Zа право жить

Единственная чудом сохранившаяся чугунная сковорода, наоборот, оказалась совсем маленькой. На ней запекали яйца и небольшие караваи хлеба, который теперь тоже делали сами. Закупленные буханки аккуратно порезали, высушили на печке и сложили вместе со всеми припасами в погребе. А Мурка следила за их сохранностью от мышей.

В дом вернули старенький умывальник, доживавший свой век на огороде. Посуду мыли в тазу с подогретой водой. Запекшийся жир в чугунке оттирали песком и золой. Порошок пока не кончился. Но чтобы его выполоскать, нужно было слишком много воды, потому стирали теперь редко и только самое необходимое.

Мальчикам стало не до игр. Они усердно таскали воду. Стругали щепочки для растопки. Их обязанностью было искать и собирать яйца, которые несушки откладывали в самых непредсказуемых местах. Огород тоже лег на их плечи. Прополоть, полить, нарвать зелени, ягод, обобрать с картошки колорадских жуков. Олька с удивлением подмечала, как повзрослели ее сыновья. Они совсем перестали капризничать, драться и жаловаться друг на друга по пустякам.

Андрюха изредка выбирался к ним. Прощаясь, обязательно притягивал к себе по очереди мальчишек, целовал их в выгоревшие макушки, кивал Ольке и уходил.

Подстанцию несколько раз восстанавливали. Свет ненадолго возвращался в дома. В такие дни Олька старалась зарядить телефон. Наслаждалась холодной водой из крана и кипятила ее в электрическом чайнике. Смотрела нерадостные новости по телевизору, неторопливо растолковывая их Таньке.

Раза два в неделю Олька выбиралась в центр, чтобы позвонить матери, рассказать, что дом цел, они живы и пока не голодают. Та попыталась приехать к ним, но пересечь линию фронта не смогла. Каждую ночь начинался обстрел, и мальчики уже не просыпались от разрывов снарядов. Кошка безмятежно тарахтела в ногах у Таньки.

В начале июля обстрелы усилились, теперь они могли начаться в любое время дня и ночи. Несколько раз над самой крышей дома с ревом пролетали самолеты. Фронт настолько приблизился к их дому, что шальные пули уже временами вгрызались в толстые бревна, разбрызгивая острые щепки вокруг. Целыми оставались окна только с восточной стороны.

Олька уже не выпускала детей из погреба. Там их и нашел Андрюха. Грязные бинты на его голове пропитались кровью.

– Укры наступают! Нам не удержать фронт! Надо бежать! – задыхаясь, сказал он.

– Куда бежать-то? В какую сторону? – зло спросила Олька.

Действительно, разрывы снарядов слышались уже отовсюду. Их привычное укрытие казалось сейчас гораздо надежнее, чем блуждание под смертью, летящей с неба.

– Ты ступай, сынок! – подала голос Танька. – Не тревожься за нас, мы тебя здесь дождемся. Еда у нас есть, водой запаслись. Мурка с нами. Мы не пропадем. Не впервой.

– Иди. Справимся, – примирительно подтвердила Олька.

Андрюха встал. Долго пристально всматривался в каждое дорогое лицо, будто вбирая в себя. Потом тихо сказал:

– Сберегите себя, родные! Я живу только ради вас! Простите, что не смог защитить вас!

Злые бессильные слезы катились по щекам, заросшим щетиной. Мальчики заскулили на одной высокой ноте. Олька прижала их к себе и укрыла накинутым на плечи одеялом, как крыльями. Слез у нее больше не было. Танька закричала:

– Да ступай уже, вояка! Что толку сейчас от сырости! Даст Бог, и это переживем!

И она вытолкала Андрюху из погреба…

Всю ночь бухали пушки, с воем совсем рядом легли несколько бомб, тряхнув землю. Мальчики больше не плакали, только смотрели на мать и старую бабулю спокойными недетскими глазами. Мурка, чувствуя тревогу людей, переходила от одного к другому, лизала руки и щеки, терлась, мурлыкала.

