Полная версия
Артэс целовал с нескрываемой тоской. Его поцелуй был пропитан грустью. Поцелуй со вкусом крови и слёз, наполненный многовековыми терзаниями и истязаниями. Когда-нибудь всё станет проще.
Я хотела верить, что границы Вселенной расширятся и произойдёт тот самый надлом, что позволит нам быть вместе. В той новой реальности никому не придётся стесняться своих чувств и скрываться в беспамятстве. В том несуществующем измерении мы окажемся непричастными ко всем этим сагническим играм и проживём обычную жизнь. Когда-нибудь мы родимся свободными.
Когда-нибудь, но не сейчас.
В какое-то мгновение я потеряла контроль, всецело поддавшись ласкам всадника. Наверное, иногда нужно позволять себе ощутить свободу, не задумываясь о последствиях.
Сумасшедший пульс Артэса долбит по вискам и затуманивал сознание, а грудную клетку перетягивало жгутами… Или теми самыми нитями Бонтеланас? Всё это уже не имело значения. В это мгновение имела значимость лишь многократность наших смертей в объятиях друг друга. Мы погибали и возрождались. Мы находили и теряли. Мы чувствовали и забывали.
Сколько прошло времени?
Как долго мы позволяли друг другу лишиться контроля.
Не знаю.
Яркое пурпурно-рубиновое свечение волнами распространялось от нас, наполняя холодное помещение теплом и, отражаясь от стен, вновь затягивалось и сгустком возвращалось в сердца. Губы Артэса изучали каждый не скрытый одеждами участок кожи, а руки и вовсе овладели телом. Мне не удавалось отстраниться.
Я знала, что наносила нам обоим очередную рану на и без того разодранные в клочья души, но не хотела сопротивляться. А должна была! Я не имела никакого права наслаждаться его прикосновениями и поцелуями, но мне не удавалось найти в себе силы, чтобы отстраниться. Наша связь всегда едва поддавалась какому-либо объяснению, ведь, ломая стереотипы, мы раз за разом находили путь к тому свету, что излучали друг для друга. Это было и благословением, и проклятьем одновременно. Я была уверена, что изменила всё, вмешавшись и стерев память всадника Смерти, но даже такое сильное воздействие не смогло отдалить его настолько, чтобы спасти.
Вся боль Вселенной сосредоточена в их сердцах,
вибрации пульса, от которых способны уничтожить миры.
Вся нежность мироздания струится по их венам.
– Ты вынула из меня душу и заставила жить… – едва уловимый шёпот Артэса металлическим колом проникал в сердце. Медленно… Без анестезии.
Я замерла, превращаясь в одну из статуй, стоящих в лабиринте, без какой-либо возможности пошевелиться. Всмотревшись в его глаза, я заметила яркие рубиновые молнии. От привычных когда-то чистых карих глаз не осталось и следа. Я вздрогнула. Он всё ещё был тем самым… Его душа не помнила, но ощущала и знала прошлое на уровне вибраций. Мне хорошо был известен этот взгляд – словно кислотой разъедающий грудину, проникающий под кожу, сжигающий ткани и органы. Не в силах больше контролировать эмоции, я начала плакать. Заметив мой срыв, Артэс обнял одной рукой за плечи, а пальцы второй вплёл в мои волосы. Ему больно и, кажется, я чувствовала, как он жмурится, пытаясь остановить поток своих чувств.
Мне страшно даже представить, что творилось в его голове.
Я уничтожила его тогда.
Я уничтожаю его сейчас.
– Прости меня, – забавно, но склеивать всегда сложнее, чем разбивать. – Прошу, прости.
Я знала, что он не поймёт причины моих извинений. У меня не было никакого права надеяться, что из тех крохотных осколков доверия ещё возможно что-то собрать. Всё, что было между нами, давно разбито вдребезги, и лишь холодное отчаяние всё ещё равнодушно украшало наши будни.
– Не надо извинений, – отстранившись, Артэс встал и протянул мне руку, помогая подняться. – Всё это не имеет никакого смысла.
Резкая холодность голоса испугала настолько, что я вздрогнула, а Артэс создал яркую вспышку, материализовав передо мной лунный меч.
Шок. Ужас. Паника.
Он понимал, что я не смогу избежать эпилога нашей истории.
Можно ли вырвать сердце из груди повторно?
