Зеркало чужой души

…

– Он не хочет меня слушать, – Эва бросила сумочку на столик и плюхнулась на диван. – Мама, вот как мне заполучить его.

– Милая, – Глория присела на кресло и сбросила туфли, – вот зачем он тебе? Он же в отцы тебе годится. Обрати внимание на Максимо, он молод, красив, умен, и какие у него перспективы.

– Мама, – в ее голосе послышалось раздражение, – опять ты за свое, и почему ты Макса зовешь Максимо?

Глория улыбнулась:

– Мне нравится это имя, – она потянулась в кресле. – Почему я не могу его так называть?

– Но это не его имя, – заметила Эва. – И хватит, пожалуйста, – попросила она, – в машине ты со мной соглашалась, сейчас снова начала говорить о Максе. Меня интересует Рейнальдо, – она щелкнула пальцами, стараясь привлечь внимание Глории и зафиксировать. – Мужчину, в которого я влюблена, зовут Рейнальдо.

– Это сейчас, – согласилась с ней Глория. – Ты очарована им, возможно влюблена, подумай, что будет через десять лет, двадцать? Он станет стариком, а ты будешь в самом расцвете сил, – Глория выпрямилась, наклонилась в сторону дочери, – вот, как я сейчас, а рядом с тобой будет пожилой мужчина. Тебе будет хотеться путешествовать, а ему просто сидеть дома.

Эва поморщилась:

– Он не будет стариком, – неуверенно произнесла она.

– Будет, поверь мне, Рейнальдо начнет стареть уже очень скоро. И потом, ты не замечаешь за ним странности? – спросила она.

– Какие? – нахмурилась Эва. – Он очаровательный, мужественный, красивый, ты не можешь представить, как он обнимает, – она закатила глаза.

Глория покачала головой:

– Он твой крестный, он обнимает тебя, как дочь, – напомнила она.

– Вот именно, – Эва подняла пальчик, – он мне не отец, а я ему не дочь. Это Макс, о котором ты говоришь, Максимо, – она передразнила мать, – мне как брат, мы выросли с ним вместе, я его не воспринимаю, как мужчину.

– Напрасно, – спокойно заметила Глория, – вот он для тебя идеальная пара. Вы вместе будете стареть.

– Мама, – Эва вскочила со стула. – Я понимаю, что никто не вечен, но давай не будем говорить о старости, моя жизнь только начинается, у меня столько всего впереди.

– Правильно, твоя жизнь только начинается, а у Рейнальдо она уже на закате, – заметила Глория.

– Мама, – Эва снова плюхнулась на диван, – хватит говорить, что Рей старый. Он чуть старше отца. Разве папа – старый?

Глория повернула голову в одну сторону, потом в другую, разминая шею:

– Твой отец полон сил, – призналась она.

– Вот видишь! – обрадовалась Эва. – И Рей такой же – полон сил. И совсем не странный.

– Уверена? – Глория положила руки на подлокотники кресла. – Почему он до сих пор не женился?

– Потому что он до сих пор оплакивает свою жену, видишь какой он верный, я помогу ему справиться с его болью, – Эва мечтательно закатила глаза, – окружу такой любовью.

– Эва, – Глория вновь наклонилась в сторону дочери, – ты считаешь, что у него все эти годы не было женщин? Опустись на землю, милая, мужчины не такие, какими ты их себе представляешь. Они жестоки, себялюбивы, а как они любят свободу, – она покачала головой.

– Можешь говорить, что угодно, но мой Рей не такой, он верный, и если не женился, то ждал меня. Я рожу ему ребенка, мы станем большой дружной семьей, – Эва рассмеялась, – смотри, я выйду замуж, и стану для Макса – мачехой, а когда рожу ребенка, то этот ребенок будет братом или сестрой Макса, – у нее на глазах выступили слезы от смеха. – Вот это правильно, а то Макс, да Макс, фу, пусть со своей Исабель разбирается. Кстати, они поссорились, – сообщила Эва.

