Психопат внутри меня

Вера Анучина

Психопат внутри меня

Что-то из этих событий вымысел, что-то правда. Кто-то из действующих лиц существует на самом деле, а кто-то просто персонаж. И, конечно же, все совпадения имён и географических названий совершенно случайны.

Глава 1.

Меня всегда считали хорошей и послушной девочкой. Но на самом деле я просто быстро перенимала примеры обычного человеческого поведения, которое мне было совершенно чуждо. Почти до двух лет я молчала, но потом подслушала мамины жалобы на то, что со мной что-то не так:

– Все дети в этом возрасте уже разговаривают, а эта молчит! Только смотрит своими огромными глазами. Может, она больная? – жаловалась она подруге на кухне.

А я просто не видела смысла в этой словесной шелухе, которую взрослые щедро рассыпали вокруг, чаще всего не придавая ей большого значения. Или просто говорили из стремления заполнить пустоту и убрать тяжёлые паузы. Меня же тишина и одиночество совсем не пугали. Я просто за всеми наблюдала, дотошно вслушивалась и училась. Подмечала интонации и сопоставляла мимику с полученными результатами. Слов становилось всё больше, они складывались в ритмы, фразы, но оставались где-то внутри, не требуя выхода.

И однажды утром – ясным, с голубой полосой за окном, запахом кофе и сигарет – я решила попробовать.

Папа был ещё дома. Он читал газету, которая его всегда сердила и выговаривал кому-то невидимому вслух про "бардак в стране" и "этих козлов". На нём была незамысловатая домашняя одежда: майка с вытянутым воротом и полосатые трикотажные штаны. Он был проще, прямее, понятнее. С него как раз и можно было начать.

Я подошла к нему и сказала:

– У меня чешется нос.

Он дёрнулся, как будто его укололи током. Газета зашуршала на полу, его глаза округлились.

– Мать! – заорал он куда-то за дверь. – Мать, иди сюда! Нина заговорила!

С кухни появилась мама. Утро, но она уже усталая и разражённая, на голове гусеницы бигуди, в руке – чашка с остатками остывшего кофе. Она смотрела на меня так, будто я нарушила какие-то её важные планы.

– Ну, наконец-то. Значит, не немая, – коротко бросила она и ушла обратно. Ни облегчения, ни улыбки, ни похвалы. Вообще-то, я выдала сразу целое предложение по всем нормам и правилам русского языка!

Я замерла в нерешительности. Мама не оценила, зато папа стоял всё ещё искренне потрясённый и от чего-то необычайно радостный. Именно тогда я не поняла, а скорее прочувствовала на уровне интуиции: "Вот как это работает. Слова имеют вес, но не сами по себе. Надо точно выбрать момент и адресата". Речь – это инструмент. Щёлк – и ты получаешь реакцию. Или не получаешь. И в этом тоже кроется что-то важное.

Потом я стала внимательнее ловить оттенки речи: разбирала смыслы и подтоны фраз, нанизывала их, как бусины, в цельные фразы. Позже дошла очередь до эмоций. Обида, предательство, доброта, дружба – я разглядывала их, как экспонаты, пытаясь понять, что стоит за каждым ярлыком. Достаточно было услышать определение один раз, и схема уже складывалась в голове.

Люди показались мне странными: вслух твердят, что лгать – плохо, но сами не готовы слышать правду.

Глава 2.

Мне было лет пять, не больше. Мы поехали к родителям моей матери – бабушке и дедушке. Для меня они были чужими: сдержанные, пожилые, пахнущие чем-то терпким и лекарственным, не похожие на тех взрослых, к которым я привыкла. Дедушка пугал меня аккуратностью и стремлением к порядку. Он идеально ровно выправлял фарфоровые фигурки, дорожки на полу, постоянно убирал невидимые соринки с мебели. Бабушка накладывала огромные порции еды. Я была жуткой привередой и малоежкой, но под строгим и холодным взглядом матери давилась и доедала всё. Ибо я знала: к взрослым надо относиться уважительно. С пиететом – новое слово, которое я тогда выучила.

И вдруг – небрежный вопрос, словно между прочим:Они говорили со мной противными сюсюкающими голосами, которые обычно появляются у взрослых при общении с детьми. Расспрашивали: как дела в садике, кого люблю больше – маму или папу, и всё ли у нас хорошо. Я сидела прямая, как на утреннике, и старалась отвечать вежливо. – Да.– Мама всё ещё курит? Я кивнула. – Ты зачем это сказала? Зачем?!Мама обернулась на меня быстро, как змея, и я увидела в её взгляде нечто новое – не усталость, не раздражение, а настоящее бешенство. Потом, на прогулке, она меня отчитывала, зашипела сквозь зубы: А я не понимала. Разве это не правда? Разве меня не учили, что врать нехорошо?

