Моя прекрасная прабабушка

Евдокия Михайловна, бывшая дочь сельского священника, могла бы возненавидеть крестьянскую жизнь. Но она приняла её с достоинством и мудростью. Главным своим делом считала образование дочери.

– Грамота – крепче стены, – повторяла она. – Знания никто не отберёт.

По вечерам, после дневных работ, Евдокия доставала старинные книги, учебники. Они читали вместе – Пушкина, Толстого, изучали географию, историю. Настя зачитывалась описаниями дальних стран, мечтала о путешествиях.

– Я хочу в Китай, – говорила она матери. – Посмотреть на русские поселения, на торговые факторий.

В их деревне жил старик Ван Лин – китайский учитель, который обучал местных детей языку. Седой, с прозрачными глазами, он был живой энциклопедией восточной культуры.

– Китай – как океан, – говорил он Насте. – Много воды, много тайн.

Революция и Гражданская война прокатились по их краю огнём и мечом. Белогвардейцы, которым симпатизировала Настя, были для неё не просто военными, а защитниками привычного уклада, традиционных ценностей.

– Они сражаются за Россию, – убеждённо говорила она отцу. – За нашу землю, за наш мир.

Андриян молчал. Он, опытный чиновник, понимал: любая война – это прежде всего кровь и страдания.

Река Унда, протекавшая неподалёку, становилась свидетелем этих перемен. Её воды помнили и конные обозы белых, и отряды красных, и тысячи беженцев, что искали спасения в этих суровых краях.

А Анастасия Колобова взрослела. Впитывала в себя дух пограничья – свободный, жёсткий, беспощадный к слабости и предательству.

Впереди её ждали большие испытания. Но пока что она была дочерью этой земли – дочерью Забайкалья, выросшей между степью и тайгой, между Россией и Китаем.

Казачья доля

Зима 1918 года выдалась в Забайкалье лютой даже по местным меркам. Ветер пронизывал до костей, а снег скрипел под ногами так, что казалось – кто-то ломает сухие ветки. Максим Ушаков, восемнадцатилетний казак из села Лесково, стоял на крыльце родительской избы, глядя, как дым из печных труб поднимается к свинцовому небу почти вертикально – верный признак крепкого мороза. Изба Ушаковых стояла на самом краю села, добротная, рубленная из толстых лиственничных бревен, с высоким подклетом, где хранились соленья и варенья, приготовленные матерью, Мариной Ивановной. Отец, Спиридон Михайлович, справный хозяин, держал большое хозяйство: две лошади, три коровы, десяток овец, птица разная. В горнице было жарко натоплено. Пахло свежеиспеченным хлебом, квашеной капустой и травяным чаем, который мать заваривала в большом медном самоваре. На столе дымилась миска наваристых щей с грибами, рядом – чугунок с рассыпчатой гречневой кашей, политой топленым маслом.

Весть о свержении царя дошла до Лескова с опозданием. Спиридон Михайлович, получив телеграмму от родственников из Читы, долго сидел молча, теребя седой ус. "Не будет теперь России без царя-батюшки", – сказал он наконец. А летом 1918 года весть об убийстве царской семьи всколыхнула всё село. У Колобовых, зажиточной семьи, где в красном углу избы висел большой портрет государя, три дня не гасла лампада. "Изверги, душегубы!", – причитала Евдокия Колобова, утирая слезы концом платка.

В то время Максим уже был с атаманом Семёновым. Их отряд контролировал железную дорогу, устраивал налеты на красных, уходил в сопки и возвращался с трофеями. Жизнь казалась простой: есть свои и чужие, есть приказ и его исполнение. Но к концу 1919 года стало ясно – белое движение проигрывает. Семёнов увел остатки своего войска в Маньчжурию. Максим помнил тот переход: морозная ночь, скрип полозьев, храп усталых лошадей, тревожные огни китайских деревень. В Харбине русские держались вместе, но жизнь была тяжелой. Работы не было, деньги таяли. По вечерам в дешевых харчевнях бывшие офицеры пели "Боже, Царя храни"и плакали в стаканы с мутной китайской водкой.

Тоска по дому грызла Максима как зверь. Каждую ночь ему снилось родное село: заснеженные сопки, дым над крышами, отцовская изба. И весной 1922 года он решился на безумный шаг – вернуться. Пробирался тайными тропами, через сопки и болота. Несколько раз едва не нарвался на красноармейские патрули. Но судьба хранила его, и в конце апреля он добрался до Лескова. Родители приняли его тайно, ночью. Мать плакала, прижимая к груди исхудавшего сына, отец молча крепко обнял. "Что ж теперь будет?"– спросила мать. "Будем жить", – ответил Спиридон Михайлович. – "Не выдадут свои". И правда – не выдали. Село молчало, хотя все знали, что вернулся "семёновец". Может, потому что уважали Спиридона Михайловича, может, потому что понимали – всякое в жизни бывает.

А через месяц Максим увидел её – Настю Колобову. Она шла по улице с коромыслом, тонкая как березка, с двумя черными как смоль косичками. Когда обернулась на его взгляд, он увидел удивительные раскосые зеленые глаза – видно, не зря говорили, что у Колобовых есть азиатская кровь. "Ты Ушаков?"– спросила она прямо, без смущения. "Тот самый, что с Семёновым ходил?""Тот самый", – ответил он, готовый к презрению или страху. "И не страшно было вернуться?""А ты как думаешь?""Думаю – храбрый ты", – сказала она просто и улыбнулась.

С того дня они стали встречаться тайком. Сидели на берегу речки, говорили обо всем на свете. Настя рассказывала, как изменилась жизнь в селе при новой власти, как создали комбед, как делили землю. "А ты как думаешь, что теперь будет с Россией?"– спросила она однажды. "Не знаю", – честно ответил Максим. "Может, и правда новую жизнь построят, как обещают. Только зачем было столько крови проливать?""Папа говорит – без царя Россия как дом без хозяина". "А по мне – главное, чтобы войны больше не было. Устал я от неё".

В избе у Колобовых его приняли не сразу. Отец Насти, Андриян Петрович, долго мерил его тяжелым взглядом, но потом, видно, что-то для себя решил. "Садись, казак", – сказал он. "Будем знакомиться". За столом ели наваристые щи, пельмени по-забайкальски с олениной, пили самогон, настоянный на черемухе. Говорили о жизни, о будущем. "Может, и к лучшему всё идет", – рассуждал Андриян Петрович. "Только без Бога и царя как-то неправильно это всё".

Зима в тот год пришла рано. Уже в октябре замерзла река, повалил снег. По вечерам в избах зажигали керосиновые лампы, топили печи. Пахло мороженой клюквой, печеным картофелем, теплым хлебом. В такие вечера Максим и Настя сидели у Колобовых в горнице. Она пряла, он читал вслух книжку, которую привез еще из Харбина. За окном выла метель, а в избе было тепло и спокойно. "Знаешь", – сказала как-то Настя, откладывая прялку, "а ведь ты правильно сделал, что вернулся. Здесь твой дом". Максим посмотрел на её тонкое лицо в отблесках пламени из печки, на раскосые зеленые глаза и понял – да, правильно. Здесь его дом, здесь его судьба, здесь девочка с глазами цвета молодого мха.

А через месяц Максима взяли работать в колхоз. И даже председатель сельсовета, пряча глаза, пожал руку "бывшему семёновцу". Жизнь продолжалась. Менялась власть, менялись порядки, но оставались вечными эти забайкальские сопки, морозное небо, любовь и верность своей земле…

Весенняя метель

Март 1922 года выдался в селе Леск

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.