А можно ли разбить сердце вновь на триллионы осколков, если до этого его так и не смогли собрать?
Как долго можно продолжать издеваться над этим крохотным органом, призванным качать кровь в телах всех рас и видов, прежде чем оно остановится навсегда?
Какой лимит боли оно способно стерпеть, прежде чем окончательно утратит желание функционировать?
Я была уверена, что, предав Артэса в тот день, уже никогда не испытаю этого разъедающего и тошнотворного чувства самоуничижения. Тогда мне казалось, что я добровольно вскрыла грудную клетку голыми руками и зажала в пальцах бьющийся в попытках выжить орган. Тогда мне думалось, что ничего страшнее со мной уже не может случиться, ведь я предавала не только свои чувства, а брала ответственность за ложь другому, кто ни капли не виноват в моей слабости и неспособности разрешить ситуацию иначе.
Стирая его память и уничтожая наши мгновения счастья, я была уверена, что защищаю его и спасаю… Но всё оказалось напрасным. Всё грёбаные жертвы и лишения были возложены на алтари Высших, давно безучастных к нашим судьбам.
– Мы всё равно оказались в этом моменте, стоя друг напротив друга и желая убить. – Усмехнувшись, я сплёвывала кровь, пытаясь откинуть мысли в сторону, но не могла. – Мне невыносимо знать, что эти десятки тысячелетий вдали от тебя прошли впустую. Я разрушила свою жизнь в надежде сохранить твою, но всё равно оказалась с лунным мечом в руке. Всё, что я делала во благо, оказалось главной ошибкой моего существования и привело к тому, что теперь мы оба должны признать поражение.
Так много шагов оказалось пройдено впустую…
Так много несказанных слов осадком разочарования осели в памяти, что невозможно уже соединить их в единые предложения, ведь они давно превратились в надрывистую речь ненависти и боли.
Так много не случившегося счастья, которое даже не успело нам присниться…
Так много не подаренных улыбок и не адресованных друг другу взглядов…
Ничего, что могло бы произойти с той версией нас, уже не сможет озарить Тримирие, подарив даже мимолётный отблеск отголосков не случившегося счастья.
Я разрушила все эти возможности в тот день…
Только я не предполагала, что лишь отсрочила неизбежность нашего сосуществования в одной реальности.
– Прости за то, что я проклята, – казалось, на моём лице застыло равнодушие, словно кто-то в одно мгновение выкачал всё эмоции. – И что тебя втянула в это.
Замахнувшись рукой и надавив, я чувствовала, как легко поддавался кожаный слой одежды, а затем и физическая оболочка всадника Смерти, считавшаяся такой же крепкой, как и алмазные доспехи. Лунный меч легко проник в тело и, пройдя насквозь как-то слишком легко, лишил меня равновесия, позволив нагло упасть в руки беспомощного Артэса. Даже сейчас его объятия всё ещё были способны согреть. Но я не достойна быть в них заключённой.
– Амун… – хриплый голос всё ещё оставался созвучным с вибрациями моего сердца.
Его дыхание обжигало и напоминало о небольшом отдыхе на островке, где всё ещё сохранились руины нашего прошлого. Тогда нам удалось хотя бы какое-то время не думать ни о королевствах, ни об обязанностях, ни о рангах и уровнях Сагнации… Это единственный миг данного рождения, когда мы просто смогли побыть друг с другом и друг для друга.
Странно, а ведь я была уверена, что никогда больше не окажусь с ним так близко, что смогу вдыхать аромат кожи и ощущать отдалённо всплывающие в воспоминаниях шероховатости шрамов, что украшали тело всадника.
Кажется, совсем недавно я попрощалась с ним, поцеловав в дрожащие губы и ощутив привкус крови.
Кажется, это было буквально мгновение назад, когда я смеялась, лёжа в его объятиях на поляне, и выискивала в небе следы сбежавшей от нас Жемчужинки.
Всё это происходило совсем недавно…
Только с этих мгновений прошло тридцать тысяч лет.
– Я бы очень хотела сказать, что ничего не помню, что излечила этот нарыв в сердце и смогла двигаться вперёд, – тяжело вздохнув, я пыталась ногтями проникнуть в его кожу, чтобы уловить хотя бы какой-то признак жизни, – но это будет ложью. Мне удалось отпустить из своей жизни практически всех, став сторонним наблюдателем, но не тебя. Ты был со мной в каждом вдохе.
