Шекспир в квадрате

Я рухнула на пол, продолжая хохотать. У меня была форменная истерика: Митрович верил в мою непричастность к исчезновению денег. То есть, он знал, что деньги я взяла, те, что лежали в сейфе на видном месте. 5 тыщ баксов – не велика сумма – на мелкие расходы. Где ключ от сейфа я, конечно, знала (хотя меня никто специально не посвящал в эти тонкости) – в пепельнице прямо на письменном столе. Пепельница у Стефана в виде Буратино с Золотым ключиком в руке. Вот этот ключик и есть ключ от сейфа, за три года совместной жизни мало чего друг от друга можно утаить… После нашей ссоры… Впрочем, это была не ссора, а самый настоящий разрыв. Я решила забрать деньги и уехать. Открыла сейф, взяла «капусту»… А дальше все покатило как-то само собой. Меня всегда удивляло внутреннее оформление тайника. Эти скрипичные ключи и ноты по стенам, внизу клавиши… Во вздернутом состоянии после объяснения с мужем я схапала деньги и простучала по нарисованным клавишам марш Мендельсона. Впрочем, музыкального образования у меня нет, и я не смею утверждать, что получился именно он…

Как бы там ни было, после моего музыкального этюда что-то негромко дзенькнуло и дно сейфа разверзлось. В открывшейся щели стоял дипломат. Прежде чем мозг начал соображать, мои пальцы уцепили за ручку чемоданчика и проворно дернули. Весьма кстати, надо сказать, потому что пластины так же неожиданно решили вернуться на место и едва не оттяпали мне руку.

Кейс даже не был закрыт! И все внутри было забито «хрустами». Да не нашими российскими тугриками и даже не американскими баксами. Благородное евро распирало кожаные бока чемоданчика.

Первым порывом было – вернуть кейс на место! Да только дело оказалось не простым. Тайник открываться не желал. Я колотила свой «вальс Мендельсона» – без толку! Мелодия, случайно выбитая моими пальцами, не хотела повторяться. Как известно, бомба в одну воронку два раза не попадает… Этим я и утешилась. Утешилась, правда, не сразу. Сначала поревела, а потом, сквозь сопли и всхлипы, подумала, что жить надо припеваючи, весело и богато… После этого все завертелось само собой и закончилось сегодняшней аховой ситуацией. Правда, тогда-то я не знала, чем все завершится, и строила грандиозные планы. Глупая женщина!!

Остаток вечера ушел на конспиративные мероприятия: я таскалась по всем наиболее злачным местам нашего города и изображала из себя убитую горем брошенную жену. В парочке мест, где нас с Митровичем знали достаточно хорошо, я получила даже некоторое сочувствие и совет «напиться до чертиков». Старательно делала вид, что последовала немудрящему совету, вот только алкоголь в тот вечер воспринимался моим организмом как родниковая вода. Адреналин кипел в моей крови вперемешку с изрядной долей паники. Я страшилась последствий своего смелого решения, сознавая, что за такие бабки Митрович меня из-под земли достанет, а потом вновь туда закопает.

Поэтому, когда в автобусе увидела двух мужиков с лицами профессиональных преступников, не сомневалась, что пришли они по мою душу. Митрович меня выследил и решил кончить на месте – решило мое воспаленное воображение. Мне и в голову не могло придти, что денег супруг хватился только утром. И тут уж случился вселенский БУМ! Все силы были приведены в рабочее состояние и брошены на мои поиски. Результатом похвастать не могли: узнали немного. «Объект» надрался до поросячьего визга и свалил в компании двух пьяных в усмерть кавалеров. Такой примерно отчет получил взбешенный Стефан. Этих любвеобильных перцев усиленно взяли в оборот; пытались расколоть на предмет восстановления вчерашних вечерних событий. Напрасно трудились – мужики не помнили ничего. Таращили свои красные с перепою зенки и бубнили хором:

– Была телка. Куда делась? Хрен знает…

В общем, не погрешили против истины. Я бодренько отвалила от их компании, едва они отвлеклись взаимными уверениями в вечной дружбе.

