Рисунок по памяти

Проходя мимо Патриарших, я невольно подумал о Булгакове. И даже представил, как в сгущающихся летних сумерках он отрешенно всматривается в гладь воды и продумывает сюжетные линии своего знаменитого романа.

Несмотря на то, что утренняя молитва закончилась, в синагоге было ещё довольно людно. На входе в молельный зал стоял Эфраим. Он встречал опоздавших, и говорил, чтобы никто не расходился, потому что каждые полчаса часа будет организовано трубление в шофар.

– Шалом, – крикнул он нам. – Тору слушали?

– Нет, не успели. Только пришли, – ответил Меир.

– Ясно, подождите немного. Скоро будет ещё чтение.

Поблагодарив раввина, мы отошли в сторону.

– Чтобы мы без него делали? – спросил Меир.

– Вставали бы вовремя, – предположил я.

Пока мы ждали Эфраима, Меир рассказал мне про новый молодежный проект, в который требовался координатор.

– Может отправишь им резюме? – предложил он. – Что ты в конце концов теряешь?

– Мне нравится моя работа, – прямо ответил я. – Не хочу ничего менять. Во всяком случае, сейчас.

– Эй, парни, – прервал нас чей-то голос.

Мы подняли взгляд на лестницу. На ней стоял пожилой мужчина с седой копной волос. Он напоминал увлеченного предметом ученого, которого не интересует ничего, кроме науки.

– Помогите пожалуйста.

– Что нужно делать? – спросил Меир.

– У меня тут книги, – скрипучим голосом произнес он. – Нужно перенести с третьего на четвертый. А лифт в праздник не работает.

Я вопросительно посмотрел на Эфраима.

– Идите, конечно, – сказал он. Это смотритель нашего музея. Я потрублю женщинам, а потом ещё раз для вас.

– Спасибо вам, – сказал мужчина. – Спонсоры передали важные экспонаты. Пришлось разгрузить экспозицию. А у помощников сегодня выходной.

Мы поднялись на пару пролетов, и следуя за нашим провожатым, вошли в Зал памяти – музейное пространство, посвященное участию евреев в Великой Отечественной Войне. Сбоку от двери стояли несколько картонных коробок с книгами.

– Всего на один этаж поднять, – сказал смотритель. – Извините, что в праздник пришлось.

Перетащив коробки наверх (они оказались не настолько тяжёлыми, как казались), мы огляделись.

– Ещё раз спасибо! – повторил он.

– Не за что, – Меир отряхнул руки и посмотрел на меня. – Был здесь раньше?

– Да как-то мельком, – ответил я. – Толком ничего не видел.

– Это Зал героизма, – пояснил смотритель. – Здесь рассказывается о том, как в годы репрессий и гонений евреи сохраняли верность традиции.

Мы молча огляделись. Мой взгляд скользнул по стенам и остановился на ряде черно-белых фотографий напротив. Повинуясь какому-то внутреннему импульсу, я подошёл ближе, чтобы лучше рассмотреть их.

– Это раввин Гурарье, – сказал Меир.

– Тот самый? – удивился я, чувствуя, как внутри шевельнулось какое-то неясное беспокойство.

– Да, – Меир тоже приблизился к галерее. – Вот фото в синагоге, – он указал на портрет. – Вот в кругу семьи.

Я застыл на месте, не в силах вымолвить слова. К горлу подкатила дурнота, по всему телу – волна онемения.

Смотритель нетерпеливо перебрал в руке ключи.

– Ну, что? Идём? А то мне ещё…

– Кто это рядом? – не обращая на него внимания, спросил я.

– Дочь, – ответил Меир. – Тоже тяжёлая судьба. После ареста отца так и не пришла в себя. Открыто критиковала власть, требовала выдать место расстрела. В итоге получила несколько лет лагерей. Тяжело простыла, и… Похоронена где-то под Соликамском. Молодая была, – он помолчал. – И дико красивая.

Снизу раздался протяжный плач шофара. Пронзив тишину, он, наконец, снял с меня оцепенение. Я провел рукой по глазам, и снова посмотрел на фотографию.

Ошибки быть не могло. Этот взгляд я не спутал бы ни с каким другим.

* * *

– Мне приснился сон, – голос Ольги звучал четко и без помех. Создавалось впечатление, будто она сидит в соседней комнате.

Я поставил телефон на громкую связь.

– Что за сон?

– Про тебя.

За окном разлилось молочное утро. Улицы утонули в тумане. Казалось, он впитался в стены домов и асфальт, и вот-вот поглотит их.

