Любят тихо, громко только предают

– Почему? – удивилась Тая.

Посмотрела смело, вопросительно.

– Потому что только дурак не знает: прятаться под деревом в грозу, значит искать скорой встречи с Создателем. Я не спешу к нему на суд, а ты? – и, не дожидаясь ответа, протянул руку, – идем.

Тая посмотрела на протянутую ладонь, затем на незнакомца, и, не особо раздумывая, вложила свою холодную руку в его – обжигающе горячую наощупь.

– Готова? – отошел от ствола, подводя к краю лиственного навеса.

Тая кивнула.

– Тогда – бежим!

И они побежали.

Тая не знала, что можно влюбиться за полчаса. Смеялась, читая глупые истории в сети, крутила пальцем у виска, когда по телевизору показывали очередную слезливую мелодраму. И вот, смотря в серые глаза, ощущая кожей теплую ладонь, чувствовала, что ее сердце то сладко замирает, то вдруг частит. Приятно было находиться рядом, вдыхать древесный, терпкий запах незнакомца – ветер пригоршнями приносил аромат его парфюма: уже раскрывшийся букет сандала и древесной коры, не такой остро-пряный, как в начале композиции. Легко и беззаботно оказалось слушать его баритон, следовать туда, куда так уверенно ведет.

И словно почувствовав, он вдруг обернулся, обнял за плечи, а потом поцеловал. И губы – чужие, незнакомые, оказались на вкус сладко-горькими, с привкусом грозы. А дождь все хлестал, и одежда давно прилипла к коже, но это неудобство было мелочью, ведь прижиматься к горячему телу оказалось уютно, приятно, будто удалось посидеть у камина, завернувшись в мягчайший плед, и погреть вечно мерзнущие стопы, поворачивая их к огню то так, то эдак. И Тая не захотела оттолкнуть незнакомца, только засмеялась, подняв лицо к светлеющему понемногу небу. А он взял ее лицо в ладони, и поцеловал еще раз. Да так, что шальное веселье уступило чувству более глубокому: первобытному, старому, как сама Земля.

Его звали Святославом. Тая выяснила это много позже, когда они утомленные лежали в ее квартире, на двуспальной кровати.

И, казалось бы – страсть минула, улеглась где-то на дне, всласть утолившись, и можно было прогнать его – выставить за дверь, поблагодарив напоследок, но не хотелось. Так упоительно лежалось у него под боком – до странного безопасно. Почти блаженно. Тая подивилась новому чувству – раньше после близости у нее пульсировала икроножная мышца, и только.

Дождь перестал, а на небе появилась радуга. Мимолетная, но Тая успела разглядеть ее, когда выглянула из кухонного окна. Святослав как раз удалился в ванную, а она решила сварить кофе, напевая под нос приятную песенку.

Он появился до невероятного смешным – в ее махровом сиреневом халате, что на внушительной мужской фигуре почти трещал по швам, а рукавами едва прикрывал локтевые сгибы. Тая захохотала, запрокинув голову и позабыв про кофе, а Святослав только развел руки в стороны:

– Ни одного полотенца, а одежда вся мокрая, даже противно в руки взять.

Они говорили до темноты, пили кофе, затем чай, ужинали вчерашним овощным рагу, и почти до утра наслаждались друг другом.

Святослав позвонил уже на следующий день, хотя, Тая и не надеялась – сомневалась, что такое возможно: ведь словно приснилось всё – и гроза, и поцелуи под дождем, и карамельные, тягучие ласки, нежный шепот на ухо и крупные мурашки по коже, когда он обводил тату-рисунки кончиком пальца. Но, его голос был мягок, в нем звенела нежность, и Тая поверила – так бывает.

И завертелось.

Через неделю Тая не представляла, как жила без него. И образ жизни самостоятельной, взрослой девушки, посылы цветных татуировок, приемы муай-тай, все – забылось, отошло куда-то на периферию. Женственное начало взяло над Таей полный контроль. Святослав поселился в открытой, доверчивой девичьей душе: его внутренняя сила, мужественность, магнетизм, так и сочились сквозь поры, и Тая вдыхала, впитывала, пуская его все глубже внутрь, и влюбленность прорастала на плодородной почве ласк и заботы.

Идиллия длилась два месяца.

Ровно до удара электрическим шокером в шею.