– Прекрасный момент поддержать Максимо, – заметила Глория.

Эва встала с дивана:

– На этой прекрасной ноте я ухожу спать. Макса я всегда поддержу, я его верная подруга, но не более, – она категорично взмахнула руками, – пойду в кровать, мечтать о моем Рейнальдо, – она томно вздохнула. – Пусть мне приснится мой Рей, мой мужественный мужчина…

…мужество. Ему было его не занимать. Артуро прислушался. В комнате Оливии все стихло. Уснула? Он не знал. Он просто стоял у бара и смотрел в окно, за которым продолжал лить дождь. Быть мужественным он научился в самом раннем детстве, когда приходилось отстаивать свое собственное я. Вместе с мужеством он обрел и смелость. Смелость принимать решения и действовать. Артуро улыбнулся.

– Я идеален, – прошептал он.

Он посмотрел в сторону коридора. Встреча с сестрой оставила легкое послевкусие горечи. Они не виделись двадцать лет. Артуро пожал плечами, просто он не ходил к ней, она ведь оступилась. В его семье не было принято говорить о ней. Дочь знала, что тетка в тюрьме за двойное убийство, и что он потерял глаз по вине своей сестры, этого было достаточно, чтобы больше она не поднимала вопросов о ней.

Артуро налил в стакан виски и вытащил телефон. Смахнул пальцем несколько уведомлений и нашел номер Рейнальдо в списке контактов. Палец завис над светящимся экраном, он не решался нажать. Она находилась в доме, спала в своей кровати, словно вернулась после долгого отсутствия, как будто бы не бывало этих двадцати лет. Ее призрак обрел плоть и кровь.

Артуро подошел к дивану и присел на него. Он не любил ранчо, не любил за многочисленные напоминания о той семье, которая была разрушена. Семье, которая никогда не была идеальной, несмотря на все его старания. Глоток виски обжог горло. Он кашлянул и сделал еще глоток. В гостиной явно не хватало камина, но Артуро никогда не решился бы перестроить этот дом. Он не прикасался ни к чему, все осталось ровно так, как было при Оливии. Словно он хранил все это для нее. Хранил? Артуро задумался. У него остались всего сутки, чтобы решить все раз и навсегда. Она разрешила ему, сказала, делай, что хочешь. Не захотела выслушать, не захотела вникать.

Артуро снял блокировку экрана. Контакт «Рейнальдо Домингес» был выделен, ему нужно было только нажать, нажать, чтобы окончательно принять решение. Артуро снова сделал глоток. Решение уже было принято, оно было принято, когда он ехал на это ранчо, когда ждал ее. Он все продумал. Это было идеальное решение. Артуро улыбнулся, услышав гудки.

– Слушаю, – раздался бодрый голос Рейнальдо, словно он не спал, как будто бы ждал его звонка.

– Я принимаю твое предложение, – Артуро смотрел, как в бокале переливался виски. – У нас ровно сутки, чтобы все оформить.

– Пока действует доверенность? – произнес Рейнальдо, внимательно смотря на Исабель.

Девушка замерла, сидя за компьютером. Она смотрела на экран, но Рейнальдо прекрасно понимал, что все ее внимание переключилось на его телефонный разговор.

– Подготовь документы и учти мои условия о второй сделке, – ответил Артуро и отключил вызов.

Исабель прикрыла глаза и открыла. Пять минут первого, вот и начался последний отсчет для Оливии. Успеет ли она сообщить ей, успеет ли встретиться? Она поерзала на кресле, о чем то, предательски сообщило неприятным скрипом.

– Документы должны быть готовы к часу дня, – сообщил Рейнальдо, – на шесть вечера нужно вызвать нотариуса.