К утру фронт передвинулся далеко на восток. Пули уже не свистели, снаряды не вспахивали землю. Танька с Олькой решили выйти и осмотреться: может, удастся растопить печь и приготовить горячее детям? Мальчики отсыпались после бессонной ночи. Дом почти не пострадал, ударной волной снесло только крышу с сарая. Оба же соседских дома лежали в руинах. На улице голосили – видимо, не всем удалось пережить эту ночь.

Танька пошаркала в дом растапливать печь, а Олька собирала разбежавшихся по двору кур. Она не сразу заметила вооруженных людей, идущих со стороны огородов. Спохватившись, понеслась в дом и сбивчиво рассказала о новой беде. Танька стянула с головы платок, сунула его Ольке, указала на старый плащ, в котором выходили только в огород да до бани в дождливые дни. Обрядив внучку, залезла рукой в печь и широко мазанула сажей Ольке по лицу.

Несколько минут спустя на пороге уже стояли четыре солдата в незнакомой форме, давно небритые, с красными воспаленными глазами.

Война снова пришла в Танькин дом.

– Эй, старушня! Хто щэ дома е? – грубо спросил старший.

– Нико́го нет. Одни мы. – Танька незаметным движением надвинула Ольке платок до самого носа и встала, заслонив ее от вошедших.

– Мужики дэ? Воюють?! – Старший неспешно оглядывался.

– Наши мужики свое уж отвоевали, – отозвалась Танька.

– Чого ж так тэмно? Колорадив ховаетэ?

– Что ж их ховать? Вон они всю картошку пожрали, окаянные!

Старший мгновенно завелся:

– Ты дурою нэ прыкыдывайся! Жыво в расход пущу! Я тебэ пока по-доброму пытаю, террорысты дома е?

– Террористов нет, – уверенно ответила Танька.

С улицы вбежал еще один. Его мотало из стороны в сторону, лицо перекосилось, глаза вращались, а зрачки расширились так, что радужка не видна была вовсе. Он подскочил сначала к Таньке, потом к Ольке, близко наклонившись, в упор разглядывал, тяжело дыша нестерпимой вонью. Олька попятилась, пока не уперлась в печь, отвернулась и зажмурила глаза, стараясь дышать через раз.

– Ну и жаба! – сказал обкуренный медленно и раздельно, потом так резко развернулся к своим, что чуть не упал: – Муха бачыв, як в дом молодка заскочыла! Дэ вона?

– Мухе одни бабы мерещаться! Курытэ всяку дрянь! – буркнул старший.

– Мужыкы, вы точно не гонытэ? Я не гордый! Я и в чэргу встану! – заканючил обкуренный.

– Можешь без очереди любу из цых мумий! – заржали солдаты.

Они давно уже разбрелись по дому, открывали шкафы, выдвигали ящики, содержимое бросали на пол и топтали грязными берцами. Женщины тоскливо смотрели на разгром. Добыча оказалась небогатой – несколько Олькиных золотых колечек да пара сережек, которые ее матери покупал когда-то отец. Деньги и документы Олька по совету Таньки всегда носила под одеждой, обернутые в целлофан.

Обшарив дом, солдаты выкатилась во двор. Не обнаружив и там ничего ценного, старший велел забрать кур. Двое завернули автоматы за спины, закатали рукава и пошли в сарай. Куры истошно вопили, взлетали над стенами сарая, оставшегося без крыши, некоторым удавалось перемахнуть через стены, и они разбегались по двору, теряя перья. Солдаты их ловили и сворачивали шеи.

