Полеты наяву или во сне. Детектив

В квартире необычная тишина, только туда-сюда снуют опера, да кучка родственников собралась на первом этаже в уголке. Все испуганные, какие-то странные, обмениваются взглядами, словно заговорщики. Интересно, они все что-то скрывают, или это только так кажется? Мрачно здороваюсь с ними, взглядом определяя, что все члены семьи в сборе.

Подхожу к Климу, спрашиваю вполголоса:

– ДНК у всех взяли?

– Вплоть до горничных.

– А с лоджии и в комнате старухи?

– С лоджии сразу, в комнате еще работают. Там же отыскали целый аптечный арсенал и сразу отправили в лабораторию для изучения.

– Камеры?

– Исключено, Марго! Преступник очень хорошо все рассчитал. Информация от энергосбыта на доске объявлений появилась за неделю до отключения света в доме – шел ремонт линии.

– Ремонт? Дом же новый?

– Намудрили что-то, вот и пришлось ремонтировать.

– Может, кто-то договорился с ними об этом ремонте, бабла там заплатил, я не знаю…

– Выясним… Но вряд ли. Просто преступник правильно рассчитал – это очень удобный момент для того, чтобы осуществить задуманное.

– Хорошо. Пойду, поговорю с ними.

Клим идет помогать оперативникам, а я подхожу к семейному клану, каждый член которого смотрит на меня враждебно и в тоже время, с интересом.

– Здравствуйте! – представляюсь я – я полковник Жданова Маргарита Николаевна. Сейчас мы с вами побеседуем без протокола, а в дальнейшем каждый из вас будет повесткой вызван в Следственный Комитет. Кратко обрисую вам ситуацию…

Когда они узнают о том, что среди них присутствует тот, кто отправил «летать» самого старшего члена их клана, они начинают возмущаться. Высокий, широкоплечий мужчина с густой бородой и кудлатой, словно нечесаной головой, рычит:

– Да что вы себе позволяете? Наша семья – просто образец семейных ценностей и традиций!

– Я поняла это, еще когда разговаривала с вашей сестрой, Гурий Александрович – парирую я – но должна вас разочаровать – Генриетта Аверьяновна ну никак не могла самостоятельно сначала сама сигануть в окно, а потом отправить вслед за собой свою инвалидную коляску! Кстати, Гурий Александрович, где вы были между, скажем восемью сорока пяти утра и девятью тридцатью?

– Как это где? – рокочет он – а разве сестра не сказала вам? На работе, в нашей семейной корпорации!

– Кто еще был с вами из членов семьи?

– Муж моей сестры, мой зять, Иннокентий Савельевич Дубинин и мой сын Самуил Гурьевич Соболевский.

– Вы все были в одном месте? Можете утверждать, что каждый из этих людей находился на своем рабочем месте?

– Да вы что – с ума сошли? Вы на что намекаете?

– Пока ни на что. Скажите, Аполлинария Александровна, у всех членов семьи есть ключ от входной двери?

– Да – неуверенно отвечает она – конечно, у всех. Ну, вот только моя дочь, Лукерья, недавно потеряла свой комплект… Пришлось делать новые, не вставлять же замок.

Я думаю про то, что они и дверь новую, при желании, могли бы вставить. Похоже, средняя дочь Генриетты очень прижимиста в финансовых вопросах.

– Я вас покину на минуту – подхожу к Климу – Клим, надо проверить замок входной двери и тщательно снять отпечатки с наличников.

Он понимающе кивает. Да уж, предусмотреть надо все… Мало ли что могло произойти в таком большом семействе.

– Так – говорю я, вернувшись к членам семьи – то есть дома оставались Аполлинария Александровна, ее дочь Лукерья, сын Филарет, жена Гурия Александровича Злата Сергеевна, дочь Евлампия Александровна, сестра Манефа Аверьяновна и ее дочь Руфина Дмитриевна. Все верно, я никого не упустила?

