Ведьмы: как бизнес-леди и мамочки стали главными врагами человечества

В отчете за 2019 г. Британская ассоциация эстетической пластической хирургии (БАЭПХ) пишет, что 92 % всех зарегистрированных пластических операций было сделано женщинами. Вполне логично, что именно мы больше всего нуждаемся в «ремонте». Прошло почти 30 лет с тех пор, как Вульф описала, каким образом пластическая хирургия выдается за нечто прогрессивное. БАЭПХ тем не менее не стесняется хвастаться: растущий спрос на операции отчасти «обусловлен открытостью знаменитостей, например Джейн Фонды, недавно признавшейся, что в течение нескольких лет она делала операции, чтобы улучшить свою внешность и продлить карьеру». Для меня это ошеломляющее признание. Выходит, что, если вы женщина, желающая сохранить свою карьеру и имеющая на это средства, вас обязательно нужно разрезать, а потом сшить обратно. Но у актуального в наши дни феминизма это практически не вызывает никакой ярости. Американская национальная организация женщин в 2009 г. выразила недовольство в ответ на предложение обложить косметические операции дополнительным налогом, а полученные средства направить на финансирование здравоохранения. По их словам, так женщин пытаются наказать за попытку избежать старения. Их рассуждения верны и логичны, но в то же время показывают, как то, что изначально было временной мерой, позволяющей смириться, а не бороться, вошло в норму и даже стало тем, «чего хотят женщины». В свою очередь, нормализация хирургического вмешательства стала преподноситься как «открытость». Прошедшим процедуру женщинам разрешили «признавать» факт операции, как будто проблема была в пластической хирургии, а не в том, как с ними обращались мужчины.

Никто не хочет стыдить женщину за те решения, которые она принимает, играя по чужим правилам, но, критикуя правила, вы можете быть восприняты как критик самих игроков. Этот трюк распространен во многих сферах, где женщина делает выбор, – от традиционной работы по дому до проституции. Стоит усомниться в условиях, в которых делается выбор, ограничивающий женщин или приносящий им вред, и вас сразу же обвиняют в нападках на самих женщин и их право выбора, приписывая вам какой-то необъяснимый страх или неприязнь к детям, сексу или силикону. Становится невозможным подвергать сомнению что-либо, кроме открытых выражений мужской ярости, иначе вас обвинят в «отрицании агентности» женщин. Главной целью по-прежнему остается быть собой, а право быть собой гораздо более священно, чем любые сокрушения поколения X по поводу разобщающей классовой политики женщин, которым впрыскивают в лицо яд.

В книге 2011 г. «Быть женщиной» Кэйтлин Моран, еще одна женщина 1975 года рождения, критикует саму идею «работы над внешностью». Она вспоминает, как в 35 лет наблюдала за богатыми женщинами старшего возраста, выглядящими абсолютно одинаково: «Взглядом вы переходите от одного поколения к другому – от безмятежных двадцатилетних девочек к солидным дамам 40, 50 и 60 лет – и замечаете, ко всему прочему, что с годами их лица становятся все более испуганными. И это у них, столь привилегированных и благополучных, в то же время переносящих такие болезненные, дорогостоящие процедуры… В этот момент вы чувствуете, что находитесь в комнате, полной страха. Женского страха». Систематизация Моран, идущая от «безмятежных» к «напуганным», напомнила мне цитату из публикации Жермен Грир «Женщина-евнух» (The Female Eunuch): «Молодые и симпатичные женщины не представляют, с каким количеством насилия сталкиваются остальные представительницы их пола, ведь молодость и красота пока позволяют им избегать этой участи». Несмотря на то что я не полностью согласна с этой цитатой (у молодых женщин тоже есть проблемы), оба высказывания хорошо показывают, как «мужской взгляд» навязывает жизненному циклу женщины нарратив упадка. В рамках этого нарратива мы бесконечно проигрываем, а любая попытка сопротивляться только подчеркивает наш статус проигравших.

Через десять лет после выхода «Быть женщиной» Моран изменила свое мнение о «работе над внешностью» и сама прибегла к ботоксу. Свое решение она объяснила тем, что процедура стала менее заметной и более эффективной, чем десять лет назад, а ее целью было не казаться моложе и красивее, а выглядеть не так «грустно», поскольку ее самоощущение должно отражаться во внешности. Я общалась с Лорой (49 лет), которая оправдывает ботокс похожим образом: «Ты как будто вечно недовольна, если уголки рта опущены. Конечно, форма рта у всех разная, но я понимаю, что мой с возрастом может стать именно таким. Мне придется больше улыбаться, чтобы показывать, как я на самом деле себя чувствую».

