Дьявол носит… меня на руках

Ксения Корнилова

Дьявол носит… меня на руках

Пролог

– Здравствуй, старый друг. Давно не видел тебя. Как поживаешь?

– Прекрасно. Вижу, ты всё такой же… Всё возишься с ними?

– Они удивительные. В них столько…

– Ненависти, жадности и разрушения? Ты это наблюдаешь каждый день. Неужели всё ещё веришь, что что-то изменится?

– Конечно. Каждый имеет право на второй шанс. И на третий. И на четвёртый.

– Ты странный. Сколько раз они уже предавали тебя?

– Предательство – часть свободы. Через испытания понимаешь истинную ценность того, что имеешь. Или что потерял.

– Испытания, говоришь? А не слишком ли много ты на них возлагаешь? Взгляни вокруг: страдания, ложь, боль. Они слабы, податливы. А ты слаб, раз ничего не можешь с этим сделать. Чуть подтолкни… и они мои.

– Соблазн – не сила.

– И как ты это терпишь? Не устал прощать?

– Прощение – основа любви.

– А меня простишь?

– Если тебе это нужно.

– Любопытно. Но ты никогда не сомневаешься? Даже среди твоих самых близких были те, кто падал.

– Это выбор.

– Выпусти животное, привыкшее к клетке, – и оно сломается. Но к чему спорить? Всё это лишь делает наблюдение ещё интереснее. В конце концов, и мне уготована роль в этом твоём фарсе.

– Вспышку света не разглядеть в ярком свете. Но даже ты можешь выбрать другую роль. Если всё ещё хочешь понять.

Глава 1

Не обязательно открывать глаза, чтобы понять, что на улице начался дождь. Ты слышишь его, чувствуешь запах. Различаешь в мельчайших деталях, куда капают упругие жирные капли: на податливую листву или размокшую от настойчивых прикосновений глину. Улавливаешь аромат мокрого дерева и собачей шерсти. Вдыхаешь глубже, стараясь почувствовать, что жив. Дождь переходит в ливень: накатывает рокот грома – сначала издалека мягким «Бррр…», а затем увесистым «Крэк!».

Подгнивший стул, выкрашенный несколько десятков лет назад желтой краской, от которой остались воспоминания и мельчайшие частички в прожилках дерева, протяжно скрипнул под весом Джейдена Алларда. Он неловко повернулся, разбуженный грохотом грома, почувствовал, как теряет равновесие, и, взмахнув руками, с трудом разлепил слипшиеся ресницы. Взгляд уперся в осколок разбитого зеркала, приставленного к стене у прохода.

Поношенное пальто в клетку, замазанные глиной резиновые сапоги, мятая пачка сигарет в тонких пальцах с черными полосками ногтей. У ног – полупустая бутылка мутной жидкости, отрезвляющей резким запахом спирта. Сегодня он совсем не походил на себя повседневного. Того, кого, встречая в коридорах, коллеги хлопали по плечу, затянутому в идеально сидящий пиджак, сшитый на заказ.

В один день он был оборванцем, в другой – заурядным офисным клерком, подающим надежды. Никто, даже он сам, не мог сказать, где же он настоящий.

На небритое лицо упал луч холодного весеннего солнца: отразился от остатков серо-черного снега, прыгнул в зеркало, зацепился за щетину, скользнул до мутных глаз. Джейден поморщился, перевел взгляд на улицу, причмокнул пересохшими губами, в уголках которых засохли капельки горчицы.

Весна… От выломанной и кое-как цепляющейся ржавыми гвоздями за косяк двери заброшенного дома тянулась цепочка неуверенных следов, зияющих дырами в колючем насте. Чуть в стороне, скрытый за наваленными досками, некогда бывшими сараем, притаился внедорожник, по стекла перепачканный в смеси еловых иголок и подсохшей глины. Сразу за ним тянулся реденький подлесок: молодые листочки на деревьях и в сухую погоду издалека казались влажными, даже липкими. Но стоило подойти ближе и дотянуться – какое разочарование. Несовершенные пальцы не в состоянии распробовать текстуру. Невольно возникает мысль: «Опять обман».

Дождь и не думал утихать. Молотил по полированной крыше внедорожника, отбрасывая веера разномастных капель, выстукивал ритм по прохудившемуся настилу старого дома, просачивался сквозь щели в потолке, сыпал прозрачный «горох» за воротник, затекал в ржавую водосточную трубу, вымывая трупики насекомых. Шелестел в подлеске, повинуясь колыханию ветра. Раскаты грома не стихали: то бормотали еле слышно в районе далекого города, то выстреливали грохотом у самого уха. Бренчало под назойливыми струями заваленное на бок ведро.

