Под одним небом

Ты пойдёшь на похороны? Они, кажется, завтра будут.

Спасибо, Софья Андреевна! Можно я сегодня вечером сбегаю туда?

Ты прибери пока всё здесь. Я подумаю.

 Давясь от рыданий, Лиза постаралась навести порядок, накрыла стол. Когда хозяева сели за ужин, Софья Андреевна объявила:

Лиза, мы решили назавтра Машеньку отвезти к родственникам. Ты можешь идти, только подожди немного, когда мы уйдём. Илья Моисеевич уже вызвал извозчика.

 Лиза быстро переоделась, помогла собрать Машеньку, которая хотела захватить с собой все игрушки и наряды, которых стараниями няни у неё было немало. Девочка собиралась, как в большое путешествие, так оно и вышло. Когда дверь за хозяевами, наконец закрылась, Лиза бросилась мыть посуду, чтобы бежать к Нине.

Странно, что дочка тёти Груни мне весточку не передала. Может быть, тётя ей не говорила, где я. Кажется, разговору об этом никогда не возникало. Что же с ней, бедной, приключилось. Ещё неделю назад виделись, на здоровье тетя не жаловалась. А что же теперь с Ниной будет? – сокрушалась про себя Лиза, понимая, что дочь Груни, сорокалетняя Нина, умом недалеко ушла от ребенка. От грустных мыслей, её отвлёк звук во дворе.

Ой, чуть форточку забыть не закрыла. Всё же выстынет, хозяева почти ночью вернутся!

 Лиза метнулась в столовую и влезла на высокий подоконник. Ночь была лунная, во дворе каждую веточку на деревьях разглядеть можно было. Вначале у неё мелькнула мысль, что на врачей напали грабители, но, приглядевшись к неспешно-властным движениям окружавших их людей, Лиза догадалась, что их арестовывают. На Илью Моисеевича надели наручники и подтолкнули к подъехавшему авто. Девушка вглядывалась, надеясь, что оно сейчас уедет, и мать с ребёнком вернутся домой. Когда арестовывающие вдруг подняли головы, она едва не свалилась с подоконника. Мелькнула мысль, как хорошо, что хозяева  перед уходом сами погасили свет, иначе её непременно заметили бы в проеме окна. Осторожно наблюдая, Лиза убедилась, что в машину посадили даже Машеньку. Авто и извозчичья пролетка уехали почти без шума, или Лиза оглохла от увиденного? Всё, что она делала дальше, происходило, как во сне, тягуче-тревожно, когда ожидание ужаса сводит с ума больше, чем он сам. На самом деле сборы девушки заняли пару минут. Документы, деньги, необходимые вещи упали в просторную сумку, прикрыв за собой дверь, она на цыпочках спустилась со второго этажа. Слава богу, ей никто не встретился, дом могильно молчал. Прижимаясь к стене дома, Лиза пробиралась подальше от подъезда. Луну спрятало тяжелое облако, и девушка шагнула в ночь.

В домике тёти Груни были чужие люди. Лиза долго присматривалась к ним через окна, прислушивалась. Убедившись, что это женщины, пришедшие по старому обычаю посидеть ночью у ложа покойной, она присоединилась к ним. Никто не проявил любопытства, Нина, свернувшись клубком, как жалкий зверек, дремала. Присев перед ней, Лиза погладила несчастную, прислушиваясь к тихой беседе двух баб. Из неё узнала, что тётю Груню хватил удар без всякой особой причины. Женщина постарше всё приговаривала, что повезло, не мучилась, значит, не грешила сильно. Стараясь говорить спокойно, Лиза поинтересовалась:

А что теперь будет с Ниной?

 Бабы понимающе закивали головами и пояснили, что Груня, как будто предчувствовала свой близкий конец, позаботилась о дочке, пристроила её к неплохому мужичку.

Может, знаешь, он дрова тут возит. Староват, конечно, но и Нина …– баба замялась, вспомнив про покойницу.

