На деревянном блюде

– Умение спать с открытыми глазами похвально, но не в этой аудитории. – пожурил меня профессор. – И подругу разбудите.

Я покосилась на Алёну и поняла, что та тихонько дремлет, оперевшись на руку. Со всех сторон снова послышались смешки. Я аккуратно толкнула подругу в бок.

– Какая самая известная фраза Декарта?

– Я мыслю, значит я существую. – ответила я, так и поняв о чём шла речь на занятии.

Преподаватель похлопал в ладоши.

– Татьяна, можете спать дальше. Алёна?

– А?

Лекция незаметно подошла к концу. Студенты потянулись на выход. Кто-то лениво растягивал каждое движение, в явной надежде дождаться, когда основная толпа схлынет, другие же стремительно вылетели из аудитории, чтобы занять очередь в гардероб. Алёна отдала мне свои тетради и убежала, а я медленно пошла по коридору, рассматривая весеннюю серость за окнами.

Кто-то коснулся моего локтя.

– Татьяна, извините, можно вас?

Я обернулась и упёрлась взглядом сначала в макушку, а потом и лицо лаборантки, которая помогала вести у нас практику утром.

– Ааа. – растерялась я. – Ну да.

– Может пройдёмся?

Я неуверенно огляделась, но никого из знакомых поблизости уже не было. Мне ничего не оставалось, кроме как вежливо согласиться. Несколько минут мы молча шли по коридору, пока поток обгоняющих нас студентов не иссяк.

– Ты живёшь в общежитии? – прервала молчание Майя Дмитриевна.

– Нет. – я покосилась на женщину, отметив про себя лёгкий прилив раздражения.

– Снимаешь квартиру?

– Нет.

Майя Дмитриевна озадаченно замолчала.

– Ты здесь с родителями? – продолжила она после паузы.

– Нет. – я вздохнула. – Зачем вам это? – я посмотрела на неё прямо.

Женщина нахмурилась, но не смутилась. Её взгляд стал колючим.

– Интересно… – она примиряюще улыбнулась и подняла руки в успокаивающем жесте. – Хотела предложить помощь.

– Зачем? – я нахмурилась.

– Насколько я знаю, чукчей осталось не так много. Думаю, что ты единственный представитель своего народа в этом университете, если не в этом городе. Было бы интересно пообщаться.

– Мне не нужна помощь. – ответила я слишком резко. – Извините, мне надо идти.

– До свидания, Т… Татьяна. – с запинкой попрощалась Майя Дмитриевна.

Всю дорогу до дома я злилась, сама толком не понимая на что. К любопытству в свой адрес я давно привыкла. Это в Магадане моя национальность никого не удивляла, а здесь каждый второй был готов пристать с расспросами. Зайдя в квартиру, я бросила сумку на пол и повалилась на кровать, раскинув руки. По потолку разбежалась паутинка трещин. Перед глазами появилась морская рябь – от берега и до горизонта.

– Тынагыргын. – стонал ветер.

– Тынагыргын. – шептали волны.

Небо потемнело, его заволокла метель, такая неестественная в летнем пейзаже. Бусинки, свисающие с висков, взметнулись под порывом злого ветра.

– Проснись. – прошептала мама в самое ухо.

– Проснись. – позвала бабушка.

Издалека послышался рокот.

Я проснулась, схватилась за мягкую ткань покрывала, будто она могла удержать меня. Вдохнула сухой воздух нагретой квартиры и, едва не вскрикнула, уловив движение возле окна. Тень замерла, мигнула люминесцентными глазами и исчезла, стоило мне присмотреться.

“Это всего лишь ветер играет со шторой” – сказала я сама себе и встала. Дрожащей рукой нащупала выключатель. Комната озарилась электрическим светом. Убедившись в том, что форточка осталась приоткрытой, я вздохнула, тряхнула головой и пошла на кухню, где разогрела вчерашние котлеты. После повернулась к окну и замерла, глядя в жёлтые квадраты окон, окружающих крохотный двор. Из сладостей дома ничего не оказалось – Алёна, прежде чем сесть на очередную диету, маниакально подъедала все запасы вкусностей. Как на зло – нестерпимо захотелось шоколада.

