Сказания о недосказанном. Том III

– Да. Пташки наши не просто куют, поют, едят, щебечут.

– У них тоже есть гимн, частушки, и, видимо есть озорные.

– Наверное, есть. Это не простые песенки.

И это не просто песни.

Это Песни Радости.

Это Песни Весны.

Это мелодии любви.

2008 год.14 марта. День рождения Эдика.

Эрудиты

Закон тяготения

Два соседа жили в пригороде. Их огороды были так хорошо устроены, что по субботам они могли осуждать последние известия, программу время.

Не забывали косточки промыть и президентам, не всматриваясь в цвет кожи и страну, которую, как им думалось, они сами правили.

А было и так, что мнения, ну никак не состыковывались, каждый считал себя правым, и тогда, недопив, положенную стопку, кто-то из двоих, хлопал резко калиткой. Ссорились…навсегда, с непритворной злостью, а на следующий день снова продолжать круглый стол в вечернем и ночном эфире этого дома.

Вот и сегодня, суббота. Бутылка почти пустая…

Первая серия. Погода, урожай. Вторая – дети, внуки. Жёны. И косточки, уже успели перемыть соседям. Потом дед Тюкин признался деду Андреевичу, что он ушёл в науку.

Ну, наука, так наука, кто его знает, куда его завтра потянет… как они говорят, пройтицца и не напицца, до потери пульса.

– Ты, ето, знаешь, Андреич. Ты знаешь, что такое закон теготения? А?

– А на кой хрен энтот закон, мне, ай табе?

Дед Тюкин врезал Андреичу по плечу.

– Послушай, Андреич, послушай…

– А ты чаво кулачишшами сучишь?

– Ай кулаком в стену гвозди забиваешь, лупишь?

– Нет, Андреич. Ты послушай.

– Дда пошол тты, со своим законом. Закон, закон…

– Вон, Вятюшку, мого сына, энтот закон…хренов. Чуть не упякли в тюрьму!

– Закон…

– А ты спроси. За что?!!

– Ну, Андреич, за что?

– Вот так то! За что.

– Да ни за что. Вот так то…

– Сапатки друг другу начистили.

– Ты скажешь? Ни ни, никому, никогда…неее!

– Ай и тебе по мусалу не били? Ай ты не бил?

– Молчишь?! Ааа…

– Правильно делаешь, что молчишь, и сам схлопотал бы, ежели не так!

– Во! А етих сразу туды. Туды!

– Закон, закон… Теготения…

– Тянут, тянуть. Усё сабе тянуть. Вот тебе и теготение…

– Домой, свату, брат брату…Брату на дачу…

– Тяготение…

– Нет, Андреич. Ты того, у меня наука…Я счас знаешь какой научный…

– Ппошел ты со своей наукой…

– На кой ляд эта наука…Мне сопатку чистили? И я не промахнусь, коли надо. Ай не так? Бил в самый хряшшык, что у носе… Ломал одним ударом…Ну и что? Посадили?

– Нет! А сколько их ходють с кривыми носами в каждой дяревне. Мы ходили к соседям, ух там девкии, всем девкам девки.

– Во, хороши. И хош бы што.

– Ходють, ды ходють как грузины, мужики, с кривыми рубильниками. Никакой разницы…

– Нос да нос – мимо такого носа не пронесёть рюмку…

– Ни пронесёть, я тебя спрашиваю?!

– Нет Андреич, не слыхал об ентим. Неее…

– Вот и я говорю. Никакой. А дети, смотри какие, вон мой Вятюшка. – Все ребята, как ребята, нос ровный, как положено…

– Ты, Тюкин, сегодня сколько? А я вот двадцать рейсов на Билазе отмотал. Руда в таком карьере железная, чижалоо…Хотя я сам не тряпочный, тоже железный, до Берлина дошёл. Во. Но чижало. Устаю.