Джейден качнулся на готовых развалиться от одного неверного движения ножках стула, поднялся на ноги, стараясь удержать равновесие, и, прячась под козырьком над дверью, присел на корточки. Зачерпнул грязно-серого снега в ладони и тут же растер по лицу, не обращая внимания, как ледышки царапали кожу, сыпались за воротник. Стало полегче. По крайней мере, расхотелось сдохнуть прямо здесь, в этой глуши, в давно заброшенном поселке, куда он приезжал последние лет пять, когда хотел остаться один, подальше от людей.

В такие моменты не спасали даже стены собственной квартиры, где никогда не бываешь одинок: кто-то обязательно вызовет лифт, смоет воду, прикрикнет на детей или застонет в объятиях любовника. Здесь же, всего в десяти километрах от города, он мог быть тем, кем никогда не позволил бы себе показаться на людях.

Жалким забулдыгой, смысл жизни которого сводился к бутылке с мутной жидкостью.

Дико хотелось пить. Обернувшись, Джейден сощурил карие с желтыми точками по радужке глаза и поискал в темноте заваленных хламом углов дома бутыль с водой. Он точно привозил ее с собой и оставлял то ли у окна, то ли напротив – там, где покрывался пылью остов железной кровати с витиеватым изголовьем.

Вода привела в чувство, потушив пожар вчерашних тихих посиделок: он и бутылка самогона, купленная у припозднившегося русского на заправке. Взъерошив остатки коротко стриженных и переживающих раннее облысение волос, Джейден почесал заросшие щетиной щеки и с грустью посмотрел на внедорожник. Между сиденьями должен был остаться бумажный стаканчик недопитого кофе, давно остывшего, зато крепкого. Сам варил, собираясь сбежать из города как можно скорее, подгоняемый визгом телефона.

Звонил начальник, которому не терпелось свалить на него очередное поручение, прежде чем уехать на выходные за город. Например, поближе к озеру, где любители рыбалки снимали домики и предавались своей страсти без зазрения совести. Совести, которая вещала голосами оставшихся дома жен.

У Джейдена тоже была жена. Но последние несколько недель его «голос совести» молчал. Она, наконец, оставила тщетные попытки достучаться до мужа и просила только предупреждать, когда тот собирался в очередной раз сорваться. Но кто может это планировать или контролировать? И разве можно всерьёз заявить: «Я ухожу в запой»? Такое сказать язык не повернётся – жалко её, переживать будет… Хотя, к слову, переживать пришлось бы не так уж часто.

Джейден Аллард был более чем идеальным мужем примерно триста двадцать дней в году (плюс-минус пару дней). Остальное время тратилось, чтобы заткнуть алкоголем высасывающую энергию пустоту внутри.

Охота на ледяной кофе закончилась траги-комично: не устояв на размокшей глине, Джейден не успел вовремя сгруппироваться и упал, угодив лицом в грязь, а поношенным пальто – на колючий затвердевший снег. Ладони пробороздили по острым ледышкам, плюхнулись в лужу. Левая рука наткнулась на осколки стекла, похороненные под слоем земли. Тишину заброшенной деревни, прикрытую занавесом весеннего ливня, раскололи на части отборный мат и дикий рык.

Это стоило того. Кофе остудил разгоряченный мозг, усмирил тошноту и протянул невидимую ниточку от колченого стула, одиноко смотревшегося в дверном проеме, до ближайшей кофейни, где, помимо прочего, подавали неплохие завтраки. Но этого явно было недостаточно, чтобы выцарапать Джейдена Алларда из неги только начавшегося спокойствия.

Пришлось забраться в салон внедорожника и довольствоваться сэндвичами, купленными на той же заправке, где удалось разжиться бутылкой самогона. Не ощущая ватный вкус белого хлеба и морщась от чересчур соленых мазков непонятной рыбы, он доел упаковку целиком, покосился на прихваченный впопыхах кулек вафель в любимом молочном шоколаде, отломил кусочек, задумчиво забросил в рот, разжевал приторно-карамельное лакомство и уставился на своё временное пристанище.

