Инстинкт мастерства и структура промышленного искусства

Эти непрекращающиеся изменения и адаптации, которые происходят в схеме институтов, правовых и обычных, непрерывно вызывают новые привычки работы и мышления в обществе, и таким образом они постоянно прививают новые принципы поведения. В результате один и тот же диапазон инстинктивных предрасположенностей, рожденных в популяции, будет работать с разным эффектом в отношении требований выживания расы. По всей видимости, в этой связи для селективного выживания нескольких европейских расовых групп на первом месте стоят их относительная пригодность к удовлетворению материальных потребностей жизни, их экономическая пригодность к жизни в новых культурных ограничениях и с новой подготовкой, которую дает эта изменившаяся культурная ситуация. Но судьба западной цивилизации как культурной системы, помимо биологического выживания или успеха любого данного расового компонента в западных народах, также связана с жизнеспособностью европейского общества в условиях этих институциональных изменений и зависит от духовной пригодности унаследованной человеческой природы к успешному и долговечному продолжению измененного образа жизни, навязанного этим народам ростом их собственной культуры. Такие ограничения, налагаемые на культурный рост местными инстинктами, плохо приспособленными к цивилизованной жизни, достаточно заметны в нескольких направлениях и во всех христианских странах.

То, что нам известно о наследственности, говорит о стабильности различных расовых типов человека; так что в течение истории жизни любой расы, как утверждается, не следует искать никаких наследуемых модификаций ее типичного состава, будь то духовного или физического. Типичная человеческая одаренность инстинктами, так же как и типичный состав расы в физическом отношении, согласно этому современному взгляду, передается в неизменном виде от начала человечества, – то есть с той точки мутационного развития расы, которой считается уместным датировать зарождение человечества, – за исключением тех случаев, когда последующие мутации породили новые расовые группы, которым и через которые эта человеческая одаренность инстинктами была передана в уже измененной форме. С другой стороны, привычные элементы человеческой жизни меняются непрерывно и кумулятивно[22], что приводит к пролиферативному[23] росту институтов. Изменения в институциональной структуре постоянно происходят в ответ на измененный уклад жизни в меняющихся культурных условиях, но человеческая природа остается в целом неизменной.

Пути и средства, материальные и нематериальные, с помощью которых врожденные склонности реализуют свои цели, постоянно находятся в процессе преобразования, будучи обусловленными изменениями, кумулятивно происходящими в институциональной основе привычных элементов, которая управляет образом жизни. Но нет никаких оснований полагать, что каждое или любое из этих последовательных изменений в институтах предоставляет склонностям более удобные, надежные или легкие пути и средства для достижения своих целей либо что фаза привыкания, действующая в любой данный момент в этой последовательности изменений, более подходит для беспрепятственного функционирования этих склонностей, чем любая предыдущая фаза. Фактически, наоборот. Исходя из соображений селективного выживания, разумно предположить, что любой расовый тип, выдержавший испытание селективной элиминацией[24], включая совокупность инстинктивных предрасположенностей, благодаря которым он выдержал это испытание, при своем первом появлении был неплохо приспособлен к обстоятельствам, материальным и культурным, в которых возник как мутировавший и обеспечил свое выживание. И в той мере, в какой последующее развитие институтов изменило доступную сферу жизни и метод инстинктивного действия, следует предположить, что любое последующее изменение в этих институтах будет в некоторой степени препятствовать или видоизменять свободную деятельность инстинктивных предрасположенностей и тем самым мешать прямой и незамысловатой работе таких предрасположенностей, свойственных данному расовому типу.

