Сказание о Големе. Возвращение Голема

На противоположном берегу реки, за Карловым мостом виден другой город: обитель купцов, ремесленников и пивоваров, еще одно поселение бюргеров, почитающих себя свободными и гордящихся своими правами, но исправно кормящих империю. И это тоже Прага. Только называет она себя, наверное небезосновательно, “Старым Городом”. А вот про еврейский город на правом берегу я до сих пор не слышал, но Ланг меня просветил. Оказывается, еврейский квартал был некогда огорожен стеной за которую обитателям квартала запрещалось выходить вплоть до недавнего времени. Стена осталась, но наш добрый император отменил многие замшелые декреты и теперь евреи могут свободно покидать гетто и даже продавать товары на провинциальных ярмарках. Впрочем, большинство из них, по утверждению Ланга, предпочитают оставаться внутри стен. Меня упоминание об этом народе несколько смутило, ведь я родился и вырос в тех местах, где иудеев не видели со времен Альгамбровского эдикта и Трибунал до сих пор всячески стремится искоренить даже саму память о них. Мне же, как верному сыну Церкви, иудеев следует презирать и ненавидеть, но за отсутствием таковых в Кастилии, эти чувства пока молчали, а вот любопытство было тут как тут.

То ли в силу преклонного возраста, то ли еще почему, но сесть верхом император не решился. Карлов мост он собрался пересечь в одной из своих карет, темно-зеленой, а потом на Староместской площади ему придется пересесть в паланкин. Карета, как объяснил Ланг, не пройдет в ворота гетто, да и мостовую там только начинали выкладывать. Мне и моим десяти солдатам было все равно обо что протирать подошвы: о брусчатку Королевского пути или о камни гетто. А вот носильщикам придется помучаться на неровных булыжниках. Но была у меня и иная забота… Позапрошлой ночью выпал снег и это само по себе было достаточно плохо. К тому же вчера днем он растаял, а прошлой ночью подморозило и дороги покрылись корочкой льда. Это уже могло стать опасным. Снег для меня в новинку: в тех местах где я вырос его почти не бывает, а в тех местах, где я воевал, не бывает и вовсе. Но я никогда не гнушался спросить совета у знающих людей, что меня неоднократно выручало. Поэтому я загодя послал вперед двух конюших и теперь не только Королевский Путь, но и дорога к гетто были густо присыпаны песком. Итак, где-то за час до полудня наша процессия вышла наконец из ворот Града.

Я, как и полагается капитану, вышагивал впереди кареты в новой одежде от одного из королевских портных. В своей ослепительно блестящей кирасе золотистой чеканки поверх дублета бордового бархата, плундрах в черно-желтую полоску, белых шоссах и замшевых туфлях “медвежья лапа”, я выглядел, надо полагать, неплохо. Это великолепие венчали черный плащ, бархатный берет с белым страусиным пером и перчатки желтой кожи. Дага на простой кожаной перевязи служила моим единственным оружием, так как с доброй абордажной саблей, привезенной из Рагузы, я выглядел бы, надо полагать, совершенным пугалом. И так на меня обращали слишком много внимания и я даже начал опасаться ревности императора. Дело было, разумеется, не в моей новой одежде, а в моем уродстве, которое не могла скрыть даже подстриженная по последней испанской моде полуседая борода. Если на спуске (в Погорельце и на Увозе) нашей процессией любовалась лишь праздная дворцовая челядь и немногочисленные монахи и монахини, то внизу, на Малостранской, наше шествие привлекло самую разную публику. Любопытные зеваки, выглядывавшие из многочисленных окон, опасности, конечно же, не представляли. На тот же случай, если кому-нибудь из них вздумается разбить тухлое яйцо о крышу императорской кареты, двое из моих солдат демонстрировали арбалеты с наложенными на них болтами. Говорят, такие дела случались в прежние годы, но сегодня пражане были более благоразумны. А вот на узкой улице, ведущей к мосту, нам пришлось попотеть. Но я не зря гонял по плацу гвардейцев, изрядно разжиревших на императорской службе. Повинуясь моей команде, они мгновенно расчистили алебардами дорогу, а потом и сам мост от прохожих и зевак. Теперь ничего не мешало карете, влекомой восьмеркой белых коней с плюмажами, величественно вкатитьсяѕ на мост. Потом она миновала предмостную арку и торжественно двинулась вперед, иногда задевая за каменные перила своими широкими колесами. Теперь мне следовало вернуться на свое место впереди экипажа, дабы придать высочайшей процессии еще больше торжественности. Кстати, шайка придворных, попробовавших было сопровождать нас верхом, застряла еще на предмостной улице. Видя полное равнодушие императора к его верным слугам, большинство из них предпочло вернуться во дворец и лишь немногие честолюбцы (и Ланг в их числе) спешились и продолжили путь за моими гвардейцами.

