На всех дорогах мгла

Александр Накул

На всех дорогах мгла

1. Ворон говорящий

«Бомжи льют кровь в боях за город».

Название для заметки получилось отличное. Немного похоже на какую-то поэтическую строку.

Корреспондент Черский не смог сдержаться – выписал фразу в блокнот и расставил ударения. Так и есть, четырехстопный ямб.

Стихов, конечно, сейчас, в начале девяностых, уже не читали. Но газеты пока еще покупали: надо же теперь уже не советскому народу узнавать откуда-то о скандалах и во что-то заворачивать семечки. И стихотворные размеры, а также переделки расхожих фраз (можно несмешные) по-прежнему хорошо работали для заголовков.

Если собрать достаточно много ударных заголовков и расставить там все ударения, наверняка отыщутся какие-нибудь закономерности. Например, для заголовков криминальной хроники хорош ямб, а для новостей культуры – анапест («Умер старейший барабашка Москвы»). Если речь идет о народной медицине, можно даже рифмовать, как в оздоровительной газете «Завалинка»: «Я что, рыжий – ходить с грыжей?», «И поясница исцелится!», «Теперь соседка заходит ко мне нередко…»

А для парламентских дебатов подойдет торжественный гекзаметр!

Ладно, хватит! Здесь, в провинции, все это мастерство было без надобности. Требовалась заметка, в срок и любого качества.

Ему предстояло всего ничего: добить остальной текст заметки. Этот текст не печатается полужирным, так что его, по большому счету, никто не обязан читать. Так что он может быть уже не таким интересным и даже не особенно гладко написанным. Главное – чтобы на четыре колонки.

Черский прекрасно знал, о чем надо писать, но все равно продолжал смотреть на мертвенно-синюшный экран с «Лексиконом», где тревожно мигал белый прямоугольник курсора.

Он уже вник во все особо неинтересные подробности неинтересной темы, даже понимал, какими домыслами можно это будет дополнить, чтобы дотянуть нужный объем. Но в голову упорно лезли какие-то совершенно посторонние мысли. И они были слишком нелепы и остроумны, чтобы печатать их даже в такой вот амбициозной газете, как наша «Брама».

Например, почему бы не предположить, что это происшествие с участием безымянных бомжей только на первый взгляд кажется пустяком. А на самом деле за ним могут стоять какие-то очень влиятельные, может быть, даже высокопоставленные бомжи. Короли улиц и властители мусора, ушедшие на зиму в теплое подполье, они раскинули свою смердящую сеть влияния на все помойки и теплотрассы нашего города…

К сожалению, это не годится. Заметка должна была получиться достаточно скучной. И было важно не стараться слишком сильно.

…А между тем еще поколение наших родителей дубасило на пишущей машинке сразу и набело. В это трудно поверить, но было, было… Конечно, наверняка знали какие-то способы это исправить. Но эти способы ушли вместе с распавшимся Союзом. Настала новая эра – эпоха всемогущих бомжей…

Да что это за чушь постоянно в голову лезет!

Чтобы отвлечься, он перевел взгляд на окно.

Старинные двухэтажные домики бывшего еврейского гетто обступали тесный двор, где торчали из снега голые прутья палисадника и чернели разбухшие, вросшие в землю деревянные сарайчики. В небе сгущался слякотный зимний вечер, и размокший снег и светлые стены уже окрасились той самой вечерней зимней синевой, тягучей и зыбкой, от одного взгляда на которую хочется выть.

Если синева экрана раздражала, то эта – навевала тоску…

– Черский, – послышался за спиной голос выпускающего редактора, – зайди, помощь твоя нужна.

Корреспондент дернулся, а потом все-таки поднялся. Кресло жалобно скрипнуло ему вслед.

Это странно, но несмотря на все, что Черский успел пережить за тридцать пять лет, он до сих пор не мог привыкнуть к вызовам к начальству, хотя и знал, что ничего страшного ему не сделали. Он плохо переносил это с самого начала и, видимо, навсегда. Даже в Афганистане он сравнительно быстро привык к опасности от климата, неурядиц и душманов – но привыкнуть к вышестоящим никак не мог. Они не то что пугали, а именно раздражали своей непредсказуемостью и способностью играть с нитью чужой судьбы. Так раздражает сама смерть: она всегда идет за тобой по пятам, но никогда не подает виду.