То, что известно о более ранних фазах культуры в истории жизни существующих рас и народов, говорит о том, что начальная фаза в жизни любого расового типа, фаза культуры, которая преобладала в его среде, когда он возник, и в условиях которой он впервые доказал свою способность к выживанию, предположительно, была какой-то формой дикости. Чем дальше последовательность институциональных изменений отходит от той формы дикости, которая ознаменовала начальный этап в истории жизни данного расового типа, тем менее надежными являются предположения о пригодности любого данного типа человека к жизни в том виде и в тех условиях, которые налагает любая более поздняя фаза в развитии культуры. Также, предположительно, хотя ни в коем случае не гарантированно, более молодые расы, те, что возникли в результате более поздних мутаций, первоначально попали в условия относительно развитой фазы дикости и обеспечили свое выживание, – поэтому эти более молодые расы должны с большей легкостью и лучшим эффектом соответствовать требованиям, налагаемым дальнейшим продвижением в том кумулятивном усложнении институтов и усовершенствовании путей и средств, которые вовлечены в культурный рост. Более древние или более примитивные расы, возникшие в результате более ранних мутаций типа и обеспечившие свое выживание в рамках элементарной культуры дикарей, предположительно, менее способны к адаптации в развитой культуре.

Но в то же время на тех же основаниях следует ожидать, что во всех расах и народах всегда должна сохраняться неистребимая сентиментальная склонность вернуться к чему-то вроде той схемы дикости, к которой их конкретный тип человеческой природы когда-то доказал свою пригодность на начальном этапе своей жизненной истории. Похоже, именно это обычно подразумевается в лозунге «Назад к природе!» Более древние известные расы, потомство более ранних мутационных отклонений от первоначального человеческого типа, были селективно адаптированы к более архаичным формам дикости, и они демонстрируют заметно бóльшую склонность к элементарному дикарскому образу жизни, а также соответствуют требованиям и возможностям «высшей» цивилизации лишь с относительно небольшими способностями, в крайних случаях доходящими до практической непригодности. Отсюда «бремя белого человека» и многочисленные недоумения миссионеров.

В рамках менделевских теорий наследственности требуется некоторое уточнение этих широких обобщений. Как уже отмечалось выше, народы Европы, каждый в отдельности, являются гибридными смесями, состоящими из нескольких расовых групп. То же самое в той или иной степени относится к большинству народов за пределами Европы, особенно к более многочисленным и известным национальностям. Эти различные народы демонстрируют более или менее отчетливые и узнаваемые национальные типы телосложения – или, скорее, физиогномические[25] типы – и темперамента, и линии дифференциации между этими национальными типами беспрестанно пересекают линии, разделяющие расовые характеристики. В то же время эти национальные типы обладают определенной степенью постоянства; настолько, что в разговорной речи о них говорят как о типах расы. Хотя ни один современный антрополог не станет путать национальность с расой, не следует упускать из виду, что эти национальные гибридные типы часто настолько выражены и характерны, что имитируют расовые признаки и ставят в тупик исследователя расы, стремящегося определить расовый набор характеристик, из которого была создана каждая из этих гибридных популяций. Предположительно, эти национальные и местные типы физиогномики и темперамента должны быть оценены как гибридные типы, которые были закреплены путем селекции, и для объяснения этого явления следует обратиться к современным теориям наследственности.

Для любого специалиста, знакомого с более простыми явлениями гибридизма, будет очевидно, что при менделевских правилах гибридизации биологически успешные – жизнеспособные – гибридные формы, возникающие при любом скрещивании двух или более форм, могут очень сильно отличаться друг от друга и от любого из родительских типов. Вариация должна быть экстремальной как по числу созданных таким образом гибридных типов, так и по диапазону, на который распространяется эта вариация, – намного большему в обоих отношениях, чем диапазон флуктуирующих (нетипичных) вариаций, достижимых при любых обстоятельствах в чистокровной расе, особенно в отдаленных поколениях. Экспериментально также хорошо известно, что среди таких гибридных форм путем селекционного разведения можно создать составной тип, который будет размножаться истинно в отношении признаков, на которые направлен отбор, и что такая «чистопородность» может поддерживаться бесконечно долго, несмотря на ее гибридное происхождение, до тех пор, пока она не будет скрещена с одной или другой родительской породой или с гибридной породой, которая не является чистокровной в отношении выбранных признаков.