Про это, конечно, я узнала несколько позже – Герасим просветил. А сейчас, полеживая в ароматной ванне с солями Мертвого моря, я обдумывала мысль, что нападение в автобусе было фактором случайным – иронией Судьбы, если хотите. И, значит, нечего мне было шугаться из автобуса… со всеми вытекающими последствиями… А теперь-то… я захлюпала носом и тихонько завыла… прощай, сытая беспечная жизнь…

«Сказал – сделал» – этому жизненному принципу Митрович следовал неукоснительно. А сказал он – чтобы я проваливала на все четыре стороны…

Я рыдала с упоением, даже повизгивала от полноты чувств. А потом разом успокоилась и взбодрилась. Невозможно жить с мужиком, который сказал, что «жить с тобой все равно, что выращивать виноград в Сахаре». Вытри слезы, дорогуша, и живи дальше! Жизнь твоя «за мужем» пришла к своему логическому завершению. Обо всем этом я бормотала весьма интенсивно, особенно с большим удовольствием произносила слово «жизнь» и все его производные. Мне очень нравилось, что я могу применить это слово к своему существованию, а ведь все могло случиться совсем наоборот… Поэтому факт разрыва с мужем не казался мне теперь таким уж катастрофическим событием. Обидно, конечно, в эти отношения были сделаны значительные вклады терпения и сил; и даже были потрачены некоторые чувства… Хотя-я, участь муженька ожидает не завидная, если он денег не разыщет… А где ж он их возьмет? Если я сама не знаю, где их искать-то…

Калейдоскоп мыслей завертелся, сбился в радужный ком, а потом разом потух, будто набросили сверху черную шаль. Я спала. Прямо в ароматных солях. С риском по-глупому утонуть… Не слышала, как запричитала надо мной Раиса Николаевна, наша домработница. Обнаружив меня в ванной комнате в позе умирающего Марата, она бросилась к Митровичу, голося своим неслабым басом «Стефан Брониславович!». Её «шаляпинские» рулады могли поднять и мертвого, но только не меня.

Митрович, выслушав старушку, коротко сказал, что готов посодействовать моему уходу в мир иной. Уложился в три коротеньких слова, которые работница правильно расшифровала и, вздохнув, проворно ретировалась. Все же христианская мораль пустила в ней свои благодатные корни, и женщина не бросила меня на произвол Судьбы. Она выпустила воду из ванны и накрыла меня пушистым пледом.

Проспала я практически весь день, извлек меня из фаянсового чрева супруг. Обложил матом, уцепил в охапку и отволок на кровать. Суть его излияний было проста: валяется всякое дерьмо по углам, мешает нормальному существованию. Это было совершенно ненужным и лишним. Я уже перешла грань принадлежности к его жизни. К тому же, выспалась (не смотря на неудобное ложе), набралась сил и не видела причин, чтобы сносить покорно подобные высказывания. Одним махом взмыла вверх и отвесила Стефану звонкую оплеуху. Он онемел от неожиданности, всегда почитал меня верхом сдержанности и хладнокровия.

– В чем дело, дорогой? – спросила я вздрагивающим от злости голосом эту соляную статую.

Он задрожал, заражаясь моей злостью, и побелел лицом. Глаза его полыхали углями. И в этот критический момент наших отношений я особенно четко поняла, почему в свое время увлеклась Митровичем. Он был красив. Вот такое вот тривиальное объяснение охватившего некогда безумия…

… похоже безумие возвращалось к нам. Стефан набросился на меня с жаром 17-летнего юноши…

Глава 7

Утром я подскочила ни свет, ни заря: 6.30 – любимый час Митровича. Рванула в гардеробную с намерением облачиться в спортивный костюм и составить мужу компанию в утреннем променаде. Прошедшая ночь внушила мне уверенность, что не все еще потеряно в нашем со Стефаном браке. И я была готова строить отношения на новом уровне.

На двери комнаты было написано красным маркером здоровенными буквами: «Не смей и куска тряпки забрать!!!». Некрасиво – многословно! – что нехарактерно для плакатного жанра искусства.

Я послушалась… с точностью до наоборот!

Стефана в квартире не было, телефон я свой не нашла, дверь в гардеробную заперта на ключ – все факторы говорили о том, что прошедшая ночь для Митровича ничего не значила. И это оскорбило меня больше всего.

Я прошла в кабинет к мужу и сняла со стены меч японского самурая. К слову сказать, все стены в доме были предназначены для экспонирования коллекций супруга. Интересы Стефана были весьма разнообразны. Кабинет был выставочным залом боевого холодного оружия. Чего тут только не было! И все было в отличной боевой готовности – хоть сейчас руби и режь все подряд.

Я вернулась к платяной двери и, хорошенько прицелившись, рубанула в районе замка – со всей дури, то есть изо всех сил.