Может, то же самое происходит со мной? Может, я тоже выгляжу недовольной – по крайней мере, с учетом того, как считывается женская мимика в современной среде? То, что женщины моего возраста делают выбор в пользу ботокса, стараясь выглядеть «менее грустными», заставляет меня вспомнить все те годы, когда нам приходилось мириться с требованием мужчин подарить им улыбку. Сколько бы нам ни было лет и какие бы эмоции мы ни испытывали, наши лица должны приносить успокоение. Перед кабинетом хирурга не выстраивается очередь из мужчин среднего возраста, надеющихся выглядеть менее агрессивно, зло или разбито. Ботокс может помочь (и поможет) некоторым из нас избежать клейма ведьмы среднего возраста, «злой на весь мир, потому что ее кожа обвисла», но разве проблема состоит не в ограниченном эмоциональном диапазоне, допустимом для женщин независимо от их возраста? Если мы не можем понять, радуется женщина или грустит, только из-за морщин на лбу и обвисшей кожи на подбородке, мы скорее должны вырабатывать чуткость и эмпатию к эмоциям друг друга. «Изменения, естественно приходящие с возрастом и отражающиеся на женском лице, воспринимаются как нарастающее чувство злости», – пишет Фиби Мальц Бови. Это связано не с естественным выражением лиц женщин, а с их неестественно низким статусом.

За последние 30 лет мы перестали ненавидеть пластическую хирургию. Вместо этого мы начали делить процедуры на три типа: антивозрастные, то есть позволяющие нам выглядеть молодо и симпатично (тщеславная и обманчивая цель), те, что делают нас похожими на самих себя, счастливых и настоящих (вроде как приемлемо), и те, что мы делаем, чтобы на нас не забили и не уволили (понятно, но ужасно). Все это не помогло немолодой внешности стать приемлемой. Наоборот, к работе, иронически названной Норой Эфрон «самообслуживанием», добавилась форма своеобразной моральной гимнастики: вам милосердно позволят быть частью практики, когда-то признанной симптомом притеснения женщин, если вы придумаете ей удачное интеллектуальное или экономически выгодное оправдание. В то же время отказ от участия в этой практике вызовет еще более яростную критику в ваш адрес (ведь она признана непритесняющей).

Я понимаю чувство отчужденности, возникающее вместе с осознанием: я выгляжу не так, как я себя представляю. Я понимаю, почему попытка вернуть свой «истинный облик» придает сил. Желание поддержать угасающий свет в целом свойственно людям. Но аргумент о сохранении «настоящей себя» в битве со временем связан для меня с куда более страшной уловкой: женоненавистническим представлением о том, что женщина, имеющая ценность, не выглядит, как вы.

Красота – это обязанность. Что значит быть женственной – и что значит быть женщиной

Оставайся молодой и красивой,Ты должна быть красивой,Оставайся молодой и красивой,Если хочешь любимой быть.Эл ДубинОставайся молодой и красивой(Keep Young and Beautiful)

Психолог Энн И. Герике считает, что женщины тратят гораздо больше времени, денег и сил на попытки сохранить молодость, чем мужчины, потому что воспринимают ее как одну из форм «эмоциональной заботы». Таким образом, «поддержание» презентабельной наружности не только позволяет женщинам среднего возраста сохранить статус «качественного куска мяса», но и поднимает статус мужчины до премиального. Красота, как и пол, раскрывается через взаимоотношения между людьми: женщины должны оставаться вечно молодыми, чтобы мужчины могли продолжать обманываться насчет своего возраста. Вирджиния Вулф писала в «Своей комнате»[18]: «Все эти века женщина служила мужчине зеркалом, способным вдвое увеличивать его фигуру». Будет справедливо добавить, что то же зеркало способно уменьшать его возраст. Очень важно понимать: поддержание молодости и красоты – это наша обязанность. На первом Марше за освобождение женщин в Лондоне 6 марта 1971 г. феминистки решили транслировать запись песни 1933 г. «Оставайся молодой и красивой» из граммофона, лежащего в детской коляске. Это была остроумная иллюстрация положения женщин, для которых стандарты красоты, женственности и сексуальной привлекательности не вопрос выбора, самовыражения или желания, а моральный долг. Этот долг вечно находится в противоречии с социальной, экономической и физической реальностью. Женщины в принципе не могут победить, но при этом каждый проигрыш выглядит не только жалким, но и возмутительным, заслуживающим наказания в виде исключения из числа тех, кого ценят и любят.