Я натянула пуховик и вышла в темноту улицы. Мимо спешили прохожие – большинство из них несли тяжёлые пакеты с приевшимся логотипом. Я решила не выдумывать новых маршрутов и отправилась в ближайший магазин этой сети.

Домой возвращалась тем же путём, поглаживая в кармане округлый бок банки с шоколадной пастой. По спине пробежал холодок, появилось ощущение пристального взгляда в спину. Я обернулась. Долго вглядывалась в темноту, сгустившуюся вокруг фонарей, но никого не разглядела. Пошла дальше, неосознанно ускорив шаги. Уже возле дома обернулась снова. Увидела над оплывшим сугробом отражение света в звериных глазах и охнула. Собака?

Я повернулась и, не оглядываясь, поспешила домой. Лишь когда дверь квартиры закрылась за спиной, я смогла выдохнуть. Горячий чай и тягучая шоколадная паста утолили мой страх, заставили улыбнуться собственной тревожности. Совсем нервы расшатались с этими снами. – усмехнулась я, выскребая пасту со дна банки.

В замке повернулся ключ. Я сунула банку в карман, облизнула ложку и замерла в ожидании подруги. Впрочем, торопилась я зря, ведь Алёна ввалилась в кухню с бумажным пакетом из ресторана быстрого питания.

– А как же диета? – второй раз за сутки спросила я.

– А, ну её! – подруга плюхнулась за стол и придвинула пакет мне. – Завтра буду худеть.

– А может лучше с понедельника? – ухмыльнулась я.

– Давай после сессии уж тогда. – Алёна хихикнула. – Везёт тебе. Не толстеешь.

– Думаю много, вот калории и сгорают.

Подруга принюхалась.

– Шоколадом пахнет.

– Да ну? – я сделала удивлённое лицо. – Правда?

– Угу. – Алёна задумчиво проверила шкафчик, в котором мы хранили вкусняшки и разочарованно села напротив меня. – Давай есть, пока не остыло. – она пододвинула пакет поближе ко мне.

После вредного ужина мы быстро разошлись по спальням. Я включила ноутбук, подключилась к сети и задумалась, вспоминая фамилию лаборантки по практике. Пошарилась в сумке, нашла тетрадь и прочитала: Мышкина Майя Дмитриевна. В сети о ней информации практически не было, кроме той, что висела на сайте университета. Ни аккаунтов в социальных сетях, ни информации о научных работах. Мозг зацепился за фамилию – она чем-то цепляла, но я никак не могла понять чем. После нескольких минут бесплодных раздумий я раздражённо выключила ноутбук и легла в кровать.

Медленно накатился сон. Обхватил меня тёплым одеялом, унёс в родные края – туда, где ветер воет сквозь окна.

– Тынагыргын. – шепнуло море, прокатившись валом холодных волн.

– Тынагыргын. – ответил ветер.

Глава 2

Ранняя весна протекла студёной влагой под ногами и согрелась, оттаяла, обнажила ещё сонную землю с жухлыми пучками прошлогодней травы, бурой листвой и прелым мусором, который накопился за недолгую, по северным меркам, зиму. Сплющенные пластиковые бутылки, окурки, стеклотара и бумажки всех мастей валялись под окнами, неприкрытые.

Люди брезгливо отворачивались от палисадников, морщились, представляя скорый субботник. Зимние куртки сменились лёгкими, шерстяные шапки и варежки спрятались на дальних полках. Тело, ещё не поверившее в смену погоды, радовалось теплу и отсутствию слоёв толстой одежды.