Исабель кивнула. Рейнальдо внимательно смотрел на нее. Она хотела ему сказать, что документы будут готовы раньше, но промолчала, это совсем было невыгодно Оливии и зачем-то нужно Рейнальдо, он как будто бы тянул время. Для чего? Исабель не понимала. Может быть в другой день, она бы и задумалась, над этим, но сегодня ее мысли занимала сеньора. Она хотела спросить его – видел ли сеньор Артуро сеньору Оливию, говорил ли он с ней? Где она была? Куда приехала? Исабель молчала, чувствуя, как в груди колотилось сердце. Оливия в городе, она уже рядом. Исабель должна все успеть, у нее просто не было другого выхода.

Девушка смотрела на сеньора, ей так хотелось проникнуть в его мысли. За последние две недели они подготовила несколько пакетов документов. Один, который вообще не понимала, зачем Рейнальдо готовил его, какую цель преследовал?

Рейнальдо кивнул, провел рукой по карману рубашки, словно успокаивал ноющую боль в сердце. Исабель посмотрела на его лицо: слегка бледное и уставший вид. Рейнальдо повернулся и прошел в свой кабинет. Исабель выдохнула. Порой ей тяжело было понять его, подстроиться под его настроение, особенно в последние дни. Его задумчивость, иногда отстраненность немного пугали ее. Вот с Максимилиано он менялся, глаза загорались, он чаще улыбался, но стоило Максу удалиться, взгляд тускнел, а на лицо набегала тень…

…если бы она могла, она бы сбежала, только бежать было некуда. Оливия прижала ладони к лицу. Темные круги под глазами, припухшие веки, ввалившиеся скулы, бледная кожа, волосы с поседевшими прядями. Она так давно не смотрела на себя в зеркало, не вглядывалась. Оливия опустила голову. Санти. Ее маленький сын. Она всю ночь думала о нем, пыталась вспомнить его улыбку, но его личико расплывалось, ускользая, она помнила только глаза, такие же, как у Маркуса. Неужели она начинала забывать сына? Почему из памяти постепенно стиралась его лицо? Она вновь взглянула в зеркало. В отражении на нее смотрела изможденная женщина. Женщина, которая с опозданием в 20 лет собиралась на могилу своего сына.

Оливия вышла из ванной комнаты, бросила взгляд на заправленную кровать – привычка, отработанная до механизма: встала, заправила, умылась. Ей захотелось сорвать покрывало и разбросать все по комнате, чтобы доказать, что она могла по-другому, только это все равно ничего не смогло бы изменить. Она провела в тюрьме двадцать лет. Долгие двадцать лет, которые впитались в ее кожу навязанными ей правилами и уставами.

Женщина стянула пеньюар и аккуратно положила его на кровать. В гардеробной выбрала темную рубашку с длинными рукавами и темные брюки. Ей пришлось надеть пояс, иначе брюки норовили соскользнуть с нее. Приятная ткань, мягкая, она уже забыла, каково это – когда кожу нежила материя, а не царапала. Оливия попыталась обуть туфли, но ноги словно одеревенели и не слушались. Она присела на пуфик, тяжелые капли горечи и невыплаканных слез утраты упали на кафель рядом с туфлями. Оливия смотрела на них, и понимала, что не в состоянии обуться, встать на каблуки, пойти. Слезы катились по ее щекам, она всхлипывала, рассматривая ряды своей обуви. Не надо было ей выходить из тюрьмы, там она по крайней мере не знала, что ее сын был мертв, там, у нее была одна маленькая надежда, что он был жив, что Санти вырос.

Ее выбор остановился на черных кроссовках. Оливия обулась и пожала плечами, как будто бы перед кем-то оправдывалась за свой нелепый вид. Рука на полном автомате потянулась к ящику, выдвинула его, она достала темный кожаный чехол. Невольно, не задумываясь, она вспоминала прошлую жизнь, свои привычки, вернее ее тело помнило, руки знали.