– Про меня? Надеюсь, что-то хорошее?

Ольга замолчала. И молчала секунд десять. В какой-то момент я даже подумал, что туман добрался и до нее.

– Странный сон, – сказала она, наконец. – Не хочу рассказывать. Просто… Бессмыслица какая-то.

– Сны, в основном, такими и бывают.

– Ну да. Просто… – Волнение в ее голосе передалось и мне. – Будь осторожен, ладно?

– Конечно… – растерянно сказал я.

– Как у тебя дела вообще? Все в порядке?

– Да как обычно. Ничего особенного. А ты как? Привыкаешь к новой обстановке?

– В целом, все хорошо, да.

Я не знал о чем ещё говорить. И Ольга, видимо, это почувствовала.

– Ладно, – сказала она. – Мне пора.

– Хорошо.

– Но ты все же… Пиши, если вдруг что.

– Само собой.

Ольга положила трубку, а я, сбитый с толку ее словами, ещё некоторое время вслушивался в телефонные гудки.

* * *

По полигону гулял пронизывающий ветер. Он забирался под пальто и вытягивал из меня все тепло. Ни шарф, ни поднятый воротник не спасали от его ледяных порывов.

На всем вокруг лежал тонкий слой снега. В воздухе не осталось почти никаких запахов, кроме едва уловимого аромата сосновой смолы.

Если в прошлый раз посетителей на полигоне было мало, то сегодня кроме нас с Игорем – никого. Только едва слышно поскрипывали качающиеся на ветру ветки.

Время перевалило за полдень. В бездонной высоте октябрьского неба кружились невесомые снежинки. Запрокинув голову, я молча наблюдал за ними, пока у меня не заломило шею.

– Те, у кого тут нет близких, дважды сюда не приходят, – сказал Игорь. Из его рта выплыло облачко пара, которое ветер тут же отнес в сторону. – Обычно. Я, по крайней мере, таких не помню. Возвращаются только те, чья кровь «взывает к ним из земли»[9]. Родственники. Или наоборот.

– Что ещё за наоборот?

– Те, кто эту кровь пролил.

– И такое бывает?

– А как же? Ты думаешь, просто это? Человека жизни лишить? Лишить, может, и просто – а жить с этим дальше – не всегда.

Фотографии на деревьях тоже слегка присыпало снегом. От этого лица на них стали почти неузнаваемы.

– И как отличить одних от других?

Игорь задумался, повел плечом, и ответил:

– По глазам. Только так и можно.

Я подумал о Дине. Читалось ли то, о чем говорит Игорь в ее взгляде? Вполне возможно. Только тогда я не предал этому значения. Принял за какую-то невысказанную мысль или эмоцию.

Время шло, а я так и не задал вопрос, ради которого приехал. Как всегда случается в подобных ситуациях, правильные слова подбирались с трудом.

– А бывает, что тут происходит что-то… Странное?

Игорь посмотрел мне в глаза, и долго не отводил взгляда.

– Бывает. Время от времени всякое…

Я достал из кармана распечатку – увеличенную копию фотографии с Бронной.

– А эту девушку тут не видели?

Игорь развернул сложенную бумагу, посмотрел на черно-белый портрет, и какое-то время молча изучал его.

– Сколько лет этой фотографии? – спросил он после долгой паузы.

Под его испытующим взглядом я почувствовал себя неуютно.

– Других не было.

Он откашлялся, помял в руках сигарету.

– Зря ты сюда вернулся, парень, – сказал он. – Тут на людей всякое находит, – Игорь вернул мне распечатку. – Место такое. Особенное.

* * *

Отогрелся я только в душе. И хотя физически, после часа под горячей водой, от холода не осталось и следа, мышечная память ещё хранила воспоминания о пробирающем до костей ветре. Поэтому, несмотря на заполнивший ванную пар, я все стоял под обжигающими струями, боясь выключить кран.

После ужина я плеснул в бокал немного виски, выпил его чистым, без льда, и забрался под одеяло. Посмотрел какой-то голливудский фильм с шаблонным сюжетом, погрыз соленые орешки, затем выключил свет, и попытался заснуть.

Снегопад усилился, а ветер, наоборот – стих. Наблюдая за игрой света на стене, я думал о прошедшем дне. Несмотря ни на что, сегодняшняя поездка на полигон все же была необходима. Хотя бы ради того, чтобы поставить точку в этой истории.

Усталость накатывала волнами. Покачиваясь на них, я не заметил, как провалился в сон.