– Луши дома не было – развязно заявляет парень с белобрысой выкрашенной челкой, которая закрывает ему один глаз. Да, Филарету Иннокентьевичу очень не идет его имя…

– А где же она была? – удивляюсь я.

– Я была на тренировке – подает голос высокая остроносая девица, копия мать.

– А каким видом спорта вы занимаетесь?

– Толкаю ядро! – гордо заявляет она, а у меня глаза на лоб лезут. Никогда бы не подумала, что такая худосочная девица может толкать ядро.

– Еще кое-кого могло дома не быть – ироничный голос за столом принадлежит младшей сестре Аполлинарии и Гурия. Она улыбается, стреляя глазами в жену брата.

– Ты, Лампа, если имеешь, что сказать, так говори! – Гурий прижимает к себе жену, которая вытирает огромным платком красные от слез глаза – а понапрасну не трепи!

– А чего я буду говорить, что все и так знают – твоя женушка таскается по мужикам, пока ты вкалываешь, как папа Карло!

– Чего?! – слезы на глазах изящной Златы тут же высыхают. Она поправляет свою кудрявую шевелюру и говорит – ты че сказала, коза драная?!

Вот уж не ожидала, что эти леди будут так красноречивы в своих высказываниях!

– Я сказала то, что всем и так ясно: жена моего брата все никак не может вернуться туда, где он ее подобрал!

Она смеется, показывая два золотых зуба спереди, видимо, они у нее считаются особой фишкой. Но Злата Сергеевна не дает ей спуску – она подходит и выплескивает на нее содержимое своего стакана с успокоительным. Евлампия Александровна ахает от неожиданности и довольно быстро вцепляется в шикарную шевелюру обидчицы. Остальные домочадцы, пока они шипят, хрипят и поносят друг друга разными некрасивыми словами, так и застывают в оцепенении.

– Так, хватит! – ору я. Эта их перепалка крайне меня разозлила – устроили тут балаган! Произошло убийство, и это очень серьезно! И не надо меня убеждать в том, что ваша семья дружнее всех на этом свете – я только что в этом убедилась! Что вы тут цирк развели?!

– Она всегда ненавидела маму – шипит Евлампия – потому что мама не давала Гурию разгуляться! На все денежки корпорации.

– Лампа – спокойно говорит Гурий – я тебя сейчас под лестницей запру.

– Так, тихо! – опять говорю я – вы мне настолько надоели за эти несколько минут, что у меня возникла мысль забрать всех вас в комитет и посадить потом в ИВС на пару суток!

– Это по какой же такой статье? – интересуется муж Аполлинарии.

– До выяснения обстоятельств – иронично заявляю я – давайте развяжемся с этим скорее, и разойдемся по домам! А потом вы все будете приходить ко мне по одному, и это будет лучшим вариантом нашего с вами общения. Итак, вопрос первый – кто сегодня открывал створки лоджии в комнате Генриетты Аверьяновны?

– Кажется, я – пищит Руфина Дмитриевна – я приходила пожелать ей доброго утра, и она попросила меня открыть их.

– Вы помните, во сколько это было?

– Нет, откуда? Я не смотрела на часы.

У этой самой Руфины Дмитриевны какие-то странные, коровьей преданности, глаза, а я, глядя на нее, думаю, что эта сорокалетняя женщина делает в доме своей тетки вместе со своей матерью. А вообще, интересная ситуация – все члены семьи грызутся, как волки, но живут почему-то вместе. Почему? Все это кажется мне странным. Ну да – клановость, огромная двухуровневая квартира, но разве в их возрасте не важна прежде всего самостоятельность? Хотя бы потому, что разве им не надоела лютая грызня одной из сестер с женой брата? А может быть, Генриетту все это забавляло? Ну, чем может развлечься женщина в ее положении? Только сталкивая друг с другом своих родственников.

