Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918—1920 гг. Впечатления и мысли члена Омского правительства

Англия и Америка на очереди

Все ли государства требуют столь жестокого разрушения? Не составляют ли исключения великие демократии? Ленин отвечает на эти вопросы решительным отрицанием.

«Теперь, – говорит он, – в эпоху великой империалистической войны, Англия и Америка, крупнейшие и последние во всем мире представители англосаксонской „свободы“, в смысле отсутствия военщины и бюрократизма, скатились вполне в общеевропейское грязное, кровавое болото бюрократически-военных учреждений, все себе подчиняющих, все собою подавляющих. Теперь и в Англии, и в Америке предварительным условием всякой действительно народной революции является ломка, разрушение „готовой“ (доведенной там в 1914–1917 гг. до „европейского“ общеимпериалистического совершенства) государственной машины».

«Бесы» России стремятся разрушить весь мир.

«Большевизм» и «коммунизм»

(из психологии русской революции)

Из предыдущего видно, что «большевизм» в русской революции должен был оказаться явлением несравненно более широким, чем «коммунизм». Коммунизм чужд и непонятен огромной массе населения, между тем как большевизм как психологическое явление, как настроение революционности мог захватить огромную массу городского и сельского населения.

Временное российское правительство с первых дней революции и вплоть до Октябрьского переворота 1917 года систематически подготовляло успех большевизма. Попав сразу в плен Петроградского Совдепа, не нашедши в себе смелости расправиться с вожаками большевизма по тем методам, которые применяют последние, оно с непростительною неосторожностью разрушало всю административную организацию царского периода, оставляя вместо нее либо пустое место, либо неподготовленных, неопытных людей.

В то же время происходило разложение армии армейскими комитетами, митингами, братаньем, а главное – упорной пропагандой мира. Большевики сознательно направили усилия своей преступной демагогии в солдатскую массу и достигли верного успеха.

Вкусившие прелесть безнаказанной разнузданности, освободившиеся от чувства дисциплины и долга по отношению к родине, солдаты превратились в распространителей идей «большевизма», как они его могли понять. Разумеется, не коммунизм проповедовали они в деревнях, куда вернулись с фронта, а систему безначальности и самоуправства. Так поняли они сущность советского строя. Долой войну, долой налоги, долой начальство, долой вообще все обязанности! Вот идеология большевиков первой формации.

После Октябрьского переворота число адептов большевизма значительно увеличилось. Кроме пропаганды безначалия, с фронта большевизм принес в деревню лозунги: «Захватывай землю», «Грабь награбленное». Был ли это коммунизм? Конечно нет. Опять те же хищные революционные инстинкты, то же отрешение от правовой сдерживающей психологии в пользу безудержного разгула.

Нечего говорить о городских массах. Правда, здесь, среди сознательной части рабочих, могло быть искреннее увлечение идеями коммунизма, но преобладающим было, однако, все же хищничество дележа и захвата.

Представим себе, что «большевизм» проник в Америку. Пролетариат Соединенных Штатов мог бы, разумеется, выделить из своей среды сознательных коммунистов. Но их было бы недостаточно для разрушения капиталистического строя и буржуазного государства. Американские коммунисты привлекли бы, быть может, на помощь негров. Эти последние, конечно, не были бы уже «коммунистами», но они оказались бы не менее «доброкачественными» большевиками, чем кронштадтские матросы и сельская беднота.

Коммунизм в Китае был бы совершенно беспочвенным, но он породил бы миллионы «большевиков» из хунхузов, рикш и кули, которые охотно обрушились бы прежде всего против иностранных концессионеров, а потом против своих генерал-губернаторов и полицейских, усмиряющих граждан Китайской республики кнутами и бамбуками.