– Отмантулил, а мне шестьдесят. Три раза раненый, в позвоночник ранение было, и щас сидить железка, не стали ташшыть, говорят будешь лежачий. Ходи пока так с железякой. Вот и хожу железный. До Берлина дошёл… Мне к девятому мая грамоту…

– Сам начальник гаража руку пожал, так душевно, потряс.

– Посмотрел грамоту, почитал и говорит…Молодец Андреевич!

– Вот друг, сосед мой Тюкин. Какие дела.

– Он снова ткнул соседа в плечо, но уже с должным уважением. Награждён. Грамота. Как же…

– Молодец, не каждому такое…

– Ну, Андреич, слушай. Наука…

– Што ето ты на мене нукаешь? Запряг, что ли?

– Ну, запряг сатану!

– Ладно, недотёпа.

– Хрен с тобой, давай!

– А, это, Андреевич, был такой, ну, это, как его учёный.

– Этот,– Цилковскай…

– Ты не трынди…Он не учёный…Учитель он! Дяревня он. В дяревни жил. Ты мне на уши лапшу не накручивай!

– Я разведчик был. Переднего карая.

– Туда дураков не брали.

– Не перебивай, правда твоя, да, он дяревня, но ракету али спутник выдумал – ооон…

– Это ты выдумал, аль придумал…

– Ага, в небо запущають ракету в дяревне…

– Ды пошёл ты. Ты знаешь что такое ракета? А ты знаешь что такое… Катюша?!

– Ппошёл ты!

– Ты болтушка. Болтушка лекарство такое горькое, кислое, нам от маляреи давали, а эти ветинары – скоту рогатому дают, лечат, коров, лошадей, баранов. Был у нас такой дурак, пересмешник, но когда и помогало, а то и нет…Придёть бабка, у какой корова молоко не даёть, сглаз наверно. А он себе зубы скалить. Зубы скалить…

– Давай говорит, трояк, да ещё и сало.

– А зачем сало?

– А, говорит, чтоб она на место стала, вот и разумей…дам лекарство, трояк сдерёть, это говорит деду даш, что бы чары разбить, а скороговоркой – вот так – привяжи говорит племенному быку деде к бороде, и тогда, говорит, твоя коровка снова молоко, вёдрами давать будет – зальёсси.

– А быбы, чёо? Тёмныии, идёть домой и думает ну как ето? Дурак он и есть дуу рак. Так ещё и вслед кричить бабке – и дед будет доволен! – И ему привяжи.

– Дед Андреич долго смеялся народной и теперь уже его прибаутке, но и сосед не спал…Он налил стопку, вручил её торжественно красиво, и, пока сосед пил, кряхтел, занюхивал – таки успел изложил суть великого учения.

Выражаясь языком самого деревенского учителя – учёного, концепция выразилась скороговоркой.

– Успел таки…

– Он, этот самый космус, жил у дяревни, взял у загнетки вядро, вядро, на канати…

– Налил у яго воды…и пошёл вяртеть. И пошёл вяртеть. Вяртел вяртел, а и капельки не распляскал, сам вяртить, а головой неее, нельзя, не выйдеть…

– Вяртел, вяртел – выше головы, и ничаво! Ни одной капельки нни – ни!!

– Дааа.

– Так вот энто самое и есть закон тиготения!!

– А ты, Вятюшка, Вятюшку. Ды нахрен он им нужон твой Вятюшка.

– Вот.

– На энтом самом закони, щас спутники запущають.

– Теперича, нам и не нада.

– А на кой они нам?!

– На кой хрен эти спутники…

– Небо, вон, как решато стало…

– Ливни, засуха. Наводнения. Землетрясения. Какая то цунама… слышал? – Ага.

– Ага, слышал, говорять баба ето такая.

– Цунама зовуть, ну дразнять може.

– Баба говорит, какая то у дяревни колдуить.

– Да слышал по брехунку. А чё это такое?

– А я почём знаю?

– Ды нет, это для науки. Хотя какая она эта наука?

– Говорят это наука – урожай будет хороший…

– Чё, будет лучше?

– Ды нуу?!!

– Ага.

– Надо жааа…

– Тады пушшай и баба ета и спутники и теготения.