– Аполлинария Александровна – обращаюсь я к средней сестре, она кажется мне наиболее адекватной из всех – скажите, ваша мама вообще не выходила из дома?

– Нет – отвечает та – после смерти папы мама очень сильно замкнулась в себе, а потом пришла эта болезнь… Все, кто надо, приходили к ней сами – личный врач, нотариус… Иногда навещали друзья – те, что остались живы… И друзья отца тоже…

– Она не лечилась?

– Нет. Предпочла, по ее словам, естественный ход событий…

– Вы обмолвились, когда ездили с нами, что у вас всех была традиция – приходить к ней утром и вечером и желать доброго утра и спокойной ночи, верно? А это было как-то упорядочено или каждый мог прийти, когда захочет?

– Мама была прагматиком и не терпела бардака. Мы ходили по графику, по старшинству… Последним, конечно, шел мой сын Филарет, в семь тридцать утра. После чего уходил в школу.

– А в этот день было также?

– Да – подал голос Филарет – но мне надо было к третьему уроку, а в связи с этими событиями я вообще отпросился. Бабушка все-таки.

Да ладно! Так бывает?! Ничего себе, бабуля порядки установила на своей территории! То есть свита приходила вызвать свое восхищение и уважение королеве-матери! Вот я не сомневаюсь, что старуха была противнее некуда. Хотя… О покойных либо хорошо, либо никак…

– То есть я правильно понимаю, что вы, Филарет, видели бабушку последним сегодня?

– Да ну вас – говорит он, с подозрением глядя на меня – откуда я знаю? Может, к ней кто еще приходил поговорить после меня? У нее вечно кто-нибудь толкался, особенно Луша и тетя Лампа, все секретничали о чем-то.

– И ниче мы не секретничали! – подает голос его сестра – бабуля прикольная была!

– Ага, прикольная! – кивает Филарет – еще скажи, что все это не из-за той броши, которую ты так мечтала выпросить у бабки! Потому и терлась около нее!

– Филя! – возмущенно тянет его отец, Иннокентий Савельевич – как так можно! Лушенька – чистая девочка, а ты про какую-то брошь!

– Так, хватит! – кажется, мое терпение кончается – потом разберемся, кто тут чист, как первая мартовская капель, а кто нет! Аполлинария Александровна, скажите пожалуйста, ваша мать принимала снотворное?

– Очень редко. На ночь, когда не могла уснуть. Прописал ей его лечащий врач.

– А она таблетки принимала под чьим-то контролем или сама?

– Обычно она пила лекарства в то время, когда я приходила пожелать ей доброго утра – подала голос невзрачная невысокая женщина, полная противоположность статной Генриетте, ее сестра Манефа.

– Вы видели, что она принимала? Сможете показать нам эти лекарства в ее аптечке?

– Да, смогу.

– Хорошо. Вот завтра первая и придете ко мне вместе со своей дочерью. Постановление я выпишу.

Нет, все… Оставаться здесь больше нельзя. Надо ехать в комитет, ждать результатов исследований и принимать эту чудную семейку по одному или по двое. Находиться с ними со всеми одновременно просто невозможно!

Я спускаюсь вниз вместе с Климом, он любезно предлагает мне отвезти меня до дома, тем более время уже семь вечера. Опера соберут все улики, а основные заключения экспертов наверняка будут готовы только завтра. Звоню Дане.

– Дань, слушай, мне нужна к завтрашнему дню вся информация по родной сестре погибшей – Манефе Аверьяновне Грачевской и по ее дочери Руфине Дмитриевне Грачевской. И еще мне нужна вся информация по самой погибшей. Конечно, кроме того, что она до пятидесяти пяти лет занималась балетом – это я и сама знаю. До сорока она танцевала, а потом занималась педагогической деятельностью. Кстати, ее ценили. И еще – выясни, пожалуйста, не было ли в ее карьере роли Офелии.