Итак, если условия жизни в каком-либо сообществе постоянно благоприятствуют данному типу гибрида, независимо от того, являются ли эти благоприятные условия культурными или материальными, в таком сообществе возникнет нечто вроде селективной тенденции, направленной на создание гибридного типа, который будет соответствовать этим условиям. В результате будет создана комплексная, сложная чистопородность, демонстрирующая преимущественные черты телосложения и темперамента в сочетании с варьирующимся набором других признаков, не имеющих такого селективного значения. Признаки, которые не имеют селективного значения в данном случае, будут встречаться в случайном порядке, сочетаясь в неограниченном разнообразии с селективно решающими, и таким образом будут отмечены гибридные производные этой предварительно созданной комплексной чистопородности. При постоянном скрещивании внутри себя любая популяция такого гибридного происхождения, как европейские народы, будет иметь тенденцию размножаться в соответствии с таким селективно благоприятным гибридным типом, а не с любым из конечных расовых типов, представленных родительскими популяциями, из которых в конечном итоге состоит гибридная популяция. Так возникнет национальный или местный тип, который будет проявлять селективно решающие признаки с большой степенью постоянства, но будет неограниченно варьироваться в отношении селективно незадействованных признаков, включенных в наследственность популяции. Такая комплексная чистопородность будет только условно стабильной; она должна разрушиться при обратном скрещивании с любой из родительских пород. Эта «временно стабильная комплексная чистопородность» должна исчезнуть при скрещивании с чистокровными особями одной или другой родительской породы, из которой она взята, – чистокровными в отношении аллеломорфных[26] признаков, которые придают гибридному типу его типичные черты.

Но какой бы степенью стабильности ни обладали эти гибридные национальные или локальные типы, результат для данной цели остается тем же самым; гибридные популяции дают больший объем и диапазон вариаций в их человеческой природе, чем можно было бы получить в пределах любой чистопородной расы. И все же, при всем многообразии расовых и национальных типов, ранних и поздних, и при всей широкой дивергенции[27] гибридных вариантов, нет никаких трудностей в признании общего человеческого типа духовной одаренности, так же как зоологам не составляет труда отнести различные расы человечества к одному виду на основании их физических характеристик. Распределение акцентов между несколькими инстинктивными склонностями может значительно отличаться у разных рас, но в конечном итоге набор инстинктов, присущих нескольким расам, имеет практически одинаковый характер и преследует практически одни и те же цели. Расовые различия человеческой природы, взятые просто в их первом проявлении, обычно незначительны; но небольшая погрешность, характерная для любой расы, может иметь решающее значение, когда она проявляется в совокупности через систему институтов, ибо такая система воплощает в себе развитие бесчисленных поколений, в течение жизни которых в обществе преобладали одна и та же склонность или уклон от типичности[28].

Расовые различия в отношении этих наследственных духовных черт имеют большое значение для результата, потому что в конечном итоге любая раса находится во власти своих инстинктов. В ходе культурного роста большинство цивилизаций или народов, имеющих долгую историю, время от времени оказывались перед императивом пересмотреть свою систему институтов в свете своих исконных инстинктов под страхом краха или упадка; и они по-разному, в большинстве случаев вслепую, выбирали жить или не жить в соответствии с инстинктивными предрассудками. В тех случаях, когда инстинкты, непосредственно влияющие на материальное благополучие общества, такие как родительский инстинкт и чувство мастерства, присутствовали в такой сильной степени либо когда институциональные элементы, противоречащие постоянным жизненным интересам общества или цивилизации, находились в достаточно слабом состоянии, узы обычаев, предписаний, принципов, прецедентов были разорваны или ослаблены либо сдвинуты так, чтобы позволить течению жизни и культурному росту продолжаться, с существенным замедлением или без него. Но история фиксирует более частые и более впечатляющие случаи торжества имбецильных институтов над жизнью и культурой, чем народы, которые силой инстинктивной проницательности спасли себя из отчаянно шаткой институциональной ситуации, например, как это происходит сейчас с народами христианства.