– Урожай это дело.

– И табе и мяне, ха ра шоо.

Виппури.

Рассказ не ложь,

Рассказ намёк,

А присказки здесь,

– Ликбеза урок.

СОБЕСЕДОВАНИЕ

… Жил отважный капитан, посетил он много стран, и, влюблялся, не простой мальчуган.

Ну, видел ли ты хоть одного мужчину, совсем ещё не древнего, чтоб он отвернулся, увидев пред очами своими такую красоту, небесную почти…

И вот.

Причалил, мой знакомый капитан в нашем посёлке, бросил якорь. Утром, ещё все спят, а он, сухопутный теперь, плавал по нашим лесам, ножками, правда, с двумя своими подружками. Белые, красивые, а мы с ним уже сивые,– возраст, что поделаешь. И вот пришвартовался я к ним почти случайно, подальше от чайной, на лесной поляночке, где похмеляются ранние пташки, мужички, – не алкашики. А, мы, в горах, почти у скалы нашей известной, которую зовут Утюг.

Теперь с ним, капитаном, почти сваты. Традиции…

… Раньше так было – живут рядом соседи, у одних девочка, у других мальчик, мы – сваты. А там время покажет, может, и правда спаруются, понравятся и, вот те нате мой приятель. Пара созрела. А мы с капитаном не так. Мы серьёзно, у него две девочки, собачки, у меня мальчик, и зовут его Любчик. Он, правда, влюбчивый. Почти каждую такую девочку с хвостиком, готов принять в свои объятия и прислать сватов. Это ясно собачка она хоть мальчик, хоть и девочка, спрос один. А вот у людей… неет, всё сложнее.

Мы сидим на камешках и толкуем, а они тройка, не борзых, две белых и один почти серый, на расстоянии, что бы чего не вышло, чуть в сторонке. Ну ладно. А люди? Как у них. Мы этот вопрос опустили, а вот о братьях меньших поведаем.

… Но, что бы потихоньку, не травмируя его чувства, перейти на такую серьёзную не собачью тему, спросил.

– Ну, вот, товарищ капитан, сколько бы ты хотел иметь жён?

Он удивлённо вскинул Брежневские брови и спросил.

– А чего? И утих, как утонувший Титаник. Тогда, чтоб оправдать себя в невиновности такого вопроса, рассказал, как в журнале вычитал,– 500!

– Пятьсот жён, и триста детей – мальчиков, девочек не в счёт…у кого то, там, далеко, не у нас, в песках в пустыне, не такой уж сахарной, как эта Сахара. И смазал мягким глиссандо, обрадовал, расскажу сейчас тебе о моих знакомых, таам, штук двенадцать или даже пятнадцать…

– Вон. В Соколином. Сам видел. Он, капитан, успокоился. Сказал.

– Давай. Швартуемся. Интересно. Уговорил…

Тогда я совсем распетушился и добавил.

– Вон, сосед почти мой, на той стороне через речку живёт, да, правильно дразнят его Живот, ну живёт этот Живот, – куркуль. Разбогател, разбух в объёме, а что, улиток ловил, благо они не такие шустрые как он, далеко не убегали от него, а денежки прибежали…

Да, возил в Италию, раскрутился и, говорит, что был там, в сахарной пустыне, которая горше редьки эта сахароза, и вот разгуливал по крутым переулкам, и забрёл, очутился у самого подъезда могучего хана. У него говорят пятьсот жён.

– Ну, стою себе рассматриваю, будто что увижу через почти крепостные стены, полюбуюсь на его красавиц. Хоть одну высмотреть бы, глаза и душу порадовать.