Эффект превзошел все мои ожидания – дверь раскололась как скорлупа грецкого ореха. А меч воткнулся в пол, причем очень надежно. Выдернуть его не предоставлялось возможным; я уважительно расшаркалась перед благородным оружием и бочком протиснулась в изуродованную дверь.

Одевалась неторопливо и основательно. Впрочем, до маразма не опустилась. В том смысле, что не навздела на себя десяток штанов и кофт разом. Собственно, я и сама не стала бы набивать чемоданы шмотками, гордость не позволила бы. И с дверью-то сражалась лишь потому, что вчерашняя одежда, постиранная заботливой Раисой Николаевной, была еще волглой. А в халате и тапочках не особенно замаршируешь по улицам осеннего города. В свой рюкзачок бросила лишь пару трусиков, носки и туалетные принадлежности. А остальные шмотки сгребла в большущий ком и шурухнула в гостиной на все видимые предметы интерьера – на, дорогой, считай!

Все! Корделия Пантази – птица вольная и свободная!.. Вот только куда махать крыльями?

Стать бродячей Каштанкой мне не грозило. Место, куда приклонить головушку существовало. Требовалось только формальное разрешение хозяйки жилплощади.

Оказавшись на улице, я позвонила Наталье. Вместо приветствия бухнула сразу, чтобы не передумать:

– Натуля, я – вновь барышня на выданье.

Кузина помолчала, а потом спокойно ответила:

– Я не удивлена. Думала, тебя пробьёт гораздо раньше.

– Это меня бросили, Ната, – глухо уточнила я; спазм перехватил горло.

– И ты в трауре?

– Да!!

Наташка неопределенно хмыкнула, а потом поинтересовалась:

– Ты Тургенева читала?

Мне было не до классической русской литературы.

– Чего? – протянула я довольно злобно.

– Цитата: «У меня не было первой любви, я сразу начал со второй», – невозмутимо откликнулась кузина. – Это про тебя.

На самом деле это означало, что в данный период Натка читает вслух своей подопечной именно Тургенева. Никаких параллелей с тургеневскими персонажами я не прослеживала, а кузина, наоборот.

– Ты начала сразу с последней любви, – назидала Наталья. – За таких, как Митрович выходят ближе к пенсии, когда есть о чем вспомнить.

– Ближе к пенсии, такие как Митрович, в мою сторону чихнуть забудут, – резонно возразила я.

– Вздор!

Отстаивала своё мнение кузина вопреки здравому смыслу, и я неожиданно для себя заревела.

– Корделия, не вой! – приказала сестра сердито. – Три года назад ты прекрасно знала, на что шла. Ты у него – четвертая жена. Продержалась дольше других, целых три года. Можешь гордиться хотя бы этим.

Отчасти Наталья Петровна была права… В том, что своих жен Митрович выбирал исключительно среди студенток политехнического института нашего города. С чем это было связано? – не знаю. Что-нибудь фрейдовское…

Наташа в ту пору работала в общежитии института комендантом, кастеляншей и вахтером одновременно. Поэтому все тайны политеха были у неё как на ладони. Насчет Стефана она меня предупреждала. Правда, не отговаривала. Даже поощряла в некотором роде. Говорила, что всех своих бывших жен Митрович пристроил весьма удачно: кого выдал замуж, кого на хорошую работу определил, а одну так и вовсе в столицу сосватал. Поет теперь в каком-то женском коллективе – не то «белки», не то «стрелки»…

Все эти разговоры я пропускала мимо ушей. Казалось, что уж со мной так никогда не будет! Я особенная – великолепная, другой такой в мире нет! И у нас ЛЮБОВЬ! Внеземная и всепоглощающая.

Милые девочки, поверьте, так не бывает. Человек не может измениться разом, только во славу вашего обаяния. Бабник всегда останется бабником, а пьяница – пьяницей. (Как в старом анекдоте про воздушные замки и верблюда, когда все исчезает и остается один верблюд). Поняла я это не сразу, не в первые мгновения своего замужества, но, все же, поняла. Поэтому нравственные консистенции Наташеньки не были для меня откровением. Мне было просто обидно: других-то обеспечил, а меня выгнал! Значит: Я? – ОСОБЕННАЯ, ВЕЛИКОЛЕПНАЯ!

Я хлюпнула носом весьма интенсивно:

– Мне жить негде.

– Езжай в мою комнату, – вздохнула сеструха, – Ключи у Назаровой возьми. Помнишь Алену Федоровну-то?

