Психопат внутри меня

Стараясь беспечно улыбаться и поддерживая беседу я сканировала взглядом кабину в поисках хоть какого-нибудь орудия самообороны. Just in case1. Сгодился бы даже простой карандаш! Но не было ничего, только бесполезный хлам: какие-то пыльные и мятые бумаги, скомканные упаковки из-под бургеров или буррито, на зеркале болтались чётки с деревянным бусинами и небольшим крестиком, отполированные до блеска чужими пальцами и пылью многих трасс. Даже на заднем сиденье ничего, сплошной хлам: грязная одежда, коробки, пустые пластиковые бутылки, какие-то чеки. Не смотря на открытые окна, запах был навязчивым и удушающим: смесь пота, влажной ткани, дешёвого дезодоранта и давно пролитого пива. Мой мозг зачем-то регистрировал все детали.

Играло радио. Из хриплых колонок орала мексиканская попса с фальшивыми романтическими словами и назойливой гитарой. Я слушала, не слыша. Считала секунды до поворота.

Я украдкой разглядывала на руки водителя. Шрамы. Грязь в трещинах и даже в порах кожи. Короткие ногти, чуть ли не обгрызенные, но на мизинце – по классике длинный. У меня данная деталь всегда вызывала отвращение. Какой бы не была причина этого штриха, всё было неприятно: от наркотиков до псевдоэстетики. Некоторые мужчины думают, что это добавляет им оригинальности или брутальности, особенно в сочетании с кольцами и браслетами. Они ошибаются, это выглядит как дурной вкус.

Я перевела взгляд на зеркало заднего вида, силясь заметить хоть что-то полезное на сиденье за спиной, и замерла, не веря своей удаче: прямо над лобовым стеклом, словно над входной дверью, располагалось распятие. Массивное, тяжелое, совершенно волшебным образом державшееся на хлипкой обивке. Именно то, что мне нужно. Я отвела глаза и стала прикидывать, насколько легко его будет оторвать.

Водитель свернул с шоссе, и я сразу поняла: мы едем не туда.

– Эй, – сказала я, даже не повышая голоса. – Тебе не показалось, что мы только что проехали поворот на Сан-Луис?

– Там дорога разбита, – отмахнулся он. – Я знаю короткий путь. В два раза быстрее.

Его тон был из тех, что не терпят возражений. Мужик за рулём. Мужик решает. Я снова едва мазнула взглядом по распятию, стараясь, чтобы водитель не заметил. У же почти ощущала его в руке и прикидывала, куда лучше ударить.

– Знаешь, – он чуть скосил на меня краешек глаза, разглядывая мою грудь в белой майке, – если бы ты была моей девушкой, я бы тебя одну не отпустил. В наше время – слишком много психов на дорогах. Особенно в Мексике. – Он засмеялся, довольный собой. – Никогда не знаешь, на кого нарвёшься.

– Да, – кивнула я. – Никогда не знаешь.

– А ты сама откуда, chica2? – Он повернулся ко мне чуть ближе, и я уловила его запах: пот, бензин, жвачка и что-то тухлое, застарелое. Может, от сиденья.

– Из Штатов, – сказала я. – Выехала на выходные. Еду к друзьям на море, думаю, они заждались. А тут связи нет, не могу предупредить, что застряла.

Я накидывала информации, чтобы он подумал, что меня ждут и будут искать. Но он лишь усмехнулся:

– Небольшая задержка в пути. Они, наверное, уже пьяны и забыли о тебе, chica.

Он снова свернул. Пейзаж за окном менялся: вместо привычного шоссе – редкие кусты, пересохшие канавы, пустынная пыль. Ни машин, ни людей. Вдали показалась полуразвалившаяся постройка, то ли амбар, то ли ангар.

– Это точно короче? – спросила я.

– Расслабься. Мы почти приехали. – Он положил руку на моё колено. Пальцы были грубые, тяжёлые. Он даже не смотрел на меня – просто решил, что может. Так делают с мясом, которое уже в пакете.

Я не убрала ногу. Улыбнулась. Потом медленно, вежливо, как будто мне нужно поправить подол, потянулась к зеркалу. Его рука осталась на месте. Он почувствовал моё движение, но не понял его значения.

Потом – всё случилось быстро. Он только повернул голову, чтобы что-то сказать, а я уже сжимала крест в руке – он и правда крепился буквально на соплях. Острое основание вошло под челюсть, быстро, точно, прямо в шею, между трахеей и артерией. Он даже не закричал – захрипел, будто подавился воздухом.

