Пусть аисты вернутся!

На территории, которая принадлежала пану, построили дом. Посадили две яблоньки, потому что больше деревьев садить не разрешалось. Отец работал ездовым – на лошадях вывозил собранный урожай с полей.

Моя мать до замужества с отцом очень любила парубка – Пилипа, но, как я и говорила, быть вместе им не суждено. Отец был очень добрым, и я, как две капли воды, на него похожа.

– В этот момент Маргарита Степановна улыбнулась своим воспоминаниям, а потом ее лицо стало жестче. – Это сходство больше всего и раздражало мою мать. Ее вообще раздражало все, что связано с моим отцом, включая и нас с сестрой. Она очень обижала отца своим отношением; тем, что, не стыдясь его, устраивала гулянки и попойки, а мы с сестрой Галиной ходили голодные.

Во время очередной попойки отец вернулся домой и застал мать в окружении компании. На столе стояла тарелка с запеченным петухом, бутылка самогона. Я сидела в кустах у дома, не решаясь зайти, и тут в мою сторону полетел этот жареный петя. С огромным детским восторгом, подкрепленным голодом, я схватила с земли это недоступное нам кушание, и вцепилась в него зубами. – Маргарита Степановна грустно улыбнулась.

– Папа сильно мучился, живя с моей матерью. Дошло до того, что он чуть не наложил на себя руки, но, к счастью, всё лишь закончилось разводом. Отец ушел жить к женщине с двумя детьми. Елена любила папу еще до его женитьбы на моей матери, поэтому просто не могла поверить своему счастью.

Я дружила с его новоиспеченной семьей. По крайней мере, мне там были рады, в отличие от моей собственной. Вася, пасынок моего отца, меня не любил, вернее ревновал ко мне.

А с его сестрой Галочкой мы дружили.

Очень я папу любила. Он всегда находил для меня время, слова утешения. Порой садил меня на колени и успокаивал, если меня обижали соседские мальчишки. Семью нашу недолюбливали; нас из-за маминых похождений обзывали всякими словами. Сама понимаешь, деревня – это одна большая «Кайдашевая семья», где все обо всех всё знают, сами судят и сами приводят приговор в исполнение.

В этот момент я посмотрела в лицо Маргарите Степановне: «Надо же, сколько судеб искалечили какие-то глупые законы», – подумалось мне. Одно только меня радовало – этот человек не зачерствел, она очень добрая, а как она детей спасает… «И я так буду стараться – быть человеком, во что бы то ни стало!» – с жаром решила я.

– Однажды я обиделась на своего отца, – грустно, почти со слезами, продолжила моя «подружка по несчастью», – он шел за руку с Васькой, и когда они поравнялись со мной, отец даже не глянул в мою сторону. До сих пор не знаю, может, он меня попросту не заметил, а может, сделал вид. Но со своей обидой я так и прожила всю жизнь, вернее уже не с обидой, а с болью. Потому что то была детская обида, а отца после этого я ведь больше не видела, аж до самой похоронки, которую мы получили с фронта…

Маргарита Степановна невзначай протерла глаза носовым платком.

– А что такое похоронка? – спросила я.

– Это извещение о смерти. Когда человек погибает на войне – это единственный документ для его семьи, подтверждающий гибель, – объяснила Маргарита Степановна.

– А может так быть, что похоронку прислали, а человек жив?

– Может, – ответила Маргарита Степановна. – И во время войн это случалось часто. Бывало, увы, наоборот. Когда близкие верят, что их муж, сын, брат жив, а он, оказывается, давно уже покоится, дай Бог не в братской, могиле. Но мой отец погиб, к сожалению. Поэтому не обижайся на близких по пустякам, Снеж.

Я вздохнула, подумав: «Как в детстве можно отделить пустяк от чего-то серьезного?»

– Елена отдала часть суммы, которая прилагалась к похоронке, моей матери. Каждый раз теперь, когда встречала меня на улице, она плакала и обнимала меня, называла именем папы. Вот это тот человек, кто меня по-настоящему любил. – Маргарита Степановна посмотрела на мое, скорее всего, вытянувшееся лицо. – Я не буду утомлять тебя рассказами о наших военных похождениях, поэтому буду заканчивать:

– После войны моя мать во второй раз вышла замуж. Мужа своего она очень любила и боготворила. Мы же с сестрой его боялись и ненавидели. Часто он напивался и дебоширил. Возьмет доску огромную, а он здоровий боров был, и колотит по соседским заборам. Я была совсем девочкой, когда мать отправляла меня делать за него его работу – тягать впереди себя большущие снопы сена, когда ее благоверный почивал в кровати после очередной попойки. Помню, что ждала, чтобы мне исполнилось 16-ть лет, чтобы уехать в Киев. И все равно, куда и зачем, главное – подальше от родного дома и «любящей» матери.

