Любят тихо, громко только предают

Yuliia Panchenko

Любят тихо, громко только предают

Вместо пролога.

Из открытых настежь балконных окон слышался пронзительный крик ласточек. Птицы беспрерывно мельтешили у самых стекол, время от времени входя в опасные виражи. Сидя на подоконнике, Тая наблюдала за полетом одной и той же ласточки – она то пряталась в зазоре между этажами высотного дома напротив, то камнем падала вниз. В такие моменты Тая на мгновение задерживала дыхание – вдруг разобьется? Но, птица взмывала вверх, едва коснувшись брюшком кроны цветущего во дворе каштана, будто сила притяжения была над ней не властна.

Из окна было видно море – сейчас синее, с багряными мазками по глади, оно поблескивало в предзакатных солнечных лучах. Бескрайнее, оно притягивало взгляд, манило теплыми водами. На горизонте виднелось несколько кораблей – скорей всего, те дожидались входа в порт. На отмели, что широко протянулась параллельно линии берега, отдыхали люди – издали не разглядеть было тел, лишь только догадаться, что за движущиеся точки то были.

Тая подтянула к животу ноги, сцепила на них ладони, еще раз обвела взглядом двор и окрестности.

Она выросла здесь – на мирной, уютной улочке, среди буйной зелени и, взметающего волосы порывами, южного соленого ветра. Часто гуляла с мамой по тенистой каштановой алее, собирала плоды в плотный цветастый мешочек, чтобы потом мастерить поделки в школе, или бросаться каштанами из окна в забияку Вовку с первого этажа. Помнится, что метила специально мимо, чтобы ненароком не попасть по вихрастой голове, но парень все равно жутко злился, что какая-то малявка имеет смелость кидать в него крупными, отполированными до блеска каштанами. Родители, прознав о тех шалостях, провели серьезную воспитательную беседу и категорически запретили швырять что-либо из окон, поскольку – шестой этаж, и предметы набирают приличную скорость: можно, к примеру, разбить лобовое стекло соседской машины, или покалечить нечаянного прохожего. Тая кивала, слушая родительские наставления, и стыдливо прятала глаза. Ведь не объяснишь им, что кидала только по соседскому грубияну, и только тогда, когда во дворе никого другого не было, ведь восседай в тени беседки одна из всевидящих старушек, все выяснилось бы уже давным-давно.

В родном районе Тая знала каждую тропку, каждую лазейку. Здесь жили друзья детства, родители тех, кто разъехался по необъятной стране. Иногда она выгуливала ротвейлера тети Иры с пятого этажа, потому что та допоздна оставалась на работе, а нерадивый сын, что так опрометчиво завел большую собаку – вечно мотался по командировкам.

Оставлять всё это: с одной стороны, вроде бы ненужный багаж из старых воспоминаний, знакомств, связей, а с другой – теплые моменты, что уже никогда не повторятся, искорки памяти, что разгораются ярче, стоит увидеть знакомое кривое дерево в соседнем дворе, или надпись на асфальте «Юра – дембель 98»; оставлять это – было искренне жаль.

Тая даже не подозревала, что вот эта квартира, улица, район, выученный наизусть вид из окна – занимают в сердце кусочек, без которого реальность будет уже не «та». Да, будет другая жизнь, новые воспоминания и знакомства – может статься, что и не хуже вовсе, но это будет другое, новое, не то. Исчезнут отметки роста на дверном косяке, что рисовала мама черным фломастером, когда маленькой Тае взбредало в голову померить, насколько выросла за лето, они остались после свежего ремонта, потому что девушке захотелось сохранить кусочек детских воспоминаний – сентиментальных, наивных. Теперь ведь не выломаешь косяк, не унесешь с собой, а все, что осталось от памяти о маме – здесь, в этой квартире.

Ею был пропитан каждый сантиметр их жилища: кружевные занавески, что после стирки надевала на петли, лавируя на шаткой табуретке, кухонные панно, что собирала из разнообразных круп, придавая причудливые формы и вскрывая пахучим лаком. Портрет семейный, где они с отцом счастливые, в обнимку, а Тая – уже подросшая, вытянувшаяся, глядит сурово, поскольку в тот день поссорилась с кавалером. Да, все здесь напоминало о маме, поэтому Тая осталась в этой квартирке, даже когда отец предложил перебраться к нему за город – в свежеотстроенный дом.