Нас, студентов четвёртого курса, на субботники уже не отправляли, чему мы были искренне рады, хоть и делали строгий вид, не показывая облегчения. Практика набрала обороты и, приближаясь к своему завершению, начала тревожить обилием отчётов, которые надо было успеть сделать в срок и оформить по регламенту, выданному на первом занятии.

Лаборантка – Майя Дмитриевна ещё дважды предлагала мне свою помощь, но я так и не поняла в чём. Половина группы всерьёз считала, что она испытывает ко мне какие-то нежные материнские чувства, но внутреннее чутьё подсказывало, что с ней всё не так очевидно. Майя Дмитриевна внимательно наблюдала за мной во время занятий. Иногда по её телу пробегала волна дрожи, а руки всегда были подвижны. Ребята дали ей забавное прозвище – мышка. Я не могла не согласиться, лаборантка действительно была похожа на мышь, но что-то в этом прозвище меня настораживало, царапало подкорку сознания.

Но это не самое странное – иногда я замечала её возле своего дома, а когда пыталась окликнуть – она уходила, делая вид, что не знает меня. Каждый раз после этих встреч я внутренне сжималась – пыталась понять, что она здесь делала, но не могла найти ни одной разумной причины, и от этого пугалась ещё больше.

Я вышла из университета в сумерках. После автобуса тихонько пошла, тревожно вглядываясь в сгустившиеся тени. С едва слышимым щелчком зажглись фонари, и тьма промеж них сразу же стала гуще. Снова появилось ощущение пристального взгляда в спину. Я шла нарочито медленно, прислушивалась и к звукам снаружи, и к ощущениям внутри. Между лопаток холодным сгустком притаилась тревога. Пройдя половину пути, я резко свернула, перешла на другую сторону улицы и пошла быстрым шагом, закручивая дорогу до дома в спираль, обходя привычный маршрут.

Ощущение взгляда в спину никуда не делось, лишь тревога сменилась чувством убеждённости в слежке. Я прошла ещё несколько сотен метров и резко обернулась. В тени между фонарями стоял огромный пёс. Его жёлтые глаза поблёскивали, отражая электрический свет. Он не злился, смотрел на меня спокойно и с такой осознанностью, что я невольно сделала несколько шагов назад. Пёс склонил голову и исчез во тьме. Я развернулась и побежала домой. На дальнейшее геройство духу не хватило. Не доходя до дома нескольких сотен метров, я бездумно зашла в магазин, долго ходила между полок толком не понимая, что мне нужно.

Страха уже не было. Лёгкое ощущение безумия скользило в моём сознании. «За мной следит собака?» – думала я, но тут же добавляла про себя, что эта собака больше похожа на волка. «Волк, разгуливающий по улицам города миллионника?» – это ещё бредовее, чем следящая за студенткой собака. Я взяла с полки пачку зефира и отправилась на кассу. На улице снова почувствовала взгляд, но вглядываться в темноту уже не стала. Быстро, не оборачиваясь, почти побежала домой и лишь увидев Майю Дмитриевну, скрывавшуюся возле соседнего подъезда, снова окунулась в ледяную волну страха. Что за ерунда со мной творилась в последнее время?

«Может быть, волк принадлежит лаборантке?» – скользнула абсурдная мысль. Нет, в такой бред даже я не способна поверить. Наверное, в следующий раз мне стоит поговорить с ней. Её присутствие уже стало не просто странным, но даже жутким.

Я вбежала в квартиру, прислушалась к тишине и вздохнула. Одиночество навалилось на мои плечи, прижало. Мне не хватало воздуха, руки царапали бетонные стены, а глаза смотрели, но не видели ничего, кроме пустого коридора. Откуда-то из глубины сознания появилось ощущение неизбежности близящейся катастрофы. Казалось, что сами Духи нашёптывали мне в уши предупреждение. Я медленно дошла до своей комнаты, легла на кровать, раскинула руки в стороны. В уголках глаз появились неуместные слёзы.

Что-то происходило. Прямо в этот момент изменялась ткань мироздания. Я закрыла глаза и почувствовала на своих плечах мягкие руки.