– Достану все, что смогу! – обещает он.

Дома меня встречает Рус, который готовит что-то на плите, попутно наслаждаясь бутылкой безалкогольного пива. Достаю тоже самое из холодильника, плюхаюсь на кухонный диванчик и мрачно спрашиваю:

– И что? Во сколько вылез ремонт машины?

– Да не так и дорого. Удивляет меня все же другое – я не думал, что женюсь на женщине, на которую даже с неба падают трупы, извини за такие неправильные, может быть, слова.

– Рус, ты всерьез думаешь, что я предполагала подобный исход?

– Конечно нет, дорогая, но в следующий раз если увидишь что-то подобное, пожалуйста, постарайся сделать так, чтобы это рухнуло не на капот твоей машины – смеется он.

– Скажи спасибо, что она вообще мне не на голову упала, а то лишился бы жены!

Я рассказываю Руслану о том, что наша жертва – бывшая легендарная знаменитость, артистка балета. Он свистит от удивления.

– Так может у нее того, замкнуло, и она решила, что и дальше может скакать, аки лань… Ну и.. Вышла с лоджии… Офелию сплясать!

– Да ну тебя! – смеюсь я – Рус, как можно? Это же мертвый человек!

– Марго, с нашей деятельностью мы становимся злыми и ироничными по вопросам, касающимися смерти.

На следующее утро я первым делом иду к Дане. Он уже на работе, но только-только надел свой белый халат и устроился за компьютером.

– Даня, есть что-нибудь для меня?

– Да, но не слишком что-то особенное. По Манефе информация будет позже… Кстати, ты не выяснила, чего у них у всех имена, как у фиг знает кого?

– Даня, ты вовсе дурачок? Я так и должна была у них спросить – почему вас звать не Таня-Маня-Ваня, а Генриетта, да Аполлинария?!

– Ну, не так конечно – пожимает он плечом – ладно, смотри. На одежде старухи нет никаких следов ДНК и потожировых. Кто-то работал в перчатках, вопрос в том, куда потом эти перчатки дел.

– Погоди… Ты хочешь сказать…

– Да, перчатки остались где-то в доме – он делает протестующий жест – не волнуйся, я уже отправил оперов изъять все, что в доме может быть похожим на перчатки – на них должны остаться ворсинки с одежды жертвы, ну и, соответственно, потожировые преступника.

– Блин, как я сама не подумала об этом. Он сто раз мог их уже выкинуть.

– Вряд ли. Только если в окно, но оперативники и там все осмотрят. Соответственно, сама понимаешь, на инвалидной коляске тоже нет никаких следов. Скорее всего, это перчатки из какой-то гладкой ткани… Но вот что меня удивляет – зачем преступник выкинул коляску? Ты не задумывалась?

– Нет, а что в этом такого?

– Ну, Марго! Посмотри чуть дальше своего носа! Ну, выкинул он Генриетту, но коляску-то зачем? Если бы оставил ее – мог еще надеяться на то, что мы решим, что это самоубийство – перелезла через бортик, у балерин сильные руки, и сиганула. Но коляска говорит уже о другом. Тот, кто ее убил, был очень на нее зол, понимаешь? Он словно стирал из жизни ее и ее инвалидность. С этим своим недугом она кому-то надоела настолько, что человек решил от нее избавиться. Инвалиды, Марго, капризны по большей части, а я совсем не сомневаюсь, что такая, как Генриетта, могла довести до белого каления самого спокойного человека. Дальше… показания Руфины о том, что она последняя открывала створки лоджии, подтверждаются – ее отпечатки пальцев находятся на ручках в том месте, где обычно все касаются, когда открывают, поверх остальных. То есть она пришла, открыла створки…

– И скинула родную тетку вниз? – говорю я – не, Дань, она точно не сможет. Не так физически развита… А вот внучка, дочь Аполлинарии – вполне. Она занимается тяжелым видом спорта – толкает ядро.