Руки у него задёргались, под действием инстинкта крепко сжали руль. Машина дёрнулась, съехала в канаву и встала. Я вытащила крест. Кровь брызнула тёплой, густой струёй – на панель, на стекло, на мой локоть. Он затих через несколько секунд, хрип превратился в бульканье. Я занесла руку назад, и ударила ещё раз. Потом ещё и ещё.

Я сидела, стараясь дышать ровно, как после тренировки. Пальцы, впрочем, выдавали физиологическую реакцию на стресс: кожа на ладонях была влажной. По спине пробежали мурашки, как статический разряд по проводу. В солнечном сплетении подрагивала тугая струна, во рту стоял лёгкий металлический привкус – реакция тела, не эмоций. Я вытерла распятие о его футболку. Я убирала не кровь, а свои отпечатки. Надо будет избавиться – и от него, и от тела, и от машины.

Мужчина всё ещё оставался на водительском сиденье: завалившийся на бок, с вывернутой шеей и приоткрытым ртом. Я закрыла ему глаза. Не из жалости, а чтобы не раздражали. Было какое-то чувство дискомфорта, как открытая дверь. Это всегда меня нервировало.

Я вытащила его наружу с хрустом и тихим стоном кожи по винилу. Тело оказалось тяжелее, чем я ожидала. А мне ещё нужно передвинуть его на заднее сидение, а потом вернуть на место. Хорошо, что мы не на трассе, там сложно было бы осуществить подобные манёвры. На этом этапе я почувствовала, как в теле просыпается усталость. Мышцы оттягивались, хотелось пить. Но останавливаться было нельзя.

Я села за руль – водительское кресло было тёплым и пахло чем-то мясным. Вывела пикап на трассу и, не включая в сумерках дальний свет, поехала обратно. Встречных машин не было, lucky me3! Ещё до наступления темноты я заметила, что этот участок почти не используется: грузовики здесь не ходят, туристам он неинтересен.

Свою машину я нашла быстро. Зафиксировала место в уме и поехала дальше, в сторону пустошей, где днём видела развалины старой фермы. Заехала как можно дальше от дороги, чтобы машину было трудно заметить с дорог. Затем сняла ремень генератора – этому водителю он точно больше не пригодится. В багажнике пикапа оказалась канистра – видимо, мексиканец действительно часто катался в одиночку и готовился к поломкам. Я разлила бензин по сиденьям, особенно на руль и приборную панель, вытерла свои отпечатки какой-то ветошью и бросила внутрь зажигалку.

Пламя вспыхнуло мгновенно, как будто ждало освобождения. Оно трещало и гудело, с жадностью облизывая всё, к чему прикасалось. Этот звук – как поленья в камине. Он обволакивал, успокаивал. Я ощутила, как всё внутри расправляется, как будто этот огонь сжигает не только улики, но и напряжение. Примитивная, первобытная радость – наблюдать, как что-то исчезает без следа. Красиво, мощно, бесповоротно.

Я не оборачивалась, пока шла обратно к своей машине. Пламя пульсировало за спиной, бросая рыжие отблески на сухую землю. Я улыбалась.

Свою машину я починила быстро. Проверила, где ближайший мотель и тронулась в путь. Я отчаянно нуждалась в отдыхе, но прежде мне нужен был душ. Я ехала по шоссе, удаляясь от места преступления. В зеркале заднего вида отражалась лишь ночь и отблески пламени. Ни свидетелей, ни следов.

Позже я скажу себе: это была самозащита. Но внутри я уже знала: это просто оправдание.

Переход границы оказался на удивление скучным и банальным. Старый бетон, потускневшая разметка, заборы с колючкой и пластиковые канистры, сваленные у обочины, очередь из старых пикапов и минивэнов. Люди в растянутых майках, потные, уставшие: кто-то жуёт чипсы, кто-то говорит по громкой связи. Мексиканское солнце плавит всё: крыши, асфальт, лобовое стекло.

Я подъехала к будке. Стекло опустила заранее, паспорт уже лежал на приборной панели. Офицер был моложе, чем я ожидала – с короткой стрижкой и ленивым взглядом, в котором, тем не менее, сквозила настороженность. Он сделал шаг вперёд, заглянул в салон. Совершенно банальные вопросы: Где были? Куда направляетесь? Место работы? С вами есть кто-то ещё в машине? Везёте что-нибудь запрещённое?