А сейчас он где?

На кладбище, могилу с товарищами роет. Чуток не дождалась Груня весны, придётся в совсем мёрзлую землю ложиться.

 Проснулась Нина, увидев Лизу, прижалась к ней. Так согревая друг друга, меж явью и сном скоротали время до утра. Не дожидаясь рассвета, девушка, попрощавшись в последний раз с тётей, покинула её домик. Ноги сами привели к вокзалу, до Заларей удалось доехать без происшествий. В планах Лизы было найти тётку Маню, что помогла ей встретиться с матерью перед смертью. Конечно, Лиза, у которой теперь была новая фамилия, опасалась, что Маня может проговориться, но, как иначе узнать, где мамина могила? Со станции она отправилась к больнице, которая утопала  в снегах, отчего местность выглядела совсем унылой. Вечерело, но окно Маниной комнаты уже тускло светилось. Однако, Лиза напрасно обрадовалась, здесь давно жили другие люди. Про Маню они ничего не знали. Ночевать пришлось на вокзале, а утром Лиза попробовала найти могилу матери, должна же быть хоть какая-то табличка с фамилией. Кладбище раскинулось широко, зимой трудно определить, где новые могилы, где старые. Ничего не найдя, Лиза так замерзла, что едва добралась до вокзала, где провела вторую ночь. Наутро она приняла решение вернуться в родные места.

До Красного поля Лиза решила вначале идти пешком, авось кто-нибудь подвезёт. Но пожилая уборщица на вокзале посоветовала ей обратиться к группе мужиков, что толклись у телег.

Али денег совсем нет? Так ещё лучше, вещь какую-нибудь отдашь тому, кто повезёт. А пешком, да с мешком, трудно тебе будет. Вдруг никого попутных не встретится. Там бывает, и волки к дороге выходят, зима снежная, голодная.

 Волков Лиза боялась до дрожи. Как-то зимой они поехали с отцом продавать сено на базар, в путь отправились рано, почти ночью. Пять километров от Хлопунова было до Красного Поля, посреди дороги за ними увязались волки. Она вначале ничего не поняла. Отец спокойным голосом велел ей крепче править лошадью, проверил, на месте ли нож, а сам стал сворачивать пучки из сена, зажигать их один от другого и бросать. Когда волки приближались, отец несколько раз так бил плетью, что звук, похожий на выстрел, разрывал морозный воздух. Лошадь неслась, как сумасшедшая. Хорошо, что дорога была прямая, ровная, да сено сухое. Перед Красным Полем волки растаяли в утренних сумерках. Долго потом Лизе снился один и тот же сон, как окружают их дом серые существа, как лезут в окна. Не раз просыпалась девочка от ужаса, что вот-вот настигнут. Сон перестал повторяться, остался в детстве, как и родной дом.

 На привокзальной площади она договорилась с одним мужиком, тот ждал поезд, чтобы встретить колхозное начальство.

Уж не Лыхова ли? – вздрогнула про себя Лиза, но делать было нечего, другие мужики ехать отказались. Мужик истолковал по своему её замешательство:

Не бойся. Наш Степан Федорович, хоть и строгий с виду, но людей не обижает зазря, не выгонит тебя с телеги. А ты чья будешь. Случайно, не фельдшер. А то мы уже которую неделю ждём, из Иркутска должна приехать.

Нет, дяденька, но я работала у врачей, сиделкой, – почему-то вырвалось у неё.

Надо же, а сама то лечить умеешь?

Нет, – созналась Лиза и, предчувствуя, что допрос не прекратится, мгновенно решилась:

У вас в Красном Поле тётка Марфа Мануйлова живет?

Какая она тётка, бабка уже старая. Живет, куда ей деваться. Ты ей кем будешь?

Три года назад я её в Иркутске встречала, звала к себе в гости приехать.

Долго ты ждала, – покрутил головой мужик.

