Воспоминания. Победы и страсти, ошибки и поражения великосветской львицы, приближенной к европейским монархам в канун Первой мировой войны

Эти и другие сенсационные подробности передали по телеграфу в Нью-Йорк; новость напечатали во всем мире.

Единственно забавным во всем событии была мысль о Саре Уилсон в «килтах». Зачем надевать несколько килтов одновременно, знает только автор репортажа.

Другие американские газеты посвятили первые полосы еще более нелепым отчетам о деле, которого не было; они иллюстрировали свои измышления портретами леди Сары Уилсон, Дженни и моим.

Вспоминаю другой, куда более забавный инцидент в Аллоа-Хаус в октябре, когда мы были там с Вайолет Мар, а также Келли и ее мужем. Мы ставили «Репетицию пантомимы». В составе труппы были мистер Тревор, Чарли Вуд, лорд Шефтсбери, лорд Фредерик Гамильтон, Мюриэль Уилсон, леди Фео Старт, мисс Джерард, миссис Аркрайт и я; мы очень веселились, и никто не ссорился. А вот со мной случилось нечто ужасное. Выходя на сцену, я споткнулась, как мне показалось, об электрический провод. Я ничего не заметила. Но когда я ушла со сцены, Мюриэль Уилсон, которая шла следом за мной, с сочувствием заметила: «Дорогая, какой ужас!» – и вручила мне сверточек из шелка и кружев… даже не нижнюю юбку! Она увидела, как что-то висит у меня на ногах, но было уже поздно; мне пора было выходить на сцену; Мюриэль подтолкнула меня, и они слетели!

Как я могла выйти из них, ничего не заметив, – на самом деле не загадка, потому что, играя на сцене, я всегда забываю о себе.

Всю жизнь я была жертвой чрезвычайно изобретательных и на редкость неточных измышлений одного американского автора светской хроники. В мае 1903 года он превзошел себя (если, конечно, это он, а не она) в глупости, запустив в обращение нелепую и возмутительную историю, которая с тех пор преследует меня. Поскольку в последний раз я видела эту историю в прессе несколько месяцев назад, постараюсь ее опровергнуть, так как она наверняка многих раздражает. Отпустив мне несколько льстивых комплиментов и описав только что совершенный мною визит в Париж, автор пишет:

«Все сокрушаются из-за того, что княгиня красит волосы. Изначально они были угольно-черными, и она выглядела типичной ирландкой с синими глазами и волосами цвета воронова крыла. Но она пала жертвой моды на „медные“ волосы.

Жена князя Генриха – золовка миссис Корнуоллис-Уэст, в прошлом леди Рэндольф Черчилль. Она прекрасно ладит со своей невесткой-американкой. Княгиня уверяет, что обожает американцев, и многие нью-йоркские хозяйки с радостью принимали ее у себя. Однако всем известно, что ее общественное положение пошатнется после того, как королем станет нынешний принц Уэльский. Милая княгиня – единственная женщина, к которой когда-либо ревновала принцесса Уэльская, и враждебность к ней будущей королевы хорошо известна. Восемь лет назад, когда супруга князя Генриха, в прошлом Дейзи Уэст, приехала в Лондон, она „завоевывала всех, кого видела“. Внук Виктории, хотя и был женат, вошел в вереницу ее поклонников. Польщенная королевским вниманием, мисс Уэст не разочаровывала принца. Однако снобы из числа его королевской родни привели ее в чувство. Она отвергла принца и вышла замуж за Генриха фон Плесса, аристократа без большого состояния. Принцесса Уэльская так и не простила красавице бессонные ночи в те дни, когда ее муж демонстрировал преданность мисс Уэст».