"Офицер, я сутки назад убила человека и сожгла машину с его трупом на обочине, вы меня даже не задержите?! "

– Добро пожаловать домой, – улыбнулся он, и вернул мои документы.

– Спасибо, – улыбнулась я в ответ.

Я подняла стекло и медленно выехала за шлагбаум. Сердце билось ровно. Вот и всё.

На первой же заправке я остановилась, чтобы унять радость и привести себя в порядок. Помыла руки, посмотрела в зеркало, сняла резинку с волос. Улыбнулась.

Это оказалось так просто. Убить и уйти от наказания. Но что теперь будет дальше? И что я вообще такое?

[1] Англ. На всякий случай

[2] Исп. барышня; девушка; мисс

[3] Англ. Везёт же мне!

Глава 8.

Мне нужно было понимание того, что произошло в Мексике. Я не чувствовала раскаяния, стыда, не испытывала угрызений совести. И боялась признаться даже самой себе, что это было скорее… удовлетворение? Возбуждение? Радость? Я прокручивала сцену убийства и пожара потом. И открытые глаза того мексиканца совсем не снились мне в кошмарах. Понятно, что признаться во всём я не могла, да и не нужна мне была эта исповедь. Но хотелось разобраться.

Раньше у психолога я никогда не была. И долго не могла решиться. А вдруг мне попадётся невероятный профессионал, который по одним глазам раскроет мою суть? Поэтому я тщательно отобрала безобидную на вид женщину средних лет с не очень обширной практикой, которая работала с тревожностью, депрессией и семейными парами, переживающими кризис отношений. Я сидела в уютном кресле, делая вид, что расслаблена. Но контроль отпускать не собиралась.

– Что вас беспокоит, Нина? – спросила женщина мягким, профессионально нейтральным голосом. Она забавно произносила моё имя на английский манер.

– Меня беспокоит отсутствие беспокойства, – попыталась сострить я. За сарказмом и цинизмом мне всегда было легче прятаться. – Я не чувствую того, что должны чувствовать люди. Любовь, привязанность, даже страх или печаль. Это нормально?

Психолог внимательно посмотрела:

– А вы хотели бы чувствовать?

Тут я задумалась. Вот совсем не была уверена. Зачем мне, например, угрызения совести или излишнее стеснение? Волнение или привязанность к людям? Это же усложнит жизнь. – Я не знаю. Может быть, все так живут? Может, книги и фильмы просто врут, преувеличивают значение чувств, а мы верим?

Психолог чуть прищурилась и сделала заметку:

– Вы всегда были такой?

– Наверное, да, – я пожала плечами. – Я не помню себя другой.

Мы обсуждали моих родителей. Папа ушёл из семьи, когда мне было лет двенадцать. Я просто как-то вернулась с каникул домой, а его вещей нет. А на втором курсе института он быстро сгорел от рака, буквально за полгода его не стала. Переживала ли я? Скорее, нет. Больше испытывала некое облегчение, что он больше не будет мучится и страдать от болей. Мама моя пила. Она не была алкоголичкой, потерявшей человеческий облик и тратящая на выпивку последние день. Отнюдь. Она стильно и со вкусом одевалась, следила за собой. Но считала, что имеет полное право в конце рабочего дня пригубить бокал вина. Или два. Или даже бутылку. Поэтому для коллег и знакомых она была приятным и обходительным мистером Джеккилом, мне же доставался дома образ мистера Хайда.

На третьей сессии с психологом мы перешли к теме детства – вдруг там кроется некая причина моей холодности, а я просто забыла? И тут я вспомнила. У меня был некий спасательный круг, чтобы эмоции не захлестнули меня опять. Мы общались на неродном мне языке, в чужой стране, и поэтому всё воспринималось иначе, словно всё было не со мной. Поэтому было легко говорить, ответы звучали точнее, а мысли становились яснее.

– Есть что-то в вашем детстве, что казалось несправедливым? – спросила врач.

Не "что вы помните", не "как вам жилось", а именно так. Несправедливость.

Я молчала. Перед глазами всплыла одна картина, чёткая и неприятная.

«Мне три года. Мама лежит в постели и не встаёт, лицо её бледное и уставшее. Она ужасно стонет. Папа отводит меня в соседнюю комнату, сажает перед телевизором и уходит, ничего не объясняя. Он очень нервничает, я это чувствую. Его руки дрожат.