Но теперь я учла на будущее: правду хотят не всегда. Хорошо, запомним. Интересно, есть для этого какой-то более точный регламент использования?

Когда я начала читать, ориентироваться в мире стало проще. Родители удивлялись: книги «не по возрасту», критические статьи – «ничего же не поймёшь». Как же они ошибались. Я анализировала тексты, как формулы, и быстро поняла, что критики транслируют общепринятые моральные нормы. Эти рецензии стали для меня костылями в хаосе чужих чувств.

Я училась оценивать поступки сначала на примере вымышленных персонажей. Антагонисты казались логичнее и объёмнее, чем герои, но в сочинениях я всё равно писала то, чего хотела система образования. Я особенно ощутила это на «Трёх мушкетёрах». Учителя хотели, чтобы мы восхищались благородством д’Артаньяна и его дружков, но меня завораживала Миледи. Холодная, расчётливая, безжалостная – она действовала логично, а не из мальчишеского браваства или клятв, опрометчиво данных в алкогольном угаре. Я недоумевала, чем можно восторгаться в четвёрке самцов с шатким моральным компасом, которых тащит вперёд исключительно удача. Миледи же просчитывала ходы и брала своё без жалости – именно за это, конечно, ей полагалась казнь. Я поставила закладку на сцене с лилией на плече и решила: если уж и брать с кого пример, то только с её. Ну, или ещё с кардинала Ришелье.

Мне не нужно было чувствовать – я анализировала. Школа была моей первой лабораторией. Там я не просто училась – я училась людям. Их эмоциям, поступкам, спонтанным решениям, которые, казалось, принимались на чувствах, но в действительности легко просчитывались, если знать, куда смотреть. Я отслеживала закономерности: кто дружит с кем, кто кого защищает, кто первым сдаст, если запахнет жареным. Кто хвастается, кто занижает оценки, кто врет по привычке. Это не было жестокостью. Это было опытом.

Девочки плакали в туалетах из-за мальчиков. Я запоминала, с чего начался конфликт, как он развивался, какие слова резали сильнее прочих. Потом пробовала – чуть‑чуть – говорить то же самое в нужный момент. Проверяла, насколько хватит моей «доброты», чтобы получить от человека желаемое. Научиться «сочувствию» оказалось несложно. Достаточно было подобрать нужные слова. Мою неискренность никто не замечал, всем вполне хватало декораций.Кто-то учился рисовать. Кто-то – решать уравнения. Я училась копировать интонации, выстраивать фразы с правильными паузами, делать глаза чуть влажнее, чем надо.

Иногда я даже путалась в образах. С одной стороны я застенчивая и добрая, с другой – язвительная и бойкая. Перед учителями – увлечённая, послушная, но с проблеском характера. Опять же, с точно выверенным его проявления: кто-то из учителей не ценил индивидуальности, а кому-то это было действительно важно. Я вживалась в эти роли как актриса, пока не забывала, что где-то под ними есть кто-то ещё. Если, конечно, кто-то вообще был.

Отношения? Да, конечно. Я замечала, кто нравится кому, и что именно в этом «нравится» работает. Пробовала быть такой. Иногда разбивала влюблённую пару, просто ради эксперимента. Иногда отталкивала того, кого близко к себе подпустила. Просто чтобы посмотреть, сколько человек выдержит, прежде чем уйдёт насовсем.

Глава 3.

– Ты мне нравишься.

В третьем классе один мальчик носил мне рюкзак до дома. Меня это не раздражало, и я даже улыбалась ему. Иногда мы стояли возле подъезда, болтая о фильмах. Он был милый. В какой-то момент он покраснел и сказал: Я кивнула и смущенно опустила глаза. Подумала, что так, наверное, и надо делать.

На следующий день он пришёл с шоколадкой и запиской: «Я тебя люблю».

– Господи, ты счастливая! Ты влюблена?Я показала её своей подруге. Та всплеснула руками: Я сделала вид, что обрадована и растеряна. Потом долго тренировалась перед зеркалом – как правильно опустить взгляд, как тронуть волосы, даже как смущенно краснеть.