Откровенные неточности в этом словоизвержении настолько нелепы, что их даже опровергать не стоит. Я перестала быть мисс Уэст не восемь, а двенадцать лет назад. Во время моего короткого пребывания в Лондоне незамужней девушкой нынешний король Георг служил во флоте. Я ни разу не то что не видела его, но даже не разговаривала с ним! И в довершение всего, его величество женился почти два года спустя после того, как я вышла замуж! Когда я должна была совершать все неблаговидные поступки, о которых пишет журналист, я тихо жила в Германии, полностью поглощенная новой жизнью. Назвать же Ганса, одного из самых богатых наследников в Европе, человеком «без большого состояния» просто нелепо! Все это можно было не учитывать, если бы статью то и дело не перепечатывали, выдавая за откровение. Должна сказать, что я собираю все нелепые измышления обо мне; у меня набралось большое количество газетных вырезок. Несмотря на опровержения, та же чушь наверняка появится и после моей смерти.

В начале сентября мы поехали в Клитчдорф, к моей невестке Лулу и ее мужу, князю Зольмс-Баруту. Был большой семейный прием, где присутствовали мой свекор и его вторая жена Матильда (вдовствующая герцогиня и княгиня фон Плесс). Мы собирались по случаю свадьбы старшей дочери Лулу и князя Отона Зальм-Хорстмара.

Мне очень повезло со всеми зятьями и невестками. Ни у кого не было лучших, более истинных и преданных и верных друзей, чем моя невестка Лулу Зольмс, и я рада сказать, что так же остается по-прежнему. У нее благородный характер, и я очень рада ее дружбе. Я еще расскажу о ней позже.

VII

В январе 1904 года мы снова поехали в Четсуорт. Там устраивали большой парадный прием. Так как он стал первым, на котором присутствовали король Эдуард и королева Александра после вступления на престол, я его опишу. Я ездила туда регулярно каждый год; каждый визит становился практически повторением предыдущего. Их величеств сопровождала принцесса Виктория с обворожительным шотландским терьером по кличке Мак. Затем там были мистер Бальфур, Сидни Гревилл, Госфорды, Мэри Блио, Шарлотта Ноллис, Джон Уорд, лорд Хоу, Менсдорф и еще несколько человек. Конечно, мы ставили спектакль; мы давали «Золушку» Гарри Тревора, и в составе труппы были миссис Уилли Джеймс, Мюриэль Уилсон, Хедуорт Уильямсон и я. Мы с Мюриэль имели огромный успех в роли злобных сестер; на сцене мы карикатурно изображали самих себя.

Даже в присутствии британских монархов в Виндзоре, Сандрингеме или в загородном доме почти не соблюдали правил этикета. В Букингемском дворце, где я однажды останавливалась, этикет был немного строже, но в Четсуорте монархи были сама простота. Утром и вечером мы делали реверанс, говоря «доброе утро» или «спокойной ночи», но в другие разы – нет. Ради спектакля устроили совсем небольшую церемонию. Король вошел в зал первым об руку с герцогиней Девонширской, а королева – с герцогом; они заняли места в креслах в центре первого ряда. Гости входили друг за другом, более или менее по старшинству, и рассаживались, где хотели; так же вели себя и после спектакля. Королеве Александре всегда очень нравился Четсуорт, и я замечала, как она иногда украдкой проходит в зал и садится в задний ряд, чтобы посмотреть репетицию, притворившись, что ее там нет; мы же из уважения к ней притворялись, что не видим ее.

Весной я поехала в Париж и провела несколько недель – все свободное время, какое могла уделить, – изучая пение у Яна Решке. Каким он был прекрасным учителем и привлекательным мужчиной! С моими воспоминаниями о том периоде и о нем смешиваются картины Парижа во всей майской красе; нельзя забыть и о том удовольствии, какое мы получили на скачках в Лоншане, – и, конечно, о нарядах.