– Глядь, подъезжает автобус, полный битком, без всяких там удобств. А тут мимо прошмыгнул какой то их человек, я у него и спросил, а что это, экскурсия? Он, помолчал, придавил пальцами губы, а я ему…

– Гля, да там одни женщины. И не совсем небесной красоты, не первой свежести. Как груша в моём саду. Скороспелка. Лежат, ветром сбитые, на земле в травке, красивые, хоть сразу пробуй. Радость желудку. Ан, нет. Она или клёванная птичками или уже сгнила нижняя её часть. Вот они эти. Кто они, новые претенденты на конкурс, как у нас,…красавиц. Тот, который их помощник, сказал, совсем понятно, что это приехали тёщи Хана, хотят посмотреть на своих дочерей, на их, совсем не райскую жизнь…

Он, капитан, мой, конечно собеседник, криво так усмехнулся и, бросил мне спасательный круг.

– Давай лучше про своих, у меня от любой песни про тёщу ненужные позывы, случаются, в самом неподходящем месте пребывания. Расскажи. Как это у нас в глухом, почти ауле десятки жён. Столько, на одного?

Если трёп…привяжу тебя к рее. Или на губу посажу, есть такое место, на корабле. Знаешь?

– Ну что такое якорный клюз ты слышал, учился, говоришь на судосборщика в ремесленном училище. Так вот это там в кроватке, где отдыхает якорная цепочка, но не золотая, как у крутых, помнишь, у Маяковского,…златая цепь на дубе том, так вот эта цепь хранится там, а рядом комнатка. Через стеночку, пятёрка сталь, чтоб не помешала спать приговорённому, так вот там, тебе сидеть. Грохот, как пневмо кувалда, которой рихтуют толстый металл. Бухтинки, вмятинки, прогибы на корпусе корабля от непредвиденных поцелуев как у Титаника. Договорились? Ну, тогда отчаливаем, в дальние неведомые дали хороших приключений. Теперь и этому рад. Пеенсия. Скука…А туут…

Петушиные трели

Китайский соловей.

……….. Так мы коллегиально решили назвать заголовок к такому серьёзному повествованию.

– Ну, так слушай, если у тебя скукота, – таможня, открывает ворота!

– Соколиное, ты же знаешь. В горах затерялось это поселение, то ли аул, толи село, а может шлюз, или рубка, на почти подлодке, рассказывал один сенс, что видел, как из под горы Бойко, выныривали, бабочки, похожие на тарелочки. Грохот жуткий, а потом туда как то прибыл этот почти контактёр, и, и ничего, тихо как в танке, на стоянке, в парке отдыха, в Орле видел.

– Ну, так вот, моя мастерская, керамическая была чуть ближе входных ворот на той горе, скалах, почти до неба. Иду себе, тишина, ни гугу, ничего плохого сказать не могу, спешу творить, а не хатку белить, хоть она облезлая и вид чуть старше выглядит и древнее меня самого. Справа речушка, блестит, струи шепчут, – радость бытия, а, а вот и они. Радость жизни, – зелёная лужайка, а таам, а там чудо невиданное. Курочки несушки. Цыплятки побегушки, и фазаны, гости званы, потом вот они курочки в штанах и шароварах на ногах, ну такие пушистые, как одуванчики с ореолом солнышка против света, если смотреть любоваться, тем более есть чему радоваться.

И вот, он, петух, Король, а не пастух, ходит глазами водит, а они горят, горят. Гребешок сияет маком красным, шпоры на ногах, как у кавалериста в Будёновских войсках. И, самое главное, – короли этого царства,– два павлина. Правда и ещё, какие то пташки как перепёлки, я таких, и не видел раньше. Все, конечно проходят и не уходят, смотрят, любуются. И я стою, почесал в бороде, чтоб не случиться беде…

… А и не виновата была борода, что случилась такая беда.

Немая сцена и тишина жуткая.

… Смертельный номер цирка на пленере, без страховки…

– Из – за кустика выбежала шустрым маршем курочка, но не ряба, а та, в красивых штанишках, пушистая и бежит без оглядки, бежит во все лопатки, ну, думаю, соскучилась бегом к своему почти памятнику, хозяину гарема, а, а он. Правда, как памятник стоит и улыбается, гребешок сияет, качается. От ветра, а не до, ветру собирается. Серёжки, – звёзды как на Спасской башне горят, сияют, курочек к нему приглашают.