Оливия надела очки и вышла из спальни. Ее слегка шатало и подташнивало, но есть она не хотела, что-то внутри нее сжималось в спираль, но она за долгие годы в тюрьме научилась не обращать внимания на боль – лекарство в тюрьме было огромной роскошью, и в этот раз, просто слегка поморщилась, не думая о боли, глубоко вздохнула. Она ничего не хотела, просто увидеть могилу сына, словно желала удостовериться, что Артуро сказал ей жестокую правду, о которой она не знала столько лет.

– Завтрак? – услышала она его голос и вздрогнула.

Она совершенно отвыкла от общения, о того, что кто-то мог ждать ее, предлагать ей что-то. Оливия даже не взглянула на него, просто качнула головой.

– Не поздороваешься? – уколол он ее и хмыкнул.

Он осуждал ее, поняла Оливия, но какое ей было дело до него? Она не хотела сейчас думать о нем, пытаться разыгрывать приветливость, изображать благодарность, она просто подошла к двери. Ее плечи слегка напряглись, она замешкалась всего на мгновение. Не должна, она не должна больше никого спрашивать. Она полностью свободна в своем перемещении, поступках. Она была свободна, была вольна в своих действиях.

– Так и будешь молчать? – в его голосе послышалось раздражение. – Я остался тут с тобой на ночь, – напомнил он.

Оливия обернулась. Неужели он не понимал, что она не привыкла, что она забыла все. Нет, не правила приличия. Нет. Она практически забыла, как общаться. Первые месяцы в тюрьме ей дались очень тяжело без общения, как и первый год, а потом она научилась просто молчать. Ведь ее слова никому не были нужны, слушать ее никто не хотел, не желал. Что же сейчас от нее требовал брат? Где он был все эти долгие годы, когда он был так нужен ей? Нужен? Она смотрела на него, молча ведя этот неслышный и ненужный ему монолог.

– Ты отвезешь меня? – хриплым голосом, едва слышно спросила она.

Артуро нахмурился, смотря на нее своим единственным глазом. Оливию смотрела на него сквозь темные очки. Отвыкла она видеть живое напоминание ее проступка – темное яблоко вместо второго глаза – ее собственное клеймо на лице брата.

– Все такая же, – Артуро стиснул зубы.

Оливия никак не отреагировала, просто открыла дверь и вышла из дома. Свобода. Могла идти, куда хотела, могла делать все, что хотела. Какова же была цена этой непозволительной роскоши? Она не понимала, чувствуя себя полностью потерянной, не осознавая реальности, боясь принять ее.

Артуро, проходя мимо нее, слегка толкнул ее плечом, заставив ее схватиться за стену дома. Ничего не менялось, все такой же ее брат. Оливия направилась за ним следом. Она понимала, что это ее дом, ее ранчо, но все никак не могла себе позволить действовать самостоятельно, невольно ожидая разрешения, указки, приказа. Он открыл для нее дверь, и она неуклюже забралась в его большую машину, села, забившись в угол, обхватила себя руками. Молчала она, молчал и он. Она иногда смахивала слезы, изредка всхлипывая. Артуро резко нажимал на газ, потом на тормоз, отчего она раз за разом ударялась плечом о дверь. Ей пришлось взяться за ручку, чтобы хоть как-то удерживаться на сиденье. За окном мелькали незнакомые и смутно знакомые дома, улицы. Мелодия телефонного звонка нарушила тишину в машине.

– Я просил не беспокоить, – грубо ответил он. – Что? Я занят, скоро буду. Да, в офисе. До связи.

Оливия не смотрела на брата, прекрасно понимая, что он терял с ней время, у него была своя жизнь, в которой ей не было место. Он же сказал, что у него семья, дочь, вспомнила она. Дочь. А ее сын умер. Артуро не сдержал своего слова, не позаботился о ее сыне, которого она вместе с доверенностью вручила ему. Глаза снова защипали, она моргнула несколько раз и кашлянула, стараясь не заплакать.