Лиза поняла, что нужно срочно соврать, она знала, как любопытны  деревенские, сразу начинают что-то подозревать. Марфа Потылицына приходилась ей дальней родней, жила небогато, уединенно. Три года назад она действительно ездила с отцом Лизы в Иркутск, хорошо знала тетю Груню. Но не рассказывать же это мужику, и Лиза решительно ответила:

Привязался один ко мне в Иркутске, проходу не даёт. С ним сильно не поспоришь, при власти он, вот я и сбежала на время. Бросить работу пришлось.

Такой ответ удовлетворил мужика. Он ещё долго кряхтел и крутил головой, то ли осуждая мужское бесстыдство, то ли завидуя. Подошел поезд, а вместе с ним  Степан Федорович, уставший. Завернувшись в доху он проспал всю дорогу до Красного Поля, чему Лиза была рада. Дом тетки Марфы стоял чуть ли не первым, поблагодарив, девушка соскользнула с телеги и решительно направилась к нему. Мужик засвистел на лошадей, подгоняя их. Лизе было ясно, что уже завтра вся деревня будет знать о ней. Следовало подготовить тётку. Как она её встретит?

Аня

 С утра она твёрдо решила, что уезжает домой. На душе было так тягостно, что из рук всё валилось. Бросив огородные дела и захватив бутерброд и минералку, Аня поднялась по косогору к лесу, бродила меж деревьев, выходила на опушку. И такая красота открывалась пред ней, что на душе чуть отлегло, смирилось с очередной неудачей. Домой вернулась поздно, все ждала – пропускала коров, с которыми боялась сталкиваться в чистом поле. С собой принесла набитый грибами пакет, хорошо, что другой тары не оказалось, иначе не дошла бы. Аня так устала, что решила договариваться насчёт машины завтра. Уснула, едва легла, вместе с кольцом, которое решила примерить. А ночью..

Здравствуй.

Опять Вы? Я так и думала, что Вы придёте снова.

Видение – двойник, казалось, удивилось:

Мне показалось, что ты восприняла первую встречу нашу, как сон.

Кто Вы?

Я не знаю, как тебе это объяснить. Наш мир рядом, но ваш более реальный. Мы – ваша тень.

Поэтому Вы так похожи на меня!  Можно я дотронусь до Вас? Когда вместо ответа женщина протянула ей руку, Аня потянулась навстречу и осознала, что не спит. Странно, но она не испугалась, скорее, смутилась. Рука была холодной, хотя очень нежной, кукольно-идеальной, особенно в сравнение с её руками после вчерашнего ремонта. Аня обеспокоилась:

Вы замерзли. Как, кстати Вас зовут?

Конечно, Анна, как и тебя. Наши имена всегда совпадают. Имя возникает в купели во время крещения, как рябь на воде. А в отношении холода… Я знаю это слово, но не могу его чувствовать. У нас другие понятия: пусто, стыло.

Как Вы приходите сюда? По коридору или, как сквозь стену?

Извини, – гостья помолчала: Люди научились бывать в иных мирах? Для вас эти переходы привычны?

Настал черёд удивляться Ане:

Конечно нет! Но, когда насмотришься фильмов, можно представить себе всё, что угодно.

Фильмов? А, это в синематографе! Выглядит, как ожившая фотография, там играют актёры, да?

Да, но сейчас в фильмах много всяких эффектов, –  Аня попыталась объяснить, но почувствовала, что собеседница её не понимает.

 Моя прабабушка видела фильм в Париже. У нас тоже сохранились синематографы, но изображение такое плохое, что ничего почти не видно. Говорят, первые поколения смотрели фильмы так часто, что плёнки стёрлись.

А Вы в Париже были?

В нашем мире нет Парижа, только Россия. Прабабушка была там ещё до Великого Исхода. Тебе интересно это? И, Аня, пожалуйста говори мне ты, или у вас так не принято?

Ещё как принято! Ой, я тебя ничем даже не угостила. Будешь чай с печеньем?