На противоположной стороне реки за второй предмостной аркой нам снова пришлось потрудиться. Староместские зеваки, вдохновленные то ли городскими вольностями, то ли пивом, расходиться не собирались и жаждали приветствовать государя. Пришлось мне выстроить пикинеров по обеим стороны кареты дабы не дать слишком много воли верноподданическим чувствам горожан. Однако Рудольфу, судя по всему, пришлось по душе воодушевление народа и он соизволил откинуть занавеску, улыбнулся и бросил в толпу несколько приветственных слов. За всеобщими воплями никто его не услышал, но, тем не менее, толпа завопила еще энергичнее, в воздух полетели шапки и некоторые даже попытались пробиться к карете. Не тут-то было: мои гвардейцы стойко выдержали натиск и вскоре мы благополучно добрались до Ратушной площади. Наверное, этому способствовало и то, что при виде моего лица горожане в ужасе отшатывались, освобождая дорогу.

Здесь императору надлежало выйти из кареты чтобы сесть в паланкин. Но паланкин задерживался и этим воспользовались бургомистр и советники магистрата, бросившиеся приветствовать правителя империи. Я стоял далеко и до меня доносились лишь обрывки слов, но, скорее всего, они подавали жалобы и выпрашивали привилегии, как делают все магистраты от Севильи в Андалузии до Нувегарда в Московии. Наконец паланкин прибыл и я снова занял свое место во главе процессии. Ну, что вам сказать: идти по свежеуложенным и еще не утонувшим в грязи булыжникам это совсем не то, что вышагивать по отполированной брусчатке. Первыми это поняли носильщики, вторым – император, паланкин которого порой опасно кренился. Вскоре он предпочел покинуть паланкин и двинуться дальше на своих двоих. Далеко идти, впрочем, не понадобилось, так как ворота в гетто обнаружились в двух-трех сотнях шагов. Стена, ограждающая иудейский квартал, не производила сильного впечатления: сделанная из неровных камней, даже не скрепленных известью, невысокая, она явно была предназначена не столько для обороны, сколько для обозначения границ гетто. Довольно хилые деревянные ворота тоже не впечатляли, как не впечатляли и скромные дома за стеной. Подобно постройкам пражских предместий, они возводились из разнокалиберных камней, скрепленных некогда белым, а теперь темно-серым раствором. Но, в отличие от какого-нибудь Смихова или Жижкова, в гетто было тесно и строения, в основном одноэтажные, лепились один к другому, оставляя просвет в который с трудом мог протиснуться достаточно худой человек.

Проковыляв еще немного по неровным булыжникам, император со свитой остановились у более солидного дома. Не слишком большой, в четыре окна, с выступающим консольным этажом, он производил приятное впечатление своей мрачной аккуратностью серо-каменной тесаной кладки. Над дверным косяком я заметил барельеф, изображающий львов по обе стороны от виноградной грозди. Хозяин, наверное предупрежденный императорским скороходом, уже ждал нас под тремя ступеньками, ведущими в дом. Это был мужчина лет 50-ти – 60-ти, довольно высокий, одетый в темную однотонную одежду, как и полагалось людям его сословия. На нем был простой распашной кафтан черного сукна, под которым складками спускалось темно-бордовое одеяние, подобное мантии придворных алхимиков, но без галуна или каких-либо еще украшений. На мантию ниспадала матовая серебристая цепь с брелоком в виде двух переплетенных букв неизвестного мне алфавита. На голове у иудея была намотана пестрая головная повязка со свободно свисающим концом, подобная той, что я видел у магрибских дервишей. Наконец обут раввин был в мягкие туфли со слегка загнутыми носками.

– Добро пожаловать в мое скромное жилище, Ваше Императорское Величество!