Через полвека после марша 1971 г. его посыл был искажен. Более того, «долг» перед «мужским взглядом» теперь преподносится как «долг» перед якобы осажденной женственностью, которую поддерживает новый феминизм. Результат все тот же: если женщине не удается «оставаться молодой и красивой», она становится кривым зеркалом, само существование которого подвергает сомнению стандарты красоты, позволяющие другим женщинам считать себя женщинами. Особой проблемой становится то, что атаки на женственность и атаки на женщин сливаются в псевдофеминистической риторике. Создается впечатление, будто феминистки старшего поколения никогда не занимались глубоким анализом власти, а все их аргументы против губной помады и подтяжек лица сводятся к тому, что это глупые и недостойные женщины занятия.

В 2020 г. во время президентской гонки в США Александрия Окасио-Кортес[19] опубликовала видео, вызвавшее волну положительных откликов. На видео она покрывает лицо различными косметическими средствами и одновременно разносит патриархат.

«Неверно считать, – говорит она, нанося сыворотку с витамином С, – что если вам небезразлична косметика или если вы интересуетесь красотой и модой, то вы легкомысленный человек». С ее стороны было хорошей идеей поднять эту тему. Сказать, что увлечение косметикой – это просто увлечение косметикой, все равно что утверждать, будто увлечение футболом – это лишь интерес к мячам и ногам. Безусловно, и футбол, и косметика имеют свое политическое значение. Однако затем она начинает объяснять, почему обсуждать подобные вещи важно. «Женственность придает сил, но в политическом контексте мы часто сталкиваемся с критикой и придирками в адрес имиджа женщин». Она выдвигает любопытный и неоднозначный аргумент. В женственности действительно есть сила, но кто ею пользуется, кто ее контролирует?

Окасио-Кортес предлагает переосмыслить изначальный аргумент феминисток против женственности. Женщин не заставляют быть женственными из-за того, что это один из способов их принизить. Напротив, женственность – причина, по которой вас принижают. Такой подход – попытка снова посмотреть на женственность как на «форму самовыражения», для которой нет разницы между теми, кому она навязывается, и теми, кому в ней отказывают, хотя власть между этими двумя группами распределяется неравномерно. Пожалуй, заниматься подобной реабилитацией женственности проще, когда вы молодая и красивая. Но действительно ли это вызов угнетающим нас нормам, или просто искажение аргументов, позволяющее уйти от ответственности за те случаи, когда мы извлекаем из этих норм пользу?

На данном этапе было бы неплохо дать определение понятию «женственность». Впрочем, это пока невозможно. Что это, набор стереотипов? Врожденная склонность к определенным качествам? Кукольно-розовый конец спектра? Или просто синоним всего «женского» в человеке независимо от его репродуктивных органов? Для многих (предполагаю, временно) это культурно обусловленные привлекательные стереотипы о женщинах и девочках. Высокие каблуки – это женственно, масса неоплачиваемой работы по дому – нет (хотя прислуживание – это определенно женственно, поэтому дела по дому, выполняемые на каблуках, вполне подходят). Молодость – это женственно, средний возраст – нет. Если женственность хрупкая, недопонятая и стигматизированная, то главная угроза для нее – женщины постарше. Больше, чем кто-либо, мы самим своим существованием рушим представления о неизменных женских качествах, выходящих за рамки женской биологии. Мы не нарочно, просто такова наша суть.

Старый, «неженственный» феминизм предлагал определять женственность как набор произвольных различий между «женской» и «мужской» группами населения с целью контроля (сексуальной эксплуатации) второй над первой. Джанет Рэдклифф Ричардс пишет: «Вся шумиха вокруг женственности (и отчасти мужественности), очевидно, не связана с фундаментальной разницей между полами. Скорее с тем, чем они […] должны стать и что для этого должно быть предпринято». С этой точки зрения восприятие мужественности и женственности связано не с выбором или самовыражением, а с насаждением и закреплением низкого статуса женщин относительно мужчин. В таком случае феминистическому движению было бы логично задаться целью отделить женственное от женского и доказать, что сам концепт женственности ничего не значит. Но эту цель разделяют не все.