Летом мы с Гансом поехали в Ирландию на свадьбу Мэдж Брук, дочери тети Минни от первого брака, и майора Джона Шермана Фоулера. Мы остановились у лорда Дадли и красавицы Рейчел в охотничьем доме вице-короля. Рейчел мне всегда нравилась; нашу дружбу скрепляло то, что мы вышли замуж в один год. Естественно, на свадьбу съехались представители всех семейных кланов. По общему согласию, первой красавицей признали бабушку Оливию. Затем там была бедняжка Адель Эссекс, Джон и Эвелин Уорд, Ларгены, Мурроу О’Брайен и Виктор Коркран. Сибелл Гровенор и Джордж Уиндхэм уступили Минни для свадебного приема охотничий дом главного секретаря министерства финансов в Финикс-Парке; медовый месяц проводили в Холли-Маунт, очаровательном имении Пэт Фицпатрик в графстве Мэйо. По-моему, именно тогда мой деверь Фриц обручился с Нэнси Рош, очень хорошенькой дочерью лорда Фермоя. Я еще немного побыла в Ирландии с Пэтси и папулей, а Ганс на канун Крещения поехал в Лоутер к Лонсдейлам.

Позже мы все встретились на озере Мор: Шила, Бендор, наш брат Джордж, Чарли и Лили Ковентри. Оттуда мы поехали в Данробин, где нас великолепно принимала Милли Сазерленд. Уже не помню, кто там был из гостей, кроме Эди Каслри (теперь леди Лондондерри), Констанс Стюарт-Ричардсон и сэра Альфреда Фриппа, теперь председателя «Фонда пенодувов»[26].

В сентябре мы устраивали в Фюрстенштайне охоту; туда приехали граф Штернберг с женой Фанни, дочерью Хайне Лариша, который в прошлом не раз охотился в Лестершире; мы с ней были и остаемся близкими и верными подругами; лорд Эдвард Глейхен, Нил Мензис, Мар, Келли и Вайолет, лорд Лонсдейл, Сесил Бенбери и Оскар Херрен.

В ноябре в Гровенор-Хаус родился второй ребенок и единственный сын Шилы. Все радовались, а я больше всех, потому что теперь, когда у нас обеих появились мальчики, мы как будто еще больше сблизились. Я не успевала в Лондон к родам, потому что мы устраивали большую охоту для эрцгерцога Франца Фердинанда и его жены, светлейшей герцогини Гогенберг. Она мне очень нравилась. Урожденная Хотек, она находилась в очень трудном положении и добилась значительного успеха. Она была крайне предана мужу и детям. В число гостей входили Мигел, герцог Брагансский, Штернберги, Лёвенштайны, Ганзи Лариш, Фриц, младший брат Ганзи, который находился на службе в австрийском дипломатическом корпусе, и его милая жена Мэй, Эрнестина Тун-Тун, Зигфрид Клари и граф Вико Восс.

17 декабря сына Шилы крестили с большой пышностью в Королевской часовне Сент-Джеймсского дворца; восприемниками стали король Эдуард, Кэтрин, герцогиня Вестминстерская, бабушка Оливия и Джордж Уиндхэм. Мальчика назвали Эдвард Джордж Хью.

Так закончился очень насыщенный и счастливый год. Я была рада, потому что осуществились надежды Шилы; они казались мне хорошими предвестниками и для моих собственных надежд.

Глава 4

1905–1907 годы

I

В конце января 1905 года мой деверь Фриц Хохберг женился в Лондоне на Нэнси Берк-Рош, дочери второго лорда Фермоя. Это событие порадовало всех нас, потому что Нэнси очаровательна. Фриц, который с первой встречи стал моим искренним другом, обожал Англию и охоту и хотел проводить там почти все время; Нэнси, как приличествует девушке из семьи знаменитых охотников, была искусной наездницей; и все казалось благоприятным.

