и лежала на чем-то мягком, сухом и теплом. А чужие руки задирали верхнюю часть ее одежды и невесомо порхали над кожей.

Томасин зарычала, мазнула пальцами, так и не наткнувшись на свой ненаглядный нож. Она открыла глаза и уперлась взглядом в рослого, худощавого мужчину с мягкими чертами лица. Почти наголо бритый череп покрывала поросль светлых волос. Незнакомец шикнул на нее из-за возни.

– Не дергайся, – приказал человек, судя по голосу, все-таки оказавшийся женщиной. Томасин обманулась мужской одеждой, короткими волосами и повадками незнакомки. Ей уже встречались подобные особи – сделавшие разумный вывод, что быть мужчиной в изменившемся мире куда безопаснее. Томасин и сама коротко стригла волосы, но обрить их полностью не решалась, страшно было пораниться и занести какую-нибудь инфекцию. Да и парикмахерским ухищрениям отец ее не учил.

Пока незнакомка осматривала ее рану и накладывала бинты, Томасин лежала неподвижно, задержав дыхание, и озиралась по сторонам. Она лежала на узкой койке, замотанная в какие-то тряпки и одеяло, поразительно чистые и приятные на ощупь. Комната была маленькой, с крошечным, зарешеченным окошком под потолком, и напоминала не то тюремную камеру, не то палату в лечебнице. Девушка имела о них смутное представление, но, по рассказам отца и других выживших, рисовала себе именно так. Голые стены, койка, стол и умывальник в углу. Весьма аскетично.

– Порядок, – тем временем заключила мужеподобная женщина, одернула на Томасин футболку, чужую футболку, и набросила одеяло обратно.

– Где я? – начала Томасин, но голос плохо слушался, пришлось сначала откашляться, чтобы прочистить горло, – Кто вы? Что это за место?

– Вопросы будешь задавать не мне, – отмахнулась незнакомка, – а своему хозяину.

Она странно скривилась, произнеся последнее слово. Томасин, имеющая расплывчатые впечатления о всяких социальных ритуалах, не поняла, как трактовать эту гримасу. Но слово ей совсем не понравилось. Она привыкла быть свободной и не планировала обзаводиться «хозяином».

Бритая женщина уже было собиралась уйти, но Томасин ухватила ее за руку. Без ножа она чувствовала себя неуютно, но отсутствие оружия не лишило ее прежней жажды жизни и бойкости характера. Ей нужны были ответы, не когда-то потом, а прямо сейчас. Она готова была царапаться, кусаться и, если надо, вырвать трахею незнакомке голыми руками. Томасин догадывалась, что угодила в серьезный переплет и решила начать операцию по собственному спасению со сбора информации. Так ее учил отец. Так ее научила жизнь в рухнувшем мире. Однажды она попала в такое же, на первый взгляд, комфортное место, но на деле его доброжелательные обитатели оказались каннибалами, от которых девушка еле унесла ноги. Впрочем, сама виновата – тогда ее не заставили насторожиться гнилые зубы и лихорадочно-блестящие глаза новых знакомых. Теперь она не упускала такие мелочи.

У бритоголовой женщины зубы были нормальными, хоть и крупными и чуть кривоватыми. Но то, что она толковала о каких-то «хозяевах», не сулило Томасин ничего хорошего.

– Ну что еще? – устало выдохнула женщина.

– Что это за место? – повторила свой вопрос Томасин.

Женщина закатила глаза и что-то невнятно пробормотала себе под нос. Как уловил чуткий слух Томасин – в край нецензурное.

– Отвали, – пресекла дальнейшие расспросы незнакомка, – у меня много дел, некогда с тобой трепаться. Я всего лишь врач.

Увы, тело, измученное голодом и недавней потерей крови, слушалось плохо. Так что сильно упорствовать, выбивая ответы, Томасин не могла. Она послушно разжала пальцы, испытав что-то, смутно похожее на благодарность и уважение. Врачи, как и люди с самыми минимальными познаниями в медицине, высоко ценились в изменившемся мире. Томасин не имела морального права вредить такому человеку, если незнакомка, конечно, сказала правду. Но ее рана не болела, была аккуратно обработана и забинтована, так что, вероятно, незнакомка и правда имела представление о том, что делает. В ином случае, Томасин уже была бы мертва от потери крови или заражения.