– От этого борова она родила двух дочерей – Надежду и Любовь. Вот они-то были обласканы и любимы, ходили в новых нарядах. Когда как мы с сестрой Галиной носили латанные-перелатанные платья, или вовсе с дырками. Понимая свое превосходство и что им все дозволено, девочки выросли эгоистичными. Я, уже зарабатывая, привозила маме и им деньги и всякие гостинцы, чего им все равно казалось мало. Когда мы с дочерью приезжали в село навестить мою мать и ее бабушку, то «любящая» баба Саня крикнула на маленькую мою дочку, когда та хотела взять пару ягод клубники: «Не трогай, не займай, приїдуть діти».

Вот и получилось, моя хорошая слушательница, что всю материнскую любовь она отдавала младшим детям и внукам, а старшие для нее вовсе не существовали.

– Вы ее ненавидите? – в сердцах спросила я.

– Нет, Снежка, я не испытывала к ней ненависти. Скорее обиду детскую и непонимание, почему такое неравенство между детьми. – Маргарита Степановна ласково посмотрела на меня. – У меня семья, где все любят друг друга. Есть двое любимых внуков, двое взрослых любимых детей, между которыми я никогда не делала разницы. А моя мама, царство ей небесное, увы, очень тяжело и долго болела, и до ее смерти за ней ухаживала нелюбимая первая дочь Галина.

Маргарита Степановна положила руки на белый халат, намереваясь встать.

– Получается, что вам тоже так не повезло? – спросила я.

– Не так, как тебе, иначе, но, к сожалению, таких судеб очень много.

– А вы общаетесь с теми двумя сестрами?

– Общаюсь иногда, но разница в возрасте слишком велика, чтобы они поняли, что же было на самом деле. Всё, что помнят их дети – это качельки возле дома, а моя дочь помнит, как бабушка ей ягоды пожалела, будто она не такой же ребенок, не родная ей кровь.

– Я б им все сказала! – Я с силой сжала руку в кулак.

– Ты, как моя внучка. Она тоже пообещала, что все скажет и за меня постоит! – Маргарита Степановна погладила меня по волосам.

– Вот и молодец внучка, – серьезно сказала я. – А не скажет она – скажу я! Когда-нибудь обязательно вспомню всех, кто сделал мне добро, а кто причинил зло.

– Лучше вспоминай добро, Полынюшка, – улыбнулась врач, – так жить легче.

– А я помню добро, и даже если его мне сделали случайно, как вон Лиля, которая со мной в палате лежит. Но с несправедливостью тоже мириться не буду!

– Не разгорайся, детка, а то сердце снова заболит. – Вот так мягко мой пыл, как умела только она, осадила самая лучшая заведующая больницы, и мы ушли на обед.

Глава 5

В мире стереотипов

с. Пуховка Киевской обл. Сентябрь, 1995 г.

Вернулась я домой в конце августа. К тому времени моих соседок по палате уже выписали, так что дольше всех в «казенном доме», как гадалки-цыганки говорят, провела я. После своей выписки через неделю меня Лиля проведала, принесла мне «Українські народні казки» и кулек яблок.

Стоит отметить, что сказки были специфические, но интересные, с таким изобилием чертей, как в нашей школе (учителей я имею в виду). Вот чертяка на бочке – это точно наша математичка Ольга Игнатьевна, мать Олега. Я потом даже нарисовала ее, сидящую на бочке, в горошковой юбке, из-под которой выглядывали копытца в туфельках, а из химических кудрей торчали рога. В руках, поросших густой шерстью, она держала мою тетрадь и готовилась ее съесть Когда позже я показала сие творчество Олегу, он сначала молчал, и я подумала, что обидела его – мать ведь, а потом он смеялся целый день. Кстати, юбку Игнатьевна действительно перешила, сделав ее короче.

Сразу после того, как дед забрал меня из больницы, мы зашли к Анастасии Ивановне.

– Как здоровье, Снегурочка? – ласково спросила она. – Здравствуйте, Ростислав Андреевич.