– Что? – удивляется Даня – да уж, не женщина, мечта… Всю жизнь мечтал посмотреть такую не по телеку, а в натуре…

– Ты что, интересуешься соревнованиями по толканию ядра?

Нашу беседу прерывает Роб. Он входит в лабораторию с таким видом, что мы понимаем – он пришел не просто так. Следом, такие же решительные и напряженные, входят шеф и Клим.

– Ребята! – торжественно заявляет Роб, поправляя надетые почему-то на лоб очки – у меня для вас такая сенсация, что вы сейчас сами захотите откуда-нибудь вывалиться!

Часть 3

– Ну, давай, удиви меня! – говорю я Робу, с улыбкой глядя на его немного растерянное лицо – я уже прямо жду какой-нибудь сенсации от тебя! Может быть, наша «из балетных» очнулась у тебя на столе под скальпелем?

– Маргооо – тянет шеф – что за черный юмор?

– Да ладно вам, Евгений Романович! Я еще даже не начинала.

– Так вот – говорит Роб – сначала подготовлю вас легонькими фактами. Во-первых, на теле убитой абсолютно нет никаких посторонних следов, то есть никто ее не бил, никто к ней не прикасался. Далее – в ее крови, кроме следов снотворного, тоже ничего нет такого, что могло бы нас заинтересовать.

– Подожди – говорю я – она же какие-то лекарства там принимала…

– Марго, не путай божий дар с яичницей. Она принимала витамины и БАДы, которые, видимо, прописывал ей врач. Ну, и иногда снотворное. А так – она была здорова, как бык. У нее не было каких-либо иных отклонений, ну, кроме, скажем так, старческих. Многие и помладше нее хотели бы иметь такое здоровье.

– Так, подожди – останавливаю я его – Роб, что это значит, о чем ты, вообще? Эта женщина была инвалидом, она весила сорок девять килограмм – это совсем не норма! Она должна была хоть чем-то болеть…

– Марго! Эта женщина была худой потому, что просто привыкла питаться так, как питалась в своем балетном прошлом! Не более того! Да и в таком возрасте много не съешь, согласись!

– Я не знаю, я там не была – мрачно говорю ему – и вряд ли доживу… Я на вредной работе!

– Марго, ты что, Гайдая пересмотрела? – спрашивает Даня, возвращая мне мой вопрос.

– Это не Гайдай – Рязанов – не моргнув глазом, отвечаю ему – впрочем, это сейчас неважно. Роб, еще раз – она была инвалидом, у нее должны были быть какие-то заболевания!

– А вот тут начинается самое интересное! То, о чем я вас и предупреждал! Эта жертва инвалидом не была! Никогда!

Мы переглядываемся с открытыми ртами.

– Что это значит? – нервно спрашивает его Клим – как это – не была? Она в инвалидной коляске…

– Клим, сидеть в инвалидном кресле и быть инвалидом – немного разные вещи, понимаешь?! У этой женщины все в порядке с ногами – мышцы не атрофированы, кости в целости и сохранности, кроме того, видно, что она активно двигала ногами, понимаете. Все мышцы растянуты, как надо, то есть ноги испытывали физические нагрузки! По утверждениям ее родных, она сидела в инвалидном кресле десять лет, с момента смерти мужа, за это время мышцы ног должны были полностью атрофироваться, суставы потерять свою подвижность, связки ослабеть. Понимаете, о чем я?

– Вот это новость! – тянет шеф – а зачем ей это было надо? Вернее, на кой ляд она притворялась инвалидкой?

– А мне другое интересно – мрачно заявляет Даня – кто-нибудь из ее многочисленного потомства знал об этом?

– Вряд ли – говорит Клим – скорее всего, она по договоренности с врачом прикинулась инвалидом. И хотела либо что-то втихаря выяснить, либо…

– Либо?

– Либо кого-то боялась.