Когда мальчик поцеловал меня в щёку, я сосредоточилась: что чувствую?

Ничего.

Ни тепла, ни дрожи. Ни отвращения. Просто прикосновение.

– Я тебя тоже.Тогда я посмотрела ему в глаза и повторила выученную фразу: Он улыбнулся. А я мысленно отметила: сцена сыграна, всё прошло гладко.

Любовь, ревность, дружба – всё это были чужие языки, и я их совсем не понимала, хотя очень старательно учила. И это всё равно было больше похоже на нестройную и пугающую речь глухого, когда он пытается воссоздать обычные человеческие интонации, которые никогда не слышал.

Говорят, люди не меняются. Я же постоянно примеряла новые маски, копируя книжных героев. Со стороны казалось: чувствительная девочка, переживает каждую страницу. На деле – очередная роль. Стоило заметить приём, который трогал публику, и я добавляла его в коллекцию черт «своего» характера. Умела слушать, делала вид, что интересуюсь собеседником. В первую очередь для того, чтобы не выдать собственную пустоту, а заодно понять чужие мотивы.

Ко мне тянулись и середнячки, и «элита» класса. Я отвечала каждому аккуратной дозой внимания, достаточной, чтобы приняли за искренность. Пусть так думают.

Потом пришли сериалы. Они расширили палитру жестов и улыбок, но я всё равно звучала, как глухой, пытающийся воспроизвести мелодию, которую никогда не слышал. Улыбка, шутка, доля грусти – техника несложная. Если ловила вопросительный взгляд, понимала: немного переиграла или же не дотянула. Делала паузу, «забывалась», а потом снова нацепляла подходящее выражение. Обида, страдание – проходили мимо; извиняться или признавать вину мне ничего не стоило, и окружающие принимали это за лёгкий характер.

Мать всё видела иначе. Её раздражал лёд в моих глазах, и она отвечала вспышками ярости. Мы не любили друг друга взаимно.

Все каникулы я проводила у дяди на Урале: трое двоюродных братьев, одна кузина и я. Мы были для мальчишек пятым колесом, хвостом бегали за ними, перенимая их повадки, собирая синяки и шрамы. Именно там я научилась водить старую «Ниву» по просёлочным дорогам, по звуку отличать перегоревший предохранитель и за минуту менять его на скрученную проволоку, чтобы дотянуть машину до гаража, а ещё метать охотничий нож так, чтобы он трижды подряд втыкался в центр мишени, нарисованной на коре берёзы. Обратно в образ «милая девочка» возвращаться было сложно – привычки сопротивлялись. Но он был более востребован, поэтому я предпочитала его.

Родителям со мной было и тяжело, и удобно: я давила на их границы, но быстро усваивала правила. Мать срывалась на крики, иногда на шлепки. Я не ищу виноватых. Возможно, генетика, возможно, что-то произошло со мной в младенчестве, что так сломало. Как бы там ни было, я стала такой, какой являюсь, и меняться не планирую.

Глава 4.

В пятом классе Наташка впервые пригласила меня к себе домой. Обычный чай с пирожками после уроков перешёл в настоящий семейный обед за большим столом с шикарной сервировкой и сменой блюд. Это было волшебно и необычно.

Квартира Наташи оказалась огромной, я даже не с первого раза смогла посчитать количество комнат. Но явно больше, чем те две бетонные коробки у нас дома. Там были огромные и светлые окна, пушистые светлые ковры, в которых утопали ноги, откуда-то доносилась тихая приятная музыка. Пахло свежим хлебом и чем-то сладким, чуть приторным, вроде ванили или карамели. Я рассматривала всё с нескрываемым восхищением и даже забывала, как дышать: вот он, тот самый идеальный дом из фильмов, куда сбегают красивые главные героини после долгих приключений и прячутся там от переживаний.

Наташины родители были улыбчивыми и приветливыми, спрашивали, что я люблю, как учусь, не холодно ли мне, не положить ли мне ещё еды. Дома такого внимания я не получала, меня считали уже достаточно самостоятельной, чтобы вопросы учёбы, досуга и питания я решала сама. Я ощущала внутри противный зуд: я хочу остаться тут, присвоить себе хотя бы частичку этого тепла.

Со следующего дня я сделала всё, чтобы стать Наташе необходимой. Я внимательно слушала её жалобы на сложные задачи, помогала аккуратно переписывать сочинения, подсказывала решение по математике, которую Наташка терпеть не могла. Через пару месяцев я стала частой гостьей в доме своей подруги, почти что незаменимой частью её жизни. И пока Наташа болтала о своём новом платье, я мысленно примеряла его на себя.