А в тот миг, когда ее коса все же запоет над твоим ухом, – для чего угодно будет уже слишком поздно…

«Брама» была одной из тех новых пестрых газет, которые расплодились на волне перестройки, соединяя свободу слова и кооперативное движение. Черский старался не вдаваться в подробности, но его статьи с безумными заголовками устраивали выпускающего редактора. Корреспондент любил помечтать, что и читателям они нравятся, – хотя любое мнение читателей волновало редактора и людей, что сидели выше него, явно не в первую очередь.

Редакция газеты расположилась на улице Иссака Бабеля, аккурат посредине уютной двухэтажной застройки 1920-х, что уцелела на месте бывшего гетто. В этом старом райончике было свое уютное своеобразие и располагался наш город в Италии, здесь можно было бы неплохо тянуть деньги с туристов. Итальянского климата к нам, однако, так и не завезли – а вот криминал уже перерос итальянский уровень.

Разумеется, эти здания даже близко не были офисными. Так что редакция действовала в духе времени. Учредитель ухитрился взять в аренду две кое-как объединенные квартиры на втором этаже одного из местных домов и еще примыкавшую к ним дряхлую галерейку, покрытую сверху досками. Галерейка никуда не вела – такие строили еще прежние, еврейские хозяева, чтобы отмечать в нашем непредсказуемом климате праздник суккот.

Нумерация квартир в этих домах была тут по-питерски непредсказуемая, а дверь в одной из комнат отсутствовала – говорили, что ее выбили нацисты, когда ликвидировали гетто, а городской исполнительный комитет за все годы, что прошли после войны, так и не нашел времени, чтобы поставить новую, а заодно убрать из комнат еще военных лет мусор и заселить сюда наконец-то каких-нибудь ценных пролетариев.

Так что офис приводили в порядок уже рыночные силы. Вынесли обломки кирпича и пахучие обломки штукатурки, починили дверь, сделали в голых комнатах подобие ремонта, расставили столы с достаточно новыми для той эпохи компьютерами – и газета начала выходить.

В этом было какое-то свое, особое, лихое своеобразие, так что Черский ощущал себя здесь на своем месте.

Он и сам не очень походил на типичного ветерана-афганца. Высокий, тощий, сравнительно молодой в свои тридцать пять, с отросшими за уши волосами и вечными солнцезащитными очками с круглыми, как в кино, стеклами, в вечном однотонном свитере – он и правда казался прирожденным журналистом. Черский словно пытался вместе с прежним обликом сбросить и неприятное прошлое.

Хотя его иногда и назвали пустынным вороном – намекая и на прошлое, и на темную одежду, и орлиный нос как у Высоцкого. На это он отвечал уже знакомой цитатой из поэтически-оздоровительной газеты «Завалинка»: «Ворон говорящий, черный, настоящий!»

Лавируя между столами, он вырулил к двери бывшей родительской спальни. Там, как раз напротив сортира, расположился кабинет редактора.

Вдохнул вместе с воздухом немножко невозмутимости – и вошел.

Громадное ар-декошное окно кабинета выходило на улицу Бабеля. Там уже загорелись белесые фонари и даже небесная синева казалась просторней.

Лицом к лицу редактор Лобанович был совсем не страшным. Как всегда, усталый, в мятом сером костюме, он устроился за огромным, как палуба авианосца, столом, где громоздились штабеля разноцветных папок для бумаг, просто бумаги, которые уже не поместились в папки, а еще компьютер, два телефона, дырокол и черт знает что еще. Завалы были такие, что компьютера было уже не разглядеть.

Напротив него сгорбился небритый и мордатый парень неопределенного возраста в куртке из черного кожзаменителя и с прической полубокс.

Черский пригляделся к нему внимательнее, но все равно не узнал. Только отметил, что парень жует жвачку.

– Что случилось? – спросил он у редактора.

– Пока ничего. Его зовут Игорь Бакович. Новый человек, хочет у нас работать. По твоему профилю, Валерий. Подноготная наших улиц.

– Ну я рад, – осторожно ответил Черский. – Насколько я в курсе, трудоустройство не от меня зависит.