В тот день Тая вышла на работу в особенно приподнятом настроении – даже напарник заметил улыбку и милые ямочки на щеках. Оттаял слегка и принялся виновато посапывать в перерывах между брошенными вскользь репликами. Ехали по привычному для рабочих будней маршруту – заправили несколько банкоматов, забрали из хранилища наличные, чтобы переправить в главный филиал банка. И почти удалось.

Напарник вышел из машины, вернулся через несколько минут с полотняным мешком, Тая привычно отомкнула задние двери фургона, но не дождалась нескольких ответных хлопков по кузову. Собралась выйти из машины – проверить, что случилось. Даже отомкнула дверцу, и в этот самый миг рядом что-то зажужжало, ужалило в шею чуть ниже уха, и Тая почувствовала, как выгибается дугой тело, как немеют конечности. Все случившееся заняло не больше мгновения, но темнота наливалась чернотой пугающе медленно – сознание угасало постепенно, и Тая успела заметить дурацкую пластиковую маску на лице грабителя, спортивную сумку у него на плече, и услышала, как укладывают безвольное тело охранника на соседнее сидение. Дальше темнота укрыла пустым пологом: ни звука, ни шороха.

Очнулась Тая в карете скорой. Жутко хотелось пить: во рту было так сухо, что оказалось больно глотать: трещало что-то в гортани, будто песок в связках поскрипывал.

Они с напарником лежали на соседних носилках.

– Ты как? – хрипло спросила Тая, не узнавая собственного голоса.

– Живой, а ты?

– И я, – закрыв лицо ладонями, ответила девушка.

– Как котят, мать его, – прошептал коллега и зло цыкнул.

Позже был допрос, старательно скрываемый гнев начальства, злорадный шепоток в спину от коллег: мол, доигралась в крутую и всемогущую, но это все прошло сквозь Таю, не задев. Внутри зрело нехорошее, дурное предчувствие еще большей беды: близкой-близкой. Иррациональное чувство, казалось бы беспочвенное. Но очень скоро Тая забыла о странной способности предчувствовать – потому что сбылось. Навалилось бетонной плитой.

Святослав вдруг исчез из ее жизни.

Его номер больше не действовал, и в трубку механическим голосом вещалось, что абонент недоступен. Домашнего адреса, места работы Тая не знала – да и никакой информации не знала, следовало признать. Возлюбленный оказался миражом, выдуманным персонажем. Словно нафантазировала его, нарисовала яркими красками, а они вдруг возьми да испарись с холста – ни мазка не осталось, ни наброска.

И совершенно ясно стало – неспроста. Не была Тая дурой, как бы ни хотела ею оказаться: пазл, наконец, сложился. Последний кусочек стал на место, явив отвратительную в своей безжалостности картину.

Расспросы об ее работе – будто невзначай, после волшебной близости, нежелание рассказывать о собственном месте службы – скучно ведь. Лучше еще раз провести рукой по животу, свернуть к ребрам, поцеловать ключицу…

Объяснимы стали лукавые искры в глубине его серых глаз: насмешка затаенная, легкая-легкая, как воздушное, лимонное безе.

Злость и обида – бесконечно глубокие, глубже отметки Челленджера, захлестнули Таю. Долгие бессонные ночи коротала, сидя на кухонном подоконнике, глядя вниз, всматриваясь в теплую темноту двора. Думала, вспоминала, недоуменно качала головой, – каким же толстокожим нужно быть, черствым и подлым, чтобы провернуть подобную аферу. Два месяца рядом быть – засыпать вместе, шутить и смеяться, есть из одной тарелки, и не проникнуться, не поменять планов. Беспощадно влюбить в себя – и ради чего?! Ради денег, наживы, чертовых бумажек. Тая не верила в то, что подобное случилось с ней, и парадоксально была совершенно уверена в этом – раздвоилась словно.

Вот она какая – первая любовь, горькая, как съеденная натощак ветка полыни, – зло думала Тая. Вот такой полезный жизненный опыт – безжалостный и суровый в своей уродливой правде.

От мыслей раскалывалась голова, и давно стало не до интуиции, не до синяка на шее размером с крупное, будто мутировавшее яблоко, не до просьбы начальства возместить часть убытка. Сколько было в том полотняном мешке? Много. Им с напарником полагалось возместить определенную долю суммы, если в течение месяца грабителей не найдут. Информация эта особо не распространялась, просьба – настоятельная, поступила откуда-то сверху, куда было не пробиться и не докричаться – даже отцов друг развел руками. Откуда у двух церковных мышей такие деньги никого особенно не волновало. Воров не нашли – даже зацепок не нарыли. И даром, что некоторые купюры были меченые – разве уследишь? И Тае пришлось продавать родительскую квартиру.