Через некоторое время я очень хочу в туалет, но всё ещё сижу, потому что за мной никто не приходил и не разрешали выйти из комнаты. А мама всегда ругалась, когда я выходила. Как-то даже застала её голую и сидящую на папе. Она крикнула, чтобы я закрыла дверь. Но картинка прочно запечатлелась на сетчатке. И поэтому я ждала. Я ждала очень долго, и в итоге уснула, и описалась во сне. Проснулась в холоде, темноте, мокрая, очень голодная. Я кричу, но никто не приходит. Я выхожу. В квартире тихо и пусто, света нигде нет. Паника растёт, как снежный ком. Я стою в коридоре, маленькая и одинокая, не понимая, что происходит, и плачу.

– Папа вернулся следующим утром, пьяный и нервный. Он не знал, как заботиться обо мне, это всегда делала мама. Не знаю, сколько прошло времени. Но вроде бы он меня даже кормил, хотя в садик я не ходила тогда. Дни тянулись долго, серо и бесконечно. Я ничего не понимала, а мне не объясняли.

Через несколько дней меня привели в больницу. Волосы с момента маминой болезни не расплетали и не расчёсывали, одежду тоже не меняли. Мама лежала среди каких-то чужих людей на маленькой кровати. Живая, но слабая и другая.

– Мне кажется, я её тогда возненавидела. Просто потому, что она есть, но не объяснила мне, почему её не было. Потом меня забрала к себе её коллега, а когда мама вернулась домой, что-то уже было сломано навсегда. И мы никогда к этому не возвращались. Только я стала писать по ночам. И от этого боялась засыпать.

Психолог внимательно слушала мой рассказ, потом осторожно спросила:

– Как вы думаете, это могло повлиять на то, что вы чувствуете сейчас?

Я задумалась. Внутри было тихо и спокойно, уже нет никакой боли или сожаления. Только равнодушная ясность.

– Возможно. Но я не чувствую, что мне это мешает жить.

– И тем не менее, вы здесь.

– Да, – спокойно ответила Нина. – Потому что я хочу понять, кто я на самом деле. И насколько далеко это может зайти.

Психолог замолчала, что-то записывая в блокнот. Я предполагала, что был самый необычный и сложный случай в её практике.

Спустя несколько дней, после тщательного анализа и дополнительных тестов, она произнесла:

– Нина, у вас признаки диссоциального расстройства личности. Это не приговор, но это объясняет многое из того, что вы чувствуете или, скорее, не чувствуете.

Я кивнула, принимая информацию спокойно. Это не испугало, а скорее принесло облегчение. Мне словно выдали ключ к замку, который долго не поддавался.

– Значит, я не сломана. Просто другая.

Психолог улыбнулась:

– Да, именно так. Это вариант нормы.

Как же она ошибалась!

Мы очень скоро расстались. Я получила вектор направления, но пускать кого-то глубже в свою голову и мысли я не собиралась. Поэтому придумала какой-то вполне невинный и благоразумный предлог для прекращения сеансов и исчезла.

Глава 9.

Свою жизнь я выстраивала как шахматную партию: подбирала лучшее окружение, перспективное образование, нужные связи, шаг за шагом строила карьеру.

К переменам относилась спокойно: могла без колебаний круто сменить работу, город, даже цвет или длину волос. Едва я успела примерить мысль остаться в Америке, как на горизонте объявился одногруппник и предложил место в крупной международной компании в России. Почему бы не попробовать? Я вернулась.

После квеста с возвратом налогов и страховок на руках оказалась приличная сумма. Я обменяла её на стальной Mini Cooper: ухоженный, послушный, с безупречной сервисной историей. Вскоре под аккуратным кузовом поселился спортивный мотор – это был мой маленький секрет. Мы с «Котелком», как я окрестила машину, любили ночные трассы. И когда стрелка тахометра упиралась в красную зону, весь остальной мир оставался позади.

Потом я решила выйти замуж. Ну, как решила. У меня была хорошая и перспективная работа, с понятными правилами, зафиксированными в нормативных документах и даже кодексе корпоративной этике, чёткой иерархией и вполне комфортной средой. Но вскоре я стала ловить на себе настороженные и любопытные взгляды. Мне двадцать семь, я отлично выгляжу и дорого одеваюсь, но я всё ещё одинока. И это почему-то вызывало вопросы и вообще кого-то касалось. Но есть неписанные законы, и их надо соблюдать. Поэтому, чтобы не усложнять себе жизнь, я и решила выйти замуж буквально за первого, кто сделал предложение. А почему и не попробовать?