Мое поколение учили с недоверием относиться к старому феминизму в вопросе критики женственности. Ее принято было считать не последовательной с политической точки зрения атакой на стереотипы и роль пола в социальной иерархии, а произвольной атакой на вполне безобидный стиль жизни. «Современная феминистка, – пишет Наташа Уолтер в своей книге «Новый феминизм» (The New Feminism) 1999 г., – уверена в себе и готова как принять, так и преодолеть старые представления о женственности. Она может женственно одеваться, быть женственной в своем желании иметь семью, но при этом оставаться феминисткой, если выступает за равноправие». Казалось, это новый вызов – преодолеть поверхностные заблуждения, заставившие наших предшественниц так возмущаться по поводу желания женщин немного принарядиться. Эта идея укоренилась в популярном феминизме, хотя ее основоположники уже успели из нее вырасти. В 2020 г. вышла антология «Феминистки не носят розовое (и другие мифы)»[20], которая свела сложный анализ принуждения, перформанса и соучастия к грубой карикатуре. В книге 2004 г. «Не сестра моей матери» (Not My Mother’s Sister) профессор Астрид Генри цитирует эссе 1992 г. бывшего члена группы активистов: «В те безрассудные дни нам, девчонкам, было легко отмести рассуждения старых феминисток – этих обрюзгших, диких нерях». Эхо этого высказывания мы встречаем в утверждении Уолтер: «Старый миф о том, что все феминистки – одетые в комбинезоны социалистки, давно пора похоронить». Оригинальная, основательная критика женственности проявляется уже в 1792 г. в книге «В защиту прав женщин» (A Vindication of the Rights of Woman), но почти не встречается в современных работах. С тех пор стремление разрушить социальную иерархию подменилось невнятным, расплывчатым обещанием «жить вне бинарности» (но – внимание – не отказаться от бинарности).

Все это довело популярный феминизм до состояния аналитической противоречивости. С одной стороны, стереотипы проявляются в игрушках и маркетинге больше, чем когда-либо. Эта проблема наряду со странным ритуалом предродовой вечеринки по случаю выяснения пола ребенка осуждается как старыми, так и молодыми феминистками. Вместе с тем женственность, как ни странно, остается неприкосновенной. Несколько женщин среднего возраста, с которыми я разговаривала, признаются, что, по их ощущениям, со времен их молодости все меньше стереотипов стало навязываться мальчикам и все больше – девочкам. «Удивительный исторический сдвиг: раньше девочкам, как мне казалось, было свойственно гораздо большее разнообразие. Там, где девочки обладали большей свободой, ее стало меньше, и в то же время ее стало больше у мальчиков. У всех девочек в школе моей дочери должны быть длинные волосы. Если это не так – они не девочки. Я вспоминаю свои школьные дни, и мне кажется, что нам было проще».

Постепенно превращаясь в существ, которые все меньше выглядят и ведут себя «по-женски» – с волосами на лице, широкими талиями, грубой кожей, большей независимостью, – современные женщины среднего возраста опять доказывают несостоятельность понятия женственности. Вот только делаем мы это в тот момент, когда женственность уже полностью реабилитирована и воспринимается как сила, которую нужно сделать доступной для всех. Из-за повсеместного распространения так называемой «гендерной идеологии» некоторые женщины старшего возраста сегодня извиняются за сам факт своего старения. «Во время менопаузы женственность трещит по швам, и то, что казалось естественным, теперь приходится реконструировать», – пишет Дарси Штайнке в «Жизни на менопаузе». Вместо того чтобы считать это проблемой женственности как явления, она встает на сторону Джудит Батлер, смотрящей на гендер как на нестабильную, «неустойчивую во времени идентичность». Выглядит все это так, будто вам дали кукольное платье, которое придется носить всю жизнь, но оно явно для вас маловато. «Женственное» платье никогда вам не подходило, и кроме того, гардероб реальной, естественно стареющей женщины просто в нем не нуждается. Но вы все равно продолжаете винить свое тело, порвавшее швы на этом маленьком платье.