Дом старый, покосившийся. Когда-то выкрашенный в синий цвет, который теперь не угадывался, если не подняться на ветхий чердак и не начать перебирать выцветшие фотографии, то и дело поднося снимки к оригиналу, сверяясь: нет ли здесь ошибки? Это тот самый дом?

Джейден Аллард жил здесь, когда был совсем маленьким. Таким маленьким, что не помнил, чем изобиловал выпотрошенный мародёрами и просто ребятнёй участок: полукруглый скелет теплицы, старый сундук у двери, процентов на восемьдесят поломанный забор. Если и могло что-то сохраниться, то только на чердаке. Но кто же по собственной воле отважится ступить на давно прогнившие доски и нырнуть в пыль воспоминаний и паутину ностальгии?

Дождь не сдавался. Заливал лобовое стекло, размывая и неуверенный мутный взгляд, барабанил по крыше, впивался в заледеневшую корку снега. Заглушал навязчивые мысли, которых день ото дня становилось меньше, по мере того как жизнь сужалась до проблем на работе и треклятых мысленных жвачек на предмет необходимости, наконец, начать что-то делать с катящейся под откос жизнью. Именно в тот момент, когда в глазах коллег Джейден становился успешнее. Шептались, что ему скоро светит кресло начальника отдела. И этот шепот звучал как проклятие, многовековое вуду, бессмысленная игра слов, не имевшая ничего общего с его мечтами и желаниями.

Возможно, если бы он понимал, чего хочет, дела обстояли бы иначе. Но пока внутренности разгрызала проклятая ненасытная пустота.

В следующий раз, когда Джейден открыл глаза, дождь едва моросил, а сквозь плотные, набухшие водой тучи проглядывало солнце. Сразу было видно – ненадолго. А потому стоило собрать брошенные в салоне внедорожника со вчерашнего вечера скудные пожитки: пару коробок с сэндвичами, упаковку вяленого мяса и блок жестяных банок японского тёмного пива, предназначавшегося исключительно на последний вечер – вечер воскресенья.

Телефон, переключённый в бесшумный режим и брошенный на залитый дождём подоконник, молчал. Вместо назойливого дребезжания воздух пронзали неторопливые трели невидимых птиц. Сделав глоток из бутылки с мутной жидкостью, Джейден прикинул, стоит ли завалиться спать прямо сейчас или немного пройтись, пока дождь не начался снова. Но тут раздался новый раскат грома, и он вздохнул в унисон с обрушившимся потоком упругих капель небесной воды.

Железные пружины впивались в бока даже через плотное пальто. Окурок, зажатый меж вялых пальцев, подрагивал, грозясь высыпать столбик пепла на и без того грязный пол. Как и миллиарды моментов жизни на планете, этот остался бы незамеченным, если только уголёк не сбежит под сухие доски и не разгорится пожар.

Нет, не спится. Скрипнув прогнившими досками на шаткой лестнице, ведущей на чердак, Джейден схватился за перекладину и напоролся на гвоздь – как раз в том месте, где всего пару часов назад застрял кусок стекла. Тихое «Мать твою» отразилось от захламлённых углов и мрачных окон. Ещё одна порция самогона ушла впустую, ещё один кусок рубашки вцепился в ладонь, жадно впитывая тягучую кровь. Снова лестница, снова чердак…

Когда дом был жив, а жильцы достаточно молоды, здесь хранили милые сердцу вещи, которые рука не поднималась выбросить. Время шло, они превращались в жалкий мусор и забывались на следующие пять-десять лет или на всю жизнь. Вот эта деревянная лошадка. Чья она? Хоть убей – не вспомнить. И как сидел на ней, и как держался за окрашенные красной краской «вожжи», и как представлял перед собой спины преступников, целясь из игрушечного пистолета, лежащего тут же, рядом. Или преступником был он сам?

Чуть дальше – помятая картонная коробка с надписью «книги» и тремя жирными восклицательными знаками, выцарапанными зелёным фломастером. Это уже интереснее – хоть будет чем занять себя на то недолгое время, которое удалось выторговать у жены, соврав, что уезжает в командировку на выходные. Понятное дело, она всё понимала, не доверяла. А потому, если возникнет необходимость, можно в тысячный раз напомнить: «Если ты со мной несчастна – давай разведёмся».

Только, видимо, трёхсот двадцати дней идиллии в году – плюс-минус пара дней – хватало, чтобы крепче сжать в улыбке губы и расслабить напряжённые плечи.