Главным среди тех инстинктивных предрасположенностей, которые непосредственно способствуют материальному благополучию расы, а значит, и ее биологическому успеху, является, пожалуй, инстинктивный предрассудок (уклон), о котором здесь говорится как о чувстве мастерства. Единственным другим инстинктивным фактором человеческой природы, который мог бы с некоторой вероятностью оспорить это первенство, является родительский инстинкт. Действительно, у этих двух факторов много общего. Они направлены на достижение одних и тех же конкретных целей, и взаимное содействие одного другому настолько широко и тесно, что зачастую провести между ними границу крайне сложно. Поэтому любое обсуждение одного из них неизбежно в большей или меньшей степени влечет за собой обсуждение другого и характеристика одного из них предполагает определенное рассмотрение другого.

В том смысле, в каком мы понимаем это выражение, «родительский инстинкт» – инстинктивная предрасположенность гораздо большего масштаба, чем просто склонность к поощрению достижений детей[29]. Последнее, несомненно, следует рассматривать как важный и, возможно, основной элемент в практической работе родительской заботы; хотя даже в этом случае его категорически нельзя путать с квазитропизматическим импульсом к воспроизведению потомства. Родительская забота в человеке имеет гораздо более широкое значение, чем просто забота о собственных детях. Это более широкое проявление особенно очевидно в тех низших культурах, где схема кровного родства и наследования не построена на таких же тесных семейных линиях, как у цивилизованных народов, но его также можно наблюдать в любой цивилизованной общине. Поэтому то, что фразеры называют «расовым самоубийством», встречает инстинктивное и незаслуженное осуждение у всех людей, даже тех, кто не смог бы внести свой личный вклад в будущее поколение. Также практически все вдумчивые люди – то есть все, кто придерживается собственного мнения в этих вопросах, – согласятся с тем, что нынешнее поколение намеренно усложняет жизнь следующего, будь то пренебрежение должным обеспечением средствами к существованию и надлежащим обучением или растрата доставшихся этому поколению ресурсов и возможностей из-за непродуманной жадности и лености. Предусмотрительность является добродетелью только в том случае, если ее цель – обеспечение потомков.

Трудно или невозможно сказать, в какой степени нынешняя забота о благополучии всего рода связана с родительским инстинктом, но не вызывает сомнения, что эта инстинктивная предрасположенность играет большую роль в сентиментальной озабоченности, которую испытывают почти все люди, о жизни и комфорте общества в целом, и особенно о его будущем благополучии. Несомненно, этот родительский инстинкт в своем широком значении значительно усиливает то одобрение экономии и эффективности для общего блага и неодобрение расточительного и бесполезного образа жизни, которое так широко распространено как в высших, так и в низших культурах, если только не сказать, что неприязнь к экономии и эффективности является простым выражением самого родительского инстинкта. С другой стороны, можно утверждать, что такое стремление к экономии является важной функцией инстинкта мастерства, который в этом случае будет сильно поддерживаться родительской заботой об общем благе.

Используя выражение «инстинкт мастерства» или «чувство мастерства», мы здесь не предполагаем и не утверждаем, что склонность, обозначенная таким образом, является в психологическом отношении простым или безусловным элементом. Тем более, конечно, у нас нет намерения утверждать, что эта склонность должна быть прослежена в физиологическом отношении до какой-то одной изолированной тропизматической чувствительности или какого-то одного энзиматического[30] или висцерального стимула. Все это является предметом внимания тех, кого это может касаться. С таким же успехом можно считать, что это выражение означает совпадение нескольких инстинктивных склонностей, каждая из которых может оказаться простой или безусловной, если подвергнуть ее психологическому или физиологическому анализу. Для настоящего исследования достаточно отметить, что в человеческом поведении эта предрасположенность проявляется настолько последовательно, повсеместно и устойчиво, что изучающим человеческую культуру придется считаться с ней как с одной из неотъемлемых наследственных черт человечества[31].