Женщина ушла, заперев за собой дверь снаружи. Томасин сразу же поднялась с койки и детально осмотрела свою темницу, выискивая хоть какую-то лазейку, что обеспечит ее путем к отступлению. Единственное окошко было слишком маленьким даже для нее – ей не пролезть через решетки, а перепилить их было нечем. Девушка убедилась в этом, изучив каждый угол комнаты на предмет чего-то, пригодного в качестве оружия. И все же стоило рискнуть.

Она подтащила стол поближе к окну, морщась от боли в боку из-за потревоженной раны, и, вскарабкавшись на него, подпрыгнула. Она ухватилась за решетку, но не смогла подтянуться из-за сохранившейся в теле слабости. Прежде она легко поднимала собственный вес, карабкаясь по деревьям, крышам зданий и, бывало, даже дорожным знакам. Как-то раз Томасин пришлось переждать шествие толпы мертвецов на скользком от дождя, неустойчивом билборде с названием разрушенного города. Выцветшая надпись – «Ждем вас снова» – в тот момент казалась настоящим издевательством.

Томасин спрыгнула обратно на стол, заслышав звук открывающейся двери. Она сгруппировалась и подтянула колени к груди, готовясь к броску, если возникнет необходимость вновь бороться за свою жизнь. Пусть на это и уйдут последние силы.

– О, тебе стало лучше.

Девушка узнала этот голос и напряглась еще больше. Ей тут же пришло в голову, что тот самый мужчина из ямы неотвратимо захочет расквитаться с ней за изувеченное лицо. Обернувшись, она первым делом заметила последствия своего недавнего маневра. Из-под волос мужчины выглядывала повязка, скрывающая глаз и почти половину лица. Но он не спешил осуществлять свою месть, хоть и поймал взгляд пленницы, прикованный к ранению, ей же нанесенному.

– Что вам от меня нужно? – прямо спросила Томасин.

– Сядь, – приказал мужчина, кивнув на койку.

Властные нотки в его голосе резанули слух. Она еще возле ямы поняла, что позволила безобидной болтовне усыпить ее бдительность. В яме он казался просто случайным странником, скрывшимся под землей от мертвецов. Но, вполне возможно, он один был куда опаснее целой орды тварей. Мертвые глупы и предсказуемы, а чего ждать от этого типа Томасин спрогнозировать не могла. Он притащил ее сюда и держал взаперти. Плохое начало, даже учитывая тот факт, что ей не позволили умереть. Она привыкла бороться за выживание, но догадывалась, что некоторые люди могут сделать так, что она сама пожалеет о том, что жива.

Томасин отступила к койке и тяжело опустилась на нее. Старые пружины заунывно скрипнули. Девушка поежилась от этого звука, слишком громкого в тишине комнаты. Она вдруг почувствовала себя совершенно беспомощной, вдалеке от леса, от привычной среды обитания. Там она была охотницей, следопытом, хищным зверьком, путающим следы и убивающим за еду. Здесь же – лишь маленькой, хилой девчонкой, полностью подвластной чужой воле. Момент слабости был недолгим и прошел, оставив после себя неприятное послевкусие.

Бей или беги – повторял отец. Но куда бежать, если кругом стены и решетки? Рей даже в убежищах, имея договоренность с их обитателями, предпочитала проводить по минимуму времени. Она боялась быть загнанной в ловушку. Боялась того, что происходило с ней сейчас.

– Как тебя зовут? Кто ты и откуда? – начал допрос незнакомец. Он держался поодаль, но Томасин все равно было неуютно под прицелом его здорового глаза. Она украдкой задумалась о целостности второго – кто знает, как глубоко вошло ее лезвие, сохранил ли он зрение. Раскаяния она не испытывала. Лишь пыталась понять тяжесть преступления, за которое ей потом придется ответить.