– Тынагыргын. – позвала бабушка.

– Я здесь.

– Ты здесь.

– Бабушка?

– Как зовут меня?

– Гивэвнэут. – не задумавшись над странностью вопроса ответила я.

– Верь словам моим, Тынагыргын. – руки бабушки сжались чуть сильнее. – Верь глазам моим.

– Что происходит, бабушка?

– Мир меняется, Тынагыргын. Тебе придётся жить с этим.

– Всем нам.

– Всем вам. Но тебе особенно.

– Почему?

– Потому что ты дочь своей матери, внучка своей бабушки, потомок своего рода.

– А если я не пойму, что должна сделать?

– Я довольна своим урожаем.

Руки бабушки сжались ещё сильнее, дыхание мазнуло по щеке невесомым поцелуем, и она исчезла. Я проснулась, резко села на своей кровати. Сердце тяжело бабахало в груди. В соседней комнате тихонько разговаривала по телефону Алёна, а моё дыхание прерывалось, как после быстрого бега по пересечённой местности. Я протяжно вдохнула, ещё медленнее выдохнула, крепко зажмурилась, открыла глаза и присмотрелась к комнате. Всё было, как всегда. Неуловимо изменилась я.

Рука нащупала телефон. Стоило мне коснуться прохладного корпуса, как он зазвонил. На экране высветилась фотография мамы. Когда-то я тихонько сфотографировала её, пока она не видела. Мне всегда нравилось это фото – на нём мама была не такая, как при людях. Глубокая, как река Амгуэма. Прозрачная, как небо над морской гладью.

Я подняла телефон и, глядя на экран, знала о чём расскажет мне мама. Знала, потому что всё ещё чувствовала, как сжимали мои плечи руки бабушки.

– Здравствуй, мама. – я ответила на звонок и закрыла сухие глаза.

– Бабушка…

– Я знаю, мам.

– Тынагыргын?

– Да, мам. Бабушка… ушла?

– Откуда ты знаешь, Тына?

– Она приснилась мне, мам. Только что.

– Доченька.

– Я приеду.

– А как же учёба? – заволновалась мама.

– Я приеду, мам. Учёба никуда не денется.

Я сидела на кровати и смотрела в тёмное окно. Рука всё ещё сжимала телефон. Алёна давно замолчала, и квартира погрузилась в тишину. Вязкую тишину большого города. Я сидела на кровати и чувствовала, как мимо дома неслись машины, шли припозднившиеся люди, гуляли собаки. Тоскливо ощущалось присутствие людей в соседних квартирах. Незримые тени выступили из темноты, протянули ко мне бесплотные руки. Я чувствовала их мягкие касания и тяжёлые взгляды, но не отрывала взгляда от окна.

Я вдыхала прохладный воздух и медленно выдыхала его. Смотрела, как перемещается по комнате отрезок лунного света. Когда он подполз ко мне, я протянула руку и коснулась пальцами места, отражающего лунный луч. Моя ладонь провела по воздуху, очерчивая полукружье, пальцы окрасились серебром. Захотелось взять стакан и наполнить его этим светом, закрыть сверху крышкой и залить щель жидким воском, чтобы не выпустить из него эту ночь.

Минуты тянулись за минутами, сплетались в толстую нить, превращались в часы. Луна скрылась и наступил самый тёмный час ночи. «Час волка» – подумала я. Словно в ответ на мои мысли с улицы донёсся волчий вой. Сердце защемило тоской, смешанной со страхом. «Может быть собака?» – попыталась убедить я себя, но новый виток воя не дал обмануться. Волчий вой я бы не спутала ни с чем.

– Однажды, волк вернётся за нашим блюдом. – приговаривала бабушка, поглаживая деревянный бок старого, потемневшего от прожитых лет, блюда.

– Бабушка, а оно правда волшебное? – спрашивала я, теребя подол её платья.