Аня вскочила с постели и кинулась на кухню, но Анна – двойник её мягко остановила:

Спасибо, но мы не принимаем пищу в вашем понимании?

Как это? – изумилась Аня, глядя на собеседницу с трудом подбирающую слова:

Попробую объяснить, со временем потребность в материальной пище у нас сильно сократилась. Сейчас это происходит  редко и понемногу, во время причастия: тело и кровь Христовы.

Кровь! Как вампиры? – Аня  невольно отодвинулась. Через мгновение до неё дошло, что речь идёт об обряде, когда верующие принимают просвирки и немного церковного вина. Обо всём этом она знала только теоретически и ощущала себя полной идиоткой.

Вампиры – это вурдалаки? Вы по-прежнему верите в них? Я читала об этом в книгах. Но святое причастие – это совсем другое. Господи, вы перестали это делать? Но ведь у тебя на шее крест!

Аня смутилась окончательно и попыталась объяснить, что и сегодня верующие люди соблюдают обряды, но большинство считающих  себя  православными, редко бывая в храмах. Запинаясь, она перевела разговор на другую тему:

Вы читаете о нашем мире в книгах. Вы его не видите?

Нет.

А кто пишет ваши книги?

Никто, у нас нет необходимости записывать что-то, всегда можно пойти и спросить у первого поколения. А книги, которые мы читаем, написаны давно, нашими общими предками. У нас огромные библиотеки.

Аня невежливо перебила:

А к какому поколению относишься ты?

К четвёртому.

И первое ещё живо?

У нас не умирают. Я имею в виду, как у вас, как это было раньше. Правда, материальный облик истончается, становится прозрачным, но душа сохраняется.

Последняя информация, как ни странно, поразила воображение Ани больше всего. Повторяя раз за разом: Это правда? У нас есть душа? И она может существовать после смерти, она долго не могла успокоится. Несколько охладило её пыл грустно-страдальческое выражение лица собеседницы. И в целом, она выглядела уже немного иначе, чем в начале беседы: болезненная бледность усиливалась.

Постой, так ты и есть моя душа?

Не совсем. Я – твой двойник, но до определённого времени у каждой  из нас своя душа. Извини, мои силы заканчиваются. Мы ещё встретимся. Только не уезжай, пожалуйста, не спеши, и почаще надевай кольцо. Без него я не могу приходить к тебе.

Собеседница с последними словами медленно исчезла. Аня оцепенела. Одно дело, видеть подобное на экране, в реальной жизни – совсем другое. Потом, когда вернулась способность двигаться, она ощупала стул, на котором сидела другая Анна, даже посидела на нём. Ни-че-го!

Может, у меня шизофрения? И когда галлюцинации заканчиваются, мои бедные мозги встают на место? Меня так захватило общение с этим видением, что я восприняла его, как реальность. Господи, но я же держала её руки в своих и не боялась! Почему мне становится жутко, когда она уходит?

Ни на эти, ни на массу других вопросов ответов у неё не было. Единственное, что ей оставалось, вспоминать, что рассказывала ей таинственная гостья. Примерно через час, немного успокоившись и глядя на себя в зеркало, Аня обратила внимание, что при всей общей схожести лиц, выглядели они, как два разных человека. Её мимика, выражение глаз – суетливо-напряженные, а гостья больше походила на бабушку Лизу, хотя она видела бабушку только в пожилом возрасте, а сейчас только что общалась со своей ровесницей. Но чем? Пониманием чего-то, что недоступно каждому? Кажется, это называют мудростью.

Спустя еще час, Ане уже начало казаться, что всё ей опять приснилось.

Я думала о бабе Лизе, сожалела, что не расспрашивала её ни о чём. Стоп, та, похожая на меня, она ведь сказала, что у них не умирают. Значит, она может мне многое рассказать о бабушке и деде. Можно ли так узнать правду? Или эти игры с подсознанием доведут меня до сумасшествия?