Танька тоскливо слушала. Ей казалось, что все это уже было с ней в этой или другой жизни. А может, это ее дурной сон? Надо прервать! Надо остановить! Она велела Ольке не высовываться и, ковыляя, вышла на крыльцо. Перемазанные экскрементами и кровью, облепленные перьями «победители» держали в каждой руке по связке птиц. Те еще трепыхались. Танька заверещала, потрясая костлявым кулачком:

– Что ж вы понаделали, ироды! Пошто́ всех кур извели?! А нам что – с голоду подыхать?! – И Танька замахнулась на старшего палкой.

– Мовчы, старая кошелка! Воинам-гэроям тоже исты хочется. И щоб террорыстам не достались!

Он выхватил у Таньки палку и легко сломал о колено.

– Да где ж ты террористов-то увидел, немчура проклятая?! Я что ли, террористка?!

– Ты, карга, язык прыдержы! Швыдко в бубэн схлопочэшь! Скопытишься и не крякнэшь!

– Кишка тонка! Я еще простужусь на твоих похоронах! – процедила Танька и плюнула под ноги старшему.

Тот не успел ничего ответить. Обкуренный, который до этого сидел на лавке у бани, глядя в одну точку и мерно раскачиваясь, вдруг вскочил и ринулся на Таньку. Он бы снес ее, но из-за дома с визгом выбежал старший мальчик и бросился обкуренному под ноги. Тот споткнулся и растянулся в полный рост, пропахав носом землю. Да так и остался лежать. Другой солдат бросил кур, схватил мальчика за шиворот, приподнял и сильно тряхнул. Но тут сам дико заорал, бросил Саньку и начал вертеться, сдирая что-то со спины. Всеми своими когтями в него вцепилась шипящая и распушившаяся Мурка. Солдаты кинулись было на помощь, но схватить разъяренную тварь голыми руками никто не решился. Попытались сбить ее прикладами, но солдат вертелся, и несколько ударов пришлись по нему. Наконец, старший сообразил обмотать руку тряпкой, подловил момент, сгреб кошачий загривок и рванул. Кошка отцепилась с воем и извернулась, чтобы вкогтиться ему в руку. Старший размахнулся и шмякнул ее об угол дома. Хрустнуло, и Мурка замерла.

Мальчик подбежал к кошке, присел рядом, гладил ее, шептал что-то ласковое, кулаком растирая слезы по грязным щекам.

– Ну что, вояки, победили! И с курами справились, и со старухой, и с мальцом! Даже страшного зверя – кошку, и ту осилили! – Танька говорила тихо и смотрела прямо в глаза старшему. – Как же ты матери своей об этом расскажешь, сынок?!

Она тяжело вздохнула и устало опустилась на крыльцо.

Старший обвел взглядом отряд.

Обкуренный уже оклемался и сидел на земле, отирая кровавые сопли. У пострадавшего от кошки разорванный в клочья камуфляж на спине побурел. Остальные выглядели ненамного лучше.

Старший сжал губы и нахмурился, потом скомандовал осипшим голосом собирать кур и двигаться в расположение части.

Они ушли.

Из дома выглянула Олька. Она охнула, увидев фингал, расплывающийся под глазом сына. Побежала в дом, вынесла влажное хозяйственное мыло. Это средство Танька опробовала еще на своих братьях, потом на сыновьях, и оно никогда не подводило. Олька поставила сына перед собой и осторожно намылила место ушиба. Мальчик первым увидел, как у Мурки чуть дернулись задние лапы, потом ухо, хвост. Потом она приподнялась и совсем неграциозно уселась. Сын взвизгнул, вывернулся из рук матери и побежал к кошке. Бережно приподняв, он принес ее к крыльцу и положил между матерью и старой бабулей. Мурка сразу начала вылизываться. Было видно, что это доставляло ей боль. Она останавливалась, пережидала и вновь принималась приводить в порядок свою шерстку.

– Вы с Муркой настоящие герои! – сказала Танька, погладив правнука по голове.

Тот хитро глянул на нее:

– А как меня зовут?

– Петечка? – неуверенно сказала Танька.

Мальчик расхохотался.