– Угу.

– Послезавтра приеду. Возьму выходной. Тогда и поговорим.

Последние полтора года Наталья жила за городом, в роскошном коттедже. Патронажествовала над мамой ректора, получала хорошую зарплату, наслаждалась природой и перечитывала вслух старушке русскую классику.

В общежитии политеха за Натулей осталась 9-ти метровая комната со скрипучей кроватью, трехстворчатым шкафом и письменным столом, который одновременно исполнял роль целой кухни: на нем стояла однокамфорная плитка и электрический чайник. Остальные удобства были в конце длинного коридора. Вот там мне и предстояло обосноваться. После хором Стефана – жильё не очень завидное. Но я была рада и этому. Иначе пришлось бы возвращаться в Заполье. Вот радость-то!!! А если вспомнить к каким ухищрениям мне пришлось прибегнуть, чтобы вырваться из «родного болота»…

Мне хотелось в город. Я ныла и нудила целый месяц после окончания школы – мамочка стояла насмерть. Она твердо решила, что я продолжу трудовую династию, то есть пойду работать на швейную фабрику строчить ночные рубашки из сатина и тяжелые льняные пододеяльники. У меня же при виде допотопной швейной машинки начинался паралич конечностей. Что уж говорить об мощных производственных агрегатах!

– Так и денег нет таких, чтоб тебя выучивать, – сокрушалась мама сердито. – От отца-то проку мало.

От папаши в самом деле было толку – чуть! Он только пьянствовал, да шатался с гармошкой по свадьбам, дням рождениям и прочим торжественным оказиям. Пел и пил, пил и пел…

Тогда я решилась на шантаж.

– Пойду замуж за Калача, зовет, – сказала я маме после очередной ссоры.

– За бандюгана этого?! – ужаснулась мать.

– Так у него деньги есть, – беспечно чирикнула я.

Мама побледнела, покраснела, а потом каким-то непривычным для меня тоном, решительным и вместе с тем жалким, сказала:

– Ну, Корделия! Всё, Корделия! Собирай вещи, идем.

И привела меня к Наташе. Что Натка – моего папаши дочка, было известно всем. Мама всегда игнорировала Наталью, задирала перед ней нос и никогда не говорила ей «здрасте». А тут, прямиком – в квартиру, с улыбочкой, без стеснения:

– Вот Наташенька, – сказала сладко. – Забирай с собой в город, – и ткнула меня в бок, чтобы я убрала с физиономии маску Буратино – тупую и дубовую.

– С какой радости? – поинтересовалась Наталья Петровна хмуро.

Её наш визит огорошил.

– Так, сестренка твоя, – нагличала напропалую мама. – Родная кровь – не водица.

У меня от такого оборота событий пропал дар речи. Моя мама всю жизнь была тихая, неприметная, пришибленная домашними заботами и алкоголиком-супругом. А тут такой демарш! Улыбалась мама ядовито и торжествующе, эта улыбочка была предназначена мне. Мама не сомневалась, что сейчас нас выпрут, и она сможет с чистой совестью утверждать, что сделала все возможное, чтобы осуществить мою мечту.

Я решила быстро не сдаваться, тоже улыбалась, лупатила зенки, изображая из себя олененка Бэмби – чистого и невинного. Даже ноги чуть косолапила, для создания образа невинного ребенка. Не зря старалась! Натка окинула меня долгим взглядом и спросила:

– Тебя что ль Калач сватает?

Я мотнула головой, а мама очень удачно засокрушалась с подвывом:

– Проходу не дает девочке нашей… Пропадет здесь с бандюганом энтим…

Никакого Калача я не боялась, поэтому, выпадая из образа невинной овечки, буркнула:

– Хрен ему, козлу двурогому. Что он со мной сделает? Прибьёт если…

Наташенька вздохнула и махнула рукой:

– Поедем.

Так я оказалась в С. Поступила в политех на вечернее отделение, а по утрам помогала Натахе считать грязные простыни и мыть полы в длинном гулком коридоре общежития. Потом я встретилась с Митровичем. Вышла замуж, бросила институт… и сижу сейчас, как пушкинская старуха у разбитого корыта…

Глава 8

Определившись с жильем, я махнула к Сарычеву, изображать из себя дурочку. В рекламном агентстве Герки не было. Сказали, что поехал на студию.