Что могло быть противопоставлено «большевизму» в этом широком смысле? Если бы русская интеллигенция не была так оторвана от народа, если бы между нею и крестьянством или городским населением существовали большая связь и взаимное понимание, большевизм можно было бы парализовать. Но этого не было. Самоуправления земские и городские были всегда цензовыми и по составу, и по духу. Новые демократические, послереволюционные, не успели привиться. К тому же они были наполнены теми же чуждыми народу интеллигентами, только из левых партий. Это мало меняло дело. Учреждения эти не стали ближе к народу только от того, что они представляли левые политические течения, и Октябрьская революция безжалостно и бесследно смела все земства, не вызвав никакого сожаления в крестьянстве.

Суд? Он нужен народу. Но суд в деревне был в высшей степени неудовлетворительным, и революция противопоставила ему самосуд. А суд в городе отличался либо медлительностью производства (Окружной суд), либо торопливостью и недостаточной чуткостью (мировой суд, построенный на идее судебного невмешательства в процесс).

Во всем старый строй оказался отставшим и грешным. Населению нечего было любить. Заразившись духом революционности, оно охотнее всего поддавалось настроению «большевизма». Революционный город и безразличное ко всему «интеллигентскому» крестьянство, устраивавшее свою жизнь и не жалевшее о разрушениях в городах, обеспечивали победу большевизма.

Кто оставался в стороне от этого победного шествия большевиков? Крупная буржуазия из классовых интересов, но ее – капля в море; офицерство, угнетенное и озлобленное безжалостными преследованиями и зверскими расправами, – но оно было рассеяно и неорганизованно; наконец, интеллигенция, жаждавшая правового государства и демократических начал управления, возмущенная насилиями и издевательством над человеческой личностью и над свободами, – но она не находила никакого сочувствия в населении, которое не воспользовалось «свободами», потому что интеллигентские свободы печати, слова, совести ему не нужны.

Против большевизма боролись еще и все те, кто видел в нем, несколько преувеличенно, создание немецкой интриги, но совершенно правильно – союзника немцев в деле поражения России. Брестский мир вызывал краску стыда за позор великого государства, но и это было чуждо некультурному народу. Что понимал он в задачах Великой России и ее международном положении? Война была народной по размаху, но не по сознанию.

Но если большевизм не встречал противодействия, как система, и даже имел успех, как «настроение», то лишь до тех пор, пока он не расстроил вконец народного хозяйства. Лишь только город стал голодать, деревня обираться, железная дорога останавливаться, а ложь обещанного мира обнаруживаться – стали крепнуть и антибольшевистские силы.

Во главе движения должны были стать буржуазные круги, умеренные социалистические партии и офицерство.

Что могло обеспечить им успех?

Разрушению большевизма должно было быть противопоставлено экономическое возрождение страны. Укрепление финансов и улучшение снабжения – вот что могло показать народу реальное превосходство антибольшевистских сил. Для этого необходима была быстрота свержения большевизма, скорейшая ликвидация Гражданской войны – только тогда можно было приступить к творчеству.

Какие методы могли обеспечить успех?

Торжество большевизма основано было на том, что он предоставлял свободу всем революционным порывам. Искоренение коммунизма не должно было непременно сопровождаться ликвидацией всех прочих последствий революции. В частности, народу необходимо было оставить свободное устройство своей местной жизни, лишь направляя, а не насилуя его волю.

Революция должна быть признана, свержение большевизма не может быть реставрацией.

Глава 2

Антибольшевизм и его подпольная работа

Русская революционная интеллигенция к концу прошлого века решительно раскололась на два лагеря: идеалистов (народников) и материалистов (марксистов).

Эти два течения казались непримиримыми. Одни считали человеческую волю решающим фактором истории, верили в террор как систему устранения вредных лиц, верили в способность человека ускорить прогресс, устроить земной рай. Капитализм не представлялся им необходимой ступенью экономического развития, и они считали возможным немедленно уничтожить частную собственность, особенно на землю. Отсюда пошли социалисты-революционеры с их лозунгом: «В борьбе обретешь ты право свое» и опорой на крестьянство и земельный передел.