– Правда, Тынагыргын.

– Тогда почему оно не работает? – приставала я.

– Потому что ещё не время, Тынагыргын.

– А когда придёт время?

– Лишь бы не скоро. – бабушка прикрывала глаза и хмурила густые брови.

– Почему?

– Иди, егоза, играй. – бабушка подталкивала меня в спину, а сама садилась над блюдом, проводила костлявыми пальцами по едва уловимому узору, нашёптывала слова.

Ранним утром я наскоро попрощалась с растерянной Алёной и уехала в аэропорт. Привычная суета возле терминалов подстёгивала к действиям, но сердце сжималось от безотчётного страха, плотно переплетённого с глухой тоской, которая пока не могла найти выход. Впервые я боялась вернуться домой.

Наконец, впустили в самолёт, я уселась возле иллюминатора, отвернулась от соседей и погрузилась в тягостное состояние ожидания. Спустя полтора часа я уже шагала по Московскому аэропорту. До рейса на Магадан оставалось чуть меньше часа.

Небо раскрыло ладони, приняло в себя серебристый корпус самолёта, развернулось прозрачным куполом. Далеко внизу раскинулось лоскутное одеяло полей, прерывающееся лесами. Красиво изгибались реки, искрили солнечным светом озёра. Я бездумно смотрела в иллюминатор. Не позволяла пагубным мыслям укореняться в сердце – знала, что бабушка готовилась к уходу, что сделала всё, чтобы я грустила чуть меньше. Знала, что она будет жить в лучшем из миров, спать в большом кожаном шатре, общаться с давно ушедшими родственниками, вышивать дивные узоры на кухлянках, плести бастымы, готовить еду, обогревать ярангу.

Если повезёт, то когда закончится моё время в этом мире, я встречусь с ней. Если повезёт, ведь миров много и небо одного мира является землёй для другого. Я всмотрелась в бескрайнюю синь небесного свода. Снизу появилось плотное покрывало из облаков. Оно пуховой периной укрывало землю от моих глаз, курчавилось, создавая диковинные фигуры. Вот прошёл белый медведь, там показался округлый бок нерпы, тут проявились очертания кита. Я думала о нашем мире и о том, какое место в системе миров он занимает. Находимся ли мы посередине, или ближе к верху? А, может, наоборот, почти в самом низу?

Незаметно задремала, а когда проснулась внизу уже раскинулись твёрдые волны сопок. Сердце кольнула тоска с привкусом радости. Хотелось поскорее обнять родителей, пройтись по родным улицам и вдохнуть солоноватого северного ветра.

Самолёт приземлился, пробежал по полосе, теряя скорость и замер. К его серебристому боку громыхая, подъехал старенький автобус, а в аэропорту уже ждал папа. Он стоял чуть в стороне, строго поглядывая на толпу суетливых встречающих. Лишь когда до меня оставалось пара метров он улыбнулся, раскинул руки и обнял.

– С приездом, Тынагыргын.

В машине разговор то поднимался волной, то стихал. Никто не хотел тревожить тоскливую рану, которая ещё не успела не то, что затянуться, но даже притупиться. За окном, тем временем, тянулись красоты. Сопки волновали воображение, то скрываясь за низким, но очень густым лесом, то снова выглядывая. Иногда деревья расступались, открывали обманчиво-далёкий горизонт. Лес пьянил вкусным воздухом.

Подъехать к дому мы не смогли. Возле подъезда толпились люди. Пришедшие тихо переговаривались, показывали глазами на окна нашей квартиры, кивали. Некоторые плакали, но в основном все были спокойны. Перед нами люди расступались, любопытные взгляды пронизывали сочувствием.

Когда мы зашли в квартиру, мне показалось, что внутри людей чуть ли не больше, чем на улице. Ждали только меня. Обряды уже провели, бабушку переодели в белую кухлянку, привезённую её старшей дочерью и моей тётей из их стойбища. Тётя вышла замуж за оленевода, нарожала четверых детей и жила радостно, не унывая ни перед чем. Сейчас она стояла в дверях комнаты, в которой лежало тело и бесстрастно, невидящим взглядом, смотрела в окно.