– Здравствуйте, – буркнул дед.

Я покосилась на него, потому что подумала, что он теперь постоянно будет бухтеть. Всю дорогу до автостанции он молчал, потом всю дорогу домой. «Может, я чего-то не знаю?», – я задумчиво посмотрела на дедов профиль.

– Легче стало? – спросила наша фельдшер.

– Ага, – я кивнула. – Сказали, что я псих. – На меня уставились дед и Анастасия Ивановна. – Ну, сказали, что на нервной почве у меня развилась та…хикардия и аритмия одновременно, – нерешительно добавила: – вроде.

– Да, вроде того. Еще вижу по записям в карте, что порок пока купируется медикаментозно, – сообщила врач, обращаясь к моему деду.

– То есть, операция не нужна будет? – спросил он, наконец, сев на стул рядом со столом фельдшера.

– Операция пока действительно не нужна, но, что еще покажет взросление? Если Снежана сильно вытянется, если в весе наберет и прочие факторы.

Я слушала это и думала о том, что в росте точно не наберу, у меня даже дед не слишком высокий, а в весе – и подавно. Взглянула на него еще раз и подумала, что с таким настроением он, наверное, сидит у телевизора и не шевелится.

– Ясно, будем следить, – сказал он и поднялся со стула. – Идем, Снегурка, пора домой.

Дом казался каким-то запущенным. При том, что мать его и так не убирала, этим занимались мы с дедом, но сейчас, видимо, ему было не до того. Занавески на окнах плотно зашторены, поэтому солнечный свет и вовсе не проникает. Кровати разобраны, будто мы только вчера поспешно уехали. Правда, разбросанных цветов и открытки – моего подарка маме – не было.

– Деда, давай окна откроем, – попросила я.

Он кивнул. Его брови были сведены у переносицы, он все время хмурился. Потом я увидела, что зеркало в шкафу завешено черной тканью.

– Деда, что это? – Я провела рукой по ткани и сразу одернула, будто черная материя обжигает.

– Мать твоя в больнице скончалась, – без эмоций в голосе, без скорби или грусти сказал он.

Я ощутила болезненный укол в сердце и поэтому села на кровать.

– Она меня ненавидела, – сказала тихо, – но я так надеялась, что она изменит свое отношение ко мне.

– Аня была несчастной девочкой, – вздохнул дед. – Не стоит ее винить.

Он резко подошел к двери:

– И давай, до начала учебного года два дня осталось, делай свои домашние задания.

1 сентября, все нарядные, с бантами и цветами стояли «на линейке» во дворе школы. Вместо белых бантов дед повязал мне на голову черный платок, потому что Наталья Петровна сказала, что так принято. Я чувствовала себя так вроде на меня уставились сотни глаз, а не на директрису, бодро рассказывающую о перспективах нового учебного года.

– Учіться, діти! Ви – наше майбутнє! Школа для вас, як рідний дім, а вчителі, як батьки.

От этого потока сладкой лжи я тихо ускользнула к мальчишкам, стоявшим поодаль от нашего класса. Конечно, они ведь старше. Я встала за спиной у Олега.

– Привет, малая, – сказал он. – Ты как?

– Нормально, – просто ответила я, – ничего нового не произошло.

– Дык, еще не хватало, чтобы еще что-то произошло, – заметил Руслан.

– Смотрю, твоя маман, Олежка, в новом наряде, – иронично заметила я.

Я смотрела на Игнатьевну, похоже, не слишком удачно сходившую в парикмахерскую, потому что ее кудрявая барашка теперь была похожа на паклю, которой наш школьный сантехник Васька краны чинил. Однажды Женька «одолжил» у него косичку пакли, прикрепил обручем своей одноклассницы Иванки, и пришел на урок физкультуры. Наш физрук, дядька суровый, тогда гонял его кругов десять по школьному стадиону. Кроме того, математичка – леди Несовершенство, как по мне, обрядилась в розовое облегающее платье и прицепила к груди, как орден, брошь, которая мне напомнила кактус.

– А тепер, діти, знову на вас чекають шкільні лави. Вітаємо з початком нового навчального року! – Наша директор, как всегда, была горда собой, в вышиванке, с косою вокруг головы.

– Еще б венок на голову нацепила, – сказала я мальчишкам и скривилась.

– Да, Снежка, школу ты любишь так, как собака палку, – сказал Руслан.