Артуро резко дернул руль влево, она больно ударилась плечом о дверь, и машина остановилась. Оливия уже практически потянула ручку, чтобы открыть дверь, но Артуро опередил ее. Оливия чуть не выпала из машины, успев схватиться за переднее сиденье. Вчера он даже обнял ее, проявляя сочувствие, сегодня же сторонился, словно прокаженной. Наверное, она такой и была, вернее стала изгоем. Не надо его ни о чем спрашивать, подумала Оливия. Не нужно узнавать о его семье, потому что для нее не было места в ней. Ее единственная семья покоилась на кладбище, мужа она убила, а сын умер. Оливия брела за Артуро по дорожке между могил, порой запинаясь. Сорок… шестьдесят девять. Она стиснула зубы так, что стало больно. Нет. Она больше не будет считать шаги. Она никогда больше не вернется в тюрьму. Шаг стал уверенней, спина слегка распрямилась и тут же плечи поникли.

В тени большого дерева она увидела могилу своего сына. Темные тучи нависли над кладбищем. Она не устояла, рухнув на колени, пальцы рук коснулись серой, еще влажной, плиты. Сантьяго Торрес 25.04.1999 – 07.12.2002.

– Сынок, – едва слышно прошептала она, пальцы рук гладили могильный камень, вытирая оставшиеся после дождя капли. – Мой Санти, – слезы катились по ее щекам.

Артуро коснулся ее плеча, сжал и отпустил.

– Дорогу знаешь, – услышала она позади себя севший голос брата, – мне пора, – его глаз и повязку скрывали темные очки.

Артуро постоял всего минуту, взглянул на могилу родителей, повернулся и ушел. Оливия ничего не слышала. Она не ждала от брата сочувствия, понимая, что она опоздала со слезами, с прощанием, она со всем опоздала, опоздала жить, не уберегла своего сына. Артуро уже давно пережил смерть ее сына, а она только начинала осознавать это.

– Санти, мой Санти, – она подползла поближе, коснулась надписи.

Все такое холодное, серое, бледно-мертвое, как она сама. Словно не живая, Оливия легла на плиту, стараясь обнять то, что невозможно было обнять, прижать, согреть. Ее сын умер много лет назад. Погребенный под этой плитой, он стал таким же холодным, как сырая земля после дождя. Даже если выглянет солнце, оно согреет все вокруг, но никогда не укутает своим теплом ее сына, ее саму.

Мелкий колючий дождь, как острые иглы, впивался в ее кожу, холодя ее еще больше. Оливия же распласталась на плите, прижалась щекой, застонала. Стон шел из самой души, как проклятие. Почему он, почему не она? Она совершила такое жуткое преступление – убила двух людей, почему она осталась жива, почему ее сын умер? Это ее наказание? Оливия вздрогнула. Такое божье наказание – пережить собственного ребенка. Как после этого тогда жить? Зачем? Зачем ей эта свобода без ее сына?

Она лежала на плите, обнимая то, что могла обнять, слезы уже не катились из ее глаз, она просто лежала под струями дождя, стараясь слиться с могильной плитой, словно могла просочиться под нее, чтобы стать как можно ближе к сыну… и она станет ближе. Оливия едва заметно кивнула с закрытыми глазами.

– Я иду к тебе, Санти, – прошептала она. – Иду…

…

– Сеньор, мне нужно уйти, – Исабель стояла около стола Рейнальдо.

Он отложил документы в сторону. Исабель смотрела за его плечо. Кабинет Оливии все также был закрыт, шторы опущены. Его хозяйка не появилась в офисе. Исабель конечно понимала, что сеньора не помчится сразу же на работу, но в глубине души все же надеялась, а вдруг она решится и приедет.

– Документы все готовы? – уточнил Рейнальдо и размял затекшие от долгого сидения плечи.

– Да, сеньор, у вас на рабочем столе, в папке от сегодняшней даты полный комплект, – Исабель завела руки за спину, нервно посматривая на большие часы, висевшие на стене.