А теперь, это жилище пришлось продать. Насильно пришлось безжалостно расстаться со всем накопившимся багажом, раз и навсегда простившись с маминым духом, что витал отовсюду. И это оказалось равносильным тому, что с ней самой еще раз попрощаться: тяжело, до едких слез и тяжелых мыслей.

Тая повертела затекшей за время неподвижности шеей. Да, пришлось продать, потому что надлежало платить по счетам: только она виновата в случившемся, ведь влезла в проблемы из-за своей врожденной доверчивости. Теперь вот наступило время взрослеть: избавляться от архаичных сантиментов, лишней искренности и глупых девчачьих фантазий.

Банк согласился списать долг в счет конфискованной квартиры: отличный ведь район – тихий, зеленый, рядом с побережьем, все удобства поблизости: школа, сад, магазины, транспортная развязка. Пожалуй, даже лишние деньги могли остаться, но это уже Таю не сильно заботило.

Беда была даже не в том, что девушка любила свой дом и не хотела с ним расставаться. Она заключалась в бушующих чувствах Таи – те разрывали девичье сердце. Она отчаянно ругала себя за глупость, злилась. Ненавидела того, кому так опрометчиво доверилась. Кого полюбила за такой маленький срок.

Отец был вне себя – от дочерней глупости, от всего произошедшего в недавнем прошлом. И все же, предлагал деньги, чтобы Тае не пришлось продавать квартиру, даже договорился о выплате, но когда дочь об этом узнала, то категорически отказалась. Пригрозила, что перестанет общаться. После долгих ссор, отец признал право дочери самой решать свои проблемы.

И вот, Тая сидела на подоконнике, смотрела на резвящихся ласточек, далекую, искрящуюся морскую гладь, уже озолотившуюся закатом. Коробки были запакованы и снесены к машине. Осталось собрать мелочевку вроде любимой кружки с щербинкой на контуре, фоторамок, косметики.

Сидела, прощалась. Когда же солнце полностью скрылось за горизонтом, легко поднялась и вышла из квартиры. Потому что по закону она уже была не её.

Встретилась у лифтов с соседкой, на прощание потрепала ротвейлера Киану по лобастой башке, спустилась к машине, что ждала у парадного.

Ключ мягко повернулся в замке зажигания, и Тая уехала, не обернувшись.

Только загадала, мысленно обращаясь к тому, из-за которого все и случилось: «мы с тобой еще обязательно встретимся».

***

Эпизод первый.

Недалекое прошлое. Предыстория.

***

Ты не горюй обо мне, не тужи,-

тебе, а не мне доживать во лжи,

мне-то никто не прикажет:

– Молчи! Улыбайся! -

когда хоть криком кричи.

Не надо мне до скончания лет

думать – да,

говорить – нет.

Я-то живу, ничего не тая,

как на ладони вся боль моя,

как на ладони вся жизнь моя,

какая ни есть -

вот она я!

Мне тяжело…

тебе тяжелей…

Ты не меня, – ты себя

жалей.

Вероника Тушнова (с).

***

– Как вчера отметили? – спросила Тая у напарника.

– Нормально, – в ответ буркнул коллега и отвернулся к окну.

Сигнал светофора как раз зажегся зеленым, и Тая неспешно тронула автомобиль, пристроившись следом за юркой вишневой десяткой. У машины, чьи тормозные огни не зажигались даже перед крутым поворотом, имелась яркая наклейка на бампере, что приковывала взгляд похабным содержанием, и девушка отвлеклась сначала на наклейку, и потом и на дорогу, забыв, что хотела всё-таки растормошить напарника, и хоть как-то его разговорить.

Она не стала обижаться на мужчину за грубый ответ – приятелями они не были, и отчитываться перед ней, как провел свой день рождения, он был не обязан. Краем уха слышала, когда мужчины курили за углом конторы, что вроде бы исполнилось тридцать пять, и что собирались отмечать в ресторане. Её на праздник не приглашали, да и вообще в коллектив приняли если не с враждебностью, то уж с прохладцей и насмешками – точно.