– Томас… Томасин, – выдавила она.

Я никто – подумала она, но не сказала.

Мужчина чуть нахмурился и тут же скривился от боли, которую ему, видимо, причинило напряжение лицевых мышц, разбередившее рану.

Томасин часто слышала от окружающих, что у нее глупое имя. Но она не собиралась объяснять посторонним, что отец всегда хотел сына. Она сама добавила пару букв в свой воображаемый паспорт. Сейчас все письменные принадлежности, бумаги и документы сгинули вместе с цивилизованным, правильным миром. В лагерях к Томасин часто липли клички, временами самые идиотские. Одна старая женщина называла ее Артемидой, расщедрившись на объяснение: это какая-то там вечно юная богиня охоты. Ту старуху сожрали мертвецы, а все познания о древних богах, сказках и суевериях исчезли из жизни Рей вместе с ней. А ей нравилось иногда такое послушать.

– Окей, – вдруг миролюбиво кивнул мужчина, – меня зовут Малкольм. Я не желаю тебе зла. Поэтому тебе, Томасин, лучше быть более сговорчивой.

– Почему я должна тебе… вам верить? – девушка подумала, что куда разумнее будет быть более уважительной по отношению к тому, кто решает ее судьбу. Хотя бы пока она не придумает план побега.

– Почему бы и нет? – откликнулся Малкольм, – сама посуди: я мог оставить тебя умирать, но забрал сюда. На тебя были потрачены медикаменты, ценность которых, я думаю, ты понимаешь. Ты можешь принести пользу обществу.

– Какую пользу? – недоверчиво спросила Томасин. Она невольно представила всякие гадкие, грязные вещи, что могут сотворить с безвольной пленницей. Не просто так ей отвели отдельную комнату – или камеру? – с койкой и дверью, запирающейся снаружи, а не изнутри. Ее не прельщала такая сомнительная роскошь.

– Я за тобой наблюдал, – поделился Малкольм, отчего девушка еще больше похолодела внутри, – ты хорошо охотишься. Кто тебя научил?

Томасин прикусила губу и помотала головой. Отец не хотел, чтобы она трепалась о нем каждому встречному, каждому мутному, подозрительному, опасному типу. А тип легко считал ее смятение и поморщился.

– Да брось, – осудил он, – мы – не звери. Мы лишь пытаемся построить хоть что-то среди всего этого бардака. Будешь упрямиться, и я вышвырну тебя наружу – и катись на все четыре стороны. Ваше убежище разорили мертвяки. Соболезную, но никто не уцелел. Долго ты протянешь одна? А когда наступит зима? Здесь у тебя будет еда, лекарства, крыша над головой и защита.

– Отпустите меня! – выпалила Рей. Она больше не могла сдерживать тревогу и гнев. Соблазнительные обещания этого человека лишь усиливали смуту в ее душе. Она ждала: сейчас, сейчас всплывет гадкая, жуткая изнанка, он озвучит цену, которая окажется ей не по карману. Ведь за все нужно платить.

Малкольм убрал волосы с лица и притронулся к повязке. Девушка предположила, что это нервный, рефлекторный жест, которым он скрывает раздражение. Она плохо считывала чужие эмоции, но, сложив это движение с дернувшимся кадыком и поджатыми губами, сделала вывод о крайнем недовольстве собеседника. Она испытывала злое ликование: съел? Она не позволит себя одурачить!

– Сколько тебе лет? – зачем-то спросил мужчина. Томасин не была готова к этому вопросу, она-то ждала претензий и обвинений. Она выпалила честный ответ:

– Шестнадцать.