Я хотела, чтобы мой второй ребенок родился в Лондоне. Мы на короткий срок сняли меблированный дом на Брутон-стрит, чтобы находиться рядом с врачами и друзьями. Я всегда верила в необходимость «держаться на ногах», как говорят бедняки; поэтому я ходила до последнего момента. За неделю до рождения Лекселя я сидела в партере в театре с мужем, а как-то вечером ужинала в посольстве Германии с Меттернихом, папулей и парой друзей; и это после того, как вечером я возила папулю и маленького Гензеля по Лондону. Король Эдуард дважды намекал, что я слишком активна и должна отдыхать, – но я разбиралась в себе лучше, чем он. Я нисколько не боялась и не видела причин не участвовать в тихих маленьких ужинах; я и сама устраивала званые ужины на Брутон-стрит.

1 февраля родился мой второй сын. Не знаю, в том ли причина, что он родился в милом старом Лондоне, но он совершенный англичанин и любит Лондон больше любого другого города мира. Его крестили в Королевской часовне Сент-Джеймсского дворца, и его крестильная рубашка была покрыта вуалью из брюссельского кружева, которое носила бабушка

Оливия, когда выходила замуж; мы с Шилой тоже надевали ее кружева на свадьбу. Восприемниками были король Георг V, тогда принц Уэльский, королева Александра и кронпринц Вильгельм Прусский; кроме них, на крещении присутствовали бабушка Оливия, Пэтси и мой брат Джордж. Поэтому младенца нарекли именами Александр Фредерик Вильгельм Георг Конрад Эрнест Максимилиан – удивительно ли, что мы называем его Лексель! Старую часовню великолепно украсили моими любимыми цветами, белокрыльниками и маргаритками. Ганс представлял кронпринца; у двери он встретил королеву Александру, которая замечательно выглядела. Лекселя крестили водой из реки Иордан; я взяла его у няни и сама передала на руки королеве Александре; поэтому ее имя он получил первым, и официально к нему всегда обращаются «Александр». Став матерью двух красивых сыновей, я была счастлива, как только может быть счастлива женщина.

Когда Лекселю исполнилось пять недель, я отправилась в любимый Ньюлендс морем; там Гензель, который находился в Итоне у Шилы, увидел младшего брата и сразу же полюбил его.

Как всегда в Ньюлендсе, я прекрасно проводила время. Ганс старался приезжать к нам как можно чаще, но ему приходилось носиться туда-сюда, так как он должен был посещать заседания бундесрата в Берлине и местного парламента в Бреслау. Примерно в середине марта я получила милое письмо от кайзера, в котором он писал, что будут проведены санитарные улучшения в силезских городах, за которые я так долго ратовала; необходимые деньги выделены. Я обрадовалась и, находясь в моем счастливом английском доме, почувствовала себя спокойно, зная, что у людей по крайней мере будет чистая вода и они не будут страдать от ужасной вони, проникавшей в их дома. Наконец-то я настояла на своем, и то, что некоторые немецкие друзья называли моим «упрямством», окончилось практической пользой. Когда я на что-то решаюсь, я обычно добиваюсь успеха. Будь я видным государственным деятелем или предпринимателем, эту черту моего характера называли бы упорством; поскольку я женщина, я всего лишь упряма!

После короткого пребывания в Лондоне с Гансом, когда мы ходили в театры и виделись со старыми друзьями, я поехала в Канны, где жила на вилле «Казбек» у великого князя Михаила Михайловича и улыбающейся, доброй Софии де Торби. Я взяла с собой Гензеля, Лекселя и его превосходную няню Смит, которая до того одиннадцать лет прослужила в семье принца Фридриха Леопольда Прусского. Мне не терпелось пообщаться с представителями русской знати. Русско-японская война близилась к завершению; Российская империя потеряла престиж, а царя и императорскую семью сильно критиковали как в самой России, так и за границей.

Помню званый ужин на огромной вилле великой княгини Анастасии Мекленбург-Шверинской, сестры моего хозяина; она жила еще с одним своим братом, великим князем Георгием Михайловичем[27], его женой, урожденной греческой принцессой, и несколькими другими гостями. Именно там я познакомилась с Цецилией, дочерью великой княгини Анастасии, о чьей помолвке с кронпринцем тогда только что объявили. Свадьба должна была состояться в июне, поэтому принцесса находилась в центре внимания широкой публики. Я нашла ее не только красивой, но и обаятельной, и вскоре она стала моим добрым и верным другом.