Среди детских книжек с выцветшими картинками попалась пара томов мировой классики, десятка два тетрадок в клеточку, исписанных корявым почерком рецептами неразборчивых блюд, и увесистая книга в твёрдой кожаной обложке. Большая часть листов оказалась пустой. И лишь в начале, на полстранички, плясали каракули, среди которых с трудом можно было разобрать слово «собака».

Подхватив вместе с «кожаной» знакомую «Охоту на овец» («Охо́та на ове́ц» – роман японского писателя Харуки Мураками, 1982 год. Третье произведение в цикле «Трилогия Крысы», продолжение романов «Слушай песню ветра» и «Пинбол 1973»), Джейден спустился вниз и пристроил «сокровища» в пакет с оторванной ручкой и эмблемой местной сети супермаркетов, оберегая от упрямого дождя, норовившего пробраться в каждую щелочку.

Если так пойдёт и дальше, придётся отказаться от идеи остаться здесь ещё на один день. А значит, блок из шести банок тёмного пива дождётся своей участи на день раньше положенного.

***

Найденная в «бардачке» внедорожника шариковая ручка в оранжевом корпусе с синим колпачком и наполовину стёртой неразличимой картинкой на боку скользила по чуть влажным от старости листам. Иногда замирала, подскакивала к бормочущим невнятные фразы губам, награждалась новой парой отметин от зубов и возвращалась обратно. Джейден чувствовал себя настоящим писателем: чуть больше, чем позволяют приличия, пьяным, запершим сам себя в одиночестве на обрыве разрухи, охватившей мир.

Приученный к цифрам мозг отказывался выдавать сколько-нибудь приличные мысли, растягивая их на достаточно длинные предложения. Зато ёмко. Именно так он всегда представлял себе деятеля искусства – бедным, опьянённым собственным превосходством и непрерывно творящим.

Как далеко это было от настоящей жизни, где не было места порывам и растрате бесценного времени на то, чтобы подобрать подходящее слово – вертлявое, норовящее скользнуть с языка обратно в глотку, так и не дав себя как следует рассмотреть.

Мутная жидкость в полупустой бутылке растаяла. Как и небольшой запас «Джека», припасённого на всякий несчастный случай. И только дождь не унимался: молотил и молотил по уставшим от его навязчивости молодым листьям и не успевшей насладиться солнцем траве. Становилось сложнее найти место, где бы не протекала крыша, а потому приходилось постоянно перетаскивать кровать, оставляя страшные борозды на полу.

Пальцы, торчащие из-под обтрепанных рукавов поношенного пальто, покраснели и обветрились, плохо слушались. Глаза слипались. Так и не дописав последнее слово, Джейден провалился в сон, накрывшись пустой книгой.

А когда проснулся, уже светало. С козырька над входной дверью капали мясистые капли и растворялись в растоптанных останках колючего снега. Солнце щекотало повеселевшие листочки деревьев и беззастенчиво кралось через раскуроченную дверь к кровати.

Книга валялась рядом – слова, выведенные нетвёрдой рукой, расплылись от мокрых следов, превратившись скорее в каракули экспрессиониста, чем в начало повести или романа. Да что там романа – написанное не тянуло даже на короткий рассказ, вроде «Моста» Кафки. Гораздо больше на литературное произведение была похожа история про неизвестную ему собаку в начале книги.

Хотя сейчас Джейден был не уверен, что понял всё правильно – слишком много алкоголя оставалось в крови, чтобы доверять собственным глазам.

Утро воскресенья должно быть другим. Или не должно?

Должен ли он, проснувшись пораньше и накарябав на обрывке листа ничего не значащий список грехов, которые больше похожи на список удовольствий, спешить в церковь? Туда, где священник над его головой пробормочет ему одному понятные слова, а потом угостит странной смесью вина и хлеба, которые на непременно голодный желудок вызовут только тошноту. Хотя кто-то умудряется испытать Божью благодать, что бы это ни значило.

А может, должен завязать несуществующим детям бантики и поспешить в местный парк?

А может, в утро воскресенья (особенно после выпитого) голова должна раскалываться, а весь остальной мир исчезнуть, оставив только боль?

Если бы это имело хоть какое-то отношение к жизни Джейдена Алларда, ему было бы гораздо проще бросить пить.