Однажды на большой перемене Наташка, покраснев, показала аккуратно сложенную записку с сердечком и призналась, что давно и безнадёжно влюблена в одноклассника Серёжу, тихого и аккуратного мальчика с ровным почерком. Наташа была такой наивной и беспомощной, что у меня нехорошо кольнуло внутри. Это была не зависть, а скорее раздражение: у неё и так было всё, зачем ещё это счастье?

– Что мне делать? – вздохнула Наташа. – Я даже конфетки ему кладу в пенал, а он не замечает.

О, тут я была в своей стихии:

– Перестань класть конфетки. Пусть заметит, что ты вдруг охладела.

Наташа широко открыла глаза:

– А это поможет?

– Конечно. Пусть поволнуется, подумает, почему ты перестала им интересоваться. И пару дней не подходи к нему. Смеешься с кем-нибудь другим, хотя бы с Ленкой. С мальчиками не надо. А потом вдруг улыбнись ему, неожиданно и тепло. Он обязательно заметит.

Наташа кивнула, словно получив инструкции к секретному заданию. На следующий день я с улыбкой исследователя наблюдала, как она играет свою роль – сначала неловко, потом всё увереннее стала вести свою партию. Серёжа действительно занервничал, стал поглядывать на Наташу, однажды даже подошёл спросить, куда исчезли карамельки. Наташка сияла счастьем.

– Откуда ты это знаешь? – восхищённо шептала она после уроков.

– Книжки надо читать, там давно всё подробно описано.

Ибо те приёмы, которые я любезно предложила Наташке, были заимствованы из романа Стендаля. Но девочке казалось, что это была магия, и я не стала её разубеждать.

С каждым годом мы становилась всё ближе, я всё глубже погружалась в уютный кокон чужой семьи. Репетиторы, домашние задания, идеальные ужины за огромным столом – я впитывала чужое счастье, пользуясь им, как тёплым пледом, который когда-то всё же придётся вернуть. Наташины родители были мне даже благодарны: казалось, именно я поддерживает их дочь, не даю ей расслабиться, подаю хороший пример и вдохновляю на успех. Попутно удерживая от разных глупостей и ошибок.

К выпускному классу мы стали единым целым – так думала Наташа. А я точно знала, что это целое скоро распадётся. Мы вместе готовились к экзаменам, Наташин отец оплачивал ей репетиторов, но домашние задания выполняла за Наташу я. Тогда только начали вводить в школах ЕГЭ, никто не знал, что это за зверь, и готовились мы серьёзно. Я обошла подругу на какие-то 4 балла, но всё равно результатов хватало для прохождения по конкурсу. Мы поехали подавать документы в Москву, рассматривали так же Санкт-Петербург. Папа Наташи снял нам квартиру, где мы с волнением ждали окончательных списков поступивших. Все ВУЗы были один на двоих, мечты тоже казались общими.

Результаты вышли неожиданными: Наташе не хватило всего двух баллов до проходного в этом году. В МГУ шансов у неё не было. Оставался Питер. Наташа рыдала, строила новые планы, ждала моего одобрения и поддержки. А я оформляла документы и собирала вещи для переезда в общагу.

– Я отучусь год, и переведусь к тебе, – обещала Наташка. Но я прекрасно понимала, что без меня она не справится. Так и вышло. Первую сессию она ещё худо-бедно вытянула, а вторую завалила. Потом влюбилась, забеременела, и вернулась домой. Я же пробивала себе дорогу дальше.

Глава 5.

Первые два курса я почти не поднимала головы от учебников. Утром – лекции, вечером – репетиторство и переводы, ночью – смена в круглосуточной кофейне. Жаловаться было некому и незачем: я точно знала, за что плачу этим режимом. Мне нужно было не просто зацепиться в Москве, а прорваться наверх – туда, где стажировки в Европе и Америке не мечта, а будничный пункт резюме.

На третьем курсе я впервые заметила Павла. Он стоял в коридоре, окружённый своими сокурсниками, и лениво рассказывал, как провёл очередную стажировку в Швейцарии. Высокий, уверенный, слегка ленивый жестами – центр маленькой вселенной. Рядом крутилась Настя: светлые волосы, взгляд хозяйки. Они выглядели как обложка глянца, и все привыкли думать о них как о чём-то незыблемом.