Мне ничего не снилось. Вокруг просто сгустилась тьма, и я увяз в ней, как в смоле.

Среди ночи меня разбудил телефонный звонок. Обычно я отключаю телефон. А сегодня почему-то забыл.

С трудом разлепив глаза, я нащупал телефон и посмотрел на экран.

Незнакомый номер. Два часа ночи.

Первое желание – сбросить вызов. Вслед за этим – мысль: раз уже проснулся, может ответить?

Я ответил на вызов и поднес телефон к уху.

– Алле?

В тишине пустой комнаты собственный голос показался мне чересчур громким.

В динамике что-то зашуршало, пошли помехи.

– Алле?! – снова повторил я и резко сел на кровати.

Сон сняло как рукой. Боясь спугнуть не успевшую оформиться мысль, я молча вслушивался в помехи на линии. В какой-то момент мне стало казаться, что я слышу, как бьётся сердце у меня в груди.

Прошло несколько долгих минут. Затем тишина безо всяких причин оборвалась и в динамике раздались короткие безжизненные гудки.

* * *

В середине декабря руководитель компании, где я работал, организовал традиционный корпоратив. Арендовал хороший ресторан, пригласил известного стендап-комика, завез оборудование для караоке.

Я не очень люблю подобные мероприятия. Точнее – не люблю совсем. Все во мне противится атмосфере таких вечеринок – напыщенным физиономиям начальства, фальшивым улыбкам коллег. После того, как все напиваются, становится совсем невмоготу. Тем не менее, не появиться вообще было бы просто невежливо.

Обычно я отсиживал обязательную часть и незаметно уходил. И сегодня планировал поступить так же.

Прихватив с собой недопитый бокал виски, я устроился на диване в углу, надеясь уйти, когда все перейдут к караоке. Народ уже порядком набрался, официанты принесли кальяны, и на меня мало кто обращал внимания. Над столами поплыли клубы дыма. Воздух наполнился приторным запахом табачных смесей. Караоке ещё не включили, но в колонках уже ухал бас популярной мелодии из хит-парада недели. Перекрикивая друг друга, сотрудники компании произносили очередные тосты.

Я отпил из бокала, и посмотрел в окно. На улице уже зажгли фонари. Город плыл в их дрожащем огне, словно огромный океанский лайнер посреди ночного океана. На палубе – музыка и танцы, за перилами – безбрежная, безразличная ко всему тьма.

Поток машин ослаб. Прохожих тоже стало меньше. Мокрый снег лип к окну, таял и медленно стекал вниз.

Я просидел так с четверть часа. Погрузился в собственные мысли, и не заметил, как лёд в бокале успел растаять.

В колонках сменилось несколько композиций, но, если бы меня попросили сказать каких именно, я бы не вспомнил.

Я взглянул на празднующих коллег (вечеринка только набирала обороты), а когда снова посмотрел в окно, то мой взгляд уцепился за нечто, что заставило меня похолодеть.

Возможно ли это? Те же волосы, та же походка, то же пальто? Я тут же отругал себя, что секунду назад обернулся и не успел разглядеть лицо. И теперь видел ее лишь со спины.

У кого ещё может быть такое пальто? Это она! Конечно, она!

Опрокинув бокал, я вскочил с дивана. Боясь потерять ее из вида, выбежал на улицу. Забыл о куртке. И обо всем на свете. Огляделся по сторонам, заметил удаляющийся силуэт. Расталкивая прохожих, побежал за ней.

Выкрикнул ее имя. Но она не услышала.

Не оборачиваясь, шла вперёд.

Прохожие с удивлением смотрят на меня. Кто-то предлагает помощь.

Глотая холодный воздух, с новой силой бросаюсь за ней.

Сворачивает в переулок! – застучало в висках. – Ничего, успею. Нужно только быстрее бежать.

Поскальзываюсь, падаю, встаю. Не чувствуя боли, бегу дальше. Наконец, поворот. Сворачиваю в переулок.

– Дина!

Мой крик эхом отражается от стен и возвращается ко мне. Добегаю до конца переулка. Упираюсь в набережную. Река скованна льдом. Только в темных полынях плещется вода.

Сердце выскакивает из груди. Какое-то время пытаюсь восстановить дыханье. Изо рта валит пар. Я в одном свитере, но мне жарко. Не верю, не могу поверить, что упустил ее.

Мой взгляд скользит по стенам. Замечаю какую-то мемориальную табличку на углу. Текст виден отчётливо, но сознание слишком перегружено, чтобы вчитываться в него.