– Петька – это средний! А я Санька! Санька! Какая же ты, бабуля, у нас беспамятная!

Олька было засмеялась, но тут же осеклась. Взглянула на бабулю – не обиделась ли она. Но Танька тоже хихикала, взвизгивая и мелко подрагивая щуплым телом.

Из погреба выбрались младшие мальчики. Они все проспали и теперь вертели головенками, переводя растерянный взгляд с матери на брата, на бабулю. Но им никто ничего не мог объяснить. Любая попытка заканчивалась новым приступом смеха. И тогда они просто присоединились к общему веселью.

Шли нерадостные летние дни. Завозы в магазин почти прекратились, запасы продуктов быстро таяли. Олька экономила: банку тушенки растягивала на четыре похлебки, в хлеб добавляла рубленую зелень. Картошку начали подкапывать с середины июля. Выручали ягоды. Мальчишки объедали недозрелые яблоки, чтобы заглушить постоянно мучивший их голод. В середине августа обстрелы снова усилились, но теперь автоматные очереди и удары пушек чаще доносились с востока.

Одной страшной ночью фронт в очередной раз перекатился через Танькин дом.

Весть об этом принес Андрюха. Он ворвался в погреб, сгреб мальчишек в охапку и вынес на свет. Андрюха целовал чумазые, исхудавшие личики, теребил отросшие, давно не мытые волосы.

Из погреба, щурясь на солнце, вышла Олька. Андрюха отпустил сыновей, подошел к ней и обнял. Олька не сопротивлялась. Все эти тяжелые дни она держала себя, иногда казалось, что слез в ней и нет больше. Но теперь Олька вдруг обмякла и разревелась глупо, по-бабски, с воем и причитаниями. Андрюха гладил ее плечи, руки, голову, целовал, говорил, что теперь все будет хорошо, что они турнули укров далеко на запад и теперь им не очухаться. Танька увела мальчишек в дом и первым делом велела натаскать воды. Новую жизнь следовало начинать с чистоты.

Несколько дней упорного труда привели дом и его обитателей в относительный порядок. Вставить выбитые окна пока было несбыточной мечтой. Электричество обещали дать на днях. Магазин открылся, но продукты в нем были только самые необходимые. В центре раздавали гуманитарную помощь из России.

Обстрелы периодически возобновлялись, но люди привыкли к ним, как привыкают к обыденному, и перестали обращать внимание.

Однажды в дом влетела Танькина дочка. Вместе с двумя безумцами, которые оказались на той стороне и потеряли связь с родными, она прорвалась через линию фронта. После слез, ахов, охов, обниманий они все сидели в зале. Олька рассказывала матери о пережитом. Та периодически вскрикивала, всплескивала руками, вскакивала, заново обнимала и целовала каждого. Танька устала и сказала, что пойдет, ляжет. Дочь проводила ее в комнату до кровати, помогла раздеться. Уложив Таньку, она села рядом, взяла сухую жилистую руку и прижала губам.

– Спасибо, мамочка, что сберегла детей!

Танька улыбнулась в ответ. Дочь встала, хотела задернуть занавеску, но Танька попросила оставить так. Она любила смотреть в окно. Мурка вспрыгнула на кровать, потопталась, покрутилась и устроилась в ногах у хозяйки.

Через пару часов Санька заглянул в комнату старенькой бабули. Дочь привезла полную сумку продуктов. Дали электричество, и женщины успели приготовить почти праздничный стол. Мальчик подошел к кровати. Танька лежала с закрытыми глазами, лицо ее было спокойным, губы сложились в легкую улыбку.

Санька позвал ее раз, другой, осторожно потеребил, подергал за рукав. Но бабуля не просыпалась. Мурка подняла голову и впервые зашипела на него. Санька попятился. Что-то было явно не так. Он повернулся и выбежал из комнаты. Мурка несколько раз лизнула, поправляя видимые только ей изъяны шерстки, и снова улеглась. Она должна была до конца выполнить свой долг, охраняя последний сон Таньки.