Я сразу поняла: этот парень нужен мне. Не ради романтики – чувства я давно не беру в расчёт. Он был идеальной ступенькой. Отец – известный музыкант, мать – глава языкового центра, через её руки проходят лучшие зарубежные программы. Ровно то, чего мне не хватало.

Подобраться оказалось легко: студенческая вечеринка, я смеялась уместно, слушала внимательно, смотрела в глаза. Ему льстило, что я не пыталась тянуть одеяло внимания на себя. Это отличало меня от прочих, поскольку круг общения был специфический. Он решил, что сам меня выбрал; на самом деле я методично закручивала гайки, вытесняя из его жизни привычки, друзей и прежнюю девушку.

Настя быстро почувствовала, что почва уходит из-под ног, но не смогла ничего изменить. Когда она исчезла из его обоймы, никто особенно не удивился: просто сместился привычный фон, а новое «мы» приняли как данность, пусть и с долей раздражения.

Родители Павла нервничали:

– Пашенька, зачем тебе эта девочка из провинции? – шептала мать. – Она наверняка мечтает поскорее выйти замуж.

Ошибка номер один: свадьба была последним, что мне было нужно. Меня устраивали открывшиеся связи и ресурсы. Учёба стала легче, перспективы – ближе.

На пятом курсе я получила годовую стажировку в США. Павел должен был лететь со мной, но внезапно получил отказ. Он ходил бледный, родители метались, я пожала плечами, закрыла чемодан и поцеловала его в аэропорту.

– Не переживай, мы ещё обязательно будем вместе, – сказала я, слегка увлажнив глаза. Ему нравилось думать, что я умею плакать.

Конечно, этого не случилось. Он пару раз прилетал в Штаты, но мои графики и адреса всегда оказывались на другом конце страны. Я использовала Павла ровно столько, сколько было нужно, а потом убрала его с дороги. Так же хладнокровно, как когда-то Наташу. Новая страна, новый язык, новый уровень – я действительно собиралась начать жизнь с чистого листа, без лишнего багажа, который уже не приносит прежней пользы.

Глава 6.

Всю жизнь мне не хватало ощущений, ведь я была лишена обычных человеческих переживаний. Спектр чувств ограничивался раздражением на глупость и вспышками адреналина. Самый верный способ получить дозу – скорость. С детства я была за рулём, к четырнадцати я уже уверенно держала машину на просёлочной дороге и гоняла на скоростях, превышающих цифры на шкале спидометра. Как только мне исполнилось восемнадцать я получила права, сдав экзамен с первой попытки.

Поэтому, оказавшись в Америке, моей целью стала собственная машина. Каждый свободный доллар от многочисленных подработок уходил в копилку. Всё, что я получала, за исключением необходимых для выживания вещей, я вкладывала в то, что приносило ощущение контроля: руль, педаль газа и пустая полоска шоссе впереди.

Свой первый автомобиль, Subaru Outback 2004 года, я купила с рук у приятного пожилого мужчины. Видно было, что за машиной хорошо следили. Серебристая, матовая от пыли, с парой царапин на заднем бампере. Продавец был военный механик на пенсии и собирался переезжать в Колорадо к дочери. Он долго и изучающе на меня посмотрел, когда я попросила открыть капот и залезла под днище с фонариком. Будто хотел убедиться, не изображаю ли я осведомлённость. Нет, тут я не лгала: в машинах я правда разбиралась.

– Я бы и своей дочке такую выбрал, она прослужит вечность, – сказал он. Машина действительно была более, чем в порядке.

Выбирала машину я уж точно не сердцем – это не самый надёжный орган для принятия решений. Мне нужно было то, что не подведёт на фривее в три часа ночи. То, что переживёт дождь, снег и дураков. Subaru как раз из таких. Не модная, не вызывающая, но с прямым шестицилиндровым двигателем, полным приводом и характером, который не нужно доказывать громким выхлопом.

Когда я впервые тронулась с места, мне показалось, что она даже не завелась, настолько тихо работал мотор. Мы выехали на шоссе, и я поймала себя на том, что впервые за долгое время чувствую не контроль, а… покой. Машина делала свою работу. Как и я.

Я не давала ей имени. Не вешала ароматизаторов. Первое время даже ее слушала музыку – только звук дороги и двигателя. Мы привыкали друг к другу. Это было честно. Она не требовала эмоций, не навязывала ритуалов. Просто ехала. И чем дольше я на ней ездила, тем больше понимала: мы похожи.