Покачиваясь от усталости, возвращаюсь назад. Ветер бросает мне в лицо россыпь мокрых снежинок. Растираю их рукой, чувствую, как покалывает и горит кожа.

У входа в ресторан стоят коллеги. Дым их сигарет держится в воздухе словно сонный дракон, пожирающий собственный хвост.

– Тема, где ты был? – спрашивает меня один из них.

– Вышел продышаться, – бросаю я первое, что пришло в голову. – Что-то перебрал.

– А что с голосом? Когда успел простыть?

* * *

Прошло несколько дней. Я без конца прокручивал в голове случай на корпоративе. И дома, и на работе, и в дороге. Меня кидало из крайности в крайность. Порой я почти убеждал себя, что ошибся. Но что-то мешало окончательно смириться с этой мыслью. Каждый я раз начинал заново строить догадки. И каждый раз приходил к разным, – противоположным выводам.

Если все, что с нами происходит, ведёт нас к какой-то цели, то к чему вел тот случай? И правильно ли вообще искать во всем смысл? Или в этом стремлении присутствует какая-то системная ошибка? В конце концов, в научных теориях всегда учитывается фактор случайности. Почему же я полностью исключил его? Наверное, потому, что слишком долго думал обо всем этом. Подсознание иногда проделывает с нами странные штуки. Нужно просто отпустить эту ситуацию, переключиться на что-то другое.

Погрузившись в собственные мысли, я заточил все карандаши в стакане.

– Ты в порядке? – спросил меня дизайнер Костик, увидев гору мусора на столе.

– Да, – отвлечённо ответил я. – Наверное…

Бровь на лице Костика изогнулись дугой.

– Может нарисовать тебе справку от врача? Отдохнёшь. У меня всегда прокатывает.

Я смахнул мусор в ведро.

– Да нет, не нужно. Спасибо.

– От настоящей не отличишь.

– Круто.

– Тебе за полцены сделаю, – он откинулся на спинку кресла. – Это у меня подработка такая. Справки рисую. Флайеры, листовки, таблички разные.

При этих словах у меня в голове что-то щелкнуло. Будто по оборванному проводу снова пустили электричество.

Табличка! На том доме, в переулке, тоже висела какая-то табличка. Или мемориальная доска.

Подчиняясь какому-то неясному движению души, я открыл поисковик. Забил адрес, включил панорамы улиц. Повторил свой маршрут. Отыскал мемориальную доску на углу дома. Увеличил разрешение.

И почувствовал, как сжался желудок, а к горлу подкатил неприятный комок.

Глаза забегали по строкам:

«… в этом доме… в 1935-1942… старший лейтенант управления НКВД Москвы и области……командовал батареей мотострелковой дивизии особого назначения……награждён орденами…».

Мне вдруг стало тяжело дышать.

– Так что? – снова спросил Костик. – Рисовать?

Я потер намокшие ладони о джинсы. И несколько секунд рассеянно разглядывал крупные черты его лица.

– Рисуй. На завтра.

* * *

В полумраке подъезда пахло хлоркой. Видимо, уборщица недавно промыла лестницы. Через арочное окно лился неясный серый свет. Я поднялся на несколько пролетов и остановился у высокой, выкрашенной в темно-красный цвет двери. Рука сама легла на звонок, но нажать на него оказалось сложнее, чем я думал. В конце концов мне удалось побороть себя, и до моего слуха донеслась короткая приглушенная трель. Прошло бесконечно много времени, прежде чем за дверью послышались чьи-то шаркающие шаги. Щёлкнул замок. Дверь приоткрылась. В ее проёме возник старик.

Одет в вылинявшую рубашку и спортивные штаны. На ногах – стоптанные тапочки.

В руках – деревянная трость. Лицо избороздили морщины. Седые волосы спутаны. У них желтоватый, неприятный оттенок. Выцветшие глаза цвета мокрого пепла с безразличием уставились на меня.

– Вы к кому?

Его надменный голос сбивает меня с толку, но я быстро беру себя в руки.

– Я из «Жилищника». Вам звонили.

– А… – старик качает головой. – Да, кто-то звонил.

– Это новый проект мэрии. Собираем жалобы на содержание дома и благоустройство прилегающих территорий с учётом нужд пенсионеров. Не каждый может дойти. А нам важно учитывать все мнения.

– Ну, проходите, проходите.