Какое-то время наш брак спасали многочисленные командировки – мои и мужа. Мне всегда было настолько комфортно с самой собой, что делить это состояние с кем-то другим было невыносимо. И самое счастливое время моего замужества – его полугодовое языковое обучение в Англии. Я даже пару раз к нему наведывалась ради бесплатного проживания, и прекрасно там путешествовала в одиночестве. Деланно сокрушаясь, что ему никак не выбраться – график занятий был действительно плотный.

В одну из таких поездок я оказалась в Корнуолле – всегда мечтала там побывать, просто край географии. После долгой прогулки по побережью я устало расположилась в небольшом уютном пабе. Там я была не просто туристом, я пыталась слиться с местными жителями. Мне всегда нравилось прочувствовать место, где я оказываюсь. Я выбрала Фалмут, чуть ли не самый мрачный и депрессивный город в Англии. И жила в нём уже неделю.

За стойкой сидел блондин, высокий, с каким-то свистящим акцентом и взглядом человека, уверенного в своей обаятельности. Раньше я его здесь не встречала. Он тут же заметил меня и сделал приглашающий жест. Я села рядом, просто из любопытства. И из лёгкой усталости – не хотелось тратить время на сопротивление и отработку возражений. А потом – потому что поняла, с кем имею дело.

– Как же муж отпустил такую красотку одну? – спросил он, почти подмигнув. Мы пили уже по второй пинте пива, и много друг о друге узнали. Не знаю, была ли правдой его история, но моя была правдива лишь в тех моментах, которые были нужны в моей легенде.

Классика. Я даже не улыбнулась.

– Я не беру разрешение на передвижение, – сказала я. Он хмыкнул, как будто это было мило. Как будто он мне польстил подобным комплиментом.

– Ого, самостоятельная. Наверное, ещё и машину водить умеешь? – Его взгляд скользнул вниз, к вырезу моей блузки, задержался на мгновение дольше приличий.

Я слушала его, и отбрасывала внутри слова, жесты, формулировки. Чем он прикрывал своё истинное лицо. И видела уже настоящего Олафа: патриархального, самодовольного, напыщенного. Он пытался казаться расслабленным, но это не получалось. Его взгляд всё время скользил – по моей шее, по рукам, по губам. Как будто он всё это уже считал своей собственностью, просто не озвучил.

– Тут недалеко есть старый замок, – сказал он, допив бокал. – Место потрясающее. Покажу, если хочешь.

Строит из себя опытного экскурсовода! Была я в этом замке – полторы разрушенные стены в густых зарослях травы. Но я знала, что пойду с ним в любом случае. И прекрасно представляла, что будет дальше.

Я сказала «да» так же легко, как кивают официанту на вопрос «нужен ли сахар». Мне требовалась короткая передышка – и ему, и себе: ему – чтобы окончательно потерять бдительность, мне – чтобы внутри щёлкнул последний фиксатор. Я решила: пусть он сам перешагнёт черту, чтобы потом не осталось даже тени сомнения, что нужно довести всё до конца.

Позже я сознательно позволила ему взять своё. Не из-за желания и не потому, что не могла отказать. Я дала ему ровно то, чего он так настойчиво добивался – лишь бы он уверился в собственной «победе» и расслабился окончательно. Заодно получила чистый, бесспорный повод: он стал тем, кто перешёл грань. Это было сделкой с той частью совести, которая ещё иногда у меня шевелилась. Скорее даже для видимости, не более.

Он навалился тяжело, пах пивом и каким-то мужским парфюмом, который обязательно навязчиво присутствует в любых гигиенических средствах. Одна рука шарила под моей курткой, как вор под прилавком, второй он избавлялся от одежды. Всё было предсказуемо: мятая трава, грубые пальцы, шёпот, выдаваемый за интимность. Я оставалась снаружи, холодным наблюдателем, аккуратно складывая в памяти лишние аргументы для его будущей смерти. Ни боли, ни стыда – только расчёт и набросок следующего шага.

Он застёгивал джинсы, довольный собой. Светлые, почти белые волосы прилипли к влажному лбу; лицо оказалось удивительно пустым, будто стерли черты. Брови выгоревшие, глаза бледные, цвета невесеннего скандинавского неба. Обычный, ничтожный. Идеально подходящий, чтобы исчезнуть навсегда.