А. Он. Дурень. Ноль. Сыт, или спит, а на неё не глядит, а чего тогда без дела стоит.

… Может чуть раньше пресытился, совершил уже тринадцатый подвиг Геракла.

А.

… Курочка мимо него и в кусты.

И. Её. Догнал.

Догнал и оседлал.

… Стыд и позор на всю Европу, кто так позорно прячет попу.

Петушок уже был на верху блаженства…

А хозяин пернатого царства, закрыл глаза и, пошёл неуверенным шагом в сторону, подальше от такого, никакого.

Все, кто наблюдал этот цирк, вздохнули, будто отдохнули, или уже они совершили и завершили это действо. А этот, петушишко,– китайской породы ещё и дал под дых, хозяйке. Стал гордо, красиво и, и, и закукарекал. Звонко. Громко. Победоносно. Знай, наших.

Все были тоже в восторге, но чувства обуяли разные. Я, было, засиял улыбкой, и засмеялся, как будто сам покорил вершину Эвереста. Другие зеваки кто хвалил, – дескать, мал да удал, а другие воздыхатели наблюдатели, чесали затылки и гундосили, дескать, стервец, чужих обслуживает.

А где же его лилипутихи – не доросли, – неедоросли, которые не дотянули до нужного размера…

Я похвалил, за что чуть не получил. Помирила всех хозяйка. Налетела сразу на меня, как кобчик, как коршун, как орлица, и экстерном спела Семёновну…

– Вот ты ржёщь, как конь ретивый, посмотри, козёл паршивый, без волос на башке, – сиивый. Ты трясёшь своею гривой, но не рвёшь узду, надеешься, на мзду…

… Потом утёрла лицо своим кулачком, будто смахивала назойливую муху. И продолжила, но уже почти по дружески.

– И, и, не молодец он,– хаам. Хамлюга. Перепортил всю куриную мою братию. А этот петух, боится его китайского, он, этот недоносок,– зашибёт.

Было. Видели – видео. Шустрый, злой. А мне от этого, какой покой…

– Вред. Куры мои испорчены.

– Я с дурру двадцать пожалел, но так же, как волк кобылу, когда оставил хвост, да гриву.

– Так и этот. Певец твой задристанный, перепортил моих курочек..…

– А, а что они девочки, курочки твои, девственницы были?

– Ппошёл, хулиган. А ещё говорят ты художник. Показать тебе, яйца?!

– Нет, не надо, они мне ещё самому пригодяцца,

– Да нет, смотри, и показала мне кукиш, потом согнула мизинец, получилось две, потом на второй, сунула торжественно мне под нос и спела, выдала…

– Рули рули, на тебе четыре дули…

Улыбнулась криво, и продолжала.

– Вот такие яйца, несут, приносят мне эти мои. Настоящие куры. А этот, гад. Паразит. Вот его племя, какая теперь у меня глазунья. А на пасху что я понесу святить?! Гороох, да, как горох, а не куриные яйца, красить и показывать людям такое стыдно.

Зрители этого цирка медленно нехотя стали расходиться, а я успел только сказать ей, что поёт он славно. Голосок, ну прямо райский. А поведение, ну что ж на то он и петух. Она ещё бросила в него какой – то веточкой, но он всё равно двигался, царской походкой около своего, как он считал, совсем своего гарема. Остальные пташки птички, которые совсем невелички, занимались своим делом. Щипали травку, лапками гребли, что – то выискивая.

Да, петух, тот вроде бы хозяин стаи куриной, пенсионер, тоже своими большими,– верхние два шипа, грозно размахивал, находил, наверное, зёрнышко или что другое съестное, призывно звал. Ко – ко – ко, не ходите далеко, и подбегала пеструшка, клевала угощение своего вожака и хозяина. Но опять осечка, появился, не запылился, петушок, совсем не золотой гребешок и не масляна головушка, и, и снова корова. Петух, бывший хозяин и муж, не поевши груш, уходил, постыдно оставил своему сопернику, без спору и драки, и вершки и корешки.