Как уже выяснилось, ни эта, ни какая-либо другая инстинктивная диспозиция не вырабатывает свое функциональное содержание в отрыве от инстинктивной одаренности в целом. Инстинкты, все и каждый в отдельности, хотя, возможно, в разной степени, настолько тесно вовлечены в отношения «давать – брать», что работа любого из них имеет последствия для всех остальных, хотя, вероятно, не для всех в равной степени. Именно это бесконечное[32] усложнение и «загрязнение» инстинктивных элементов в человеческом поведении, в сочетании со всепроникающим и кумулятивным эффектом привычки, создает бóльшую часть трудностей и интерес к этому исследованию.

Мало найдется линий инстинктивной склонности, которые не пересекались бы и не изменялись бы каким-нибудь ответвлением инстинкта мастерства. Несомненно, ответ на такие прямые полутропизматические, полуинстинктивные импульсы, как голод, гнев или сексуальное желание, мало, если вообще связан с каким-либо отголоском мастерства; но в более сложных и целенаправленных действиях, особенно там, где привычка оказывает заметное влияние, импульс и чувство мастерства совместно вносят большую долю в результат. Настолько, что, например, в искусстве, где главным движущим фактором является чувство прекрасного, привычное внимание к технике и методу часто отодвигает первоначальный и лишь кажущийся мотив на задний план. Так и в религиозной жизни, связанной с верой и соблюдением обрядов. Время от времени может случиться так, что теологические тонкости и разработка ритуалов успешно и в значительной степени удовлетворительно заменят собой духовное общение; а в сфере правосудия упорное следование юридическим формальностям нередко приведет к устранению самих целей правосудия.

В том смысле, как мы трактуем здесь это выражение, все инстинктивные действия в какой-то степени разумны. Хотя степень, в которой задействован интеллект, может сильно варьироваться от одной инстинктивной предрасположенности к другой, и это может даже принять чрезвычайно автоматическую форму в случае некоторых из более простых инстинктов, функциональное содержание которых носит явно физиологический характер. Такой подход к автоматизму еще более очевиден у некоторых низших животных, где, как, например, в случае некоторых насекомых, реакция на соответствующие стимулы настолько однородна и механически детерминирована, что вызывает сомнение, не может ли поведение животного быть истолковано просто как тропизматическое действие[33]. Такая тропизматическая прямота инстинктивной реакции менее характерна для человека даже в случае более простых инстинктивных склонностей; и уклончивость, которая характеризует инстинктивное действие в целом и высшие инстинкты человека в частности и которая отличает инстинктивные склонности от тропизмов, является уклончивостью интеллекта. Это в большей степени проявляется в реализации одних склонностей, чем других; но все инстинктивные действия в какой-то степени разумны. Это то, что отличает такие действия от тропизмов и выводит их из категории автоматизма[34].

Следовательно, все инстинктивные действия телеологичны. Это предполагает стремление к определенной цели. Оно направлено на достижение какой-либо цели и включает в себя определенную степень интеллектуальных способностей для достижения инстинктивно заданной цели под наблюдением побуждающей к действию инстинктивной склонности. И именно в этом наблюдении и направлении интеллектуальных процессов к назначенной цели инстинктивные склонности контролируют и обусловливают человеческое поведение; несколько инстинктивных склонностей могут вступать в конфликт и смещать друг друга или согласовываться и укреплять действия друг друга.

Положение инстинкта мастерства в этом комплексе телеологических действий несколько своеобразно, поскольку его функциональным содержанием является способность служить целям жизни, какими бы эти цели ни были. В то время как эти цели, которым нужно подчиняться, по крайней мере в основном, назначаются и оправдываются различными другими инстинктивными наклонностями. Так что этот инстинкт можно в некотором смысле назвать вспомогательным по отношению ко всем остальным, поскольку он связан с путями и средствами жизни, а не с какой-то одной заданной скрытой целью. По сути, это связано с ближайшими, а не со скрытыми целями. Тем не менее мастерство само по себе является объектом внимания и чувств. Эффективное использование имеющихся средств и адекватное управление ресурсами, доступными для жизненных целей, сами по себе являются целью усилий, а достижения такого рода являются источником удовлетворения.