В первый же вечер мне показалось, что великий князь Георгий не совсем в своем уме. Он кричал на всех, когда мы после ужина играли в бридж, без конца осуждал немцев и англичан и в целом вел себя возмутительно. Особенно грубым его поведение показалось мне, потому что мужем его сестры Анастасии был немец; немкой же была София – одна из милейших женщин на свете; его племянница собиралась выйти за будущего императора Германии; а я была англичанкой, вышедшей замуж за немца. У великого князя Георгия Михайловича было две дочери, одна из которых впоследствии вышла замуж за Уильяма, единственного сына Нэнси Лидс, которая к тому времени уже стала принцессой Греческой.

К сожалению, до Первой мировой войны многие русские великие князья были сами себе закон, что не помогло ни им, ни их классу в целом, когда в России произошла революция. Можно было бы подумать: обладай они сильным характером, умом и проницательностью, фиаско в Русско-японской войне послужило бы грозным предостережением и открыло бы им глаза на опасность их положения не только за рубежом, но и внутри страны.

Во время моего пребывания в Каннах я имела долгую беседу с Еленой Потоцкой (сестрой Бетки), чей муж тогда был губернатором Варшавы. Ему неоднократно угрожали; угрожали также сжечь его фабрики, и все варшавские школы были закрыты. Елену с сыновьями граф послал в безопасное место, на Ривьеру. Он обвинял в сложившемся положении царя и великих князей Романовых, которые не слушали ничьих предупреждений и были недовольны тем, что в Польше господствует мятежный дух. Они считали такое положение дел нормальным, верили, что Польша не может существовать самостоятельно и потому ничто из происходившего там особого значения не имеет!

Приведу отрывки из своего дневника.

«6 апреля 1905 г. Вилла „Казбек“, Канны

Сегодня вечером ездила кататься с Софией, а почти всю обратную дорогу прошла пешком, напевая себе под нос. Когда я одна в такой славный день, я как будто никого не узнаю. Мне пришлось пройти полпути по набережной Круазетт во время прилива. Там было много народу, но я никого не замечала; мне казалось, будто они в одном мире, а я в другом! Я видела только ярко-синие море и небо; вдали, у острова Сент-Онора, где находится монастырь, виднелись красные и белые паруса маленьких судов.

После чая София повезла меня к своему старому свекру, великому князю Михаилу Михайловичу. Когда он вставал, чтобы приветствовать нас, его приходилось поддерживать. Лицо у него красивое и благородное, но он настоящий инвалид – вот недостаток старости. Я рассказывала ему о Фюрстенштайне, и он вдруг вспомнил название; когда он был маленьким, его мать, царица[28], показывала ему фотографии замка. Тогда она приезжала на воды и находилась неподалеку. Я сказала, что то место называется Зальцбрунн („Соляной источник“) и что его мать подарила моему свекру, когда тот был ребенком, коляску, четверку лошадей и коробку с маленькими серебряными игрушками, которыми сейчас каждый день играет мой сын Гензель».

«11 апреля 1905 г. Вилла „Казбек“

…Два дня назад великая княгиня Анастасия устраивала вечерний прием для великой герцогини Цецилии, которая скоро уезжает в Германию. Собралась целая толпа. Великая герцогиня Гессенская и ее незамужняя сестра[29] приехали с великим князем Кириллом Владимировичем в его автомобиле. Они вернутся сегодня вечером и останутся на ночь. Великая княгиня и великий князь наверняка поженятся, хотя ему, скорее всего, придется отказаться почти от всего своего состояния и жить за границей, потому что законы Российской империи и православной церкви запрещают жениться на разведенной особе…»

Было еще одно препятствие для их брака, поскольку великий герцог Гессенский и царица – брат и сестра… Однако двое главных действующих лиц были по-настоящему влюблены, и романтика победила; четыре месяца спустя они поженились в Тегернзе, неподалеку от Мюнхена. Сейчас у них трое детей, и они очень счастливы.