Нина Левина

ЗВЕЗДЫ – ГЛАЗА АНГЕЛОВ

– Все, девочки, закончили, – Зоя Сергеевна улыбнулась устало и радостно. – Мы молодцы! Успели в этом году… Завтра вечером вся партия отправится на передовую…

Зоя Сергеевна невольно посмотрела в черный прямоугольник окна, словно передовая находилась где-то там, на тихих вечерних улицах города, готовящегося к празднику. Среди зажженных фонарей и мигающих на елках гирлянд.

– Можем складывать? – спросила Наталья Ивановна, оглядывая большую маскировочную сеть, натянутую на станке.

– Подожди, Наташ, дай полюбоваться, – тронула приятельницу за руку Юлия Андреевна. – Очень красивая в этот раз получилась.

– У нас некрасивых не бывает, – заметила Зоя Сергеевна.

– Ну да, не бывает, – вздохнула Юлия Андреевна. – Вспомните те мрачные черные, что мы делали под «горелый лес». Я все дни плакала. Что же там творится, если наши мальчики под такой расцветкой укрываются. А эта оптимистичная, новогодняя…

Женщины замерли, любуясь творением своих рук, похожим на разрыхленный грязный снег с проплешинами выжженной земли и вкраплениями пожухлой травы.

– По расцветке она совсем не новогодняя, – заметила Наталья Ивановна. – А вот по подаркам к ней – даже очень. Ну что? Складываем?

– Конечно, – кивнула Зоя Сергеевна, и три пары женских рук принялись ловко снимать сеть с креплений. Она затрепыхалась, встопорщилась во все стороны концами вплетенных лент, зашуршала, словно опавшая осенняя листва.

– Письма! Детские письма надо не забыть положить!

Зоя Сергеевна аккуратно достала из серой картонной коробки стопку писем. Были они и в виде бумажных складных елочек с пожеланиями, написанными неровным детским почерком, и в виде строгих треугольников с буквами Z и V, и просто почтовых конвертов, разрисованных снежинками. Она красиво перевязала письма ленточкой, прикрепила их к упаковке шоколада и положила внутрь маскировочной сети, сложенной валиком. Все женщины невольно улыбнулись, представив, как обрадуются сюрпризу ребята на передовой. Развернут сеть – а оттуда выпадет шоколад и теплые пожелания из мирной жизни.

Упакованная новая сеть улеглась рядом с десятком похожих, сплетенных женщинами-умелицами за прошлую неделю, возле коробок с новогодними сладкими подарками, вязаными носками и рукавицами.

– Все, девчата, по домам! – Зоя Сергеевна обняла по очереди Юлию Андреевну и Наталью Ивановну. – Бегите к внукам! С наступающим вас!

– И тебя, Зоечка! А ты что ж – еще не уходишь?

– Чуть позже. Все спокойно проверю, закрою…

Зоя Сергеевна отвернулась от приятельниц, чтобы они не заметили слезинок, блеснувших в глазах, и принялась складывать в коробку остатки нарезанных для сетей лент.

– Не волнуйся, Зоечка, – тихо тронула ее за плечо Наталья Ивановна, – у него все будет хорошо. Следующий Новый год обязательно встретишь с сыном…

Наталья Ивановна и Юлия Андреевна ушли, а Зоя Сергеевна еще какое-то время бесцельно перекладывала с места на место ножницы и кусочки тканей, потом вздохнула, погасила свет и вышла из мастерской. Ключ она сдала дежурному по зданию вахтеру. Тот что-то пробурчал то ли недовольное, то ли поздравительное и уставился в экран смартфона. Зоя Сергеевна шагнула в вечерний морозный воздух и не спеша пошла в сторону остановки. Она любила прогуливаться в темноте и одиночестве, особенно с тех пор, как единственный сын оказался в числе тех, кто был на передовой. Каждый раз, берясь за новую сеть, Зоя Сергеевна представляла своего Антона и в каждый узелок, в каждую ленточку вкладывала частицу своей души.