– Клим – говорю я – поезжай к ее врачу. Вытряси из него все, что возможно. Вот телефон Аполлинарии, позвони ей, узнай, кто врач и где принимает. При необходимости доставь сюда. Врач точно должен был быть в курсе ее обмана.

Клим тут же уходит, за ним ретируется шеф и Роб. Со мной остается Даня.

– Марго, слушай, ну она должна была быть очень осторожной, чтобы никому не попасться. Они же все в одной хате жили…

– Видел бы ты ту хату – ворчу я – размером со стадион. Бедные опера, наверное, до сих пор там рыщут в поисках хоть каких-то улик.

– Слушай, а может, она ночью ходила? Ну, подсматривала, подслушивала, и например, набрала компромат на всех членов семьи. А потом шантажировала их.

– И они дружно выкинули ее из окна лоджии? Показательная казнь? Интересная версия, Даня, но бредовая. Ладно, иди работай. Скоро здесь будет эта самая Манефа и Руфина, мне нужна по ним информация.

– Скоро будет! – говорит он и уходит.

Манефа и Руфина

Генриетта была любимой дочерью нашего отца, хотя говорят, что родители больше любят младших. Но это не так, поверьте. Я всегда, всю свою жизнь была лишь бледной тенью своей пробивной старшей сестры. Генриетта четко знала, чего она хочет, и шла к этой цели с упорством ломовой лошади. Не отрицаю, она была… трудяжкой, хотя во всем и всегда ей помогали родители. Ее все называли сильной личностью, а меня с рождения… только жалели.

Я была очень болезненным ребенком. Болезненным и некрасивым. Сама не знаю, в кого. Мама и папа оба были с очень яркой эффектной внешностью, и Генриетта пошла в них. А я… Мама как-то упомянула, что я похожа на бабушку, но почему-то никогда не показывала мне фото этой особы. Впрочем, это было неважно – получилось то, что получилось.

Завидовала ли я своей сестре? Честно скажу – да, завидовала… немного. Она была общительной, красивой и очень цельной личностью. А я рядом с ней напоминала бледную моль, которая летает рядом лишь для того, чтобы ее кто-нибудь заметил. Я всегда была скромной, тихой и уступчивой. И если Генриетта могла легко и свободно шутить с отцом или смеяться вместе с мамой над очередной модной новинкой в одежде – мне подобное не дозволялось. Рядом со мной постоянно была какая-то куча нянек и гувернанток, мама и отец утверждали, что я крайне болезненный ребенок, хотя я не чувствовала ничего подобного. Непонятно, что они хотели этим сказать, но почему-то я охранялась от внешнего мира так, словно бы он мог мне навредить. А между тем, этот внешний мир всегда очень меня интересовал, поэтому успокоение я нашла в книгах. Читала много и запоем…

Когда отец нашел Генриетте достойную партию – Александра, я тоже порадовалась за нее, но… Мне хотелось бы, чтобы меня также любили, как он ее любил. Я смотрела на их счастливую пару и с тоской понимала, что мне не видать подобного.

И все-таки однажды встретила его… И ни где-нибудь, а в библиотеке. На тот момент я уже поступила в институт на филологический, по настоянию отца и мамы, хотя всегда мечтала о другом – я хотела быть актрисой. Но когда сказала об этом родителям и сестре, они только переглянулись с недоумением. А потом все трое стали убеждать меня в том, что ну какая из меня актриса?! С таким простым лицом и никуда не годной фигурой меня и близко не подпустят к театральному.