Раввин говорил с подчеркнутой почтительностью, но с достоинством и без подобострастия, что выгодно отличало его слова от набивших мне оскомину речей придворных. Император милостиво улыбнулся и соизволил взойти на ступеньки, предварительно осторожно проверив каждую из них на прочность. Хозяин поднялся за Рудольфом, вслед за ними двинулся Ланг. Я пресек попытки придворных последовать за ними, приказал гвардейцам оцепить дом и только после этого поднялся сам. Но в дверном проеме я слегка запнулся. Причину этой заминки я понял не сразу.

На косяке двери была прибита наискосок маленькая коробочка с непонятными буквами на ней. Входя в дом вслед за императором, хозяин дома дотронулся до нее пальцами руки каким-то странным жестом. Одновременно и торжественное и обыденное, это касание неожиданно заставило меня вздрогнуть и на мгновение я почувствовал себя странно. Мне показалось вдруг, что нечто необычное и прочно забытое зашевелилось вдруг в глубинах моей памяти. Промелькнуло и исчезло. Ощущение это было настолько неожиданным, что я быстро и мелко перекрестился, стараясь сделать это незаметно, но все же успел поймать брошенный на меня удивленный взгляд Ланга. Сам камерарий повел себя не менее странно. Проходя в дом вслед за иудеем он двинул рукой так, как будто собирался повторить жест хозяина и тоже дотронуться до коробочки на косяке. Ланг тут же отдернул руку и испуганно оглянулся. Беспокоился он напрасно, думаю что никто кроме меня не заметил его оплошность.

И вот мы: я, Ланг, император и раввин стоим в зале. Здесь властвует полумрак, который разрушает лишь огонь в камине да два масляных светильника на стенах.

– Со мной останется капитан Бруно – заявляет Рудольф и подчеркивает – Лишь он один.

Ланг морщится, но не осмеливается возражать и выходит, тихонько притворив за собой дверь.

– Прошу вас Государь, садитесь! – приглашает раввин.

Император садится в глубокое кожаное кресло у камина и лениво машет хозяину, садись мол, разрешаю. Этот жест у него настолько хорошо отработан, что ладонь кажется безвольно болтающейся на лучевой кости. Раввин уже утонул в кресле напротив, а я остаюсь стоять за спинкой императорского кресла.

– Сейчас будет подано угощение.

Как будто услышав эти слова, из темноты в углу появляется женщина с подносом и ставит его на низкий столик у камина. Она одета во что-то темное и бесформенное, в полумраке не разобрать. Голова у нее замотана платком, концы которого заправлены назад, а хвост одного из них закрывает пол лица. На нас женщина старается не смотреть, но получается у нее плохо: блестящие в свете камина глаза осторожно постреливают то на императора, то на меня. Интересно, что при виде меня ее глаза округляются в изумлении, но ужаса в них не видно. Женщина начинает мне нравиться.

– Моя жена Переле – представляет ее раввин.

Та отвешивает глубокий поклон, целясь куда-то посередине между императором и мной, и уходит обратно в темноту. На подносе остаются кувшин с вином, стаканы (почему-то их три) и какие-то сладости, подобные тем, что мы захватили в османском лагере после победы при Сент-Анжело. Рудольф смотрит на меня, некоторое время ждет чего-то и вопросительно поднимает бровь. Хотя царедворец я неопытный, но наконец и до меня доходит. Я подхожу к столу, наливаю себе вина, отпиваю из стакана и откусываю от чего-то приторно-сладкого. С удивлением вижу, как раввин подмигивает мне и его морщины разбегаются в неудержимой улыбке. Надеюсь что император за моей спиной ничего не заметил и возвращаюсь в темноту за его креслом. Теперь должен начаться разговор и я наконец узнаю цель высочайшего визита. Не то чтобы мне так уж интересно, но об этом просил Ланг и нет у меня причин ему отказывать. Раввин наливает вина себе, гостю и почему-то в мой стакан тоже. Насколько мне известно, император очень даже не дурак выпить, но сегодня его интересует другое. Начинает он издалека:

– Правда ли, что тебя называют “Мараль”? И что означает это таинственное прозвище?

– Все верно, Государь, только не “Мараль”, а “Махараль”. Так называют меня ученики и ничего таинственного в этом имени нет. Оно всего лишь означает “Наш учитель Лёве”.

– Возможно и так, иудей. Но ведь и без того вокруг тебя много тайн. Не так ли?

Хотя они говорят на двух разных германских диалектах, недопонимания между ними не происходит. Понимаю их и я. Но пока не понимаю, что привело Рудольфа в этот дом. Лёве пожимает плечами:

– Я обладаю некоторыми знаниями, мой Государь, но ничего таинственного в них не нахожу.