– Кстати, надо сходить Найду проведать после уроков, у нее щенки появились, – вспомнил Женя.

– Уже? – обрадовалась я. – Надо что-то в столовой ей стащить.

Найда – это, как я ее называла, «базовая» овчарка. Жила она на «Голубой Десне» возле стадиона, где мы летом ловили ящериц. Иногда она недоуменно смотрела, чего мы там делаем, рыская в пожелтевшей траве. Когда какая-то ящерица отбрасывала хвост, мы показывали его Найде. Она обнюхивала и натурально «по-человечески» кривилась. Иногда Найда гуляла по «Стреле», и маленькие дети ее боялись. Я не знала, сколько ей лет, но у нее была седоватая морда и такие несчастные глаза, что казалось, что она уже очень пожилая собака. Хотя у нее даже щенки появились. Я бы хотела одного домой забрать, но деда это явно не обрадует.

«Як ви провели літо?» Каждый год эта тема раздражала своей банальностью. Учителя к этому первому уроку явно готовились только внешне: прически, платья, броши, вышиванки, а вот содержание, как обычно, оставалось, где-то на речке.

«Как мы могли провести лето?» – размышляла я. Живя в селе – на огороде, после которого ходили купаться на Десну. Наши лица обгорали на солнце, мы наслаждались купленным за собственные деньги мороженым, дурачились в песке, воровали лодку и переправрялись на другой берег, где пропадали в зарослях ежевики и тонули в пшенице, вдыхая доносившийся отовсюду запах полевых цветов. Что нового можно написать, если каждый учебный год начинается именно с этой темы?

Наверное, мое скверное настроение, которое даже мальчишки заметили, хорошо дало по мозгам, поэтому написала то, что стучало молоточками в голове пару дней.

Начнем с того, шо ми літо уже провели. Чого про це писать? Я взнала шо люди є не тіки хароші, є пагані, як деякі мої учителі і сусіди. Шо ви мине питаїте? Самі ж знаїте, шо ми сидим на городі днями, а коли просапаїм – ідем купаться. Ше я тепер знаю шо мамка не завжди мамка, а мачуха може бути і мамкою. Шо животні кращі людей. А є і хароші люди. А ше люди вмирають, по собі лишают тоску. А ше непонятно, чого малина потрувана радіацією. Чого жовті таблички розвішувать? Не треба було травить.

Усердно вывев последнюю строку, не читая, положила его на стол классной руководительнице – Марине Федоровне. Она же и преподавала украинский язык, на котором я бегло нормально изъяснялась, а вот писать мне было сложно. Может, все дело в том, что мой дед, мать, мальчишки – Руслан и Олег – абсолютно русскоязычные. А как иначе? Отец Олега из Сибири, своего друга он привез и познакомил с матерью Руслана, так что они на половину русские. Женя был единственным украиномовным. Причем, хотя его родители простые рабочие (мама и вовсе домохозяйка), но его речь была грамотной и красивой. Еще он очень красиво читал стихи Шевченко. В лицах так. С нами он разговаривал на русском, но, когда злился или нервничал, мог выдать то или иное словцо на «калиновій». А уж хорошо, даже отлично, я знала иной вариант украинского языка – суржик. Хотя у нас в деревне его все знают.

Учеба мне всегда давалась с трудом. Как правило, я витала где-то в облаках, поэтому предметы – от математики до физкультуры – были моей слабостью… в смысле моим слабым местом. Во второй класс меня перевели по какой-то справке, которую дед принес в школу, но ценным учеником я явно не была. Дедушка так и не рассказал, что там в справке. Я думала, неужто наша администрация пожалела меня из-за проблем со здоровьем. Дед, как обычно, не признавался. У него вообще были странные запреты на обсуждение некоторых тем, что мне было непонятно. Хотя теперь я боялась при нем вслух говорить слово «радиация». «Если оно возымело такой эффект на маме, то вдруг и дед сказится», – от этой мысли мои волосы встали дыбом.

После уроков мальчишки ждали меня у хозяйственного магазина недалеко от школы.

– И это только первое сентября, – уныло сказала я. – Я ведь не выдержу этой каторги.

– Как провела лето? – спросил Женя.

– Ты издеваешься, Жень? – уставилась на него, и без того пытаясь прийти в себя от этих тошнотворных сочинений.

– Звичайно! – он засмеялся. – Написала, что «на городі»?

– Откуда ты знаешь? – недоуменно на него посмотрела.