И не понятно, что ранило больше – что по вине Святослава пришлось расставаться со стенами, хранящими материн образ, или то, что он использовал ее – Таю, самым грязным из возможных способов. Предал, заставив поверить, открыться, вывернуть наизнанку душу.

В память о Святославе и его предательстве Тая сделала завершающую татуировку: теперь с внутренней стороны руки, покрыв былую вязь, красовалась иная картина. Хищный фэнтезийный волк скалился на Красную шапочку – милую девочку в алом плащике на меху. Глаза зверя светились зелеными сполохами, а лицо девочки было безмятежно и доверчиво. Он вез ее на спине, позволяя зарываться руками в густой мех, а она безмятежно льнула к мягкой шкурке, позабыв, что перед ней зверь – безжалостный в своей натуре житель заснеженного леса.

***

Эпизод второй. Настоящее.

***

Не нужно мне ни твоего креста, ни розария, ни ножа.

Говорить по ночам с тобою, словно лить воду сквозь решето.

Даже самую маленькую любовь неизменно желаешь приумножать,

но приумноженная пустота в итоге дает ничто.

Ты легок и светел, ты – зефирный, воздушный принц.

Тебе неведомы страхи и внутренняя борьба,

но я не буду впредь падать перед тобою ниц:

– ибо не стоишь ни стертых колен, ни разбитого лба.

Как строптивая львица не станет лизать сандаль гладиатора,

так и я за тобою не брошусь, превозмогая боль.

Из всех видов искусств я давно ненавижу театр:

я не в силах смотреть, как играют чужую роль.

Travels&Poems (с).

***

Колкий морозный воздух залипал в носу, склеивал сосуды, отчего нос краснел и отчаянно замерзал. Впрочем, так же мерзли руки в колючих варежках, ноги, обутые в ботинки, подбитые мягчайшим мехом. Зима в этом году выдалась злая, внезапная. Лето как-то незаметно перетекло в заморозки, без привычной грязной жижи у обочин дорог и затяжных, осенних дождей: в октябре уже снег лежал.

Отчаянно хотелось чаю – обжигающе горячего, терпкого, сладкого, с большим кружком лимона. Ухватиться ладонями за глиняные бока, согреть озябшие пальцы, вдохнуть пряный аромат, напиться, перекатывая на языке вкус цветочного разнотравья. И чтобы потом достать из опустевшей чашки уже не такую кислую дольку: поддеть пальцами и съесть, зажмурившись от контраста: остатков кислоты и былой сладости напитка.

Но, до дома еще нужно добраться. Тая шла по опустевшему проспекту, сунув окоченевший нос в вязанный шарф, грела его дыханием, от чего ворс делался влажным и неприятным на ощупь – приходилось выныривать из теплого убежища и некоторое время идти, смотря исключительно вперед, чтобы остыл.

До жилища было недалеко, оттого поездку на такси девушка отвергла, и как оказалось – зря. Свою машину Тая продала с полгода назад, а на новую денег пока не скопила. За день температура успела подняться, растопив тем самым снега. И пока Тая сидела в офисе, погода успела дважды измениться – к вечеру отметка на градуснике опустилась до капитального минуса. Теперь земля коварно скользила, кое-где хрустела, ноги предательски разъезжались. Где-то вверху над головой налились огромные мутные сосульки, грозя свалиться на макушку в любую минуту. Идти быстро казалось Тае делом опасным: чуть зазеваешься – затылком можно крепко об асфальт приложиться, а идти медленно – рисково не менее: вдруг и правда по темечку льдом прилетит. Да к тому же холодно было и голодно.

Тая успела возненавидеть тяжелую сумку, что оттягивала плечо, смещая центр тяжести: от крена влево ноги скользили как-то особенно быстро, въедливого начальника, что заставил перепечатывать несколько документов, отчего она засиделась допоздна. Да и в целом – злилась: на погоду, на ленивых городских чиновников, для которых гололед и снегопад явления всегда неожиданные – никак не запомнят, что в ноябре обычно травмпункты битком.