Механика двигателя логична и понятно: трение, скорость, усилие, износ. У машин всё просто. Люди гораздо хуже устроены. Иногда мне казалось, что Subaru понимает, что я не боюсь умереть. Но и не собираюсь.

В итоге это оказался лучший союз, что у меня был. Вместе мы исколесили полстраны, часто не выбирая маршрутов, а просто ехали прямо, доверяя самой дороге нами руководить. Но когда на одном из выездов попался знак Historic Route 66, мы не смогли проехать мимо.

На эту легендарную трассу я не смогла не свернуть. Это не просто дорога, это персонаж из книги Джона Стейнбека. Когда-то по ней тянулись потоки разбитых грузовиков и голодных семей в пыльных шляпах, бежавших от засухи, долгов и пустых амбаров. Они верили, что в Калифорнии всё будет иначе. Наивные. Теперь это больше музей под открытым небом: заправки в стиле ретро, выцветшие неоновые вывески, закусочные, которые ещё помнят Элвиса. Пахло бензином, перегретым асфальтом и ванильными молочными коктейлями. Я ехала медленно, чувствуя, как шины моей Subaru жуют старую американскую мечту. Дорога дышала прошлым, но я ехала в своём времени, в своей тишине.

Глава 7.

Однажды я выбралась в Мексику на выходные и направилась в сторону моря, по трассе Мексикали – Сан-Фелипе. Но до побережья я тогда так и не доехала.

Асфальт дрожал от жары, по обочине жались сухие колючки и пустые бутылки. Ровная, как линейка, дорога тянулась между бесконечными холмами, словно нарочно созданная для одиночества.

Кондиционер в машине отключился первым. Потом загорелась лампочка аккумулятора. Руль стал тяжелее, как будто обиделся. Запахло горелой резиной. Всё это происходило медленно, вежливо, но неумолимо. Я съехала к обочине, и после противного визга двигатель замер. Я вышла из машины и открыла капот, уже предполагая, что там увижу. К моему удивлению ничего. Ремень генератора исчез, как случайны любовник после завтрака. Ни следа. Может, сгорел, может, соскочил. Видимо, это был знак, что мне надо было здесь находиться. Или же наоборот.

Машина предупреждала меня, как могла. Я слышала, кивала, но и проигнорировала. Подумала, что до пляжа дотяну. Что всё пройдёт. Как же глупо! Особенно для меня.

Солнце било в затылок. Пляж был где-то впереди, но теперь он казался чужой точкой на карте. Я сделала пару шагов назад, обернулась. Никого. Только трасса, только я. Отличное начало уикенда! И я не планировала оказаться здесь, где есть только адская жара, знойный ветер, отсутствие мобильной связи и признаков жизни вокруг. Со слабой надеждой, что рано или поздно кто-то проедет, я спряталась в тень машины и закурила. Будь у меня хоть какой поясок или даже чулки, я бы дотянула до сервиса или заправки. Но нет. Какая беспечность!

Минут через двадцать показалась пыль. Я увидела пикап. Белый, очень грязный, с поцарапанными дверями и мексиканскими номерами. Он остановился в паре метров от меня. За рулём – мужчина. Лет сорока, смуглый, с седой полоской в волосах. Чёрные и внимательные глаза, расположенные чуть глубже, чем нужно его лицу.

– Проблема? – спросил он на английском с сильным акцентом.

Я коротко объяснила, что случилось. Про ремень генератора, про то, что нужна деталь, про ближайший сервис – километров сорок назад был указатель. Надеюсь, его уровень английского был достаточным, чтобы понять суть моего монолога.

Он кивнул.

– Я как раз еду в ту сторону. Могу подбросить. Возьмёшь ремень там, потом вернёмся и поставим.

Я посмотрела ему в глаза. Он держался спокойно. Даже слишком. Я поблагодарила его и забралась в машину. Пассажирское сиденье было раскалённым, и мои ноги в коротких джинсовых шортах резко обожгло, когда я села. Я чувствовала себя совершенно раздетой под жадным взглядом водителя, который его совершенно не скрывал. Надеюсь, он ограничится рассматриванием и сальными комплиментами: в моём рюкзаке нет совершенно ничего для самообороны. Я опрометчиво оставила нож в бардачке машины, в багажнике лежала бейсбольная бита. И сейчас со мной лишь бутылка воды, толстовка и документы. Ошибкой было сесть без оружия в руке.