От Антона уже несколько дней не было весточки. Зоя Сергеевна знала, что на линии боевого соприкосновения сложно со связью, но сердце сжималось всякий раз от звуков входящих сообщений. Приходили послания от родственников, приятельниц по плетению сетей и просто знакомых, только не было самого главного: «Мама, я жив. Все в порядке».

Проходя через парк, Зоя Сергеевна остановилась на узкой дорожке. В этом месте не горели фонари, и глубокое черное небо бездонным колодцем нависло над землей. Зоя Сергеевна посмотрела вверх – целая россыпь бледных мерцающих звезд напоминала о бесконечности Вселенной. Среди мелких звездочек выделялась одна – крупная, яркая, словно далекий маяк, подающий сигналы из космоса. «Звезды – это глаза ангелов», – неожиданно всплыло в памяти Зои Сергеевны. Откуда? Она не помнила, да это было и неважно. «Если это так, значит, вы видите моего Антошу, – подумала женщина. – Защитите его от беды, крыльями своими укройте от опасности, сохраните живым и невредимым».

Зоя Сергеевна еще постояла какое-то время, глядя вверх и словно прислушиваясь, потом зябко передернула плечами и поспешила домой, в тепло…

…Группа медленно двигалась по ночному перелеску. Командир то и дело останавливался, и тогда все замирали, слушая тишину, прерываемую далекими единичными отголосками взрывов. Бойцы едва держались на ногах. Сказывались усталость и недосып последних дней. Хотелось поскорее добраться до оборудованного блиндажа в деревеньке, где можно было хотя бы относительно почувствовать себя в безопасности и провалиться в глубокий сон на несколько часов.

Они вышли на задание три дня назад, успешно вскрыли позиции противника и выдвинулись в обратный путь, когда по квадрату начала хаотично бить вражеская артиллерия. Почти сутки пришлось проваляться в грязном мокром снегу, а потом еще несколько часов вжиматься в глинистый склон узкого овражка, пока в небе кружили смертоносные «птички». Лишь опустившийся с ранними сумерками густой туман позволил группе покинуть опасный район и выйти из серой зоны.

К ночи легкий ветерок рассеял туман. В небе, затянутом плотными облаками, начали появляться прорехи с робко выглядывающими тусклыми звездочками. Только и осталось – пройти всего пару километров, и можно будет съесть чего-то горячего, скинуть тяжелое обмундирование и улечься спать. Нет, сначала отправить краткие сообщения своим семьям, которым в эту новогоднюю ночь не до праздника и не до сна. Всего-то пару километров, в знакомых до сосенки, до кустика, в почти своих местах… Пройти бы их побыстрее, но командир, молодой старлей по имени Антон, почему-то медлил. Он вел группу не в первый раз и знал, как обманчивы бывают знакомые тропинки, как расслабляет приближение к своим позициям, как терпелива поджидающая на каждом шагу смерть.

Прибор ночного видения словно раздвигал темноту. Стволы редких уцелевших деревьев черными столбами уходили в ночь, утоптанная тропа с длинными грязными проплешинами земли вела между чахлых кустиков. Командир шел, вслушиваясь в тишину и тоже мечтая о сне и отдыхе.

Ветер дунул неожиданно резко, с ближайшего дерева швырнул снежную крошку в лицо, запорошил объективы ПНВ[1]. «Стоп!» Командир поднял руку, останавливая группу, снял прибор ночного видения и словно погрузился в глубокий колодец ночи. Темень вокруг, хоть глаз выколи, и только звезда сияет в черном небе. Большая и яркая, такая, что глаз не оторвать. Старлей замер, засмотревшись на нее. Замерла в ожидании приказа и группа.

– Что там? – тихо тронул командира за плечо заместитель.