Стало совсем темно. Теперь было нужно, чтобы жертва сама дошла до своей могилы – этого рослого викинга я одна не дотащу.

– Ты где-то остановился? – уточнила я ещё раз.

– Хотел успеть на последний поезд, но если ты настаиваешь, чтобы я остался… – он многозначительно замолчал и улыбнулся.

– Идем, я провожу тебя до станции, – предложила я. Тактично намекнув на окончание знакомства.

Ему пришлось мне довериться – было уже очень темно. Я взяла его за руку, и уверенно вела к колодцу, который заприметила пару дней назад, чуть в него не угодив. Место было идеально заброшено и находилось в глуши зарослей. Внутри колодца были мрак и запах плесени, а его глубину я определить не смогла.

– Смотри, – сказала я и нагнулась, как будто что-то разглядывала.

Он шагнул ближе, чуть пригнулся. Я развернулась, подняла камень, что валялся рядом, и сильно ударила его по голове. Один раз. Он рухнул на колени. Второй удар направлен в висок. Он издал звук, будто попытался что-то сказать, но это было уже не речь, а пустой звук воздуха, теряющийся в горле. Я ударила ещё раз. И ещё. Его тело стало мягким, как мешок с песком. Несколько минут я выжидала, не появится ли у него пульс. Ни хрипа, ни подёргивания. Но я знала – мозг может ещё посылать сигналы, даже если разум уже мёртв. А вдруг он выживет? Вдруг кто-то найдёт его раньше, чем труп успеет истлеть в тени колодца?

Я достала из рюкзака нож, который купила пару недель назад. Обычный туристический нож из «Теско», недорогой, но с неплохим лезвием длиной с ладонь, которое легко пряталось в рукоятке. С ним мне было спокойнее, а тут представился шанс пустить его в дело. Да, он не идеален для моей цели, но лучше им закончить начатое, чем оставить мизерный шанс на спасение.

Я раскрыла клинок и подошла ближе. Швед уже не дышал. Но я всё равно склонилась, прижалась коленом к его груди и аккуратно, без спешки, перерезала горло. Не из жестокости. Из расчёта. Чтобы не было ни малейшего «если».

Потом с трудом оттащила его к краю колодца – он действительно был очень тяжёлым. Перевалила тело через ограждение, и он резко ухнул вниз, словно туша забитого быка. Глухой удар, звук треснувшего спелого арбуза. И тишина.

Телефон шведа я забрала заранее – протёрла корпус, вынула SIM-карту и спрятала в карман. Сделав приличный крюк, дошла до обрывистого берега и швырнула аппарат как можно дальше в море – пусть волны утащат его в равнодушную, холодную бездну.

Через час сидела в пабе и слушала разговоры местных завсегдатаев. Английская культура вечерних сборищ за пинтой пива – особое искусство: турист его не поймёт, если заглянет случайно, а местный, который приходит каждый день, живёт этим ритуалом. Мне всегда нравилось наблюдать со стороны.

Ночью я спала без сновидений. Утром в гостинице уничтожила завтрак с таким аппетитом, что растрогала круглую, приветливую кухарку. Всё было буднично: газеты на стойке, парень с гитарой у двери, официантка с кривыми зубами. Всё по-прежнему. Только тело белобрысого шведа – внизу, в колодце, в полной тишине.

Вечером я уже сидела с мужем в лондонском ресторане и делала совместные селфи для соцсетей, разыгрывая счастливую пару. Ещё через два дня вернулась домой: отпуск закончился, а энергии у меня было больше, чем когда-либо.

Я несколько недель просматривала британские новости и местные интернет-сводки – ни слова о пропавшем туристе, ни намёка на найденное тело. Игра с правосудием оказалась странно захватывающей: Англия, страна порядка и протоколов, тоже не смогла противопоставить мне абсолютно ничего. И мне это чертовски понравилось.

Глава 10.

Дождь стучал в окно кабинета ровно, как метроном. Я выбрала врача в Лондоне не случайно. Да, он очень атмосферный, но всё равно просто огромный город, где чужие глаза скользят по тебе, не задерживаясь. А сайт доктора Мэтьюза изучила с самой скрупулезной дотошностью. Он обещал "деликатный подход к сложным случаям" – вот и проверим. И потому что его кабинет напоминал мне декорации из британского сериала, это добавляло антуража и не оставляло впечатления, что я нахожусь в игре.