Бабка негодовала, а мы, зеваки, дали ходу пароходу, и подняли паруса. А то и нам достанется, и ничего не останется, хорошего, от такой, бабы злой…

*

… А годы летят, наши годы как птицы, летят, но пролетело всего три дня. Цирк повторился. Но по другому сценарию, другой программе. Улетели и птицы, улетел и петушок, не золотой гребешок. Хозяйка райского сада с дивными птахами сидела на большом камне, кусок скалы, и голова её висела безжизненно, как будто она не держалась на шее не совсем ещё древней хозяйки. Потом вдруг резко поднимала её и таращилась в небо. Иногда взмахивала веником, каким то, из веток с мелкими листочками и длинными колючками.

… – Яа, ваам. Я вам дам. Иш, разлетались тут.

– Тунеядцы.

– Прожоры.

– Мало вам одной курицы, подавайте по одной курице, с каждой улицы?! Сволочи. Гады. Тунеядцы. Берите яйца. Высиживайте, растите, жрите! Так неет, готовенькое им хочется.

– Кыш, клятые и, и снова голова кувыркалась почти до колен.

Но сам, петух не уходил далеко, и… смотрю, выполнил весь, всю прелюдию своих петушиных обязанностей, находил зёрнышко. Угощал быстро другую хохлатку, бил крылом и лапой по крылышку, ну выполнил полный сценарий и прелюдию, до того момента, потом кругами танцевал около пеструшки и с чувством и старанием выполнял заключительный акт, после которого тоже ходил, петушился. Бил крылом и становился в позу генерала на параде.

– А что?!

Дело сделано.

*

Стоп кадр.

*

А, другая…

Курочка стояла, после того, чуть подальше, будто выглядывала. Искала кого. Головкой крутила во все стороны.

Нет.

Тишина.

И,

Курочка вдруг запела…

– Где ты, где ты, где тыы,

– Друг любимый мооой,

– Буду до рассвета я,

– Встречи ждать с тобооой.

… Оглянулась. Неет. Нет, того малого, но такого певучего, и, удалого…поплелась на свой насест в курятник, хотя солнышко ещё светило и радовало, но не её…

Нееет. Нет того желанного долгожданного, боевого голосистого как соловей райский, китайский…

– Нету, нет, и теперь не будет.

… Пожилые люди знают, было такое, почти у всех,– когда курица начинает кукарекать по петушиному, ну песни петь. Тогда, такую, её сажали в бочку с водой, это говорили к несчастью, и если она продолжала солировать, испражняться такими меццо сопрано, её ждала кастрюля для супа, нет, лапши, лапша с курицей. История умалчивает об этой курице, которая обрадовала всех жителей улицы. И вот говорят только, что вечером раньше всех она уходит в курятник. А в голове у неё,… только…былое и думы.

Но беда, как всегда, пришла и ушла – нежданно, негаданно.

Лапша с петушком, голосистым и смелым, почти теперь героем, приготовила сама бабка. Прошло три дня. И тогда бабуля, запела, но не одна…

– Я жалею…

– Я зову…

– И плачу.

… Пропели хором, со слезами на глазах, все курочки, вспоминая свои прошлые встречи с тем голосистым и весёлым, почти Муслимом – певцом мирового уровня и, настоящим мужчиной.

… А хозяйка, теперь уже, без того ненавистного, тот, который донимал своими яйцами, голубиными, своих невест.

А сейчас уже его нет. И, не шиза посетила хозяйку и меня, который честно не коптил мозги капитану, трагедия более грустная, чем у Дездемоны. А художник, хоть и не портретист, но понял, увидел грусть на её лице, бабули, хозяйки бывшего петушка и фигура – постаревшая, согнувшаяся за три дня, говорила, что пережила.

– А она, теперь, нашла, подругу, – меня, и, рассказала, только ни кому. Молчёк. Ни гугу, а то попадёшь на каторгу. Ну, дурка, звали величали, где лечат такие вывихи и трёп.