– Будь, – начал Рейнальдо и прервался.

На столе завибрировал мобильный телефон. Он тут же изменился в лице, всего одно движение, и вибрация прекратилась. Исабель не успела заметить, кто звонил. Она настолько сильно устала от бессонной ночи за компьютером, в добавок ко всему, из ее головы никак не выходили мысли о сеньоре. Она не знала, где она. Одна единственная мысль – может быть на ранчо? У Исабель был только этот адрес. Она надеялась, что сеньора поехала именно туда, не могла же она направиться к сеньору Артуро или могла?

– Сеньор? – Исабель пришлось напомнить о себе, ей не терпелось поскорее уйти с работы.

Рейнальдо кивнул, накрывая телефон ладонью, словно таким образом мог оборвать входящий звонок.

– Можешь идти, но будь на связи, – распорядился Рейнальдо.

Исабель с облегчением выдохнула. Звук вибрации заставил его напрячься.

– Сеньор, – Исабель прижала руку к груди, извиняясь и прощаясь. – Алло, – ответила она на звонок.

Рейнальдо покачал головой, звонили не ему.

– Привет, подруга, – в трубке раздался веселый голос Эвы. – Как там мой Рейнальдо? Вы работали всю ночь? – она чередой задавала вопросы, на которые не успевала ответить Исабель.

– Да, всю ночь, – Исабель быстро выключила компьютер, бросила в сумочку бутылочку с водой.

– Вы были только вдвоем или Макс работал с вами? – Эва в этот раз ждала ответа.

– Одни, – Исабель направилась к лифту.

– Надеюсь, что пока вы в соре с Максом, ты не решишь приударить за моим Рейнадьдо? – в ее голосе послышались жесткие нотки.

– Эва, – протянула Исабель, – о чем ты говоришь? Ты вообще думаешь о чем-нибудь другом, кроме Рейнальдо? – Исабель нажала кнопку лифта.

– Да, я начала готовить нашу свадьбу, – радостно сообщила Эва.

Исабель закатила глаза. Она могла бы положить трубку, но продолжала разговор, надеясь хоть что-то узнать о сеньоре. Может быть она была у них.

– А сеньор в курсе? – уточнила Исабель, прислушиваясь к посторонним звукам в трубке.

– Какой именно? – тут же спросила Эва. – Папа или Рейнальдо?

Исабель рассмеялась:

– Наверное, оба, – она шагнула ближе, стоило только лифту остановиться.

– Ты! – из лифта вышел Максимилиано. – Сеньор Рейнальдо? – громко позвал он отца. – Почему эта сеньорита до сих пор находится в нашем офисе? Разве она не уволена?

Максимилиано крепко стиснул папку с документами и встал у нее на пути. Он смотрел на девушку с ненавистью.

– Что??? – в трубку закричала Эва. – Что несет Макс? Да как он смеет? Я сейчас же собираюсь и еду, я не позволю моему Рейнальдо уволить тебя. Подруга, держись! – Эва тут же отключила телефон.

Исабель мысленно застонала. Она бы лучше продолжила разговор с Эвой, чем оставаться один на один с Максимилиано, жаждущим ее уволить. Тем более, что сеньор не ответил, уволит он ее или нет.

– Разреши пройти, – попросила Исабель.

– Во-первых, сеньор, сеньорита Гарсия, – начал Максимилиано. – Во-вторых, вы уйдете от сюда сразу со всеми документами и вещами.

– Сеньор Домингес, – Исабель повесила сумочку на плечо, – главный сеньор Домингес еще не принял решение на счет моего увольнения.

– Он сейчас примет это решение! Сеньор! – громко позвал он.

– Вы можете поговорить без меня, – рассердилась Исабель.

Она не собиралась стоять и разбираться с Максимилиано, тем более, когда он был не в состоянии вести нормальный разговор.