Я понимала, что тело Артэса обмякло, и чувствовала, как новый поток слёз душит изнутри, не позволяя проронить ни звука, мне хотелось уничтожить это мгновение. Он навсегда закрыл глаза, увидев полное равнодушие той, кто вот уже тридцать тысяч лет вопил от боли внутри, маскируя своё расстройство чрезмерной заботой обо всех вокруг. Я так усердно пыталась сохранить баланс и спасти близких, что перестала замечать, как в этой гонке потеряла самое ценное…
Когда Любовь пришла в этот мир, позволив нам с Кёни стать его родителями, я и представить не могла, что буду познавать все разновидности этого чувства, но ещё меньше я задумывалась, что может существовать что-то сильнее любви как проявления отношения к кому-то или чему-то.
– Прости, что я тогда не успела обо всём этом подумать, ведь собери я все кусочки этой головоломки в те дни, сейчас мы не оказались бы в окровавленных объятиях друг друга, – суетно водя ладонями по спине Артэса, я нащупала торчащий в ней меч и заново пережила весь спектр собственной безысходности.
Мне хотелось взвыть от душевной боли, но я не имела на это никакого права.
Лишь с пробуждением своего Истинного Духа в полной степени ко мне пришло осознание, что в этой Вселенной существует нечто гораздо более мощное, и это – Первородный якорь души. Это такое, казалось бы, простое понятие, что даже стыдно применять его в описании столь высокого проявления единения, но ведь именно якорь способен удержать огромные конструкции на месте или замедлить их стремительный ход. Души-якоря сияют только для своей половинки, приобретая дополнительную функцию ориентира, и служат маяком даже после саморазрушения и погружения в Пустоту. Эти души всегда чувствуют друг друга…
Новый приступ, и на этот раз дрожь выходит из-под контроля. Вокруг начинают концентрироваться сгустки магической пыли, провоцируя меня на то, что ещё вчера казалось невозможным.
– Я смогу…
Поток мыслей становился неконтролируемым.
– Мы справимся… – я отстранилась от Артэса, чтобы ещё раз посмотреть на прекрасное лицо. – У нас нет выбора.
Поправив окровавленные пряди, вывалившиеся из пучка, я аккуратно коснулась его щёк.
Его душа всегда была самой яркой, ведь он никогда не боялся жить и проявляться так, как того хотел. Самый яркий маяк из всех, что зажигался в когда-либо зарождающихся Вселенных.
Резкий рывок, и меч вновь оказался крепко зажат в руке, но теперь она не дрожит. Хватит всех этих сожалений и напрасных жертв. По крайней мере, это решение нацелено на кратковременный миг счастья для меня.
Остриё медленно прошло сквозь платье и кожу, а оказавшись внутри и как будто встретившись с сердцем, замерло… Но лишь для того, чтобы, безжалостно пронзив его, доказать, что и у него имелся свой срок.
Игорь Вайсман
Родился в 1954 году. Окончил Башкирский государственный университет. Член Союза российских писателей. Пишет прозу, сатиру и публицистику. Публиковался в литературном журнале «Бельские просторы», еженедельнике «Истоки», сатирическом журнале «Вилы», Общественной электронной газете Республики Башкортостан, газете «Экономика и мы» и других изданиях. Рассказы печатались во многих антологиях современной прозы, изданных в Москве, Санкт-Петербурге, Уфе и других городах РФ. Автор книг: «Книговорот», «Постиндустриальная баллада» (издательство «Десятая муза», Саратов), «Животные приближают нас к Богу» (Уфа), «Отдам сердце только королеве!» (издательство «Четыре», Санкт-Петербург) и трёх книг публицистики. Проживает в Уфе.
Жертва науки
Карьерная кривая амбициозного физиолога Душегубова стремительно двигалась вверх. Победы в школьных олимпиадах, золотая медаль по её окончании, красный диплом в университете, в двадцать пять – кандидат наук, в тридцать – доктор. Своя лаборатория в НИИ, пара сотен научных статей, признание коллег в стране и за рубежом…
Правда, у супруги корифея науки, мягкой и доброй женщины, не всё в успехах мужа вызывало одобрение. Она нередко упрекала его в том, что слишком уж жёстко осуществляет он карьеру – совершенно не щадит своих сотрудников, которые, забыв о собственных научных амбициях, вынуждены целиком работать на проекты шефа. А одних только мышей и крыс на свои эксперименты гениальный супруг извёл тысячи. Да что супруга, даже коллеги по работе иногда не выдерживали: «Ты животных совсем не жалеешь. Только тебе одному их и возят. Побойся Бога!»