– Серьезно? – удивился Малкольм, – Я был уверен, что меньше. Но это ничего не меняет, ты еще совсем ребенок. Прими к сведению: здесь не принято обижать или, еще чего доброго, насиловать детей, если именно это тебя беспокоит. У нас цивилизованное общество, и каждый работает на его благо. Людям нужна еда. Ты могла бы охотиться, раз умеешь это, поделиться своими опытом и познаниями с другими. Но…

Томасин замерла. Ей совсем не нравилось, как логично и здраво звучат его доводы. Она и прежде строила свои отношения с другими выжившими по схожей схеме – делала то, что умела, в обмен на кров и защиту от мертвецов. Она признавала, что не способна полностью отрешиться от людей и обеспечить себя всем необходимым. С отцом бы они справились, если бы он не пропал.

Но в ней росло иррациональное чувство протеста – ей так и хотелось, чтобы этот Малкольм озвучил главный подвох, обесценивающий любые приятные перспективы от сотрудничества с ним и его товарищами. Они же… те самые бандиты, о которых так часто говорили в старом лагере? Их боялись. Должна быть причина.

– Но ты, кажется, не способна жить среди людей, – наконец закончил свою мысль Малкольм, презрительно поджав губы, – так что можешь проваливать.

Он вытащил что-то из внутреннего кармана куртки и швырнул ей под ноги. Предмет со звоном шлепнулся на металлический пол. Нагнувшись, Томасин опознала в нем свой нож. Она схватила его и любовно прижала к груди.

Малкольм отпер дверь и остановился возле нее, держа ее открытой.

Девушка совсем растерялась – он ее отпускает? Так просто? Слишком похоже на ловушку! Что там, за дверью? Ее скормят мертвецам? Или члены «цивилизованного общества» сами расчленят ее и съедят?

– Нет, – мотнула головой она.

– Нет?

Малкольм снова коснулся своей повязки, но быстро отдернул руку.

– Нет, – тверже повторила Томасин и неожиданно для себя самой сказала, – я хочу остаться.

Ей еще не приходилось жить в таком большом и хорошо обустроенном лагере. Это слово было не совсем применимо для случая, но другого, более подходящего, в арсенале Томасин не нашлось. Она не училась в школе, все познания об окружающем мире, как и том, каким он был прежде, она почерпнула от отца и случайных встречных. Но разница была очевидна. Это место другое. И девушке пришлись по вкусу отличия, когда она мысленно сравнивала его со всем, что встречалось ей раньше.

Между собой обитатели лагеря называли его – Цитадель, тем самым подчеркивая строгую внутреннюю структуру, организованность и наличие некоторого свода правил, способствующих гармоничному сосуществованию многочисленной группы выживших. Обосновалась Цитадель на территории бывшей тюрьмы – тут Томасин не ошиблась в предположениях, приметив решетки на окне своей – теперь уже окончательно – комнаты.

Тюрьма была неприступной крепостью, во всех смыслах выгодной для выживания в нынешних условиях. Территорию окружал высокий забор, увенчанный смотровыми вышками по периметру. Корпуса, возведенные на скалистом берегу, возвышались над рекой, с другой стороны лежало поле, идеально видимое до самой кромки редкого, смешанного леса. Стену контролировали отряды специально назначенных людей, а караул сменялся несколько раз в сутки. За открытие металлических ворот отвечали дежурные с автоматами наперевес. К огромному огорчению Томасин, покидать территорию без особой необходимости, а главное, без разрешения, было строго-настрого запрещено.

По ее грубой прикидке, в лагере проживало около пяти сотен человек, но она сомневалась в своих навыках счета, да и не имела возможности проверить свои предположения. Выжившие были рассредоточены между тремя корпусами, разделенные родом занятий. Одно здание было отведено под хозяйственные нужды и склад жизненно необходимых предметов. Всю добычу, попадавшую в тюрьму, отвозили туда для описи и сортировки. Припасы хорошо охранялись. К распределению ресурсов были приставлены специальные люди.

Подобная рациональность в подходе к хозяйству впечатлила даже Томасин, максимально далекую от организационных процессов. Лагерь был обустроен с умом, он функционировал с точностью отцовских часов, к несчастью, сгинувших вместе с ним. Но девушке все равно трудно было влиться в общий распорядок и найти свое место в отлаженной схеме.