– А как же тот случай на мосту? Не будешь же ты утверждать, что иудей разбирается в императорских скакунах лучше императорского конюшего?

– Мне просто повезло, Государь.

Думаю, что иудей лукавит, ведь мне известен тот случай, хотя случился он задолго до моего появления в Праге. Рудольф собрался в тот день в Старый Город, но выбрал неподходящий способ. Вместо того чтобы пойти “в народ” пешком, подобно Харуну-аль-Рашиду, или поехать в карете, как сегодня, он отправился на тот берег верхом. До середины моста он сумел гордо прогарцевать, но там произошел казус: его конь внезапно заупрямился. Злые языки поговаривали, что произошло это над четвертой аркой, под которой, как всем известно, живет водяной, собирающий души утопленников. Усилия императорской свиты ни к чему не привели: конь не шел, упирался передними копытами и даже попробовал встать на дыбы. К счастью, император оказался неплохим наездником (сказалась толедская молодость) и сумел удержаться в седле, но челядь перепугалась не на шутку. И только случившемуся там Лёве удалось успокоить животное. Но как именно?

– Я же сам видел – возмущается император – Ты произнес магические слова на ухо коню и тем снял заклятие. Конь даже протянул тебе переднюю ногу, как бы признавая твое могущество.

– Заклятие я действительно снял – соглашается раввин – Но сделал это не словами, а рукой. И было то заклятие обломком клинка, застрявшем между копытом и подковой. Оно-то и стало причиной конского непослушания и его-то я и изъял длинной булавкой. А что касается слов, которые люди ошибочно сочли магическими, то они были призваны успокоить животное. И все верно, в скакунах я ничего не смыслю, ведь нам запрещено путешествовать верхом. Зато я верю, что доброе слово способно усмирить не только зверя, но даже и человека.

– Почему же ты ничего не сказал? Ведь то лезвие не случайно попало под подкову. А это значит… Ну, ты понимаешь.

– Я ничего и не смог бы сказать, ведь меня немедленно прогнали прочь ваши гвардейцы. А что касается недоброжелателей, то они есть и будут у любого правителя. Судя по тому, как проявилось то недоброжелательство, ваш тайный враг труслив и недальновиден. Следовательно – не опасен. Он наверняка подумал, что его злодеяние раскрыто и принял меры.

– Ты прав, старик: он сбежал и теперь я знаю, кто это был. Жаль, что предателя не успели предать лютой казни.

– Бегство врага это двойная победа, Государь.

Рудольф недоуменно смотрит на собеседника, а мне как раз все понятно. И я согласен с раввином: ведь муки казненного люди могут и воспеть, а там недалеко и до мятежа. Ну а про позор беглеца песни складывать не будут. Императора, впрочем, волнует иное.

– И все же, ты владеешь тайным знанием!

Это не вопрос, а утверждение. Свои слова Рудольф вбивает в старика подобно плотнику загоняющему гвоздь в доску. Интересно, что тот ответит?

– Иное знание непривычно и может показаться тайным несведущему.

Раввин то ли увиливает от ответа, то ли издевается над императором.

– Иное… Тайное… Явное… – ворчит Рудольф – Не будем ходить вокруг да около. Признайся, иудей, владеешь ли ты таинством трансмутации?

Слухи о том, что казна императорского Града давно пуста, дошли и до меня. Теперь стала понятна причина высочайшего визита в гетто. Ну, что ж, посмотрим, что ответит старый Лёве. Он весьма неглуп, но отделаться от настойчивого гостя будет непросто.

– Я не занимаюсь алхимией, Государь. Ты можешь осмотреть мой дом и не найдешь в нем лаборатории. Какой же я алхимик без реторт и колб?

В наших Градчанах, в том числе и на Златой, развелось немало алхимиков. Нет у них недостатка ни в ретортах, ни в колбах, но на пути превращения дерьма в золото они продвинулись не слишком далеко.

– Лабораторию ты получишь – император наливает себе еще вина и выпивает его залпом, как воду – Будут тебе там и колбы и реторты и все, что пожелаешь. Но не испытывай меру нашего терпения. В свое время мы отменили эдикт об изгнании евреев из города, но никто и ничто не помешает нам вернуть ему силу. Тем более, что ваши соседи в магистрате на этом настаивают…

Он машет рукой в неопределенном направлении, наверно в ту сторону, где осталась Староместская площадь. В этом его жесте уже нет прежней мягкости: теперь это не добрый властитель, а грозный самодержец. Потом он наклоняется над столом и пристально смотрит в глаза собеседнику.