Итак, я сидела в библиотеке, и он сам подошел ко мне. Дмитрий… Для меня он был самым лучшим, хотя ничего особенного в нем не было. Наш роман закрутился с невероятной быстротой, и я уже надеялась, что скоро мой Дима сделает мне предложение. Познакомила его с семьей, а в один далеко не прекрасный день он вдруг признался мне, что… влюбился в мою сестру, и добавил, что уезжает именно по причине того, что жить с ней одном городе для него и знать, что она ему не принадлежит – огромное мучение. Я никогда не умела быть убедительной, и не могла заставить его остаться. Он уехал, а я узнала, что жду ребенка. Так у меня появилась Руфина. Мать и отец помогали мне с дочерью, но работать по специальности, даже когда она выросла, мне так и не пришлось. Я жила с родителями и дочкой, никак не была социализирована, и моя жизнь казалась мне скучной и пресной. Не знаю, чтобы я делала, если бы не отец и сестра. Отец все завещал Генриетте, конечно – у нее и семья больше, и ее Александр мог распорядиться состоянием по уму, мне же было положено небольшое ежемесячное содержание вместе с дочкой, а кроме того отец, умирая, взял с сестры обещание, что та никогда не бросит меня и Руфину. Так мы и остались жить рядом с Генриеттой, а десять лет назад, после смерти Александра, она объединила всю семью в одной большой квартире. Не скажу, что я была рада этому – вокруг нее теперь были родственники, которые мечтали только об одном – чтобы Генриетта и сама уже легла на вечный покой рядом со своим мужем, и оставила бы им все состояние. Особенно этот Гурий – он прямо потирал ручки в предвкушении наследства. А вот мне и моей дочери смерть ее невыгодна – куда мы пойдем, кто нас приютит-приветит, на что будем жить? Я ни дня не работала, Руфина тоже.

Руфине не повезло вообще – она так и не встретила человека, который бы полюбил ее. Всех, кого она приводила, Генриетта браковала.

– Муж должен быть надежным, как скала! – повторяла она своим громким голосом, и дочь стояла перед ней, опустив голову – а твои приятели? На кого они похожи, сама посмотри! Без слез ведь не взглянешь, да без смеха!

Таким образом Руфа уже повзрослела, и все женихи ее постепенно отсеялись. Хорошо, хоть в подоле не принесла, а то бы мы втроем сели на шею Генриетте…

Но сначала я получаю от Дани информацию по жертве. Итак, что тут у нас может быть интересного. Успешная женщина, талантливая балерина, выгодный брак с сыном дипломата, путешествия за границу… Да, в молодости была чудо, как хороша – грех было бы с такой красотой иметь какую-то другую судьбу. А так… Ей действительно везло. Она из категории этаких «везунчиков», которым все достаточно просто дается.

Хотя о чем это я? Балет – это совсем не легкий труд, это адски тяжело, а что потом становится со ступнями балерин – смотреть страшно. А ведь могла просто напросто сесть мужу на шею и сидеть, свесив ножки. Нет, всегда любила это искусство, просто бредила им… Сильная женщина.

Внимательно рассматриваю фотографии Генриетты, хмыкаю про себя – мне просто не верится, что родив трех детей можно сохранять такую прекрасную фигуру. Да, ее ценили в театре, всегда ставили на центральные партии, но вот Офелии среди них нет. Что же она хотела сказать этим именем, черт возьми? Надо бы поинтересоваться у близких, что это могло бы значить.

Итак, дамочка работала до пятидесяти пяти, потом ушла на пенсию, потом муж умер, и она якобы обезножила. Конечно, все осталось ей по завещанию мужа. Наверняка, много кто на это обиделся, вероятно, трое деток и их вторые половинки мечтали погреть ручки о состояние папаши. Гурий, например… Не нравится мне этот тип, причем совсем. Но я не могу опираться только на свои ощущения. По мне, так трусоват он для убийства. И вообще – убить собственную мать… Хотя из-за денег и не такое делают. Так, Генриетта после смерти мужа приобрела эту роскошную квартиру и собрала всех под одной крышей. Зачем? Неужели ей не хотелось покоя и тишины? Или она желала посмотреть, что из себя представляют ее близкие? Возможно, врач, который помогал ей с обманом, что-то знает…