– А вот, товарищ капитан, дело было как. Да, вот так.

Это, прямая речь не помутневшего, пока ещё, разума…Хозяйки и художника, по горшкам.

– Осерчала я, на этого соколика, петушка китайского, соседи смехом замучили. Какие яйца у вас с дедом?! Шумят назойливые соседи. Как ты их продаёшь на рыночке, у конечной остановки автобуса. Золото дают тебе за эту мелочь поганую…

– Выдаёшь за перепелиные, лечить глаза?!

– Плюнула я на его песнопения, хотя самой иногда нравился его голосок, как и тебе. Взяла и сварила. Благо сосед болел, лёгкими, и желудком мучился, я приготовила лапшу и отдала. Сама не смогла глодать его косточки, хватит, при жизни грызла сама его кости, ругала, бесилась, мать их так, эти яйца. Он не свинка мясная, худенький был, стройный. А сосед, ему полезно, пусть поправляется, а сама сидела дома … жалкуую. И вот утром пустила своих пеструшек, а он, кобчик, или коршун, но большой, как орёл, мигом вниз, хватил курицу и был таков.

– Даааа, вот это беда.

– И я вспомнила, было такое, и орлы кружили и кобчики воровать пробовали, а он, этот малыш голосистый налетал на них ясным соколом. И даже было, подранки, еле улетали, кособочили, он им крылья драл шпорами, как то умел быстро давать отпор. А петух, тот, большой, но слабак, когда не курица под ним, только горланил и убегал, как все куры и другие красавицы, от коршунов.

– Но этот, шустрый, тихо молча, умудрялся отбиваться, да так быстро, курам не на смех – спасал. А на кур садился, – мягко, но на этих коршунов, кобчиков и даже орлят, большие не бывали, стыдно, наверное, так вот мой герой как – то встречал их уже почти на земле, виидел. Мог видеть, когда они штопором шли на курочек… и… снизу когтишшами и шпорами, как сабля, были такие. Как врежет…и,… и, драл, так быстро – быстро, как велосипедистки молотят педалями у самого судейского сборища. Улетали, хищники подранками. А теперь вот уже и курицу унесли. Вот и плачу, жалко и петушка и курицу. Надо же – охоотник, защиита, была моим красавицам. А сейчас я не могу сидеть, – стою, устаю и горюю. Жаалко. А в небо таращить глаза неет, – болят мои гляделки……….

– Я сидел рядом и решил её хоть задним числом, но похвалить того малого, героя удалого и рассказал.

– Я, в войну был мал, но помню, как воевали наши не маленькие, но совсем юные девушки, ну совсем девчёнки. Их быстро, очень быстро обучали, летать и воевать. Ну, вояки не вояки, а вот такое было, сам видел.

– В небе два самолёта. Тучки небесные вечные странники, тоже помощники, – свои своим…

… И вот кукурузник и мессер в небе. Как они встретились на такой небесной дорожке и, при таких тучках, белые большие. И как она очутилась рядом мы и не поняли, только услышали стрельбу, немец пошёл вниз, и тишина. Так потом прибежали, а было недалеко от линии фронта. Самолёт целенький, и не горел. И лётчик, кажется, что заснул. Чудесаа…

– Потом рассказали, военные. Она девушка, на кукурузнике, попала в него со своих стрелялок. Он немец, был ранен, дал резко в низ, а она его и лупонула. Ей потом героя дали, а их самолётом, трофейным, наши давали тоже немцам прикурить. Вот, дорогая так и твой петушок, стрелял в коршунов и молодых орлят, ух и шпоры и реакция. Вот такие брат дела. Мал да удал.

***

… Капитан сидел на большом камне. Смотрел на горы, скалы. И сам часто видел, как эти красавцы, в небе кружат, орлууют, но не верил, что они воруют.

– Правда, и у нас в посёлке тоже, говорят,– что кур доят, ой, прости, опечатка в моей голове, кур уносят. Гуся даже унесли. Вот. Я не верил, большие, очень большие, правда, орланы. Надо же.