– Тынагыргын! – мама вышла из кухни, порывисто обняла, расцеловала в щёки. – Иди, попрощайся.

Я вошла в комнату, трижды обошла вокруг тела, наклонилась к нему, коснулась холодной руки. Потом вытащила подготовленный в машине мешочек с бисером, леской и набором тонких иголок. Пригодится в том мире.

– Пока, бабуль. Я всё запомнила. Увидимся позже. – прошептала я и выпрямилась.

– Идём. – скомандовала мама.

Вереницей все вышли на улицу, вынесли тело, поехали медленно, растянувшись в длинную линию. Уставший от переживаний мозг сопротивлялся, проваливался в полудрёму. Выцеплял отдельные лица, обрывки фраз, сказанных шёпотом, потом уносился в сумрачную даль. Неожиданно поймала себя на том, что ищу глазами того громадного пса, что преследовал меня в Казани. Тут же одёрнула себя – ну откуда ему здесь взяться? Да и преследование его тоже вилами на воде писано – возможно просто приблудился в наш район и рыскает по вечерам в поисках сердобольных прохожих. Мысленно пообещала себе попробовать прикормить волкоподобного пса.

Студёный ветер обдувал лицо, путал волосы. Я удивилась, когда поняла, что стою в толпе людей. Они словно волны то поднимали шёпот причитаний, то постепенно смолкали. Время закрутилось спиралью, унося мою горечь за край, туда, где бабушка утешит, погладит по голове шершавой ладонью. Я толком не поняла, как оказалась дома, в своей постели.

Утром проснулась рано. Долго лежала в кровати, глядя в низкое небо. Потом встала, привычно посмотрела на окна интерната, опустила глаза ниже, на бухту Гертнера. В детстве я могла часами сидеть у окна и смотреть на море, на корабли то входящие, то выходящие из порта, на крупных чаек, снующих вокруг с противными криками. Над городом висели низкие, тяжёлые облака, но над морем небо было чистое, голубое и холодное на вид. Волны блестели на солнце. Я осторожно приоткрыла дверь и тихонько, почти крадучись доползла до кухни. Мама уже сидела там, обхватив руками парящую кружку. Её чёрные волосы струились по спине, а глаза блестели, отражая свет лампы, из-за чего она казалась моложе своего возраста.

– С добрым утром, мам. – прошептала я.

– Здравствуй, дочь. – мама окинула меня изучающим взглядом и улыбнулась одними губами. – Выспалась?

– Да. – я подошла к дальней стене, налила себе кофе и уселась за стол напротив мамы. Глаза сами собой нашли распад на Марчеканской сопке, в котором так и лежали на протяжении уже нескольких десятилетий обломки американского самолёта.

– Тына, прости за вопрос, но сны… – мама замолчала, подбирая слова. – Что за сны тебе снятся?

Я вспомнила свои кошмары, наполненные зовом и ветром, срывающим пелену с неба и покров с земли и упрямо поджала губы, решив не тревожить итак расстроенную маму своими жуткими снами.

– Обычные, мам. Почему ты спрашиваешь? – спросила я, старательно держа голос.

– Ты сказала, что знаешь про бабушку. – мама смотрела на меня пристально, но словно откуда-то из глубины.

– Она мне приснилась прямо перед твоим звонком. Не знаю почему я поняла, что она… – я замялась, сглотнула ком, но так и не смогла сказать страшное слово “умерла”. – Ушла.

– Она оставила тебе кое-что. – мама печально улыбнулась. – Сказала, чтобы ты непременно забрала это с собой.

– Неужели его? – по спине пробежал рой мурашек.

Почему-то появилось волнение, кончики пальцев задрожали, и я прижала их плотнее к глиняному боку ещё тёплой кружки.