– Ты хочешь, чтобы мы решали твою судьбу в твое отсутствие? – тон голоса Максимилиано стал тише.

– Если тебе, – она осеклась, – если вам, сеньор Домингес, позволит ваша совесть.

Максимилиано схватил ее за руку.

– Ты хочешь обвинить меня в несправедливости? А ты думала – справедливо ли ты поступаешь, когда освобождала виновную в смерти моей матери? – он притянул ее к себе и посмотрел в ее глаза.

– Сеньорита Гарсия, сеньор, – напомнила она ему. – Вы можете высказывать мне что-либо в отношении работы, а то, что относится к моей личной моей жизни, вас не касается, – она оттолкнула его и обошла.

Исабель с силой давила на кнопку вызова, чувствуя тяжелое дыхание Максимилиано у себя за спиной.

– Исабель, ты предала меня! – его слова болью отзывались в ее душе. – И почему это касается тебя лично?

– Я не могла предать себя, Макс, – прошептала она, мысленно поблагодарив бога, что лифт приехал так быстро, зашла в лифт. – И если тебе действительно будет это важно, то мы спокойно поговорим, но не раньше, сеньор Домингес.

Максимилиано смотрел на нее, пока двери лифта не закрылись…

…она закрыла глаза, практически уже ничего не чувствовала, холод проник в каждую клеточку ее тела. Оливия не хотела двигаться. Она не видела больше смысла цепляться за эту жизнь. Ее сын умер много лет назад, а больше ничто ее не держало в этом мире, никто не нуждался в ней, никому она не была нужна, никто не помнил о ней, не ждал.

Оливия не хотела никому причинять неудобства. Они двадцать лет не вспоминали о ней, и сейчас забудут очень быстро. Нет, это была совсем не жалость к самой себе. Она просто понимала и принимала действительность. Единственный родной человек, оставил ее на могиле сына. А что она хотела от него, чего ждала? Она сама разрушила его доверие. Она покалечила его, лишив глаза. Их родители лежали рядом, всего в метре от могилы Санти. Ее некому было поддержать, протянуть руку помощи. А нужно было ли? Оливия слегка пошевелилась и сжала губы. Боль тысячью иголок впилась в онемевшие руки и ноги. Все еще что-то чувствовала. Зачем? Зачем ей все это? Почему она не могла просто уснуть вот тут рядом с могилой ее сына, уснуть, чтобы никогда не просыпаться. Здесь были ее родные: родители и сын. Тут она и останется, с ними. Оливия повернулась, легла на бок, потом перекатилась и оказалась между могилами, подтянула ноги к животу, руки прижала к груди. Она лежала с закрытыми глазами, слушая звук дождя и стук своего собственного сердца.

Тук-Тук. Грудь приподнималась и опускалась. Тук-тук. Она попробовала не дышать, выдержала, пока в ушах не загудело, легкие распирали, требуя кислорода. И снова тук-тук. Вздох-выдох. Стук. Цок-цок. Стук. Тук-тук. Цок-цок. Вздох-выдох. Она практически не ощутила толчок, слушая звук своего собственного сердца, работающего как исправные часы, сердце отказывалось ей повиноваться и останавливаться.

– Живая? – незнакомый мужской голос донесся до ее затуманенного сознания.

Оливия не пошевелилась. Сейчас уйдет, пусть пройдет мимо. Не нужно, ничего не нужно. Пусть думает, что хочет, только оставит ее в покое. Оливия хотела прижать руки к ушам, возможно даже сделала это, но нет. Она просто подумала, оставаясь неподвижной.

– Что с тобой? – голос приблизился.

Наверное, мужчина наклонился. Ресницы Оливии слегка дрогнули. Страх когтистыми пальцами охватил ее горло, стоило ему сжать ее плечо, она так отчетливо почувствовала его хватку – крепкую, мужскую, мгновенно вызвавшую в ней паталогическое повиновение и внутренний протест.