– Звезда, – чуть слышно ответил старлей. – Красивая.

– И все? – пожал плечами заместитель. – Пойдем, Антоха… устали все… – Он махнул группе рукой, и та расслабилась.

Из прорехи в небе показался кусочек луны, а потом и вся она выбралась из-под туч, осветила бледным холодным светом израненную землю. Совсем рядом на кустарнике что-то блеснуло, словно тонкая серебряная паутинка. Паутинка? Зимой?

– Стоять! – голос командира резанул ночной воздух. – Растяжка!

Группа снова замерла, напряглась – кто-то чужой, с той стороны, побывал на тропе и оставил «подарок». И, похоже, не один. Сразу за кустарником на черной проплешине лежит большой кусок коры. Аккуратно лежит, как будто только отвалился от дерева, которого здесь нет. Наверняка прикрывает что-то смертоносное типа «лягушки» – нажимной противопехотной мины. А впереди на тропе еще один кусок коры, и паутинка-растяжка поблескивает на ближайших кустах… Всего три-четыре шага – и поджидающая смерть приняла бы группу в объятия. Но командир, молодой старлей, остановился, засмотревшись на звезду… Большую и сияющую, словно маяк из глубины Вселенной…

К блиндажам уставшая группа вышла спустя три часа, скинула координаты «подарков» саперам и отправилась на отдых. Сквозь ночь в мирную жизнь полетели долгожданные послания…

Зоя Сергеевна давно погасила огни на елке и сидела в темноте у окна, глядя на улицу. Город уже отгулял и теперь укладывался спать, закончив с фейерверками и веселыми поздравлениями. Наступала тишина. Зоя Сергеевна вытерла слезы, поднялась от окна и вздрогнула от звука входящего сообщения. Сердце затрепыхалось радостной птицей от долгожданных слов на экране: «Мама, я жив. Все в порядке. С Новым годом!»

Алексей Ивакин

ЧЕРНУХИНО. ИК-23

После второго залпа «Градов» по Чернухинской колонии начали работать минометы. От близких разрывов вылетали стекла, осколки летели на койки, втыкались в подушки, рвали одеяла. Заключенные сидели на корточках, прячась за импровизированной баррикадой из тумбочек. Отряды перемешались. Охрана, оперы и прочие сотрудники ИК-23 разбежались, оставив подопечных на произвол судьбы. Толпы зэков метались из секции в секцию, стараясь укрыться от прилетающей смерти.

Тех, кому не повезло, оттаскивали в душевые. Там хоть кровь стекала в канализацию. Война всех уравнивает. Вместе лежали и «смотрящие», и «опущенные». И таскали мертвых тоже вместе. Понятия остались в довоенной жизни.

Осужденный Потапов с погонялом Боцман после очередного близкого разрыва выполз из спальни в коридор. Там хотя бы окон не было.

– Подвинься, – пихнул острым локтем какого-то зека.

Тот сидел, подтянув колени и уткнувшись лицом в них.

Зек не ответил. Осужденный Боцман ткнул его еще сильнее, тот медленно завалился, сполз по стене и глухо ударился головой о бетонный пол с желтым линолеумом. Лицо его было перепачкано запекшейся кровью.

Боцман огляделся. Кругом стонали, матерились, харкали кровью. «Шныри» рвали полосами простыни и кальсоны, неумело заматывали раны, бегали с кружками воды. Откуда-то доносились глухие удары, словно кто-то бил топором по двери.

Мелькнуло знакомое лицо.

– Хохол?! – крикнул Боцман. – Хохол!

Невысокого роста зек оглянулся. Измятое лицо, серые глаза, бесстрастный взгляд. Да, это Хохол.

– Боцман? Живой? Мне сказали, тебя завалило вчера.

– Хрен им, – сплюнул Боцман и встал, придерживаясь за стену казенно-голубого цвета. Он сам ее красил в прошлом году. – Хохол, нам кранты.