И все же – разъезжая целый день по городу, нужно было о чем-то говорить, иначе время тянулось немилостиво медленно, да и право – нормально ли молчать по восемь часов к ряду. Вот и ступила на запретную территорию, как оказалось – зря. Напарник упорно не шел на контакт, и что было тому причиной, Тая могла лишь догадываться. Может быть, не любил женщин (в том смысле, что разговаривать с ними был не способен, полагая, что женщина годится лишь для трех вещей: ублажать мужчину, рожать детей и содержать дом) словом, привет шовинистам, даешь патриархат. Предполагать подобное было не странно, поскольку такие мужчины попадались на жизненном пути, и при том не однажды. Или же, напарник не любил только её – Таю, кто разберет.

На работе в спину ей часто шипели о «глупости», «не женской должности» и «пробивном папаше», поэтому Тая не особенно удивлялась хамству и грубости со стороны коллег. Она давно привыкла к тому, что люди ее не понимали и не принимали в свои стайки.

Да и что те стайки – разве хотелось попасть в них, обосноваться? Нет. Все, как одна – подобные, где кто-то один самоуверенно сует большие пальцы за ремень брюк, покачиваясь с пятки на носок, и смотрит на других особей свысока. Будь на дворе двадцатый век, еще бы и сплевывали под ноги сквозь щель между зубами, но, окультурились, приобрели налет воспитанности – и пусть тот трещал порой, облезая в самых неожиданных местах, люди все равно мнили себя вожаками стаи. Остальные же – лишенные права голоса по умолчанию, как овцы брели за своим вожаком, безликие, не имеющие собственного мнения, но злые, бесконечно злые. Готовые броситься и вцепиться в горло, рвать, упиваясь вкусом крови, ищущие новую жертву с каждым восходом. Да и нужен ли им особый повод для нападения? Нет. Если рядом кто-то более удачливый, кому посчастливилось родиться в достатке, или кто-то, кто выгодно вкладывает сбережения, строит бизнес, вкалывая до седьмого пота, или просто тот, кто взаимно влюблен… любой подойдет, и кровь его, случись попробовать, будет слаще любого мёда.

Тае случалось быть «покусанной», за спиной оплеванной, но прошли времена, когда ее это волновало.

Примером социального единства (в требовании «крови») когда-то были разговоры о Таиных татуировках. Еще когда во времена студенчества сделала свое первое тату, друзья и знакомые кивали, как один говоря: «неплохо», когда рисунков на коже стало больше пяти, они принялись недоуменно выгибать брови. А вот когда просветов на коже рук, спины, практически не осталось – только и делали, что крутили пальцем у виска и неодобрительно поджимали губы. «Что ты делаешь, это же навсегда!» – восклицали одни, «надоест через полгода, сводить замучаешься» – говорили вторые. Мнения Тая слушала молча, только на мгновение прикрывала веки, чтобы умерить свое собственное желание высказаться, и, образно выражаясь, засунуть ненужные советы посторонних людей в их непрошено раскрытые рты.

Сказать по правде, кожа, разрисованная узорами, цветами, словами песен, не была средством социального протеста для Таи. Ей просто нравилось. Возьмись она объяснять кому-то, зачем, почему – не нашла бы слов. Ей не надоедали рисунки, не хотелось раскрасить еще и кожу ног, скажем. Девушка вообще была довольна данной природой внешностью, фигурой, а подобным «штрихом» – лишь усовершенствовала то, что имелось. Признаться, довольство не распространялось на реалии, но это к делу не относилось совсем. Вот такая: с разноцветными, яркими татуировками, в рваных джинсах, белой футболке с дурашливым принтом, и с высоко завязанным бубликом на голове, Тая себе особенно нравилась. Было приятно жить просто, не задирать нос, не быть особенной (если вместо футболки была кофта с длинными рукавами).