Аня вертела кольцо, то снимая, то надевая его, и окончательно запуталась: ехать или остаться? Прогулка по улице ничего не дала: деревня вымерла, все были на сенокосе. Ольга Петровна подтвердила её опасения:

Сказывают, дождь будет. Все сейчас сеном заняты. Никто не повезёт. Обожди немного.

Семейная летопись. 1937

 Краснопольский колхоз именовался «Заветы Ильича». Если вдуматься, то получалось, что вождь революции завещал потомкам беспросветную бедность, да безрадостный труд, потому что ничего иного в окрестностях этого колхоза обнаружить было нельзя, хоть шею сверни, выглядывая. Но смотреть пристально было некому, некогда и, вообще, опасно. Небольшая, дворов сорок, но справная до революции деревня  за двадцать лет даже выросла, народу прибавилось. А вот достатка – нет.  Таисья, приютившая Илью с двумя малыми детьми, в первые колхозные годы работала дояркой. Лет ей было уже сильно за шестьдесят, больше всего Таисья боялась обезножить. Может, потому и обрадовалась дальним родственникам, что не бросят её, старую и больную, позаботятся. Таисьины ноги болели давно, безнадёжно, год от года портилось зрение. Но было у неё  одно большое преимущество: складывать, да рассказывать сказки. Очень ценный для деревни дар, особенно во время долгой зимы. Таисье были рады почти в каждом доме, редкий вечер она полностью проводила в своей избе, так и кочевала по соседям. С появлением Ильи  бабка воспряла духом. В первую же зиму он смастерил для неё ладные санки, иногда сам отвозил, а потом подрастающие ребятишки, Маша с Мишей,  возили бабушку по домам. В гостях и угощение можно было получить и затейливые сказы послушать. Кстати, в историях своих Таисья не повторялась. Бывало и просили её рассказать, «как в прошлый раз», нет, всё-равно, добавляла она что-нибудь особенное, чем вызывала удивление и восхищение односельчан, как детей, так и взрослых. Небольшое хозяйство, коза, несколько куриц, стало понемногу налаживаться – Илья успевал работать и в колхозе и дома. Радовались уже тому, что более-менее сыты и валенки есть, пусть и одни на всю семью. Летом отсутствие обуви проблемы не представляло, с ранней весны и до первого снега бегали босиком. Кожа на подошвах так загрубевала, что всё ей было нипочём. Десятилетний Мишка однажды заигрался с ребятишками на улице, что ничего не чувствовал пока проходящий взрослый не вскрикнул:

Это кто из вас босиком бегает?

Подростки остановились, недоумённо разглядывая то следы босых пяток на снегу, то друг друга. Все были в валенках. Правда, и крошева из соломы вокруг хватало. Ребятишки часто в прохудившиеся валенки для тепла засовывали пучки соломы. Оказалось, что вся солома из Мишкиных валенок высыпалась сквозь дыры, и он давно уже бегал почти босиком. А уж выскочить без обуви по каким-нибудь делам во двор было обычным делом. Но в тот раз мальчик сильно застудился и несколько дней не слезал с печки, бабка  лечила его теплом и настоями. Маша каждый день теперь ходила в школу, валенки, подшитые,  были в её единоличном пользовании. Она и принесла в дом новость, что в деревне появилась молодая женщина. Привыкшая к убогой одежде, всегда залатанной, не по размеру, девочка была поражена ладным видом приезжей. Теперь она каждую свободную минутку выглядывала в окно, не пройдет ли незнакомка опять.

 Тётка Марфа встретила Лизу неласково, но из дому не погнала. Как и Таисья, жила она в небольшом домишке одна, но к такой жизни привыкла, людей сторонилась. Маленькая, сухонькая, сама, казалось, ела как птичка, посмотрев на Лизу сразу предупредила:

Если хочешь тут остаться, иди работать в колхоз.

Я согласна, – торопливо проговорила Лиза: а что там нужно делать?