– У владельца возражений нет. А новый человек, сам знаешь, нам нужен. Будем расширяться до четырех листов, их надо заполнить чем-то кроме рекламы. Вот и будет заполнять.

– А он уже публиковался где-то?

– Зачем вам? Опыт обязательно?

Черский насторожился. Хороший журналист едва ли будет скрывать свои достижения.

Но он напомнил себе, что надо держать себя в руках, и произнес как мог радостно:

– Мы хотим узнать. Вдруг мы видели ваши статьи. Вдруг мы уже и так восхищаемся вами.

– Было несколько, – пробурчал незнакомец, продолжая жевать жвачку. – Но вы их, скорее всего, не заметили. Не сильно значительные издания.

Он произнес это таким серьезным тоном, как будто в нашем городишке, пусть даже и областном центре, и вправду бывают значительные издания.

– Но вы, я надеюсь, знаете, чем статья от колонки отличается.

– Ну, учился три года, в ЕУСЗ.

– Политолог или философ? – поинтересовался Валерий. Он отвернул голову, чтобы скрыть улыбку, но кандидат в акулы пера даже не смотрел в его сторону.

– Журналистика, разумеется, – заявил тот.

– А потом?

– А потом не выдержал. Улицу лучше на улице изучать. У нас в ЕУСЗ много гопоты водилось.

Про столичный Европейский университет современных знаний слышали многие – он как раз активно раскидывал свои филиалы по областным центрам, размещая учебные корпуса в бывших детских садиках и заброшенных военных складах.

Но какая-то энергия в этой организации была. Видимо, основали его не только расчетливые хапуги, но и романтически настроенные городские сумасшедшие. Где бы ни появился его очередной филиал, этот новомодный универ так или иначе всегда притягивал к себе самых неприкаянных людей города.

Черскому даже пару раз доводилось отговаривать чужих детей поступать в эту шарагу.

Но этот кандидат уже явно вырос из детского возраста.

– Если у вас просто есть интересный материал, – заговорил Валерий, больше для того, чтобы двинуть разговор дальше, – вы можете нам его передать и мы напечатаем. Насколько для вас важно быть именно в штате газеты? Дело в том, что от вас может потребоваться не только материал, но и его оформление, даже верстка…

– Не проблема… Но мне именно полное оформление нужно.

– А почему это так важно?

– У вас проблемы с тем, что я не там учился?

– Успокойтесь, образование у журналиста может быть любым. Особенно в наше время.

– Вы говорили, у вас есть какой-то материал, – напомнил редактор.

Кандидат откинулся на спинку стула и оглядел присутствующих взглядом несколько снисходительным.

А Черский подумал: «Этот человек так до сих пор и не понял, как мало значит материал в нашем теперешнем газетном деле».

– Вы вот в молодежных движениях хорошо разбираетесь? – осведомился он.

– Лучше всех, – отозвался Черский.

– Вы еще настолько молоды?

– Племянница у меня дома постоянно кантуется, а ей как раз шестнадцать. От нее все и узнал.

– Вот как. А что ты слышал о движении skinhead? – он произносил это слово, бывшее тогда еще новым, как-то особенно.

– Какие-то английские гопники, насколько я слышал, – ответил журналист. – В принципе, напечатать можно, наша газета бывает иногда актуальной. Но мне кажется, вам это лучше в столичную «Музыкальную» отнести. Очень любят они все британское.

– Когда-то это были гопники, но сейчас это движение очень изменилось, – с жаром заговорил кандидат. – Сейчас, в девяностые, оно привлекает все больше молодых, национально ориентированных людей. Они вызывают определенное напряжение. Ведь у власти у нас до сих пор люди без корней, безо всякого национального достоинства. Для них центр мира расположен в Москве, на которую они постоянно оглядываются.

– И вы предлагаете нашей «Браме» стать рупором этого перспективного и нового молодежного движения?

– Я просто хочу сообщить про них правду. Конечно, редакционные задания и все такое, но важно еще сказать правду, показать ту сторону, на которую никто не смотрит. Вот, например, про skinhead говорят, что они хулиганы и драчуны. А почему никто не замечает, что драки – это хорошее явление. Раньше дрались район на район, Киевские против Шпановичей. Потом, году в восемьдесят восьмом, все затихло, вот и перестройка в тупик зашла. А ведь есть еще в народе силушка. Драться на улицах – это вам не сериалы смотреть, лежа на диване. К дракам надо готовиться, спортом заниматься. Надо про это информировать молодежь, чтобы видели альтернативу.