Другие признавали решающее значение экономических факторов, ставили прогресс в зависимость от общих хозяйственных условий и отводили лишь второстепенное место личности. Экономика делит население на классы, капитализм создает наиболее сознательный и наиболее пригодный для революционных действий рабочий класс, и именно от него, от его силы и сознательности зависит темп общественного прогресса. Но социальное благополучие предполагает, как непременное условие, развитую крупную промышленность.

К какому же из этих течений примыкают большевики? Их яркой особенностью является идеологический синкретизм.

Большевики ограбили эсеров

Большевики – социал-демократы. Их база – пролетариат и общественный крупный капитал. Но они отнюдь не последователи экономического материализма в его чистом виде. Они исходят из положения, что человек может ускорить экономическую и социальную эволюцию, властно вмешавшись в события. Они верят поэтому и в террор, правда, в измененном и, можно сказать, усиленном виде, в террор массовый. Идеология большевиков смешанная.

Смешанной является и их экономическая программа. Считая необходимым максимальное объединение и развитие промышленности в формах крупного производства, большевики легко отказались от всяких сомнений в отношении форм землевладения. Они не усмотрели никакой опасности в переходе всех земель в руки крестьянства и, следовательно, господстве мелкого землевладения. Очевидная политическая выгода этого решения – возможность привлечь на свою сторону преобладающую по численности массу населения – представлялась вождям большевиков более важной, чем экономические невыгоды раздробления крупных имений.

Благодаря такому соединению непримиримых, казалось бы, течений мысли и программ большевикам удалось создать себе большинство не только среди социал-демократов, но и во всей революционной русской демократии.

Программа большевиков безжалостно ограбила эсеров. Последние упустили из своих рук крестьянство. Партия эсеров стала походить на армию, в которой остался только офицерский состав.

Социалисты в стане противников большевизма

Эсеры были единственной из социалистических партий, которая могла соперничать с большевиками по популярности, и, когда победа последних нанесла им сокрушительный удар, между двумя крайними течениями, «большевистским» и «буржуазным», оказалось почти совершенно пустое место.

«Союз Возрождения» – это скорее союз лиц, чем союз партий. Для огромной массы населения оттенки, различающие «социалистов», непонятны. Свержение большевиков означает поражение социалистов вообще. Это народ поймет. Но замена одной породы социалистов на другую – это какая-то игра, смысл которой для здравого ума крестьянина непостижим.

Оказавшись в стане противников большевизма, горячо осуждая его методы и антидемократические меры, эсеры и прочие умеренные социалисты, если бы они оценили реальное соотношение сил, должны были бы пойти на уступки в своих программных положениях и предоставить господствующее место буржуазным политическим партиям.

Как подпольные деятели эсеры незаменимы; как администраторы и работники они, за малыми исключениями, никуда не годны. Но буржуазия не должна была бы, в свою очередь, отталкивать от себя умеренные социалистические элементы. У них есть то, чего не хватает политическим деятелям буржуазии, – энтузиазм. После некоторого опыта умеренные социалистические деятели (правые эсеры, меньшевики, плехановцы, народные социалисты) выдвинули бы ряд незаменимых политических деятелей, если не совсем практичных и расторопных, то зато чистоплотных и внимательных к населению.

Борьба с большевизмом общим фронтом буржуазных партий, как руководящих политикой, и умеренно-социалистических, как вспомогательных, – вот что, с моей точки зрения, было бы наиболее опасным для большевизма.

Враги со всех сторон

Несмотря на свое торжество, большевизм никогда не чувствовал себя достаточно прочным. Его окружали внутренние и внешние враги. Официальные газеты весны 1918 года, времени, непосредственно предшествовавшего перевороту в Сибири, дают много материала, освещающего тогдашнее положение Советской России.

В № 98 (от 18 мая 1918 г.) «Известий Центрального Исполнительного комитета Советов крестьянских, рабочих, солдатских и казачьих депутатов» известный Ю.М. Стеклов (Нахамкес) пишет:

«Положение тяжелое, что и говорить. И мы, активные деятели и сторонники советской власти, меньше других скрываем от себя серьезность положения.