Настроение сегодня было такое – ворчливое. Отец уехал в Арабские Эмираты – хоть и по работе, но звал с собой, да только Тая упрямилась, всё еще наказывая себя, поэтому осталась в холодном городе. Начальник, обычно молчаливый и отстраненный, вдруг взъелся, припомнив старые недочеты. Словом, злилась Тая вполне оправданно – и на себя в придачу, чтобы уж совсем по справедливости было.

Лавировала себе по неровно замерзшему льду и мечтала о чае.

До временного жилища – пятиэтажки, в которой девушка уже год снимала квартиру, оставалось минут пятнадцать ходьбы (это если бодрым шагом), когда у обочины притормозил автомобиль. То ли Лексус, то ли БМВ, в сгущающейся темноте Тая не разобрала.

– Девушка, – послышалось из приоткрытого пассажирского окна, – давайте довезу.

– Нет, – буркнула Тая, – спасибо, не надо.

Она не замедлила шаг, боясь, что потом собьется с ритма удерживаемого равновесия и попросту растянется прямо тут – на пешеходной зоне, в нескольких сотнях метров от дома.

– Ладно вам, я не маньяк и не извращенец, – раздалось из салона, – честно.

– Ну, если честно, тогда конечно, – хмыкнула Тая.

– Мне просто необходимо пополнить список добрых дел. Садитесь, довезу, страшно смотреть, как вы там скользите, – автомобиль тихим ходом «полз» следом за девушкой.

Тая остановилась на мгновение – передохнуть. Плечо безбожно ныло – давал знать застарелый остеохондроз. Сняла сумку с левого плеча, намереваясь перекинуть на правое, и в это самое мгновение потеряла равновесие. Кто бы сомневался, – подумала Тая, глядя в звездное небо.

А незнакомец из «крутой» машины чудом оказался рядом. Присел на корточки, помогая подняться.

– Хотите, паспорт покажу? – спросил, заглядывая в глаза.

Улыбнулся.

– Что мне ваш паспорт, если в лесу потом прикопаете, – отряхнула Тая брюки.

Вот вроде бы на мгновение свалилась, а одежда уже мокрая.

– Помилуйте, какой лес по такой-то погоде. Ни один черенок не справится – погнется только.

Незнакомец внешне был приятным. Пальто нараспашку, без головного убора – порывистый ветер тут же взъерошил короткие, темные пряди; в кожаных осенних ботинках – оно и понятно, если в машине печка работает. Глаза карие – теплые, с лучистыми морщинками в уголках. Улыбка открытая, голливудская.

– Вам виднее, – кивнула Тая.

Упрямиться было благоразумно, но она так замерзла, устала, а теплое нутро кожаного салона – было совсем рядом, пара шагов всего. И Тая, рискнув, сдалась.

Незнакомец, провожая ее до автомобиля, шел чуть позади, словно хотел воспрепятствовать внезапному побегу, если бы тому вздумалось случиться. Правда, бежать Тая и не думала – не привыкла менять решений. Села на переднее сидение, стянула промокшие варежки, сунула их в карман дверцы – по старой привычке: раньше, когда отец или его водитель возил ее, вечно забывала в машине всякие мелочи вроде тетрадок с конспектами, зонтов, шарфов.

Незнакомец скользнул за руль, захлопнул дверцу и поднял стекло с Таиной стороны.

– Меня Тимуром зовут, – сказал, и, порывшись во внутреннем кармане пальто, протянул паспорт.

От него пахло холодом и лимоном. Запах был свежим, едва терпким – как Тая любила.

– Тая, – ответила девушка и взяла тонкую книжечку.

Его и правда, звали Тимуром, Мараевым Тимуром Руслановичем. С фотографии на первой странице на нее смотрел еще совсем мальчишка – задиристый, с блестящими глазами, а вот на следующей – уже взрослый, серьезный мужчина. Тимур был из тех, кому возраст только к лицу.

Тая пролистала документ – из чистого упрямства. Тимур оказался не женат, бездетен, был прописан в соседнем мегаполисе. К тому же, в следующем месяце ему должно было исполниться тридцать два года.

– Очень приятно, – подытожил мужчина и плавно тронулся с места.

А Тая подумала, что ознакомление с паспортом при знакомстве – очень полезная штука. Вся подноготная так и выбирается наружу. Вернула книжечку водителю и отвернулась к окну.

