Полная версия
Читательский билет: Литературное путешествие по миру отечественных буквоедов, книготорговцев и библиофилов
заливался он все нараспев. И опять:
И зри-и-мо ей в мину-ту ста-а-лоНезри-и-мое с давнишних пор…Он растягивал слова и ударял голосом на некоторых. Я сделал шаг к нему, он вскочил, сконфузился, проворно снял очки и хотел закинуть книгу на полку. Но я удержал его и взял книгу. Это был небольшой том стихотворений Жуковского, с оторванными листами начала и конца.
– Что ты читал сейчас? – спросил я.
– Да вот это самое. – Он указал на книгу: – Сочинение господина Жуковского.
– Тебе нравится? – спросил я.
– А как же-с: кому такое не понравится!
– Почитай, пожалуйста, последнее, вот что ты сейчас читал, – попросил я.
– Зачем вам: чтоб смеяться!..
– Нет, как можно! Напротив, я очень доволен, что ты занимаешься, читаешь, не так, как другие…
Он заметно смягчился: ему понравилось и польстило мое замечание. Он взял книгу и надел очки. Они еле держались на его крошечном носу. Он был невыразимо смешон – и мне немалого труда стоило удержаться от смеха.
– Это самое или сначала прикажете? – спросил он.
– Пожалуй, сначала.
И он начал:
Мину-вших дне-й очарова-а-нье,Зачем (тут он взял высокую ноту, почти вскрикнул)опя-ть вос-кре-сло ты?Кто (опять ударение голосом) пробудил воспо-мина-ньеИ замолча-вшие мечты!Душе шепнул (тоненьким, нежным голоском запел он) привет быва-лый,Душе блесну-л знако-мый взо-р.И зри-и-мо ей в мину-ту сталоНезри-мое с давни-шних пор.Последние слова он с умиленьем как будто допел и кончил почти плачем; голубые глаза увлажились; губы сладко улыбались.
Он поглядел на меня: что я? Я чувствовал, что мне лицо прожигал смех, но я старался не улыбаться.
– Ты все понимаешь? – спросил я, любопытствуя узнать, как он объясняет себе отвлеченные выражения Жуковского.
– А вы понимаете? – вдруг скороговоркой спросил он.
Он живо снял очки, положил книгу и пристально посмотрел на меня.
– Как же: конечно, понимаю! – ответил я, озадаченный его вопросом.
Он недоверчиво усмехнулся.
– Вы и это тоже понимаете? – насмешливо спросил он, взял книгу, надел очки и, порывшись в листах, начал читать:
Земли жил-е-е-ц безвы-ы-ходный – страд-анье,Ему судьбы на ча-сть нас обрекли;Здесь ра-дости не наше облада-нье…Я за него продолжал наизусть:
Пролетные пленители землиЛишь по пути заносят нам преданьеО благах, нам обещанных вдали.– Верно! – сказал он, следя по книге за мной. – Что ж, вы и это понимаете? – насмешливо повторил он.
– Да, разумеется. Что ж тут непонятного?
– Да вот извольте-ка сказать, что это за «жилец» такой «безвыходный» и что это за «часть» такая тут попала, да еще какое слово «обрекли ему»: кому «ему»? А тут вдруг «радости» пошли да «обладанье» какое-то! Вы так все это и понимаете? Полноте, сударь!
– А ты разве этого не понимаешь? – спросил я озадаченный. – Зачем же ты читаешь?
Он оторопел на минуту и замялся.
– Если все понимать – так и читать не нужно: что тут занятного? – отозвался он. – Иные слова понимаешь – и то слава богу! Вон тут написано «радости», «страданье» – это понятно. А вот какие-то «пролетные пленители» еще «на часть нас обрекли» – поди-ка пойми кто!
– Постой, погоди! – сказал я и взял с его полки одну книгу, другую – он уже не мешал мне: книги были больше без переплета, с оторванными заглавиями. Тут были и календари, и духовного содержания, и «новейший», но старый-престарый песенник: все рухлядь. Наконец я увидал какую-то хрестоматию без заглавия, кажется Греча, поискал что-нибудь понятное, и как раз подвернулось стихотворение Шишкова, и я стал читать:
Хоть весною и тепленько,А зимою холодненько,Но и в стужеНам не хуже.В долгу ночкуК огонечкуВсе сберутся,Старый, малый,Точат балыИ смеются.А как маткиПридут святки,Тут-то грохот,Игры, хохот… и т. д.Я дочитал до конца.
– Вот, если ты любишь стихи, это бы и читал!
Он с нескрываемым презрением слушал мое чтение.
– Это каждый мальчишка поймет или деревенская баба! – сказал он, глядя в сторону. – Прочитал раз, понял да и бросил: что ж тут занятного? То ли дело это?
Он надел очки, схватил свою любимую книгу и начал опять заливаться нараспев, с чувством:
Земли жиле-е-ц безвыходный – страд-а-нье,Ему судьбы на ча-а-сть нас обрекли…Вот пойми-ка это? Какой такой «жилец» – и кому ему «обрекли» какие-то «судьбы»? Не угодно ли растолковать? – вызывающим голосом добавил он.
– Изволь! – снисходительно сказал я, наслаждаясь про себя его непониманием. – «Жилец безвыходный земли» – и есть «страданье»: вот ему на «часть», или на долю, что ли, и обрекла нас «судьба»… Все понятно!
Он положил книгу и снял очки.
– Вы, может быть, и Покалипс понимаете? – едко спросил он.
– Апокалипсис, хочешь ты сказать, – поправил я.
– Ну, Покалипсис! – с неудовольствием добавил он.