– А вроде мы не такое каждый год пишем, – ответил Руслан.

На «Голубой Десне» в сентябре жизнь еще шла своим чередом. Мы попутно кивали оставшимся отдыхающим, идя по центральной аллее. Было довольно жарко, я уже давно стянула с головы черный платок, а солнце жгло нещадно. Наверняка парит – дождь будет.

У колонки, окрашенной голубой краской, мы склонились, чтобы напиться воды и умыться – тогда стало немного полегче. В стеклянную бутылку набрали воды Найде. Вот дойдем до конца аллейки, я, как обычно, попрыгаю по плитам, а там уже поляна-стадион, где наша Найда обитает.

Скажу честно, живу в этом селе, но самая главная достопримечательность – это именно «Голубая Десна». Тут есть такие пустынные места, хотя солнце светит ярко-ярко. Кажется, будто люди насладятся лучами и уходят, чтобы кто-то другой мог в тишине и уединении полюбоваться природой, вдохнуть полной грудью свежесть воздуха и воды, которой преграда в виде забора из сетки-рабицы явно не страшна.

Найда высунула нос из будки и зарычала.

– Чего это она? – спросила я у мальчишек.

– То она щенков оберегает, – сказал Женя. – Кто знает, что в твою голову придет: вдруг обидишь. Слышишь, как скулят?

Слышно было, как они скулят, еще с момента, когда мы поравнялись с местной смотровой вышкой, представлявшей собой белую лебедку с бортиками на металлической опоре.

– Найдуся, – я сделала еще одну попытку, – а мы тебе принесли сосисок столовских и котлету. – Я освободила еду от бумаги и поднесла ей поближе, чтобы она носом почуяла вкусность.

Тогда Найда вылезла из своего убежища, но «пост» покинула ровно на расстояние досягаемости ее детей. Еда пришлась овчарке по вкусу, поэтому, когда она с ней справилась, потянулась ко мне снова. Когда я протянула руки ей для обследования, она их тщательно обнюхала своим «пылесосиком», а потом облизала.

– Это спасибо, значит, – «перевел» Олег и засмеялся, почесав Найду за ухом.

– Ну, Найда, бывай здорова, мы к тебе еще зайдем, – бодро сказал Руслан.

Мы решили пойти на качели, которые находились недалеко отсюда напротив сцены, а Найда стояла и прощально махала нам хвостом, пока мы находились в поле ее зрения.

На сцене сейчас никто не выступал, лавки напротив были свободны, две желтые качельки тоже, поэтому я поспешила занять одну из них.

– Снеж, да ты не спеши, мы тебе не конкуренция, – ухмыльнулся Олег. – И еще: выходи из своих мыслей хоть периодически, а то ты на качелях куда-то буквально улетаешь.

– В качелях иногда целый мир, – сказала я.

Эта часть базы, где расположены корпуса, совсем пустынная, хотя мы знали, что где-то в этих краях обитает «Боярский». Он нас гонять не будет, но что-то побухтеть может.

После моего часового качания мальчишки принудительно остановили качели и сняли меня с них, вернее почти стащили.

– Слышь, у меня белая блузка, так что давай как-то… – Я чуть снова не стукнула Олега: если что-то в моем внешем виде деда не устроит, то тогда он мне устроит.

– Да ты у нас сама снежно-белая, – поддразнил Олег.

Следующий учебный день обещал закончиться очередной вылазкой на базы, поэтому я с нетерпением ждала его завершения.

Первым уроком была математика, потом английский, украинский и рисование. Хоть рисовать я и любила, но последний урок в школе меня не радовал. Преподавала у нас рисование учительница, которая художником вовсе и не была. Она показывала нам штриховки и заставляла рисовать пляж и воду в строго очерченных рамках. Так, пляж скорее походил на гору с рваными краями, а вода – на полоску – ровную, без единой волны. Разумеется, я не выполняла эти задания. Тем более, если речь шла о том, как нарисовать Десну или песчаный пляж «лягушатника», то моя фантазия очень далеко уводила меня от строгих геометрических форм. Не раз дед читал в дневнике замечания о моем «ослином упрямстве», «безнадежности в учебе» и прочее. Больше «тройки» по рисованию в табеле я не получала, да и не только по этому предмету. Математичка ставила мне «двойки» рядами, причем на каждом уроке, но пресловутая справка, с которой дед явился в школу, заставляла учителей рисовать мне проходные баллы, чтобы дотянуть до ПТУ.