В тепле разморило. В носу вдруг захлюпало, щеки защипало. Тая достала из сумки пачку бумажных салфеток, покрутила их в руках, достала одну. Вот так взять, и высморкаться перед незнакомым мужчиной было стыдно. Да, бесконечно стыдно, но деваться было некуда – в глубинах организма щекотало, раздражающе так, почти невыносимо. Поэтому, подумав, Тая взяла и высморкалась – от всей своей широкой души, а потом и чихнула следом. Вытирая нос, разозлилась на себя – с чего это стесняться человека, с которым больше и не увидится больше вовсе. Глупость, и только.

Тимур на раздавшиеся звуки даже бровью не повел – смотрел на дорогу.

Вдали показался Таин дом, поэтому осмелела: задала вопрос.

– И часто вы добрые дела совершаете? Тратите бензин, время.

– Два раза в день – утром и вечером, – кивнул Тимур, и девушка поняла – смеется.

Поправила шапку: дурацкую, крупной вязки, с пушистым помпоном, лоб под ней чесался немилостиво, и разозлилась на себя еще пуще. Ну, вот отчего она – взрослая, вполне состоявшаяся личность, мастер спорта, во всех смыслах умная девушка, в прошлом (и, слава Богу, что в прошлом) водитель инкассаторского фургончика, (да, та работа как горячий стаж, за нее молоко должны давать), вдруг робеет перед случайным попутчиком? Что за натура такая странная – постоянно бояться сказать или сделать глупость, поставив себя этим в неловкое положение. И ведь понимает, что не стоит переживать по таким вот пустякам. И все равно робеет, и переживает.

– Понятно, – снова отвернулась к окну, – вот тут остановите, приехали.

Тимур заехал во двор, к самому подъезду, и только потом притормозил.

– Спасибо, – обернулась Тая к мужчине.

Он кивнул и лукаво усмехнулся:

– А поощрение храброму рыцарю будет? Хоть какое-нибудь.

Тая, уже готовая открыть дверцу, помедлила. Достала из сумки шоколадный батончик, что прикупила к чаю, и протянула Тимуру.

– Вот. Большое спасибо, что подвезли.

Мужчина перевел взгляд на шоколадку, затем засмеялся. Смех у него был бархатный, приятный. Тае вдруг сделалось жарко – даже спина вспотела.

– Это не совсем то, что я хотел, но как понимаю, от подобных даров не отказываются, – он взял конфету, слегка задев Таины пальцы своими, – съем ее, думая о вас, милая Тая.

– Всего доброго, – на прощание сказала девушка и выбралась из авто.

Дверца позади тихо щелкнула, девушка нырнула под козырек подъезда, отперла железную дверь, и только тогда за спиной послышался рокот мотора.

На лестнице Тая стянула шапку – щеки пылали, губы непроизвольно растянулись в глупейшей улыбке. Поднимаясь, Тая поняла, что вечер вдруг перестал быть мерзким и неуютным.

Тимур улыбался. Он не ел шоколада уже очень давно – не потому что исключил из рациона сладкое, а потому что натурально забыл, что бывают конфеты: вот такие – дешевые, вкусные до безобразия. Обычно его десертом были блюда от шефа в очередном ресторане, бонусом – пышногрудая блондинка напротив, вечно что-то щебечущая, и клюющая, как птичка – исключительно зеленый салатик.

А миндальный сникерс, между тем, соблазнительно поблескивал обверткой на соседнем сидении. Тимур покосился на батончик, и еще раз усмехнулся: как мало, оказывается, нужно человеку для счастья – только и всего, что приятное знакомство, будоражащее воображение (на дальнейшее, более тесное общение), и нехитрый гостинец из рук красивой девушки.

***

Тая сидела на подоконнике, пила вторую по счету чашку ароматного медово-липового чая, и смотрела в небо. Звезды – на черном пологе, от края до края, были крупные, какие случается видеть только зимой – с горошину размером, но такие яркие, что глаза слепило. Небосклон низок был – казалось, подпрыгни повыше и заденешь макушкой, ощутив мягкость черно-сиреневого полотна, вдохнешь полной грудью игристой звездной пыли.

Мечталось сладко, упоительно. Так мечтается только во время переживаемых бед, когда былое лихо уже не довлеет, но следующее – почти на пороге, стоит близ крылечка, не таясь, машет рукой. Так мечтается, когда беды – ничто по сравнению с поселившейся в душе теснотой.