На это Душегубов всегда парировал одинаково: «Наука требует жертв! Я целиком принёс себя ей в жертву, почему другие не должны? Мышей и крыс много, а таких светил, как я, по пальцам можно пересчитать. На месте каждого погибшего ради науки животного народится сотня, а личности моего масштаба появляются раз в двадцать лет».
Это его оправдание, если такое слово здесь уместно, нисколько не удовлетворяло старшего научного сотрудника Бякина, находившего в нём варварство, садизм и непомерное самовозвеличивание. Тот был полной противоположностью своему шефу – в свои сорок пять лет едва защитил кандидатскую, да и должность получил скорее не за вклад в науку, а за двадцать с лишним лет работы на одном месте. Не преуспел он и на личном фронте, так и не создав семью.
Но переубедить начальника Бякину не удалось, а его слишком откровенные замечания закончились двумя выговорами и угрозой лишения премиальных.
У Бякина была любимица – белоснежная мышка с невероятно милыми глазами-пуговками. Он дал ей имя Стелла и кормил голландским сыром. Другие сотрудники лаборатории тоже баловали её, и только для сурового босса она была одной из многих, материалом для опытов, не более. Никому другому в лаборатории и в голову бы не пришло использовать Стеллу как подопытное животное, но Душегубов однажды без малейших колебаний вскрыл ей череп и приступил к бесчеловечным опытам с мозгом.
– Моя Стелла! – закричал убитый горем Бякин и чуть ли не с кулаками набросился на своего начальника.
– Как вы так могли?! – возмущались другие сотрудники. – Неужели не нашлось другой мыши?!
– Молчать!!! – рявкнул профессор. – Наука требует жертв! Сколько можно это повторять! Развели тут сантименты, детский сад, а не лаборатория! Бякин, а ты лишаешься премии! Как закончу опыт, подпишу приказ.
Говорят, в мире действует закон (по сей день не разработанный наукой), согласно которому зло непременно будет наказано. И этим же вечером произошёл случай из ряда вон, изменивший всё в одночасье. Возвращаясь с работы домой, надежда мировой физиологии впал вдруг в какое-то странное состояние. Перестал ощущать дорогу, руль, скорость, время, видеть дорожные знаки, потерял с самого детства неизменно присущее ему чувство реальности настоящего момента, полностью утратил самоконтроль, чего с ним никогда не было. А затем провалился в какое-то безвременье и безпространствие.
Когда же очнулся, обнаружил себя лежащим в чём мать родила на некоем подобии хирургического стола в странного вида белой комнате без окон и дверей и даже без углов между стенами, полом и потолком, которые плавно переходили друг в друга. Сверху, как и положено в операционных, на него ярко светили юпитеры незнакомой конструкции.
Сознание вернулось к Душегубову, и он хотел было уже вскочить со своего странного ложа и разобраться, в чём, собственно, дело, но какая-то невидимая сила словно магнитом пригвоздила его к столу. Он не мог пошевелить даже пальцем, хотя ничем не был привязан.
Через некоторое время перед ним непонятно откуда возникло несколько человечков. Это были пришельцы, точь-в-точь такие, какими их обычно изображают: с большими лысыми головами, маленькими носами и ртами и огромными миндалевидными глазами. Их было пятеро. Окружив скованного неведомой силой пленника, они поднесли к нему свои тонкие руки с длинными пальцами, в которых находились какие-то незнакомые инструменты, и приступили к операции.
Душегубова сковал смертельный ужас.
– Что вы собираетесь со мной делать?! – завизжал он фальцетом.
– Проводить научные эксперименты, – услышал он возмутительно спокойный голос. Но не ушами услышал – ответ как бы возник в его сознании.
– Вы с ума сошли! – возопил профессор ещё громче. – Я вам что, мышь лабораторная?! Я же человек! Вы что, не различаете?!
– Цель нашего эксперимента как раз и состоит в том, чтобы установить разницу между человеком и мышью, – возник в сознании издевательски безразличный голос.