Разруха, разброд, неустройство осаждают нас со всех сторон; явные и тайные препятствия, открытый и скрытый саботаж всячески мешают наладить нормальную жизнь страны, а тем более увеличить производительные силы ее в ближайшее время.

Внутренний непримиримый смертельный враг (черносотенцы, либералы, социал-предатели) подсиживает и караулит».

В мае 1918 года все социалисты, не примыкавшие к большевикам, считались «социал-предателями», сочувствовавшими реакционерам в их замыслах свергнуть большевизм. Кого же могли они повести за собою против «народной власти»? Смертельные враги большевиков не скрывались; они были и среди крестьян, и среди рабочих.

«Ненавистные богатеи»

В тех же «Известиях» (№ 93) народный комиссар продовольствия «товарищ» А.Д. Цюрупа по поводу борьбы с голодом говорит: «Главный виновник нашего голода – деревенская буржуазия, всеми силами задерживающая хлеб в деревне. Обеспеченное богатое крестьянство не нуждается в продаже хлеба.

Мы будем посылать в деревни вооруженные отряды, которые оружием заставят богатеев-мужиков продавать хлеб».

Далее Цюрупа характеризует тяжесть борьбы и приводит пример из последней практики: «Отряд вооруженных солдат, прибывший в деревню для извлечения хлеба у крестьян, был встречен пулеметным огнем. Деревня была окружена проволочным заграждением. Солдатам пришлось окопаться, но вскоре отряд был окружен крестьянами. Одному из солдат удалось бежать на соседнюю станцию и вызвать подкрепление».

Зажиточное крестьянство, так называемые «богатеи», – первый и могущественный враг большевиков. Чтобы оценить, насколько это серьезный враг, нужно припомнить процесс расхищения земли. Его отлично изобразила газета Горького «Новая жизнь» в одном из обзоров, относившихся к 1917 году. В статье А.Я. Пилецкого «Земельный вопрос и революция» (от 31 декабря 1917 г.) указывается, что предоставление деревне самой разрешить земельный вопрос привело к усилению зажиточных элементов.

«Сплошь и рядом львиную долю в поместьях захватывали себе наиболее богатые слои крестьянства, делили по лошадям, по наделам, то есть тот получал больше, кто много имеет. В лесных местностях начались самовольные порубки, и тут опять сильные захватили большую и лучшую часть.

Богатые слои крестьянства решительно начинают выступать на первый план. По деревням широкою волною разлилось винокурение, дававшее винокурам чудовищные барыши. В деревне накопились, конечно в верхних, зажиточных кругах, миллиарды буржуазных денег (по приблизительным расчетам, до 10 миллиардов рублей). Иными словами, за период революции процесс расслоения деревни пошел еще глубже и дальше, чем раньше: богатые стали относительно еще богаче.

Верхи деревни, значительно окрепшие и сознательные, вместе с городским мещанством все решительнее отталкиваются от революции. Низы вместе с пролетариатом, малоопытные и слабо развитые, идут под знаменем утопий и иллюзий, выставляя лозунги всеобщего поравнения и социальной революции. Конфликт неизбежен, если более сознательные части с одной и с другой стороны не придут к соглашению. Но при конфликте поражение революции почти неизбежно. Тогда земельный вопрос будет разрешен так, как он сплошь и рядом самочинно решается теперь: закреплением мелкой и средней сельской буржуазии и превращением России в мелкобуржуазную республику, на манер Франции».

Настроение сибирского крестьянства

В самый разгар большевизма, «в расцвете укрепления советской власти», когда по всей Сибири шло уничтожение земских учреждений и насаждение Совдепов, редакция «Земской деревни» запросила своих читателей о жизни волостных учреждений, заменивших при большевиках земство.

В числе вопросов анкеты последним, 16-м пунктом поставлен следующий: «Отношение деревни к современной политической власти (в центре и на местах), взгляд на большевиков, отношение к другим социалистическим партиям, замечаются ли монархические симпатии и среди каких кругов населения (старики, бабы, молодежь)».