В квартире пахнет кошкой. Оранжевый свет абажура отражается на затертых обоях, создавая иллюзию, что они запачканы жиром. Под ногами скрипит старый паркет. Узкий коридор заставлен картонками со всяким барахлом.

Мы проходим в некогда просторную комнату с занавешенными окнами. В ней тоже нет свободного места. Стены в фотографиях и картинах, на полу стопки книг и журналов. Шкаф ломится от книг. Полки уставлены сувенирами и открытками. На письменном столе – несколько грязных кружек, тарелки, квитанции, подборка бесплатных газет.

Старик тяжело опускается в кресло. Ставит рядом с собой трость. Вопросительно смотрит на меня.

– Совет жильцов присылал нам жалобу на отсутствие пандусов.

– Я почти не выхожу из дома. Пандусы меня не интересуют.

– Но наверняка есть что-то, что вас не устраивает.

Оценивающий взгляд старика вызывает у меня чувство, будто я нахожусь на допросе.

– Есть, – старик перекладывает руки на трость.

Я достаю блокнот. Показательно щелкаю ручкой.

– Почему у вас столько мигрантов работает?

– Простите?

Его худые пальцы стучат по наконечнику трости.

– Что, русских людей не осталось?

До меня начинает доходить, но я решаю промолчать.

– Вы их хотя бы проверяете?

– В смысле?

– Кто знает, чем они болеют?

Хочется уйти, но раз судьба завела меня сюда, нужно вытянуть из него больше информации. Второго шанса, вероятно, уже не будет.

– Если я вас правильно понимаю, вы жалуетесь на недобросовестную работу трудовых мигрантов?

– И на тех, кто их сюда привозит.

Многозначительно повожу бровью.

– Вы эти фамилии видели? – спрашивает старик.

Он хочет что-то добавить, но сдерживается.

Его глаза сканируют меня с ног до головы. Возможно, неславянские черты моего лица заставляют его более тщательно подбирать слова.

– Не очень понимаю.

– Прекрасно понимаете.

В воздухе повисает пауза. Прилагаю все силы, чтобы держать себя в руках. Внутренний голос подсказывает, что я нащупал верное направление, но нужно быть аккуратным. Нельзя хвататься за эту нить слишком сильно, чтобы не затянуть узлы.

Нужно, чтобы старик продолжал говорить.

– Сталкивались с неправовым поведением наших сотрудников?

Он пропускает мой вопрос мимо ушей.

– В наше время такого бардака не было.

Разговор не клеится. И мы оба это чувствуем.

Обвожу стены взглядом. Замечаю несколько фотографий молодого мужчины в военной форме: студийный портрет, фото в окружении сослуживцев, пейзажная фотография. Она привлекает взгляд больше других. Лес за спиной мужчины кажется мне знакомым. По спине пробегает холодок. Не уверен, но кажется, различаю там выкрашенный в зеленый цвет забор.

– Ваш отец? – спрашиваю я.

Старик кивает. Его заострённое лицо озаряется улыбкой. Видимо, воспоминание об отце доставляет ему удовольствие.

– Мемориальная доска на углу в память о нем.

Делаю вид, что впечатлен.

– И квартира эта тоже, – он делает круговое движение рукой. – За службу. Раньше тут жили только сотрудники, партийная верхушка. А сейчас… – старик поджимает губы, – кого только нет.

Он снова бросает на меня взгляд, но быстро отводит глаза. Тишина между нами пульсирует смыслами. Я почти слышу, как темные змеиные мысли шевелятся у старика в голове.

– Так что написать в анкете? – после короткой паузы спрашиваю я.

– Что хочешь.

Он уже переходит на «ты».

– То есть жалоб нет?

– Про жалобы я уже рассказал.

Пытаюсь найти повод продолжить разговор. И не нахожу его. Меня охватывает чувство проваленного экзамена, но я ничего не могу с этим поделать.

Всем своим видом старик намекает, что мне пора.

– Что ж… – разочарованного говорю я. – Наш телефон у вас есть. Вы можете позвонить мне в любое время.

– Скажи своим, чтобы не топили так сильно. Дышать нечем.

– Конечно.

В висках стучит вопрос: зачем я сюда пришел? Посмотреть на квартиру НКВД-шника, который приводил в исполнение приказ о расстреле тех несчастных, которых советская власть сочла врагами? Ну, посмотрел. И что теперь? Он давно в земле. Как и его жертвы. И старик вскоре отправится за ними.

Пишу в блокноте каракули, закрываю его и убираю в сумку.