– То есть вы это одобряете? – осведомился редактор.

– Пусть лучше так отдыхают, чем клей нюхают!

Черский прищурился, выискивая нужную стопку, а потом начал аккуратно, насколько это было возможно, вытаскивать из нее папку в зеленом картоне.

– Что такое? – эти манипуляции удивили редактора не меньше, чем смелое мышление кандидата в корреспонденты.

– Сейчас, сейчас… Вот, посмотрите. Похоже, нам все-таки попадались статьи нашего кандидата. Так что вы можете оценить его слог. Буль-Бакович – это ведь вы, я ничего не перепутал.

Это было очередное радикально-оппозиционное издание в одну страницу, выпущенное неким загадочным «областным фронтом национального освобождения». Первый номер – и, очевидно, единственный. Вся обратная сторона была посвящена новому, перспективному ультранационалистическому движению SKINHEADS (причем каждый раз было именно латиницей и БОЛЬШИМИ БУКВАМИ). Одно место было отчеркнуто прямо карандашом: там сообщалось, что бывают еще red-skinheads, которые «исповедуют коммунистическую идеологию и не являются настоящими skinheads».

Подписана статья была: «Игнат Буль-Бакович, независимый историк».

Редактор посмотрел на Черского с почти восхищением. Потом перевел взгляд на Баковича.

Тот не произнес ни единого слова. Просто жевал и смотрел, теперь уже очень свирепо.

– Вы это публиковали, когда набирались современных знаний, – осведомился Черский, – или после того, как вас даже оттуда выгнали?

– Знал бы ты меня тогда, сейчас молчал бы тихонько в тряпочку, – прорычал Бакович.

– Но я узнал вас сейчас. И молчать в тряпочку не буду. Болтать без умолку – моя работа.

– Ну так что, я что-то не то узнал? Что-то, чего не хочет Москва?

– А при чем здесь Москва? Наша столица теперь в другом городе.

– Наша столица в другом городе. А ваша – в Москве. Что, думаете, я не догадался, кто вас финансирует.

– Если нас финансирует Москва, – меланхолично заметил редактор с другой стороны стола, – то вы-то зачем к нам пришли?

– Материал вам предложить. Я еще не знал, под кем вы ходите.

– Ну вот, вы и узнали, под кем мы ходим. Идите отсюда. Лесом.

– Это из-за моей позиции?

– Вы вольны предложить нам материал, – все тем же нарочито бесцветным голосом произнес редактор, – мы вольны его отвергнуть.

– На самом деле, – вмешался Черский, – дело, конечно, в вашей позиции. Но не той, которую вы показали на этой странице. А вот этой.

Он перевернул радикальное издание обратно лицевой стороной.

Под заголовком «Их ждет виселица» была напечатана фотография какого-то печального лысого человека с усами.

Под фотографией значилось: «Лопухов Олег Петрович, проживает на улице Косицкого, дом 9, квартира 28. Бывший друг национально-освободительных сил, а ныне славянофил-подмосковит. Учитель химии в СШ № 5. Девятого мая 1992 года на праздновании победы сталинского режима над фашистским режимом вышел с российским флагом, сдал полицейским мальчика, который распространял антимосковские листовки в СШ № 5. Эту тварь ожидают горячо любимые им лагеря для членов семьи изменника Родины. Смерть московитам, смерть их пособникам!»

2. Дебилам привет!

В кабинете редактора повисло зловещее молчание. Казалось, кто-то невидимый только что проорал всю эту вербальную чуму, а теперь насмешливо смотрит на собравшихся и ждет реакции.

– Вы знали, что это будет напечатано, когда сдавали свою статью? – поинтересовался редактор.

– Ну а что здесь неправда? – отозвался Бакович, не поднимая взгляд.

– Ну, например, непонятно, кто из его семьи будет этим изменником Родины. Про него самого написали, а про изменника – нет.

– Какая разница?

– Для вас нет разницы, к расправе над кем призывать?