А пока у него не было ни списка грехов, ни детей, ни головной боли, он не придумал ничего лучше, чем, обернув книгу обратно в пакет и зачем-то припрятав под переднее сиденье внедорожника, отправиться прогуляться до речки, которая в это время года уже освободилась от оков льда. Так он пытался ещё раз – всякий раз – почувствовать себя живым. И пока в желудке кололо тепло вчерашнего алкоголя, можно было рассчитывать, что получится.

Странно, но куда-то делись мысли. Он точно о чём-то думал вчера, что-то вспоминал, пытался принять непростое решение – то ли связанное с работой, то ли с «голосом совести». Но сейчас даже наличие этого самого «голоса» казалось сомнительным. Не приснилось ли?

Под ноги кидались камни, выворачивали лодыжки, шмякались в грязь или прятались за умирающими сугробами. Приходилось обходить затопленные места по траве, углубляясь чуть дальше в лес, чем хотелось.

Лес трещал. Деревья терлись друг о друга, словно пытаясь отвоевать чуть больше свободного места. Дорога шла в гору, и резиновые сапоги скользили на размокшей глине. Хотелось верить, что не зря.

Но вид на мутно-бурую реку не обрадовал – напомнил допитую бутылку самогона.

Присев на поваленное бревно, Джейден наблюдал, как мимо проносились упавшие в бурный поток ветви и листья, и старался гнать мысли о том, что так же – мутно, быстро, нелепо – проносится мимо его собственная жизнь. Пока он своими руками топит её в алкоголе, пытаясь заспиртовать и поместить в музей под стекло. Личная кунсткамера, где напоказ выставлялись уродливые мгновения прошлого.

Пустота внутри, залитая вместо обезболивающего алкоголем, ворочалась, кусалась, напоминая о своём присутствии. Но в этот раз в ней было что-то реальное, больное, настоящее. Настолько настоящее, что пришлось согнуться, вжав кулак в живот.

Не помогло. Он давно не различал физическую боль и привычную пустоту, не видя в них разницы. Зачем, если ни от одной, ни от другой избавиться до конца не получалось? Иногда даже тешили мысли: «Чувствуешь боль – значит, живёшь». Только вот управлять несовершенным, сжимающимся в судорогах телом – совсем не то, что жить.

Обратный путь занял раза в три больше времени. Иногда боль становилась настолько сильной, что Джейден падал, не выбирая место: на острые камни, в тягучую глину или колючий кустарник. Выл, давая волю внутреннему израненному животному, радовался, что переживает приступ вдали от квартиры, «голоса совести» и соседей, готовых стучать в стену по любому поводу. Тут, в самой сердцевине ничего, он мог позволить себе выпустить демонов наружу. Может быть, они забудут вернуться.

Банка тёмного, успевшего нагреться под скудным солнцем, пива не спасла. Только слегка притупила разрастающийся вместе с болью страх. Теперь перспектива подохнуть здесь не так пугала, а даже казалась настоящим спасением. Но новый приступ поднялся по пищеводу, схватил за глотку, вырывая кадык, и поволок к внедорожнику.

Плевать на дорожную полицию или возможность вмазаться в бетонный отбойник где-нибудь на повороте. «Жить хочешь? Тащи свою задницу за руль!»

Скорее всего, его хватит только до заправки. Там можно будет разжиться бутылочкой чего-нибудь покрепче, чем это дурацкое пиво. И, глядишь, всё пройдёт само… Всё равно в больницу он не поедет. Так какая разница, где извиваться от боли: здесь одному или под чутким взором «голоса совести»?

Через пять минут, накинув маску повседневности, повесив в поеденный короедами шкаф пальто и оставив резиновые сапоги у стула, прямо в проходе, Джейден забрался во внедорожник, держа кулак в районе живота, словно угрожая невидимому врагу скорой расправой.

Обернувшись в последний раз на заброшенный дом, ставший пристанищем на два дня, он скользнул взглядом по одиноко стоящему стулу. Тот смотрелся нелепо и жутковато в раскуроченном проёме: вот-вот вернётся владелец, займёт своё место и будет наблюдать за тобой, вспоминая, где спрятал заряженное ружьё.

Хотя, кажется, обойму уже разрядили прямо в брюхо непрошенному гостю.

***

Город встретил дождём. Пугливые пешеходы рассыпались по тротуарам, оберегая одежду от пыльных брызг из-под колёс внедорожника. Хотя находились и те, кто не бросал и равнодушного взгляда в сторону шелестящего проспекта, занятые своими мыслями или их полным отсутствием. Вечер воскресенья – не лучшее время пытаться привлечь внимание: оно сосредоточено на последнем перед рабочей неделей глотке свободы, которой так не хватало тем, кто запер себя в обязательствах и «стабильности».