Студия под названием «Горизонты», в общем-то, принадлежала Митровичу. Там он ваял молодые таланты, записывал клипы и позволял Герасиму лепить свои рекламные ролики. Студия была маленькая и неказистая, поэтому пользовался ей Стефан довольно редко, имея в активе другие мощности. В «Горизонтах» я практически не бывала, пару раз заезжала и то на несколько минут. Сейчас помещение показалось мне совсем убогим. На данный момент делами в студии заправлял Герард, что само по себе было дурным признаком. Значит, дела у супруга совсем швах, раз передал полномочия другу (уж очень он не любил делиться своей значимостью).

– Ты что тут обосновался? – спросила я у него хмуро.

Он посмотрел на мое серое лицо, усмехнулся:

– Ни чо не помнишь, лапочка?

– Весьма смутно, – нехотя подтвердила я. – Стефан взбеленился, выгнал меня… без вещей.

– Имеет право, – хихикнул Герка. – Так вляпался!

– Я-то причем? – бубнила я. – Даже не знаю из-за чего сыр-бор.

– Попросили Стефана чемоданчик подержать у себя пару дней, – начал просвещать меня Герасим. – Доверили, так сказать, большие деньги.

– И он взял? – удивилась я искренне, зная, что в таких вопросах супруг всегда до предела осторожен.

– Не мог отказать. Шаврин просил.

Да, Шаврину Митрович отказать не мог. На заре бизнеса Климент Павлович помогал Стефану деньгами, не сильно много требуя взамен. Поэтому неудивительно, что осмотрительностью супругу пришлось пренебречь.

– Бац! А денег в сейфе нет! – продолжал вещать Герасим. – А ведь никто про них не знал… И ты тоже, да?

Я затрясла головой очень энергично, а сама покрылась холодным потом от ужаса. Что ж я натворила? Стефан, конечно, сволочь, но и он не заслуживает такого приключения. Климент – мужик суровый, не простит.

– Так уж и никто! – заорала я в голос. – Всегда есть тот, кто знает, кто догадывается и кто подозревает!

– Тихо-тихо, – Сарычев схватил меня за руки и оглянулся по сторонам. – Ищут, всех, о ком ты сказала. Найдут. И дай Бог, чтобы Стефан оказался не причем.

Я затряслась еще больше. Выходит, ищут именно меня.

– Чем все закончится? – заклацала я зубами в страхе.

Герард понял меня по-своему.

– Успокоится Стефан, пристроит тебя куда-нибудь, не бойся.

– А сейчас мне что делать? С голоду пухнуть? (Пришлось сделать вид, что интересуюсь только насущными проблемами своего организма).

Герасим прищурился, окинул мою поникшую фигуру в кожаной курточке пристальным взглядом. Его зрачки по-кошачьи зазеленели… Господи, у него на роже все написано!

– Только не предлагай мне всякие гадости, – торопливо предупредила я.

– Хорошо. – Он хлопнул ладонями по столу и завопил. – Серафи-и-им!

На зов притопал мужик в невероятном прикиде из серебристых ленточек и звезд.

– Не уехал еще? Вот тебе барышня на подпевку. Дай ей Варькины шмотки и парик. – Он повернул ко мне лицо полное ехидства. – Давай, приобщайся к высокому искусству.

Пять минут спустя мы тряслись в обшарпанной «газели»: Серафим, еще пара нечесаных индивидуумов с гитарами в чехлах и я с объемной черной сумкой, в которой покоился мой сценический костюм. Ехали на какое-то предприятие, которому исполнилось 40 лет со дня основания. По этому торжественному случаю давался концерт рабочим и служащим. И мы были одной из составляющих этой «сборной солянки».

Я мандражировала страшно. Наверное, вид имела самый плачевный. Один из гитаристов нагнулся к моему лицу и, обдавая запахом едкого табака, утешил:

– Мы под «фанеру» работаем. Просто верти попой и шевели руками.

За кулисами Дома культуры, куда мы прибыли через полчаса, было не протолкнись. Всюду сновали дети разного калибра в нарядных костюмах – творческие коллективы города готовились демонстрировать свои успехи в деле эстетического воспитания подрастающего поколения. Уединиться было негде. Я забралась между двух колонок, призванных усиливать звуковые эффекты, и начала переодеваться. Один их «моих» музыкантов из вежливости изображал своим туловищем ширму. Впрочем, особого внимания на меня никто не обращал.

Костюм был черным, щедро расшит блестками и невероятно грязен. От него сильно пахло потом и сладким дезодорантом. В моем носу угрожающе защекотало. Но тут прискакал Серафим и начал меня подгонять, как трехлетку на московском дерби.