Только тут Душегубов заметил, что справа от него на точно таком же столе лежит белая мышь. Да не простая мышь, а размером с человека. Волна панического страха ударила ему в голову, лишив последних остатков гордости.
– Вы не имеете права! Я буду жаловаться! – вопил он. – Я не поленюсь обратиться даже в Страсбургский суд!
Но на сей раз вместо ответа экспериментаторы отключили его голос, словно убрали громкость радиоприёмника. Физиолог орал благим матом, но собственного голоса не слышал. Со стороны это выглядело очень нелепо.
Нисколько не обращая внимания на протесты подопытного, пришельцы вскрыли ему брюшную полость и очень быстро извлекли печень. А через некоторое время точно так же вырезали печень мышиную и поместили её на место человеческой. Профессорский же орган пересадили грызуну.
Душегубов испытывал при этом лишь неприятные ощущения. По-видимому, хирурги иного мира использовали какие-то неизвестные земной науке обезболивающие. Однако от длительного шока нервы учёного не выдержали, и он впал в глубокий обморок.
Когда же пришёл в себя, то оказался в огромной клетке, наподобие тех, в каких держат мышей в его родной лаборатории. В углу стояла грязная миска с закисшими зёрнами пшеницы и чеплашка с затхлой водой.
Комната показалась профессору знакомой. Присмотревшись внимательнее, он заметил полное сходство со своей институтской лабораторией. Разница заключалась, пожалуй, только в гигантских размерах самой комнаты и всех предметов.
В лабораторию вошёл человек в давно не стиранном белом халате, и Душегубов узнал в нём выросшего в десятки раз собственного сотрудника Бякина. Выглядел тот неважно: небритый, взъерошенный, с взглядом, выражающим полное равнодушие ко всему миру. Развалившись в его (!), профессорском, кресле, он достал из пакета баллон с пивом и стал пить прямо из горлышка. Затем закурил, а пепел стряхивал в большую фарфоровую вазу – подарок заведующему лабораторией от Академии наук.
– Вот скотина! – выругался профессор. – Ты посмотри, что творит!
Однако его подчинённый если что и услышал, то лишь мышиный писк. Исполненный вселенской апатией, старший научный сотрудник битый час провёл, тупо разглядывая какие-то картинки на экране монитора. Затем со словами: «Ну что, поработаем?» направился к клетке, в которой сидел его начальник, открыл её и, взяв того за хвост, вытащил на волю.
– Бякин, ты чего задумал?! – заорал Душегубов. – Уволю к чертям собачьим!
– Ишь, распищалась! – возмутился тот в ответ. – Наука требует жертв!
Никаких обезболивающих, в отличие от пришельцев из другого мира, сотрудник профессора в своих экспериментах не применял. И объяснять их визжащему в истерике боссу даже не пытался. Хуже того, по ходу своих кровавых опытов он то и дело прерывался на перекуры и кофепития. А по их окончании открыл сейф, достал ёмкость со спиртом и остограмился. Но Душегубов этого уже не видел: издох от адской боли и потери крови.
Это всего лишь собаки
– Ух ты, а зверья у вас, как в зоопарке! – удивился водитель бензовоза Стас, приехавший на базу подзаправиться. – И собаки! И кошки!
– Такая теперь жизнь, – философски пояснил Павел, трудившийся здесь и заправщиком, и дворником, и так – на подхвате. – Никому дел до животных нет, выбрасывают их, они плодятся и пристраиваются, куда смогут. Покормишь их разок – они к тебе. Возьми, мол, на постоянное проживание. Понятное дело, у нас тут не приют, а что делать – жалко! Такая получается вынужденная благотворительность.
– Ну, собаки-то охраняют, наверное, капиталистическую собственность?
– Да как сказать? Абрек, тот, что на цепи, – злой, его боятся. А остальные только жратву клянчат.
– А кошки тоже охраняют? – улыбаясь, полюбопытствовал Стас.
– Они мышей ловят, – ответил Павел.
– И котище этот тоже? Коты же ленивые.
– А Рыжик не ленивый. Его сюда ещё котёнком подбросили. Вот он на мышах и вымахал.
Днём на базу заявился главный механик. Подозвал к себе весь персонал – Павла, двух перепачканных машинным маслом автослесарей Антона и Славку и водителя Серёгу.