Жители общины делились на три категории: бойцы, охранявшие периметр и стену; «пищевой блок», заведующий провиантом и импровизированным огородом; и добытчики-охотники, допущенные до вылазок во внешний мир. Томасин определили в последнюю когорту, но одного взгляда на сотоварищей ей хватило, чтобы заключить: ей лучше держаться от них подальше. Если первые две группы производили впечатление вполне цивилизованной публики, последнюю составляли сплошняком отморозки. Неведомо, каким образом руководству вообще удавалось их контролировать. Однако даже эти бандиты уважали местные правила и не инициировали конфликты в стенах убежища. Потому Томасин поселилась отдельно от них, благо, Малкольм милостиво разрешил ей остаться на прежнем месте – в крыле, где обосновалось небольшое административное звено и приближенные лидера. А лидером, как оказалось, был именно он. Он все это построил и, без сомнения, гордился достигнутыми результатами, являясь грамотным, вдумчивым руководителем.

Его благожелательное отношение вызывало у Томасин искреннее недоумение, ведь именно ее стараниями мужчина обзавелся уродливым, медленно затягивающимся шрамом. Каждый раз, общаясь с Малкольмом, девушка смотрела только на эту отметину, невольно задумываясь об отложенной расплате за свою проделку. Не сказать, что они много общались – мужчина всегда был сильно занят, но он выкраивал время в своем плотном графике для совместных походов на охоту. Только вдвоем. Отправлять Томасин с остальными было опасно, но нашлось и другое объяснение: Малкольм сказал, что ему есть чему у нее поучиться, и кое-какие вещи он хотел бы приберечь только для себя. Ему нравилась охота, она помогала отдохнуть от превратностей бытности руководителем многочисленного сообщества и, как он выразился, прочистить голову. В какой-то степени он даже завидовал достижениям Томасин, превосходившим его успехи. Высокий рост и массивное телосложение делали движения Малкольма чуть неповоротливыми, а поступь тяжелой. Девчонка же, по его словам, будто парила над землей и передвигалась так бесшумно, словно сливалась с лесом воедино. Томасин запомнила эту формулировку, она ей очень понравилась. Прежде никто не хвалил ее таланты и навыки, даже отец. Отец был строг. Ему всегда казалось, что дочь недостаточно хороша. Он осуждал Томасин за суетность и, рассердившись, мог назвать ее «неуклюжей каракатицей» или «пьяной медведицей», дополнив критику крепким ударом трехпалой руки.

В первую общую вылазку Малкольм презентовал своей подопечной арбалет, который до того берег, как трофей, выигранный в суровой схватке с каким-то опасным типом-одиночкой. Томасин оценила. Она догадалась, почему выбор мужчины пал именно на это оружие, а не на огнестрел. Звук выстрела распугал бы всю потенциальную добычу и привлек к ним мертвецов, околачивающихся поблизости. Стрелы неслышно рассекали воздух, но были не менее точны. Томасин взвесила приобретение, заключив, что для ее рук оно тяжеловато. И все же спросила:

– Я могу его взять?

– Да.

– А если я прикончу тебя и сбегу?

– Давай, – ничуть не испугавшись, подначил ее Малкольм, – докажи, что у тебя совсем нет мозгов.

Девушка проглотила обиду и желчные реплики, так и вертевшиеся на языке. Она решила, что куда продуктивнее будет потратить энергию на освоение нового навыка, а не на глупую ссору с тем, от кого зависят ее жизнь и благополучие. К тому моменту она немного обжилась в лагере и оценила все его прелести – и регулярную еду, выдаваемую каждому члену общины по специальному списку, и отдельную, комфортную комнату, и горячую воду, доступ к которой стабильно предоставлялся три раза в неделю. Большую часть своей жизни девушка провела, как зверь. Наконец-то почувствовать себя человеком было приятно. Нет, она не хотела, чтобы ее вышвырнули за стену, обрекая на дальнейшее жалкое существование в одиночестве. Отец учил ее выживать – некоторая степень сговорчивости была адекватной платой за безопасность.