А объяснять кому-то свою позицию, доказывать и переубеждать – дело неблагодарное, не приносящее ничего кроме злости или досады, поэтому девушка не доказывала и не переубеждала. «Да – говорила она, я – странная». Ведь человек, а особенно «представительница лучшей половины человечества» – не должен делать столько татуировок – в обществе не принято, и вообще – не положено. Тая кивала и мысленно махала рукой, поскольку давно перестала понимать логику других людей. Вон, в Европе мужчина, (или женщина) с густой бородой и накрашенными глазами, конкурсы международные выигрывает, и ничего, нормально. А странная она – Тая, потому что с «рукавами» из картинок, и потому что вместо юбок и платьев (хотя и такие в гардеробе имеются) предпочитает носить джинсы и кожаные брюки. Не будешь же кричать всем и каждому – это мода такая на универсальные вещи, когда со спины и не отличишь, кто идет: мужчина, женщина ли?

Словом, Тая хоть и выделялась на общем фоне, на самом деле в душе была девушкой совершенно нормальной – без особенных заморочек. Характером не могла похвастать особенно взрывным – пока открыто не задевали, не считала нужным отвечать и жалить ядовито. Впрочем, если человек переступал черту в хамстве или грязно переходил на личности, постоять за себя Тая умела.

Недаром в далеком детстве отец водил на карате – с тех пор спорт стал неотъемлемой частью жизни, отдушиной, куда можно было выплеснуть негатив. Тая не стала профессиональной каратисткой, потому что ее увлек муай тай – именно в этом виде спорта девушка смогла добиться некоторых результатов. Учась в старших классах, даже занимала призовые места в городских соревнованиях. Здесь тоже не обошлось без косых взглядов и осточертевших по жизни советов – «это не женский вид спорта», «иди лучше на волейбол», «как можно было выбрать бокс – там зубы выбивают». Зубы у Таи – раз уж люди интересовались, были крепкими и здоровыми, и никто в спарринге на них особо не покушался.

Бывало и такое, что приходилось схлестываться с людьми вне ринга – если не в откровенной драке, то взглядами, почти соприкасаясь лбами, подобравшись для рывка. Тая не боялась входить в личное пространство совсем обнаглевшего мужчины или хамоватой дамочки – знала, что ударит в случае чего, знала, что сумеет удержаться, если этот «случай» не настанет. Но, такое на памяти девушки случалось лишь несколько раз, и не успело перерасти в привычку: «чуть что, сразу в атаку», чему Тая была только рада. Ей претило хамство и конфликты. Признаться, в силу интровертности Тая вообще не любила находиться в центре внимания, не любила шумные компании, да и людей в целом – избегала, старалась быть вне всякого общества.

Словом, все, что происходило – необщительность коллег, смешки в спину, нежелание банально перекинуться словцом – это всё Тая проходила неоднократно. Поэтому, в ответ напарнику – мужчине рослому, имеющему весьма выдающуюся мускулатуру, кто с утра и до вечера с равнодушным видом жевал жевачку, и глядел на мир пустыми водянистыми глазами, не сказала ни слова. Что такому докажешь? Он уверен, что богатый папа, это выигрышный лотерейный билет в будущее. С силой такого мнения Тая была не согласна – половина билета – да, быть может, или даже всего лишь четверть.

Безразлично кивнула в ответ на бурчание напарника и обогнала десятку, из окна которой только что вылетела смятая сигаретная пачка.

Тая работала водителем инкассаторской машины.

Опять же, услышав о занимаемой должности – если удавалось, люди обычно удивленно поднимали брови – мол, на такую работу женщин не берут. Особенно – тощих, до неприличия молодых девиц с наколками до запястий. Да, в самом деле, не брали. Обычно фургон водил опрятный мужчина за сорок, с военной службой за плечами, специальным образованием и белоснежным послужным списком. Но, вот она – Тая, за рулем бронированного фургончика, как исключение из правил. Едет, барабаня пальцами по рулю и посматривая изредка в наглухо тонированное стекло. Чего только в жизни не бывает.

Да, устроиться на работу помог отец. Директором банка, куда взяли миниатюрную брюнетку, а так же доверили возить самое сокровенное и дорогое сердцу, был армейский друг Таиного родителя. Оттого упреки коллег были вполне обоснованы. Не объяснишь ведь им, что должность Тая специально выбирала невозможную – полагая, что ее ни за что на свете на такую работу не возьмут. Но, вопреки всему…

Случилось подобное от чрезмерного родительского контроля: окончив университет, девушка пошла на летные курсы, надеясь впоследствии стать инструктором и обучать премудростям прыжков с парашютом возжелавших экстрима людей. Но, узнав об этом, отец категорично рубанул рукой.