– Давай, шевели помидорами. Нам еще к пожарникам и к трактористам.

Букву «Р» он выговаривал чересчур мягко, и получалась совершенная ерунда. Я призадумалась, расшифровывая его пламенную речь, и не сразу сообразила, что застряла в сценическом костюме, как Вини Пух после вечеринки у кролика – ни туда, ни сюда!

– Мамочки! – тихо запищала я, громче орать побоялась – вдруг все лопнет?

Серафим свирепо сдвинул брови:

– Чего это она?

Моя «ширма» бросил на меня рассеянный взгляд через плечо и спокойно оповестил:

– Толстая.

– Я не толстая! – вновь пискнула я запечной мышью.

– Тогда одевайся, живо! – заорал Серафим.

На нас начали обращать внимание. Детишки сгрудились веселой стайкой и заулюлюкали. Я плюхнулась на корточки и затихла, из-за колонок была видна лишь моя макушка.

– Гоша, Гоша, – паниковал Серафим. – Вынь её оттуда.

Гитарист просунул свои волосатые ручищи с намерением выволочь меня на свет Божий. Я, не задумываясь, цапнула его зубами. Гоша зашипел и взорвался матом.

Руководители детских ансамблей начали возмущаться базарным идиомам, Гоша начал огрызаться… В общем, началось светопреставление. Обо мне забыли, и я тихонько поползла на четвереньках в сторону – сбегу, к чертовой матери!

– Вы зачем здесь ползаете? – тихо спросила меня девочка в белоснежной балетной пачке.

Я уткнулась едва не носом в её коленки. Сказать мне было нечего, я лишь пыхтела тульским самоваром. Девочка что-то подергала на моей спине, и я с облегчением вздохнула – удавка перестала меня теснить.

– Нужно было молнию расстегнуть, – сказал ребенок просто.

– Солнышко ты моё! – радостно завопила я, перекрывая весь закулисный галдеж.

Впрочем, моего вопля никто не услышал, потому что из динамиков гаркнул военный марш, который прекратил распри разом. В самом деле, ругаться, когда тебя не слышат – глупо!

Я бодренько довершила свой туалет, нахлобучив белокурый парик весь в кудряшках, и подвалила к Серафиму.

– Я готова.

На сцене я растерялась. Софиты слепили глаза, зала я не видела. А тут ещё полилась наша песня. Да таким сильным красивым голосом – без логопедических отклонений! Я начала озираться, в надежде понять, кто поет. Кроме Серафима с микрофоном в руках никого не было… Ещё микрофон маячил у меня перед носом. Только я не пела – это точно! Я похлопала по нему пальцем с видом полнейшей идиотки.

Серафим приблизился ко мне и, лучезарно улыбаясь, спросил:

– Ты что, шалава, совсем сдурела? Танцуй, давай!

Я задергалась телом и поняла, что лиф на моей груди держится исключительно на «честном слове». Одно неверное движение и мое «женское достоинство» будет представлено обществу в первозданном виде. Пришлось быстро изобретать танец с плавными движениями к подмышкам. Там я хватала ткань и тянула вверх. При этом вертела попой, время от времени приседала и делала ножками длинные махи. Не забывала и шлепать губами, предполагалось, что я еще и пою. Правда, шлепала невпопад, будто жвачку жевала … В общем, никогда не думала, что жизнь девочек из подпевки так тяжела…

В завершении выступления Серафим выразил мне свою благодарность:

– Корова! – сказал он довольно громко так, что его услышали в зале. Довольный смешок прокатился среди зрителей.

– Козел, – ответила я, не снижая голоса.

Вот тут мы сорвали самые бурные аплодисменты. За кулисами певец хотел хлопнуть мне по лицу, я вырвала папочку у пробегавшего мимо конферансье, и замахнулась в ответ.

– Только попробуй! – пообещала я свирепо.

Гоша заржал во весь голос. Ему все понравилось, он даже простил мне укушенный палец.

– Долго ты у нас не продержишься, а жаль, – сказал он, отсмеявшись.

Потом мы выступали в пожарной части. Мужики кругом были – все как на подбор. Тут я следила за своей грудью еще более ревностно и от этого невероятно устала. На третий адрес ехала уже в отупении. Костюм переодевать туда-сюда не рискнула, поэтому ощущала себя отвратительно. Вспотела еще больше, теперь от меня разило.