В моем дневнике нет ничего примечательного между моей поездкой к Софии и приездом в Берлин в первую неделю июня на свадьбу кронпринца. Ему тогда исполнилось двадцать три года; белокурый, он выглядел очень молодым и незрелым. Но позвольте процитировать, что я записала в то время:

«6 июня 1905 г.

На свадьбу мы должны были явиться в церковь в вечерних нарядах в половине шестого. Великая герцогиня Цецилия выглядела очень мило и изящно; серебро ей к лицу, вот только корона слишком нависала над ее носом. Ее мать, великая княгиня Анастасия, настоящая красавица, держалась холодно и гордо. Ничего удивительного – после того, что о ней писали в газетах… Ах! Какие трусы! Да еще о вдове, чья дочь собирается замуж за их же кронпринца! Мне стало ее так жаль. Кайзер показался мне больным, а кронпринц выглядел так, словно он с большей охотой писал бы строчки после уроков в классе, чем приносил брачные обеты. Принцесса Зальм обмолвилась, что жених за несколько дней до свадьбы признался ей, как он любит герцогиню Цецилию и никогда не смотрел на другую женщину! Я улыбнулась. Интересно, как ему это удавалось? Бедная девочка, мне ее жаль!

После свадьбы устроили прием, и мы все «проходили» мимо кайзера, новобрачных и императрицы. Нам велели делать только один реверанс. Я сделала свой не спеша, и все сказали, что я присела лучше всех – по крайней мере, так великая княгиня Анастасия сказала графу Вико Воссу… В силезских газетах писали, что «среди красивейших из красивых» (видели бы вы некоторых из них!) лучше всех выглядели герцогиня Аостская и я. Нетрудно хорошо выглядеть в Германии. Мы вернулись домой в половине десятого; нас ждал скучный ужин».

Даже сейчас герцогиню Аостскую можно назвать самой красивой представительницей королевской семьи на любом приеме, где она появляется. Как и ее брат, покойный герцог Орлеанский, она высокого роста, с характерными приятными чертами лица и оригинальным стилем, она сочетает в себе красоту и неистребимое обаяние своей сестры, королевы Амелии. Следует добавить, что в день свадьбы кронпринца графу фон Бюлову даровали титул князя.

Через несколько дней после свадьбы в Берлине моя подруга принцесса Маргарита Коннаутская вышла замуж за принца (сейчас кронпринц) Оскара Шведского, одного из самых приятных представителей королевских семей в Европе. Я очень радовалась за них и предвидела для них очень счастливую жизнь. Однако я не могла предвидеть, что ее положение шведской принцессы однажды позволит ей предъявить доказательство дружбы такое прочное и долгосрочное, какое встречается редко.

Череда визитов, а также множество интереснейших приемов в Фюрстенштайне и Плессе занимали нас до конца 1905 года, когда свекор отмечал свой юбилей как князь фон Плесс. Тогда император очень разозлил нас всех, сделав его герцогом. С нами даже не посоветовались! Главу нашего дома давно знали как владетельного князя фон Плесс; он не хотел внезапно становиться герцогом Плесским, тем более что новый титул не был наследственным и распространялся лишь на самого свекра. Ганс пришел в ярость, и я тоже. Своим подарком император как будто говорил: «Я дам твоему отцу леденец, а если ты будешь послушным, возможно – только возможно – позже я передам титул тебе». Отказаться свекор не мог, но ни Ганс, ни я не сопровождали его, когда он поехал в Берлин, чтобы официально поблагодарить кайзера. Никогда еще придворные формальности не были такими формальными! По правде говоря, до кайзера дошли слухи о том, что у Ганса появилась наклонность к католичеству и он проявляет пропольские симпатии; видимо, таким образом император решил осадить его. Как обычно, у него все вышло – не скажу глупо, но, из-за его крайней порывистости и нежелания прислушиваться к добрым советам, безрезультатно. Ганс всегда отличался тщеславием, и, возможно, ему пришелся бы по душе титул герцога Силезского[30], но он не имел желания просто менять префикс, который ничего не значил. По-моему, императору не нравилось, что княжество Плесское, изначально польское, было унаследовано Хохбергами в 1847 году, когда пресеклась старшая ветвь семьи Анхальт-Кётен-Плесских. Ему приятнее было бы думать, что мы получили титул из рук императора Германской империи или короля Пруссии.