Все ответы помечены числами от 8 до 15 мая 1918 года, следовательно, в такое время, когда казалось, что большевизм занял прочные позиции.

Из 102 ответов больше четверти, вероятно, по тем же политическим причинам, из-за которых молчит до сих пор значительная часть русского населения, не ответили на вопрос об отношении к большевикам. Зато другие дали интересный материал, обзор которого был напечатан в «Сибирском вестнике» за 8 октября 1918 года.

В пользу большевиков дано только семь ответов. Из них три, безусловно, восхваляют советскую власть. Приведем их полностью. «Большинство примыкает к большевикам, разных разногласий нет»; «Благоприятное, и довольны правлением большевизма большинство»; «Хорошо, к другим партиям недоброжелательно, о монархии нет и речи».

Четвертый сторонник советской власти дает подробный ответ, и картина отношения деревни к большевикам получается уже иная, чем из кратких ответов предыдущих корреспондентов. Он пишет: «Взгляд на большевиков в начале января был очень неблагоприятный ввиду ложной агитации, но в настоящее время взгляд на большевиков самый благоприятный, и, кроме того, возвратившиеся с фронта солдаты разъясняют хорошие отзывы о большевиках. Другие партии совершенно, по темноте своей, не знают, монархических симпатий не замечается, хотя действительно некоторые старики и старые бабы говорят, что как жить-то без царя, что это уж конец света».

Ссылку на стариков, «более глупых и темных», которые «вспоминают царя» и имеют «презрение к большевикам», находим в пятой анкете, но зато, по словам отвечающего, «молодое население все симпатизирует современной власти».

Остальные два сторонника советской власти дают очень уклончивые ответы: «Деревня к современной власти относится ничего, взгляд на большевиков тоже ничего».

В восемнадцати анкетах, что составляет 25 процентов от общего числа, можно отметить как основную мысль безразличное отношение к советской власти большинства деревенского населения, но в части ответов, именно в восьми, имеются также указания, что на общем фоне безразличия уже произошли разделения во взглядах на советскую власть. Среди отдельных групп населения выделяются группы «стариков и баб», которые ненавидят большевиков, и группа молодежи, особенно «солдат с фронта», всецело тяготеющих к большевизму и советской власти.

В десяти ответах находим, как определение отношения к советской власти, такие слова: «безразличное», «неопределенное», «безучастное».

Некоторые дают пояснения своей основной мысли; приведем наиболее характерные. «Отношение к власти безучастное, – пишет гражданин Тюменского уезда. – Для деревни безразлично, какая бы власть ни была, лишь была бы справедливость. Лишь среди солдат и приезжих на жительство из России замечается тяготение к большевизму». В другом ответе находим: «Население волости безучастно смотрит на все, как на большевиков, так и на другие социалистические партии. Большевиками наша волость была обложена на 4000 руб., но мы до сих пор не заплатили денег, предлагали взять с имущего класса волости. После обложения контрибуцией замечается опасение, чтобы с имущего не перешли на неимущий».

Крестьянские ответы характерны тем, что, наряду с безразличием к власти, имеется определенная боязнь всяких налогов. «Крестьяне-то судят, что будет, то будь, только бы дали земли вдоволь, да поменьше было налогу, а в партиях мы разобраться не можем. Старики и бабы боятся большевиков, а молодые большевиков выхваляют». Другой корреспондент пишет: «Нашей деревне все равно, хоть какая хочешь будь власть, но только чтобы нам, крестьянам-хлебопашцам, не было никакого притеснения со стороны правительств. Но солдатам большевики лучше за то, что войну прикончили и их домой отпустили, но на каких условиях война кончена, нашей деревне не известно ничего, и мы программов никаких партиев не знаем; монархической симпатии не замечается в нашей деревне».

Тесная связь деревенского большевика с фронтовыми солдатами отмечается во многих ответах. Одни прямо указывают: «Солдаты придерживаются большевизма, а остальное население более склонно к революционному строю». Или: «Власти Советов придерживаются большей частью пришедшие с фронта солдаты».