– Ты сошла с ума! – потрясая перед Таей пудовыми кулаками, со злостью говорил родитель, – я не в состоянии наблюдать за твоими бесшабашными выходками! Посмотри – скоро в гроб меня загонишь!

Он умалчивал, что они едва справились со смертью матери, что подобных потрясений его сердце и нервная система точно не выдержат.

Тая, смотрела на отца, замечала седины в роскошной шевелюре, но свое право на жизнь, отстаивала, как могла:

– Перестань манипулировать, – морщилась, замечая упрек в родительских глазах, но продолжала: – я хочу прыгать, и если правильно выучиться, никаких рисков не возникнет.

– Расскажи мне, – пуще злился отец, – уж кому-кому, а мне – не надо рассказывать про риски в полетах с вшивеньким парашютом. Там крепление ослабло, там заело, и привет.

– Что ты предлагаешь? – в свою очередь злилась Тая, – продавать цацки в ювелирном? Или сидеть секретаршей у тебя в офисе?

Спорили не раз и не два – до хрипоты и выпитой под конец общения валериановой настойки. Сошлись на том, что Тая так и быть, выберет любую другую профессию, забудет о прыжках, а отец хотя бы временно не станет донимать советами и перестанет за ней приглядывать. Врали оба, но с совершенно непроницаемыми лицами: похожи были, одна ведь кровь.

Взамен, Тая с усмешкой назвала исключительно мужскую профессию – как альтернативу прыжкам, а отец взял, да и пристроил ее к своему другу – чтоб уж наверняка. Что пообещал тому за такую авантюру, кто знает. И пусть на этой должности тоже были определенные риски, прагматичный Александр Григорьевич верил в бронь автотранспорта, выданное оружие, определенные навыки дочери и ее бравого напарника, поэтому на сердце его заметно полегчало. Всяко ведь лучше, чем в воздухе болтаться с куском холстины за плечами.

Она – его единственная и горячо любимая девочка, с самого детства была бесстрашной, рисковой, и Александр Григорьевич безумно за нее боялся. Опекал, как мог, отдал в жесткий спорт, надеясь, что женственная сторона дочки однажды вытеснит жажду приключений, а пока пусть научится защищаться, но ошибся. Она – его Таечка, была смелой, доброй и отзывчивой, но и упряма была – страсть как, уж если что взбредало в голову, ничто не способно было переубедить и перекроить ее замыслы.

Александр Григорьевич бесконечно любил дочку – часто баловал, но и наказывал строго, если в том была нужда. Жаль только, что не смог уберечь от боли, горя, да и сам не сумел обезопаситься – когда умерла супруга, это подкосило их двоих. И если он – умудренный уже мужчина, всякого повидавший, быстро взял себя в руки и с головой окунулся в работу, раз за разом приумножая и без того немаленький капитал, то дочка совсем утратила чувство меры в своих порывах. Нет, она не ввязывалась в дурные компании, не принималась бесчинствовать, просто всего в ее жизни стало слишком: татуировок, скорости, тренировок и спаррингов – порой до ушибленных связок, трещин в ребрах. Родитель понимал дочерние поступки и их мотивы, но все равно боролся с таким проявлением скорби, как мог.

Словом, тогда Тая не знала – радоваться новой работе, или только посмеяться жизненным перипетиям. Все это было слишком нестандартно, даже для нее.

С головой нырнув в особенности будней инкассаторов, Тая старалась втянуться в работу и наладить человеческий контакт хотя бы с доставшимся в напарники мужчиной. Кое-как, помаленьку, но дело пошло, через месяц-другой коллегам надоело кривляться, тем более, Тая справлялась весьма недурно, и нареканий на нее не поступало, и только упертый напарник никак не хотел общаться – то злился, то просто девушку не замечал.

А еще через некоторое время Тая встретила любовь. И отступили на задний план заботы об авторитете среди коллег, забылся вечно насупленный напарник. Будто затмение случилось.