Два отрывка из моего дневника объяснят мои чувства в связи с кайзером и государственными делами в конце 1905 года:

«25 октября 1905 г. Фюрстенштайн

Я написала кайзеру из Плесса. Возможно, он придет в ярость, но мне все равно. Я так ужасно разочарована в нем! Шесть лет назад во всех странах на него смотрели как на образец. Англия спрашивала: „Что думает кайзер?“, „Что бы он предпринял в связи с бурской войной?“ Во Франции роялисты говорили: „Жаль, что у нас нет такого монарха, как у вас“. Россия смотрела на германского правителя тоскующим взглядом – и не только… Теперь у Германии нет ни одного союзника; она в изоляции. В то же время король Англии даже его врагами признается величайшим дипломатом в Европе. Кайзер явно плохо разыграл свои карты. Он ужасно бестактен, громогласен и театрален».

Вскоре после того, как я сделала эту запись, я написала кайзеру о англо-германских отношениях. Он ответил, что мы сможем обсудить вопрос в конце октября, когда он приедет в Плесс на охоту. Мы обсудили вопрос очень подробно. Вот что записано в моем дневнике:

«1 декабря 1905 г. Плесс

Кайзер уехал сегодня под вечер. Он был весьма покладист. В первый вечер мы долго беседовали на тему, о которой я писала ему заранее и в связи с которой князь Бюлов, за два дня до того, как я приехала сюда, прислал мне весьма лестный ответ, говоря, что мои слова отражают его собственные мысли и так далее. Либо Англия, либо Германия наверняка лжет, и я не могу понять, кто именно. Я всегда говорю, что думаю. Не скрою, я ожидала, что кайзер разозлится на мое письмо: ведь я даже посмела критиковать его тронную речь, произнесенную накануне… Похоже, речь удивила всех своей воинственностью… Я сказала: „Ваше величество не может не будить спящих собак. Какой смысл снова говорить о Марокко? Более того, вся речь наверняка вызовет шквал критики“[31]. Он не возмутился тем, что я сказала; лишь один или два раза он очень разволновался, и в ходе нашего разговора об Англии у него на глазах выступили слезы. Его тщеславие уязвлено ужасно; думаю, он это понимает. Он все время говорит о многочисленных уступках Англии, на которые он пошел: он приехал на похороны королевы Виктории; он отказался принять бурских генералов; он послал почетный караул для встречи короля, когда тот проезжал через Хомбург в Англию после скандала во время партии в баккара, и так далее. По его словам, ничего из этого не помнят, а статьи в прессе и речи лорда Лансдауна[32] звучали весьма оскорбительно. Это очень трудный вопрос. Две страны одной и той же расы, однако настолько разные во всем… Племянник на одном престоле, дядя на втором; обе страны считают себя в своем праве, и обе искренне верят, что другая страна желает доминировать в глазах всего мира. Мне искренне жаль обоих. Император испытывает горькое разочарование, когда о нем неверно судят и когда его не любят – а он всегда хочет быть первым. Когда он сильно волнуется, министрам настолько трудно его контролировать, что они не говорят ему всего из страха того, что он может предпринять. Король же просто не любит кайзера. Уверена, у него нет никаких подлинно опасных намерений по отношению к Германии; но он просто показывает зубы, когда к нему приближается немец. С обеих сторон совершаются большие ошибки».