Тая скучала. Год прошел, а она не забыла свою горькую, бесконечно горькую любовь: яркую, как светоч, и такую же обжигающе-горячую – до ран и затянувшихся после рубцов, испепеляющую дотла со временем.

Из окна не виднелось море – оно осталось далеко – на тихой улочке, обнесенной пышными каштанами. Из этого окна виделся соседний двор, крыша кондитерской фабрики и небо. Только последнее примиряло Таю с существованием в этой квартире, и еще, пожалуй, запах выпечки по утрам. Он пробирался в ноздри, щекотал рецепторы, и будил лучше всякого будильника. Пряный коричный, яркий ванильный, мятно-пряничный, ароматы садились на волосы и пропитывали одежду – Тая перестала пользоваться парфюмом, к ней итак прижимались в транспорте со всех сторон: вдыхали воздух у самых щек, терлись о плечи, сглатывали слюну и посматривали, улыбаясь и едва – не облизываясь.

Закрыв глаза и прислонившись к холодному стеклу лбом, Тая мечтала. Представляла, что скажет Святу, когда увидит его. Не сомневалась и мгновения – встретятся еще, пересекутся. В разных вариантах прокручивала несуществующий диалог, продумывала. И не заметила, как сорвалась с неба звезда – миг, и пропала, оставив за собой лишь искрящийся след, что померк секундой позже.

***

Этой ночью Святославу не спалось.

Одеяло, словно прибавило в весе – давило на грудь, мешая дышать. Воздух раскалился, отчего сделалось невыносимо жарко, хотя еще несколько часов назад батареи топили едва-едва. Откинув в сторону одеяло, мужчина встал с постели, нашарил рукой сигареты и вышел на балкон.

Морозный воздух, что кинулся в лицо, опалив щеки, отбил охоту к сигаретам. Святослав стоял, смотрел в бесконечное небо и глубоко дышал – до ломоты в зубах, до осевшего в носу инея.

Жар спадал, оставляя за собой жажду и непонятную мужскому сердцу тоску. Забыв закрыть стеклопакет, мужчина отправился на кухню, где залпом выпил два стакана воды. В животе ощутимо булькнуло, но облегчения не принесло – пить все равно хотелось.

– Что случилось, милый? – нежные ладошки сошлись на животе, а между лопатками уткнулась теплая ото сна, женская щека.

– Все в порядке, – ответил Святослав, разнимая обнимающие его руки, – иди спать.

– Холодно, – поежилась девушка, – ты окно не закрыл.

– Курить буду, – не обернувшись, ответил мужчина и вернулся на балкон.

Закрыл изнутри дверь, достал из пачки зажигалку и сигарету. Нехотя прикурил, высунулся из окна по пояс.

В окне напротив горел свет, хотя время было позднее. Святослав провел фильтром по губе, всмотрелся в залитую светом чужую кухню. Там за столом сидел мужчина – тоже курил, и хотя лица не было видно, Святослав был уверен – тот хмурит брови, затягиваясь до отказа. Как и он сам. Два неудачника – полуночника, кому больше нечем заняться морозной ночью, кроме как портить легкие да впусте палить электричество.

Сигарета закончилась подозрительно быстро. Затошнило. Выпитая вода поднялась по пищеводу. Святослав чертыхнулся и зло сплюнув, потер усталые глаза.

Бессонница уже год как мешала жить. Святослав устал от нее, утомился от тяжелых мыслей, что наполняли сознание долгими ночами.

Иногда, когда удавалось на несколько часов погрузиться в дрему, ему снилась та нежная, наивная девочка. Во снах она была грустна, и всё время спрашивала – получил ли он то, чего так хотел. У Святослава в тех снах не было голоса – он только смотрел, наблюдал со стороны, не в силах выразить мысль – да, получил.

Почти – уж точно.

Девочка -Тая улыбалась грустно, одними лишь большими, распахнутыми настежь, глазами. От этой улыбки Святославу делалось не по себе – где-то в груди шевелилась совесть, царапала острыми коготками, нашептывая, что поступил он, как последний подлец. Просыпался с горечью на губах и колотящимся о ребра, сердцем.

Святослав мучился, страдал бессонницей, но продолжал вести себя, как пресловутый подлец – в спальне отдыхала очередная глупышка, не подозревающая, что скоро останется не только без внушительной суммы, но и без обожаемого уже любовника.