Вообще, по натуре девушка не была ни влюбчивой, ни романтично настроенной (в таком себе вечном поиске). Нет, она жила в свое удовольствие, занималась интересным (полюбившимся уже) делом, развлекалась, находила разнообразные хобби и погружалась в них с головой. Наверное, поэтому самодостаточная Тая не так остро нуждалась в кавалерах – ей одной было хорошо, полноценно. И еще, положа руку на сердце, следовало бы сказать, что девушка только и делала, что пыталась отвязаться от мужского общества. На яркую внешность обращали внимание, заглядывались, мужчины знакомились где угодно и как угодно – это было и плюсом, и большим минусом – надоедало, порой даже злило. Серьезных отношений Тая не хотела сама, поэтому обычно всё заканчивалось после третьего свидания – иногда, так и не перейдя грань интима, иногда после нее. Расставалась с парнями легко – без обид и скандалов, почти на дружественной ноте, и привыкла вот так – безболезненно, по накатанной схеме.

Но, позже оказалось, что было так просто, потому что не любила.

Первое – настоящее чувство имеет свойство накатывать нежданно, внезапно, буквально ударяя обухом по затылку – по крайней мере, так было с Таей.

Их знакомство оказалось спонтанным и весьма романтичным, вполне в духе поэзии двадцатого века, которую Тая любила: вечерело, солнце закономерно клонилось к линии горизонта, и зной отступил, как вдруг – в одно мгновение небо потемнело, заволокло тяжелыми, черными тучами. Такая смена погодного настроения, по мнению Таи, была вполне свойственной легкомысленному маю. И все же, внезапный весенний гром, как и последующий проливной дождь, стал полной неожиданностью для уличных прохожих, и для Таи тоже – в тяжелой сумке не нашлось места зонту, ведь метеорологический прогноз обещал исключительную ясность. Как только упали первые капли – тяжелые, размером почти с монетку, и вмиг запахло остро: озоном, свежим ветром, что нетерпеливыми порывами взметал волосы, улица опустела. Люди укрылись от непогоды в подземке метро, случайных кафешках, под козырьками подъездов, зная: ливень, по сравнению с монотонным дождиком и бесконечно унылым, стылым, серым днем, быстро заканчивается. Тая не придумала ничего лучше, чем укрыться под деревцем в близлежащем заброшенном парке. Шагнула с проспекта, по пути доставая из сумки глянцевый интерьерный журнал, чтоб прикрыть голову, но тут небеса разверзлись в полную силу: Тая вмиг промокла до нитки, и еще не пролистанный журнал оказался безвозвратно испорчен. Девушка побежала, почти не видя дороги из-за пелены дождя. Под деревом, что выбрала для убежища, уже было занято. И взгляда, брошенного на мужчину вскользь, хватило, чтобы ощутимо сбилось дыхание. Он пытался отжать пиджак, но бросил эту затею, едва Тая прислонилась спиной к шершавой коре.

– Приятного вечера, – сказал незнакомец и улыбнулся.

Тая посмотрела в его глаза, и поняла, что пропала.

Такое случается – раз на сто тысяч случайных встреч, или даже на полмиллиона. Да, подумала Тая, просто смотришь в лицо, на черты, и впитываешь, фотографируешь, делаешь визуальный слепок. Чтобы потом – много позже анализировать и думать, а пока – только смотреть и внутренне замирать. Чувствовать, как по телу разливается странное, почти алкогольное тепло, как учащается дыхание, и язык почему-то предательски прилипает к нёбу – сказать в ответ остроумную реплику оказывается совершенно невозможно. Такое внезапное влечение, безграничную симпатию в народе называют «химией», и только теперь Тая поняла – не врут: химия и есть.

Девушка склонила голову набок и, улыбнувшись, кивнула.

Он стоял к ней лицом, прислонившись плечом о ствол дерева. Вокруг громыхало, небо и округу озаряли белые вспышки молний. Вкусивший воли ветер, азартно нагибал кроны старых деревьев, заставляя те натужно скрипеть. С веток сыпались обломки, листья.

– Мы с тобой два идиота, – вдруг сказал он.