– Ну, что скажешь, господин главный раввин пражского гетто?

Тот неподвижен. Он выдерживает гневный взгляд гостя, некоторое время молчит и, наконец, отвечает

– Да, Государь, я действительно кое-что умею. Но это совсем иное. Мои умения не телесны, это скорее учение духа… Государь. И они не помогут в добыче золота, даже если бы я и хотел.

Его голос ровен, тих и, казалось бы, лишен каких-либо эмоций. Что это: равнодушие или тщательно сдерживаемый гнев? Полагаю – второе. За этим спокойствием мне чудится зубовный скрежет. Господин Лёве может быть каким угодно безбожником и врагом Церкви, но мое уважение он уже заслужил. “Даже если бы я и хотел!”. Так же нельзя говорить с императором! Раввин это тоже понимает и продолжает более мягким тоном:

– Но, возможно, я смогу помочь.

– Возможно?

– Я мог бы попробовать найти нужных людей.

– Попробовать? Нечего тут пробовать! Если ты знаешь владеющих секретом трансмутации, то немедленно назови их. Знаешь ли? Говори!

– Если бы такие люди существовали, Ваше Величество, то золото давно уже стало дешевле железа. Не так ли? Но пока что это не так, следовательно таких людей не существует.

– Так что же ты морочишь мне голову! Что ты там собирался попробовать?

– Я не утверждал, что знаю тех, кто немедленно произведет для вас золото. Но можно попытаться найти людей, достигших определенных результатов и имеющих шанс в будущем…

– В будущем?! В будущем?! А что прикажешь делать сегодня? У меня на Златой хватает проходимцев, тоже именующих себя алхимиками. По ним давно уже виселица плачет. Хочешь привести мне еще одного?

– Так было всегда и всегда будет, Государь. На одного истинного ученого приходится десяток наглых мошенников или мошенничающих бездарей.

– О, да! Все они мошенники.

– Именно поэтому наша задача как раз и состоит в том, чтобы извлечь единственную жемчужину из этой кучи дерьма.

Слова “куча дерьма” явно понравились Рудольфу и он понимающе улыбается. Возможно, и даже наверняка, такое определение совпадает с его собственным суждением. Вот теперь раввин мягок и мудр и больше не лезет на рожон. Удачно прозвучали и слова “наша задача”. Лёве бросает на меня еще один быстрый взгляд и мне снова чудится едва заметная улыбка. Удобное дело – старческие морщины: порой не отличишь ухмылку от болезненной гримасы. Но император все еще не спокоен и опасен.

– Ну, хорошо… Предположим… А что прикажешь нам делать сейчас?

– Что касается меня, то я немедленно примусь искать истинных алхимиков. А ваш камерарий может тем временем обратиться к господину Майзелю, нашему бургомистру и попросить его о займе. Я уверен, что господину Лангу удастся получить внушительную сумму на самых щедрых условиях.

– Еще бы!

Император не удивлен такой щедростью и, судя по его реакции, это будет отнюдь не первый займ, а, возможно, и не последний. Разговор, похоже, окончен и хозяин, раскланиваясь, провожает высокого гостя к выходу. На крыльце, он кланяется императору в последний раз и совсем низко, а мне снова чудится улыбка на его лице. Отбросив ненужные мысли, я направляюсь вниз по ступенькам за императором, но меня останавливает голос хозяина за спиной:

– Постой, рыцарь, погоди немного – он произносит это слова очень тихо, как будто опасается, что нас услышат.

– Я не рыцарь.

Я стараюсь чтобы мой голос звучал надменно. На самом деле я почему-то боюсь, боюсь неизвестно чего.

– Кто же ты? Как твое имя?

– Меня зовут Бруно Меченый и я капитан императорской стражи.

– Но у тебя есть и другое имя, верно? Из какой ты семьи?

Я хочу ответить, что у меня нет и не было семьи. Это должно прозвучать гордо и надменно, но голос меня предает, как предают и слова.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Простите, вы не подскажете, где мы? (англ.)

2

Не говорю по английски (исп. и нем.)

3

Мы заблудились. Нам нужна помощь (исп.)

4

Следуйте за мной (исп.)

5

Пойдемте (исп.)

6

Дубровник