– Какая разница, что делать с такими, как он? С выродками, которые уже тем, что живы, угрожают нашему народу.

– Откуда вы знаете об этой угрозе? – поинтересовался Черский. – Лично опросили весь народ?

– У нашего народа есть государство. А такие, как он…

– Если бы такое угрожало государству, про это было бы написано в Уголовном кодексе, – перебил его Черский. – Не надо говорить за государство. Вы не парламент и не ассамблея. Вы просто еще один неуч с помойки, который пытается пристроиться в газету, потому что советская власть неосторожно научила вас читать и писать.

– То есть людей, национально мыслящих, в вашей газете видеть не хотят? Или вы просто родственник этого выродка?

– Я просто не люблю, когда призывают к расправе. И думаю, мало кто любит. Призывать к такому может только сумасшедший.

– А сдавать детей в милицию – нормально?

– А вы уверены, что этот школьник существовал? И, если так уверены, сможете сказать, что было написано в той листовке.

– Какая разница, что там было? Поищите в своих вонючих папках – вдруг она тоже где-то там затесалась?

– Если там были призывы к убийствам с указанием адресов – я бы тоже его в милицию отвел. У нас в городе и так каждую неделю кого-то убивают.

– Ну вот и докажите!

– Я думаю, что если бы школьник существовал или если бы листовки были мирными, – заметил Черский, – то вы бы не стали прятать от нас свои прежние публикации. Они у вас очень яркие. Сразу видно – с душой написано. Хотя я этого не понимаю.

– То есть вы защищаете этого выродка?

– Нет, – снова вступил редактор. – Мы просто деньги зарабатываем. Нам проблемы не нужны. Убьют кого-нибудь, а мы крайними окажемся. А теперь – проваливай! – рявкнул редактор.

Бакович поднялся, посмотрел на него с тупой злобой, не переставая жевать. Потом сплюнул жвачку на ковер и вышел прочь.

Из коридора донеслись шаги, потом грохот – может, Бакович на что-то налетел, а может быть, сам что-то пнул.

Когда хлопнула входная дверь, даже дышать стало легче. Как будто сам воздух очистился.

Черский смотрел на белый комочек жвачки, что остался как память о национальном возрождении. И думал, что не зря еще сначала, когда был ремонт, выбирали самый немаркий ковер.

Оттереть его будет не так сложно… Не так сложно, как смыть человеческую кровь.

Черский не выдержал и заговорил – хотелось прогнать остатки мрачных мыслей:

– Тема, конечно, интересная, просто исполнитель плохой. И мне кажется, можно было про это сделать интересный материал. Прямо вот такой гвоздь программы для целого номера, который потом вся страна перепечатывать будет. Только вот по исполнителю сразу видно – не справится. А так, конечно, было бы интересно порадовать читателей разбором, какие они есть, на какие сорта делятся. В английских газетах, даже в тех, которые доходят до нас, много про них сейчас пишут. Пусть узнают, что есть плохие скины-фашисты – «боны», хорошие скины-антифашисты – «реды» и просто скины – «трады», которые вообще никому не интересны. Но вот что странно: скины-то стали с фашистами сливаться только сейчас. Прежние британские были как раз «традами», любителями пива, футбола и заводной карибской музыки, среди них было полно черных ямайских докеров. Почему так происходит – науке неизвестно. Было бы интересно с этим разобраться. Хотя это тянет, конечно, не на статью, а на целый документальный фильм. «Фашизм поднимает бритую голову» или что-то такое. И я понимаю, что такое, конечно, в Москве снимать надо. Там и людей больше, и деньги можно найти даже на такие дела.

Редактор Лобанович перевел взгляд на Черского.

– Я и не думал, что ты такой принципиальной, – заметил Лобанович. Похоже, весь монолог прошел мимо его ушей.

– Не было бы принципов – не сдавал бы материал каждый раз и в срок, – заулыбался Черский. – Называется – профессиональная этика.

– Это тебя Афганистан научил? Малейшая ошибка ведет к смерти или чему-то похуже?

– Просто наловчился использовать привычки, – отозвался Черский. – Представляю, что редакционное задание – это приказ, а дальше просто включаются навыки, которые еще в учебке вбили. Приказ выполняется сам собой и не приходя в сознание. Но, конечно, это не так просто включается. Я уже в отставке, многое поменялось. Все равно иногда рассуждаю, как видите, не по уставу.