– На днях районное начальство нагрянет, – пояснил он собравшимся. – У них рейд по всем окрестным объектам. Ваша задача: сделать генеральную уборку территории. Чтобы ни одной соринки! Покрасить ворота. Поправить вывеску. И сами чтобы как чмошники не ходили. Понятно? Вопросы есть?
– У меня вопрос, – сказал Павел. – Извините, что не в тему, но я об этом и раньше говорил.
– Ну.
– У нас две собаки и кошка беременные. Скоро котят и щенков куча будет, и чем их кормить? Я и так на свои деньги им мясные отходы покупаю. Но на такую ораву меня не хватит.
– Так, и что ты предлагаешь?
– Вы не могли бы выделить деньги на кастрацию?
– Ты в своём уме?! – недобро посмотрел на Павла главный механик. – У нас тут что, приют для кошек и собак? Или мы, по-твоему, благотворительная организация? И что они тут вообще делают? Развели бардак! Убрать всех на хрен! Вот один пёс есть на цепи, и хватит.
– Мы уже звонили в спецавтохозяйство, которое отловом бродячих животных занимается, – сказал Антон. – Они за это дело деньги просят.
– Ещё чего!
– Но животные ведь не виноваты, что их нам подбросили. Им ведь тоже жить хочется, – попытался разжалобить начальника Павел.
– А я тут при чём? В общем, так: Серёга, сегодня же забросишь всю свору в фургон и увезёшь куда-нибудь за город. Понял?
– Понял. Будет исполнено, – как солдат, отчеканил водитель.
Когда главный механик уехал, Павел стал уговаривать водителя не брать грех на душу.
– Какой ещё грех! – проворчал Серёга. – Это всего лишь собаки. За них не посадят.
Доказывать свою правоту было бесполезно. Коллега его просто не понимал. Тогда Павел попытался привлечь на свою сторону Антона.
– Да ладно, не кипишуйся! – успокоил его автослесарь. – Сегодня после работы Серёге всё равно не до этого будет. У Славки днюха, посидим в гараже. Сам-то как, присоединишься?
– Нет, мне сегодня дочку из садика нужно забрать. Жена не может.
– Ну, как знаешь.
«Это хорошо, что сегодня они день рождения справляют, – думал Павел, направляясь после работы в садик. – За вечер, может, придумаю, что с животными делать».
Он до самой ночи обзванивал всех своих знакомых, двух собак согласились забрать.
Утром по дороге на работу он наткнулся на труп кота Рыжика. Это было как удар ниже пояса. База встретила его одиноким лаем Абрека. С опозданием на час заявились автослесари, а вскоре на такси приехал Серёга.
– Ты что с животными сделал, ирод?! – набросился на водителя Павел.
– А пошёл ты! Больно я помню, башка с похмела трещит, а ему всё собаки! Иди двор мети, тебе сказано было, комиссия приедет.
– Ничего я делать не буду, пока не скажешь, куда всех дел.
– Ну и дурак, себе только хуже сделаешь, – как ни в чём не бывало парировал Серёга. – ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ СОБАКИ, нашёл из-за кого бучу поднимать!
– Паша, тебе не здесь работать надо, а в приюте для собак и кошек, – вклинился в спор Славка. – Там ты будешь свой человек. А тут как белая ворона.
– Или в зоопарке, – добавил Антон. – Так что подумай.
* * *Когда армада гигантских звездолётов приблизилась к Земле, Зумм собрал главных экспертов на оперативное совещание.
– Эта та планета? – спросил он Бомма.
– Да. Копия нашего погибшего Ава. Условия очень похожи на наши, размеры и расстояние до звезды отличаются незначительно, содержание кислорода в атмосфере приемлемое. О существовании другой подобной планеты мне ничего не известно.
– Кто населяет эту планету? – обратился Зумм к Пэду.
– Примитивная и агрессивная цивилизация, – ответил эксперт. – Они направили свою мысль исключительно на развитие комфортных условий жизни. Для этого совершенствовали только технику, а сами деградировали. Посвятили жизнь обогащению и удовольствиям. Всю свою историю воевали друг с другом. Собрали все существующие пороки: алчность, зависть, гордыню, жестокость, сладострастие.
– Мы сможем с ними договориться?
– Это невозможно, – категорично заявил Пэд. – Обнаружив нашу эскадру, они уже приготовились обрушить своё самое мощное оружие. И применят его, как только мы станем досягаемыми.