Однажды слышала, как Игнатьевна в разговоре с нашей географичкой Катериной Васильевной обсуждала мою справку. Я как раз получила очередную «двойку» по математике, еще и деда вызвали в школу, потому что решила я задачу по-своему, очень по-своему:

«Ни знаю як цей прімєр рішать, бо моя учителька занята своєю причьоскою, а не тим, як навчить дітей математики».

Вот такое решение написала на доске под условием задачи. Таким образом отомстила ей за придирки на уроках и не очень хорошую славу, которой она награждала меня в школе и в селе. Я не понимала, как взрослая, состоявшаяся, а думаю, что она считает себя таковой, женщина может завидовать не слишком благополучной восьмилетней девочке.

Тогда Ольга Игнатьевна в порыве эмоций сказала Катерине Васильевне:

– Справка у нее. Сколько нам еще пахать на этих? Пострадавшие, можно подумать. Да от таких, как она, другие дети страдают.

Я демонстративно прошла мимо, одарив ее злым взглядом. Я знала, что она обвиняла меня в том, что ее сын тоже не отличается высокой успеваемостью. Но если учесть, что Олег старше меня на пять лет, а успеваемость у него хромает класса эдак со второго, то мое «плохое влияние», видимо, происходило ментально.

Надо сказать, что Олегу просто было скучно в школе, где ему объясняли азы предметов, когда как он сам продвинулся гораздо дальше. Так, он в уме мог посчитать примеры на умножение в столбик трехзначных чисел, причем в считанные секунды. Именно Олег помогал мне в учебе. Он давал мне книги: от сказок до чего-то более серьезного. Со стороны, наверное, дико было созерцать, как хулиганистого вида трое парней, кто с рогаткой в руках, кто с «батареей» бутылок пива в «авоське», читают с первоклашкой не очень опрятного вида «Маленького принца», по ходу объясняя, что змея в произведении, да и вообще всегда, является символом мудрости. Объясняли, почему мы в ответе за тех, кого приручили, на примере Найды, лежавшей рядом с нами на ласковом теплом солнышке.

Математика мне давалась с большим трудом, но с Олегом к середине учебного года мы освоили таблицу умножения.

В моей русскоязычной семье ждать помощи с украинским языком не приходилось.

Тогда Женька терпеливо пояснял, почему то или иное слово, которое я использовала в своей домашней работе, неправильное. Он говорил: «Не той відмінок, Сніжано. Це має бути Давальний. До речі, який відмінок я використав, коли звернувся до тебе?»

– Відмінок? – переспрашивала я.

– Падеж по-русски, – говорил он.

– А. Ну, странный этот відмінок.

– Да Кличний, Господи ж, – он в сердцах ударял руками по коленям. – Ты ж в Украине живешь.

– То да, – я соглашалась, – и мне очень нравится, когда красиво говорят. Вот ты говоришь красиво, лучше нашей укрмовши.

– Не підлабузничай, – говорил Женя.

– Женечка, я не лабузничаю, в смысле не подлизываюсь, просто так считаю!

Я всегда твердо, как баран, доказывала свою позицию, и как раз подлизываться ни к кому не собиралась.

– Отож тебя в школе и не любят, – ржал Руслан, – там любят вечных подхалимщиков. А мы полностью развенчиваем стереотипы об отличниках и хулиганах. Как переживут это люди? – он картинно закатывал глаза, как наша директриса при виде нас в коридоре. – Прямо не знаю. Будут капли пить… сердеШные.

– Женечка, ты почитай мне «Лісову пісню», ты обещал. Ты говорил, что там много всяких русалок, другой нечисти, прямо как в нашей школе – я, по-детски, подергала Женю за рукав.

– Отсмеявшись, он сунул мне в руки книжку в тонкой обложке, где была красиво нарисована девушка с распущенными волосами в венке:

– Это Мавка, Снеж, – сказал он. – Почитаешь – поймешь. Прочитаешь – обсудим.

Поэтому, несмотря на мои очень плачевные оценки, обилие замечаний, прохождение дедовой лозины по траектории моей спины, я была не совсем безнадежной. Просто, можно сказать, мы были голосом революции в образовании. Хотя множество пробелов, конечно, было.

Но не уверена, что школа может их восполнить. Разве что действительно настоящие учителя. Таких в нашей школе было человека три, да и то, у меня они не преподавали.