Что скажут, то и будешь делать: коров доить, убирать за ними, может, за телятами тебя определят. Завтра с утра иди в контору. Документы твои в порядке?

Хорошо. Всё в порядке. Я боюсь только, что узнают меня.

Тётка внимательно посмотрела на Лизу, покачала головой:

Не признают. Я бы сама тебя не узнала. На распутинскую родову ты не похожа, больше в мать пошла. А её здесь почти никто не видел. Нет, не узнают, не бойся. Лет много прошло, наших тут никого не осталось.

Лизе стало больно и горько от последних слов тётки. Заметив это, та предупредила:

Только, если дознаются, чья ты, я скажу, что не знала. Давай договоримся, что тебя прислала ко мне Груня, письмо с тобой передала, где сказано, что ты сирота. А чья сирота, мне не ведомо. Поняла?

Да. Спасибо вам. Я боюсь только Лыховых. Знаете таких?

Знаю нехристей, сейчас в живых только Кузька остался. Старшего Федьку этим летом придавило в лесу. Есть бог на свете! Говорят, Кузька чего-то опасался, перед рождеством ещё уехал отсюда. В город подался. Хоть в этом повезло тебе. А зачем он тебя тогда искал?

Сама не понимаю.

Приглянулась что ли? Но это сейчас ты, хоть завтра замуж отдавай, а тогда была совсем пигалица.

 Пока тётка говорила, Лиза обмирала то от радости, то от смущения. Тетка еще долго готова была расспрашивать, но, заметив измученное состояние девушки, отложила разговоры.

 Спать Лизе тётка Марфа определила на лавке у печки, хорошо, что с одеждой у девушки проблем не было, да и деньги имелись. Решили, что зиму продержатся.

 Правление колхоза Лиза нашла бы с закрытыми глазами. Еще вечером тётка сказала, что под него заняли дом Федора Распутина. Ворота, передний двор, конечно переделали, но, ступив на крыльцо, в сени, она как будто заглянула в детство. Здесь по углам пряталась, играя с детьми и внуками дяди Федора. У двери она нащупала засечки, вспомнила, как в то последнее лето по очереди становились, отмечая свой рост. Россыпь засечек теперь приходилась ей на уровне плеча. Дверь резко открылась, мимо Лизы прошмыгнул мужичок. Смахнув слезинки, она перешагнула порог.

О чём плачешь, красавица? – встретил её вопросом мужчина, по-хозяйски расположившийся у печи. Глаза прищуренные, казалось, в душу заглянули, хотелось прикрыться, перекреститься. Но Лиза запретила себе даже глядеть в тот угол, где всегда располагалась домашняя божница. Вместо этого пожала плечами, глядя в пол:

Напугал, ноги чуть не оттоптал.

Кто?

Тот, кто только что выскочил.

Здравствуй, Степан Федорович, – вступила в разговор Марфа Потылицына: знакомься, работницу новую тебе привела. Из Иркутска  приехала, пока у меня поживёт. Родственницы моей воспитанница, девка работящая.

 Председатель колхоза взял протянутый документ, развернул, стал внимательно изучать, иногда быстро взглядывая на пришедших. Лиза с волнением  справилась, с любопытством осматривала комнату.

Елизавета Николаевна Алексеева, что вас привело сюда? – поинтересовался председатель.

Вздохнув, она принялась пересказывать историю, сочиненную вчера, пока ехала со станции в деревню. По тому, как смотрел на неё председатель, Лиза почувствовала, что он  не поверил и вспыхнула:

А говорили, что в колхозах рабочие руки нужны!

А что ты умеешь делать руками то? За скотом ходить умеешь?

Нет, я шить умею, за больными, за детьми ухаживать.

Городская?

Да, – Лиза помнила, что нужно скрывать своё деревенское прошлое, не усиливать и без того возникшее к ней подозрение, добавила:

Не могу места найти себе постоянного, надоело по углам скитаться, родители давно померли, сгорели при пожаре, я еще девчонкой была.