– Что-то ещё, кроме отопления?

Старик отрицательно качает головой и отводит голову в сторону.

– Спасибо за ваш отзыв.

Старик безразлично пожимает плечами.

Выдавливаю из себя подобие улыбки.

– Всего доброго.

Только сейчас до меня доходит вся абсурдность ситуации, в которую я себя загнал. Лучшее, что в ней можно сделать – просто уйти. Не нужно было вообще приходить сюда.

Разворачиваюсь и иду к выходу из комнаты. Чувствую, как глаза старика буравят мне спину.

– Дверь просто захлопни.

– Конечно.

В коридоре меня встречает кот. Такой же худой и неряшливый, как его хозяин. Белый с серыми пятнами. И даже его светло-голубые глаза чем-то напоминают глаза старика. Кот сидит на стопке из коробок и не сводит с меня взгляда.

Когда я прохожу мимо, он вдруг решает перепрыгнуть на книжную полку, но не рассчитывает траекторию и повисает на краю, пытается зацепиться за книги, и обрушивает их на пол.

– Что за шум? – несётся из комнаты голос старика.

– Кот полку обвалил.

– Вот сволочь!

Слышу, как он кашляет, скрипит креслом и поднимается.

Пока старик идёт, кот предусмотрительно перебирается на шкаф и прячется среди пакетов с верхней одеждой.

Краем глаза смотрю на упавшие книги. Одна обложка привлекает мой взгляд больше других. Присматриваюсь внимательнее, и чувствую, как меня бросает в жар.

Не отдавая себе отчёт – зачем? – нагибаюсь, хватаю книгу и прячу ее за поясницу. Успеваю проделать это до того, как физиономия старика появляется в дверном проёме.

– Где эта гадина?

Жалею кота. Внезапно во мне просыпается солидарность с ним.

– Куда-то запрятался. Я не заметил.

– Ладно, – старик шарит взглядом по коридору. Книги его почти не интересуют. – Захочет жрать, выберется.

– Конечно, – одёргивая рубашку говорю я. – Помочь поднять книги?

– Оставь. Тут и так одно старье.

Пячусь к выходу. Книга за поясницей начинает выскальзывать. Набрасываю пальто. Стараюсь почти не дышать. И только когда за моей спиной захлопывается входная дверь, позволяю себе перевести дыханье и смахнуть со лба выступивший пот.

* * *

На улице шел снег. Он скрыл всю грязь, выстрелил переулок белым. Благодаря его плотному настилу звуки улицы стали приглушёнными и чуть менее резкими.

Я возвращался тем же маршрутом, котором пришел. И только через квартал решился вытащить книгу из-за пояса – мне все казалось, что сейчас старик хватится пропажи, высунется из окна, начнет кричать и заставит меня вернуть ее. Я быстро пролистал несколько страниц и сунул книгу в рюкзак. Испугался, что снежинки повредят пожелтевшую от времени бумагу.

Интуиция подсказывала, что я стал частью какой-то огромной головоломки, которая только что полностью сложилась. Не помню какое расстояние я прошел, прежде чем решил заказать такси.

К счастью, водитель попался неразговорчивый, и музыка, которую он слушал, не мешала мне собраться с мыслями.

За окном проплывал заснеженный город. Пробки стали длиннее, но я был этому даже рад – вжался в сиденье, вытянул ноги и закрыл глаза.

Минут через сорок водитель высадил меня возле Бронной.

В синагоге почти никого не было. В молельном зале царила тишина.

Я поднялся на четвертый этаж, осторожно открыл дверь в Зал Героизма. Смотритель вспомнил меня, и поприветствовал первым:

– О! Какими судьбами?!

– Вот, хотел посоветоваться.

– С радостью! Чем могу?

Я снял с плеча рюкзак. Достал книгу и протянул ему. Смотритель заинтересованно пробежал взглядом по обложке. Перелистнул несколько страниц.

– Откуда это у вас?

На его лице застыло изумление.

– Я бы предпочел не рассказывать.

– Очень старый сидур[10]. Но дело даже не в самой книге, – он указал мне на печать на титульной странице, – а в этом гербе. Просто поразительно!

– А что в нем такого?

Смотритель оторвался от книги и посмотрел на меня.

– Не берусь утверждать с полной определенностью… Конечно, нужна экспертиза. Но все выглядит так, словно это оттиск библиотеки, принадлежавшей раввину Гурарье. Вероятно, при аресте сидур позволили оставить – решили поиграть в лояльность, а на допросе уже изъяли.