– Принципиальность – это ладно, это со всеми случается, – произнес Лобанович. – Но вот что мне по-настоящему интересно: как ты ухитрился это так быстро понять или хотя бы вспомнить? И главное, как так быстро ты это нашел! Я даже близко не добрался до этих бумаг!

– Профессиональное. Хотел вам показать, какие издания клепают новомодные политические активисты. Но вы до него так и не дошли. Пришлось напоминать.

– Ты уничтожил этого придурка на месте.

– Лучше уничтожать так, – ответил Черский, – чем физически.

– Это ты верно заметил. Ладно, хорошо, я доволен. Лучше плевок сейчас, чем куча навоза завтра. Как подумаю, как бы мы с ним мучились…

– Если такие, как он, придут к власти, будем мучиться всей страной.

Лобанович повернулся к окну, посмотрел на зыбкие огни фонарей и улыбнулся чему-то глубоко личному.

– Сходи, поешь и заканчивай свою колонку, – произнес он. – У меня тут редакционное задание подъехало. Я только посмотрел – и сразу понял, что оно как раз для тебя.

– А какое задание будет?

– Зачем тебе знать? Ты еще про бомжей не дописал. Или настолько не любишь?

– Неужели интервью с директором свежеоткрытого стрип-клуба?

– Тебя дожидается несчастный случай со смертельным исходом, – все тем же спокойным голосом продолжал редактор. – По некоторым признакам – это убийство.

* * *

«Интересно, что это за убийство?» – размышлял Черский, выходя из кабинета редактора.

Но когда он уже лавировал между столами, в голову залезла другая мысль.

Зачем этому дурню Баковичу было именно официальное трудоустройство в их газете?

Насчет судьбы самого Баковича он не беспокоился – этот навозник куда-нибудь да пристроится. Сейчас у всех есть газеты, даже у пивзавода. Как и подобает дурню, этот национально озабоченный был уверен, что его выгнали за давнишнюю статью и убеждения, – хотя выгнали на самом деле за дурость, а статья и убеждения просто помогли эту дурость заранее определить.

Одним словом, найдет себе место. Дурни обычно неприхотливы. Ну или пойдет во славу нации цветной металл воровать.

Но зачем ему официальное трудоустройство? В голове как-то сама собой вырастала идея отличного журналистского расследования – хотя Черский прекрасно понимал, что у него нет ни времени, чтобы его провести, ни места, чтобы напечатать его результаты.

Он подошел к своему столу, где на экране уже мигали следы звезд в бесконечном космическом полете. Подвигал мышкой, посмотрел на начало статьи и решил все-таки сходить поесть, раз уж разрешили.

– Нэнэ, ужинать будешь? – спросил он.

Нэнэ была приятная девушка лет двадцати пяти, которая тоже вечно работала допоздна. В ней не было ничего современного, только свой особенный стиль, и этот стиль был, может быть, не модным, но для нее – идеален.

Лицо ее было круглым, как Луна, и по-своему милым, так что Черский, когда ее видел, невольно вспоминал луноликих красавиц из Омара Хайяма. Она носила длинную темную юбку, скрывавшую толстые ляжки, и свитера ей под тон.

В «Браме» она писала под именем «психолога доктора Лопатова» ответы на письма читателей, в основном из области отношений. А чтобы советы доктора Лопатова были особенно действенны, она сочиняла и сами письма.

– Да, пошли, – сам голос у нее тоже был грудной и очень теплый. Когда ты его слышал, казалось, что к уху прикоснулась спелая груша.

Она поднялась и потопала за курткой. Черский шел за ней следом, пытаясь понять, что именно так сильно его гложет.

Нет, не расследование, которого все равно никогда не будет. Что-то другое… но что?

Он понял это буквально в последний момент. Ну конечно же, Бакович!

Но его трудоустройство было ни при чем.

А при чем был сам Бакович.

– Стой, – сказал Черский, и его рука опустилась на округлое плечо Нэнэ. Та обернулась, удивленная.

– Что такое? – спросила она.

– Давай через двор выйдем.

– Но почему?

– Может быть опасно.