Все инстинктивные действия разумны и телеологичны. Совокупность инстинктивных склонностей побуждает к прямому и недвусмысленному достижению их конкретных целей, и в своих действиях под их непосредственным руководством индивид идет настолько прямо, насколько это возможно, к искомой цели, он занят объективной целью, а не выбором средств для ее достижения; тогда как при импульсе мастерства интерес и усилия индивида связаны с разработкой путей и средств достижения желаемой цели.

Вопрос может быть незнакомым, поэтому следующий пример достаточно уместен. Итак, в инстинкте драчливости и сопутствующем ему чувстве гнева[35] первичным импульсом, несомненно, является прямая лобовая атака, нападение и избиение в чистом виде. Чем сильнее индивид заряжен боевым импульсом и чем выше уровень одушевления, до которого он доведен, тем он менее склонен или способен думать о том, как он может умело использовать механические устройства для воздействия на объект своих чувств и достичь своей цели с наибольшим результатом на единицу затраченной силы. Хорошо обученный боец, не задумываясь, воспользуется рабочими способами и средствами в такой ситуации; но в случае крайнего раздражения и срочности даже такой боец, как говорят, может забыть о своем мастерстве и броситься в гущу событий вместо того, чтобы прибегнуть к обходным маневрам и рычагам, к которым его приучила профессиональная подготовка в искусстве ведения боя. Итак, опять же, родительский инстинкт побуждает к прямому личному вмешательству и служению в интересах объекта заботы. У людей, высокоодаренных в этом отношении, проявляется побуждение помогать беспомощным своими собственными руками, делать для них от своего имени не то, что при размышлении может показаться наиболее целесообразной линией поведения, а то, что наиболее лично побудит индивида действовать в данной ситуации. Общеизвестно, что легче подтолкнуть благонамеренных людей к бездумной благотворительности по немедленному и конкретному призыву, чем обеспечить разумное, хорошо выдержанное и организованное взаимодействие усилий по улучшению участи несчастных. Действительно, тонкости расчета причин и следствий в таком случае инстинктивно ощущаются как не соответствующие сути дела. Они неприятны; они не являются неотъемлемой частью функционального содержания великодушного импульса, а чрезмерное внедрение этих элементов мастерства в дело может даже вызвать отвращение к чувствам и разрушить его собственное намерение.

Инстинкт мастерства, с другой стороны, привлекает интерес к практическим приемам, путям и средствам, устройствам и приспособлениям, обеспечивающим эффективность и экономию, а также к умениям, творческой работе и технологическому овладению фактами. Большая часть функционального содержания инстинкта мастерства – это склонность к трудолюбию. Наилучший или наиболее законченный результат этого инстинкта достигается не при сильном стрессе или крайней необходимости со стороны какой-либо из инстинктивных склонностей, с которыми связана работа или чьим целям она служит. Это проявляется в лучшем виде, как в технологической эффективности отдельного мастера, так и в росте технологического мастерства и проницательности в обществе в целом, в условиях умеренной необходимости, когда есть работа под рукой и ее больше в поле зрения, поскольку изначально это инстинкт действовать последовательно и так эффективно, как только возможно. Надо иметь в виду, что, когда интерес чрезмерно падает из-за неудачи (вызванной провокацией со стороны инстинктивных предрасположенностей, обеспечивающих цель, ради которой нужно работать), стимул к мастерству, скорее всего, пропадет и результатом будут бесконечная фабрикация бессмысленных деталей и много шума из ничего. С другой стороны, в периоды сильного стресса, когда призыв к какой-либо одной или нескольким инстинктивным линиям поведения является неотложным сверх всякой меры, это, вероятно, приведет к непродуманности техники и потере навыков и технологического мастерства.