«Сколько среди нас ходит мёртвых людей, скрывающих за успехом глубокие душевные раны?» – пронеслась мысль и выплеснулась на тротуары вместе с грязными брызгами.

Надоедливый дождь не прекращался. Огни светофоров бликовали на лобовом стекле, стекали вместе с каплями на капот. Терзающая внутренности боль отпустила – должно быть, залюбовавшись суетой бурлящей в городе жизни. Но стоило только подумать об этом, как она обиделась и впилась с новой силой. Джейден охнул, согнулся к рулю, вильнул влево на встречку, нажал на тормоза, давая возможность для манёвра, вырулил обратно на свою полосу и шумно вдохнул через сжатые зубы.

Можно было остановиться и вызвать скорую или поехать прямиком в больницу, но перед глазами маячил манящий образ початой бутылки коньяка, оставшейся от события, которое сейчас и не вспомнить. Он не любил пить дома – раздражал укоряющий взгляд «голоса совести», – но сейчас был особый случай: сейчас ему было плевать.

Мест на парковке у подъезда почти не осталось. Пришлось парковаться дальше по улице и тащиться метров двести, опираясь на трясущийся от напряжения кулак, всё ещё приставленный к животу. Зато лифт услужливо распахнул двери, как только кнопка вызова загорелась красным.

– Джей, здарова! – шлёпнулась на плечо чья-то тяжёлая рука.

Стараясь не дышать, чтобы не затопить узкую кабину лифта запахом ядрёного перегара, Джейден обернулся, облегчённо выдохнул и коротко кивнул, увидев соседа с третьего этажа. Вот уж у кого не было проблем с тем, чтобы выпить дома, во дворе или прямо за кассой местного магазинчика. Хозяин жизни с вытянутыми коленками и сандалиями на босу ногу, ничего не скажешь.

– Привет, Стив. Как оно? – голос звучал неестественно, натянуто и пискляво.

– Да ничё. Потихоньку. Моя у родителей – отдыхаю, – в подтверждение его слов в чёрном пакете призывно брякнули стеклянные бутылки. – Зайдёшь?

Облизнув пересохшие потрескавшиеся губы, Джейден на секунду задумался: прозвучало заманчиво, ведь жена не ждёт его раньше завтрашнего дня…

– Не, я пас. Завтра на работу, – соврал он, с сожалением и не без труда оторвав взгляд от манящих силуэтов бутылок, угадывающихся в черноте пакета.

– Как знаешь. Угробит тебя работа. Отдыхать тоже надо, – справедливо отметил Стив и поспешил ретироваться за обитую дерматином дверь, как только лифт проскрипел: «Третий. Этаж».

Доскрипев до девятого, лифт снова распахнул двери, и Джейден буквально вывалился на площадку, согнувшись почти до колен от нового приступа боли. Неприятно копошились непрошенные мысли, навеянные естественным страхом преждевременно подохнуть: надо перетерпеть, пройдёт. Как только станет легче, планы типа «пора бросать» и «надо записаться на реабилитацию» выветрятся из головы.

Дверь заперта на оба замка – дома никого. Бросив в прихожей ключи, Джейден прямо в обуви влетел в гостиную и завалился на ковер, от которого пахло пылью и почему-то лекарствами. Изо рта текла слюна, из глаз – слёзы, и впитывались в длинный толстый ворс.

Он снова завыл, надеясь, что соседи спишут всё на соседскую собаку – та вечно надрывалась по поводу и без. Так почему ему нельзя?

Должно быть, он отключился от боли или просто заснул, как только стало чуточку легче. Когда открыл глаза, за окном была тёмная ночь. Ковер всё так же пах пылью и лекарством, только теперь добавился запах его собственной рвоты.

Боясь пошевелиться, чтобы не разбудить уснувшую боль, Джейден открыл глаза и, насколько возможно, обвёл взглядом комнату: светло-бежевый кожаный диван, в углу – мягкое кресло с накинутым пледом. Там жена любила сидеть вечерами, что-то писать либо от руки, либо тарабаня по клавишам лэптопа. От кресла тянулось окно, кое-как прикрытое занавесками. Всё, больше ничего не видно.