Звонок в дверь раздробил пространство. Мы с мамой переглянулись, и я пошла открывать. Открыв дверь, я онемела на несколько секунд, пока не сообразила, что толпа бывших одноклассников не очередное видение, а правда, пусть и неожиданная. Они, не проронив ни слова ввалились в прихожую и, заняв всё её пространство, сплелись вокруг меня в кокон. Кто-то пихнул в руки свёрток, над ухом прозвучали приглушённый слова поддержки. Когда мы, наконец рассыпались на отдельные личности, дышать стало легче, но пространство прихожей сжалось ещё сильнее.

Мама, будучи мудрой женщиной, появилась из-за спины и, собрав часть курток в охапку, отнесла их в комнату, после чего подтолкнула нас туда же. Я побежала на кухню, не успела удивиться расторопности мамы, которая не просто успела пересчитать всех прибывших гостей, но и налить всем чаю. Одноклассники, тем временем, вытащили из угла стол, разложили его и засуетились – достали из пакетов пироги и блины, конфеты и даже пару упаковок с сосисками.

Беседа стопорилась, переминалась неловкими паузами, но спустя полчаса и новую порцию чая, потекла ровным потоком, понесла нас в беззаботные времена детства, школы, студенчества. Когда наступила тишина, послышалась тягучая мелодия из уст одноклассницы – Кати Нангаевой. Вслед за ней сначала неуверенно, но позже в полный хор запели все. Одну за другой мы спели все песни из репертуара школьных выпускных и замолчали. На столе появилось вино, разговор снова разгорячился, назрел спор о разности технарей и гуманитариев, но стих, когда из комнаты, в которой жила бабушка, послышался гул.

Я не смогла бы спутать его ни с чем, даже если бы захотела – так гудел бабушкин бубен. Мама заглянула к нам, встретилась со мной взглядом и кивком показала на бабушкину комнату. Я встала, медленно вышла из-за стола и, сопровождаемая десятком пар встревоженных глаз, вошла в бабушкину спальню. Бубен висел над кроватью – старый, передаваемый по наследству. Он уже успокоился, звук исчез, но мы подошли к нему, убеждая самих себя в том, что в комнате никого нет и быть не может.

– Может показалось? – неуверенно спросила я.

– Боюсь, что нет. – мама нахмурилась, брови её изогнулись, а рука потянулась к бубну, но задержалась не дотронувшись. – Она сказала, что бубен должна забрать ты.

– Почему я?

– Не знаю. Ей виднее. – мама посмотрела на меня извиняющимися глазами и вывела из комнаты.

– Что это было? – спросили с разных сторон одновременно.

– Телефон забыла выключить. – я ободряюще улыбнулась. – Может в карты?

Через час гости начали расходиться. После ухода последних я убрала со стола и тихо, не привлекая внимания родителей вошла в комнату бабушки. Бубен молчал. Я подошла к нему и коснулась кончиками пальцев его шероховатой поверхности. Он ответил мне лёгкой вибрацией, но звуков больше не издавал. Меня окатило тёплой волной, которая всколыхнула в душе что-то светлое. Я попыталась понять что именно, но не смогла – упустила пьянящее чувство, которое сменилось тоскливым холодом.

Постояв в комнате ещё немного, я оделась и вышла на улицу. Ноги сами несли меня по узким улицам, петляли между домов, пока грудь не наполнилась морским простором. Нагаевская бухта развернулась передо мной – привычная с детства, она обнимала воздушными крыльями. Я пошла вдоль берега, попыталась найти глазами “драконов”, но не смогла. Не сразу вспомнила о том, что их снесли в прошлом году. Внутри разрослась тоска, переполнилась и вылилась слезами. Я всхлипывала, вытирала нос рукавом старой куртки и удивлялась тому, что не смерть бабушки вызвала во мне слёзы, а факт уничтожения старой тропосферной радиорелейной линии связи.