– А что же: понимаю, – храбро сказал я, чтоб посмотреть, что́ он.
Я еще не успел кончить своего ответа, как мой Валентин завизжал пронзительным смехом, воротя лицо, из почтения ко мне, в сторону, к стене. «Хи-хи! хи-хи!» – визжал он. Потом оборотился мельком ко мне, взглянул на меня и, быстро отвернувшись, опять завизжал, напрасно стараясь почтительно сдержаться.
– Что тут забавного? – сказал я, сам весело глядя на него.
– Как же-с… хи… хи… хи… – заливался он.
Наконец мало-помалу унялся, отдышался, откашлялся. «Извините меня, сударь, право, не могу… хи, хи, хи!»
– Это у нас в селе был дьякон Еремей… – начал он с передышкой. – Он не Еремей, а отец Никита, да его прозвали Еремеем. Он тоже хвастался, что понимает Покалипс…
– Апокалипсис! – поправил я.
– Ну, Покалипсис, – нехотя вставил Валентин. – Архиерей объезжал губернию, приехал и в наше село. Наш священник после обедни, за завтраком, и указал на этого самого Никиту: «Вот, говорит, святой владыка: дьякон наш Никита похваляется, что понимает Покалипс…»
– Апокалипсис! – поправил я.
Валентин только сморщился, но не повторил поправки.
– «Дерзновенно!» – сказал архиерей; так и сказал «дерзновенно!». Дьякон не знал, куда деться из-за стола. «Провалился бы, – рассказывал после, – лучше сквозь землю. И кулебяка, говорит, так и заперла мне горло…» – «А ну-ка, дьяконе, скажи… – это архиерей-то говорит дьякону, – скажи, говорит, что значит блудница, о которой повествует святой Иоанн Богослов в Покалипсе…»
– В Апокалипсисе, – поправил я.
– Вы не извольте сбивать меня с толку, – с сердцем заметил Валентин, – а то я перепутаю архиерейскую речь. Я ее наизусть затвердил, – и все тогда затвердили у нас. Я буфетчиком был у господ, и меня послали служить за этим самым завтраком: наш повар и готовил. Вот дьякон – сам после сказывал – не разжевавши хорошенько, почесть целиком целую корку кулебяки с семгой проглотил. Чуть не подавился, весь покраснел, как рак. «Ну, говори, коли понимаешь!» – нудил архиерей. «Блудница… святой владыко… это… это… – мямлил дьякон, – это святой Иоанн Богослов прорекает о заблудшейся западной римской кафолической церкви…» Мы все слушаем, не дохнем, я за самым стулом архиерейским стоял, все слушал и запомнил до слова… Так дьякон и замолчал. «А далее?» – говорит архиерей. А у дьякона и дыхание перехватило, молчит. Все молчали, носы уткнули в тарелки. Архиерей посмотрел на него, да и проговорил, так важно проговорил, словно в церкви из алтаря голос подал…
– Что ж он проговорил?
– «Всякий, говорит, Еремей про себя разумей!» Все и замолчали, так и из-за стола разошлись. Вот с тех пор во всем селе все, даже мужики, дьякона Никиту и прозвали Еремеем, а под сердитую руку и блудницей дразнили. А вы изволите говорить, что и вы тоже понимаете Покалипс… Хи-хи-хи!
– Апокалипсис! – поправил я. – Если дьякон не понимал, это еще не причина, чтобы я не понимал…
– Полноте, грех, сударь! – не на шутку сердился Валентин. – Дьякон или священник всю жизнь церковные книги читают – кому бы и понимать, как не священству? А вот никто не понимает. Один только святой схимник был: он в киевских пещерах спасался, тот понимал. Один! Все допытывались от него, и сам митрополит уговаривал, да никому не открывал. Перед кончиной его вся братия три дня на коленях молила открыть, а он не открыл, так и скончался. А вы – понимаете!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Сноски
1
См.: Очарованные книгой. Русские писатели о книгах, чтении, библиофилах. – М.: Книга, 1982; Вечные спутники: Советские писатели о книгах, чтении, библиофильстве. – М.: Книга, 1983; Книжные страсти. Сатирические произведения русских и советских писателей о книгах и книжниках. – М.: Книга, 1987; Читатели и книжные работники в русской художественной литературе: Учебное пособие по курсу «Книговедение и история книги» (дореволюционный период). – Л.: ЛГИК, 1989.
2
См.: Человек читающий. Homo legens. Писатели XX века о роли книги в жизни человека и общества. – М.: Прогресс, 1983; Листая вечные страницы. Писатели мира о книге, чтении, библиофильстве. – М.: Книга, 1983; Душа дела. Писатели о библиотечном труде. – М.: Книжная палата, 1987.
3
Едва мы вышли из ворот Трезена (фр.). Из трагедии Жана Расина «Федра».
4
То было в трепетной тиши глубокой ночи (фр.). Из трагедии Жана Расина «Сон Гофолии» (пер. П. Катенина).
5
Гораций – римлянин. Увы, обычай прав. Я стала римлянкой, его женою став (фр.). Из трагедии Пьера Корнеля «Гораций» (пер. Н. Рыковой).
6
Воробей и Муха (нем.).
7
У Лермонтова: «Такой тяжелою ценою / Я вашей славы не куплю» (стихотворение «Журналист, читатель и писатель»).
8
«Квентин Дорвард» – исторический роман Вальтера Скотта.
9
Всякие другие (лат.).
10
Бартольд Георг Нибур (1776–1831) – немецкий историк Античности, новатор в области филологических обоснований исторического исследования.