В остальных сорока семи ответах, что составляет 65 процентов общего числа, отмечается определенное отрицательное отношение к большевизму и советской власти.

Выражения, коими определяется отношение к власти, чрезвычайно разнообразны: так, во многих ответах говорится о «недоверии», в других указывается на «неприязненное», «отрицательное», «плохое» отношение. В десяти случаях видна открытая вражда и злоба к советской власти. «Население так напугано, что никому не доверяет»; «Все еще будто чего-то ждут, на более хорошее надежда потеряна».

Корреспондент из Тарского уезда пишет: «Деревни волости относятся к большевистской власти с недоверием и презрением». «Взгляды на большевиков суровые», – отмечает корреспондент-крестьянин. Другой на вопросы анкеты об отношении к власти делает краткую пометку: «не важен», а к следующему пункту вопроса о взгляде на большевиков добавляет: «то же».

«Взгляд на большевиков неприятный». Поэтически настроенный корреспондент указывает: «Отношение и взгляды к современной политической партии носят характер с искрой негодования».

Из Ишимского уезда пишут: «Взгляд на большевиков прямо отвратительный. Население к другим социалистическим партиям относится без внимания. Одно только теперь население ждет, когда их избавят от большевиков».

Даже беглый обзор анкеты дает право сказать, что большевизм не захватил широких масс деревенского населения.

Враги среди рабочих

Далеко не все рабочие – революционеры. Многие безразлично относятся к политике и хотят одного – быть сытыми. Другие лишены революционного темперамента и охотно примыкают к более умеренным элементам.

Среди этих рабочих антибольшевистская пропаганда имеет большой успех. Насколько серьезны были волнения среди рабочих к весне 1918 года, показывают постоянные заметки в официальных советских органах об осложнениях в крупных промышленных центрах.

В одном из номеров «Известий», полученных незадолго до восстания в Омске (№ 102) и относящихся ко второй половине мая, отведено много места событиям в Петрограде и в Сормово.

Народный комиссар А.В. Луначарский по прибытии из Петрограда в Москву дал интервью, в котором говорит: «Петроград только что пережил тяжелые дни: с одной стороны – продовольственный кризис, с другой – усиленная погромная агитация правых эсеров на заводах и фабриках и, наконец, контрреволюционная деятельность некоторых офицеров флота, в особенности из состава минной эскадры».

Луначарский подтверждает, что на рабочих действовали и голод, и пропаганда.

В Сормово (Нижегородской губернии), одном из крупнейших промышленных центров, большевики потерпели поражение на выборах в Совдеп. Победили меньшевики. Командированный в Сормово из центра «товарищ» Раскольников[15]с негодованием рассказывает в газете, что «в период напряженной творчески-созидательной работы меньшевикам удается вызвать на заводе, переживающем кризис, губительную в данном случае забастовку».

Раскольников объясняет и причины успеха меньшевиков. «Нужно отдать справедливость, что массы вовсе не идут за меньшевиками, совершенно не усваивают их политических взглядов, и лишь под давлением продовольственного кризиса временно подпадают под влияние их демагогии, спекулирующей на инстинктах голодной толпы».

Опять то же – голод и пропаганда («демагогия»).

В чем заключалась «демагогия» меньшевиков, мы узнаем из других газет. Так, например, петроградский «Наш век» (1918. 28 марта) дает отчет о собрании фабрично-заводских уполномоченных Петрограда. Вот о чем здесь говорили докладчики и резолюция.

«Позорный мир, голод, неумело ведущаяся эвакуация, полная дезорганизация фабрично-заводской жизни – все это обрушилось на рабочих. Профессиональные союзы утратили самостоятельность и независимость и уже не организуют борьбы в защиту прав рабочих.

На улицах и в домах, днем и ночью происходят убийства. Убивают не только грабителей. Убивают не врагов народа, а мирных граждан – рабочих, крестьян, студентов. Убивают без суда, без следствия.