Выросла в детдоме?

Пробовали забрать, я сбежала, мне уж тринадцать лет было.

В школе училась? Грамоту не забыла?

Как забудешь. В няньках пока работала, книжки детям читала. Да вы проверьте, пошлите запрос в Иркутск.

 Неизвестно, сколько бы еще расспрашивал Степан Федорович и какое решение он принял, если бы не ввалились в правление переругивающиеся бабы. Молча выслушав их, председатель посмотрел на Лизу:

Телята, что малые ребята, будешь помогать пока Катерине. А ты, – он обратился к другой бабе: пойдёшь с сегодняшнего дня на главную ферму.

 Так Лиза оказалась в телятнике в помощницах у немногословной Катерины. Три года – не такой уж большой срок, чтоб потерять навыки выхаживания, что и как делать Лиза прекрасно помнила, но виду не подавала. Недели две поойкала, порасспрашивала Катерину, а потом втянулась. За это время никто не признал в ней распутинскую дочку, и Лиза постепенно успокоилась. Человек десять ей были смутно знакомы, видела их прежде в деревне. Большая часть людей была, видно, из приезжих. Как, например, молодой голубоглазый мужчина по имени Илья. Впервые увидев его с большими детьми, Лиза удивилась, Илье на вид было лет двадцать. Тетку Таисью она знала с детства, помнила, что она давно жила бобылкой. Ситуацию прояснила Марфа, подивившись, что мужик взял такую обузу, как малые дети. Лиза пригорюнилась, вспомнив Машеньку, к которой привязалась пока нянчилась. Где-то она сейчас? Найдутся ли у неё сердобольные родственники или придётся девочке расти в детдоме? Тетка Марфа по-своему истолковала лизину грусть.

Дети растут быстро. Год – другой пройдет, и они уже не обузой, а полноценными работниками станут. Особенно старший Мишка.

 Лиза непонимающе посмотрела на тётку, та запнулась и перевела разговор.

 Но пришедшей в голову идеи Марфа не оставила. Она знала, что Лизе семнадцать, а по документам все двадцать лет: давно пора было выходить замуж. Марфа в эти годы уже двоих детей имела. Вот только, где они, дети?  Старший сын искалеченным с германской войны вернулся, через год умер, младший перед революцией в город подался, за двадцать лет ни одной весточки не пришло. Марфа даже не знала, к какому берегу он прибился: белым ли, красным? Большевиков она сильно не любила, хотя виду не показывала. Перед смертью старший шепнул, что подстрелили его свои. Он летом семнадцатого за унтер-офицера вступился, досталось обоим. Его не добили только потому, что немцы пошли в атаку, вся рота была перебита. Когда очнулся в госпитале, о ранении помалкивал, выжил только потому, что очень хотел вернуться домой, обнять родителей. Думал, что дома рана затянется, выздоровеет. Не получилось. С тех пор окаменела Марфа, с чужими задушевных разговоров никогда не вела, а своих всех раскулачили в начале тридцатых. В девяти краснопольских домах жили родственники, хоть и дальние, никого не осталось. Теперь там другие люди осели. Марфу, когда началась коллективизация, не тронули потому, что брать было уже нечего. Когда в один год умерли муж и дочь, продала она всё хозяйство и перебралась на окраину в маленький домишко, оказалось вовремя успела. Когда объявилась Лиза, может и неприветливо её Марфа встретила, оттого, что зачерствела за эти годы душой, но день за днём всё больше к ней привязывалась. Марфа уже даже боятся начала, как бы девушка снова не подалась в бега, поэтому и задумалась о её замужестве. Илья ей нравился, чем-то напоминал любимца, старшенького, рассудительностью, неторопливостью. Приметила Марфа, что и бога не чурается. Как-то зашел в избу по делам и, думая, что хозяйка не видит, перекрестился на её икону. Для Марфы это много значило. Да и работник Илья был хороший, Таисьин домишко в первое же лето поправил.