Пока сторонники гендерной идеологии фокусируются на внешней, фетишизированной женственности, старение, отражающееся на внешности женщин, будет рассматриваться как ужасный провал, неспособность исполнить свой долг перед мужчинами. Женщины старшего возраста мешают возрождению женственности как легкой, бесстыжей, обогащенной сывороткой с витамином С силы. Само существование их обвисших, нежеланных тел портит людям жизнь. Во времена моей молодости, пока я еще не стала мишенью для подобных насмешек, открытые сексисты обзывали женщин старшего возраста «стремными бабищами». Теперь к ним присоединились люди более либеральных взглядов и даже «феминисты», утверждающие, что таким образом они не нападают на женщин, а реабилитируют «стигматизированные» представления о них. Не стоит винить женщин за стремление быть молодыми сексуальными девчонками, героинями их фантазий. Лучше винить женщин старшего возраста за подрыв этих фантазий, смеясь над их (определенно ханжески) подведенным ртом и (очевидно говорящей о нетерпимости) прической.

«Мифология искушения, – пишет Жермен Грир в «Перемене», – полна прекрасных дев, превращающихся в адских старух, чьи атрибуты на деле не страшнее, чем самые обыкновенные атрибуты старения». У нас особо не получилось сдвинуться с мертвой точки. Произошел своеобразный ребрендинг: прекрасные девы стали феминистками, а адские старухи – консервативными занудами, которые цепляются за прошлое и изо всех сил пытаются втиснуться в понятие «женщина», несмотря на то, что место уже занято молодыми и симпатичными. Куда нам теперь идти? Исследуя проблему невидимости женщин средних лет, Дороти Норс вспоминает вопрос, который однажды задала феминистке старшего возраста: что самое странное в старении для женщины? «И она ответила: “Женщины? Я больше не женщина”. И потом от души рассмеялась. Что еще ей оставалось делать?»

«Какое-то проклятие»

В книге «Незнакомка в зеркале» Джейн Шиллинг описывает, как она, будучи еще подростком, сравнивала фото своей матери в том же возрасте с сорокалетней женщиной, стоящей перед ней:

«Нежная игривость ранних фотографий пропала. […] Казалось […] какое-то проклятие было наложено на златовласую девчонку, изображенную в альбоме – с котенком, терьером или очаровательным французским другом по переписке. Как будто злой волшебник запер ее в панцире огрубевших конечностей и рябой кожи, и только близорукие глаза Бетт Дэвис, смотрящие сквозь толстые линзы очков, были по-прежнему узнаваемы. Но о чем бы ни говорили ее фотографии, я была уверена, что меня это проклятие не коснется».

Девочка из книги Шиллинг не понимает, как кто-то может вставать по утрам, рассматривать себя в зеркале, даже просто дышать, когда выглядит как ее мама. Культура, которая продолжает восхвалять юность и красоту в женщинах, находит под предлогом самовыражения все более запутанные способы защиты лукизма и приравнивает старение к отвратительным политическим взглядам. Это культура, в которой мужчины получают возможность разделять и властвовать. Она вселяет в молодых девушек страх перед пожилыми женщинами и заставляет винить их в снижении собственного статуса. Она вынуждает нас бежать от нашего будущего и скрывает существование связывающей всех нас женской нити. Мы говорим себе: «Меня это проклятие не коснется», но ровно до того момента, пока не понимаем, что и сами превратились из Белоснежки в Злую Королеву. Как пишет философ Клэр Чемберс: «Красота разрушает женскую солидарность, которая могла бы привести к росту сознательности и сопротивления. Из-за красоты женщины постарше лишаются своих прав и возможностей. Если бы не она, старость могла стать для этих женщин процессом, увеличивающим их власть и статус».

Как мы знаем, в политике внешность тоже имеет значение. «В век, поклоняющийся внешней красоте и приравнивающий ее к внутренней добродетели, – пишет ученая и специалист по истории колдовства раннего Нового времени Энн Ллевеллин Барстоу, – уродливая женщина казалась злодейкой и, следовательно, ведьмой». Но мы живем в более изощренное время. Оно по-прежнему одержимо красотой и идеей контроля над женщинами, но откровенное женоненавистничество считается уродливым, поэтому, чтобы продолжать контролировать женщин по мере их старения, необходимо идти окольным путем. Конечно, было бы слишком грубо называть женщин ведьмами просто из-за их неспособности сохранить юность и красоту. Вместо этого мы проводим связь между обвисшей кожей и озлобленностью, плохой прической и скандальностью, но при этом никогда не утверждаем, что женщина, похожая на ведьму, реально ею является (маска Карен может изображать кого угодно). Однако – и в этом вся хитрость – связь между немолодой внешностью и отличающимися, неудобными взглядами, неприемлемыми для доминантной культуры, все же существует.

С одной стороны, мысли и чувства женщин среднего возраста действительно воспринимаются необъективно, потому что мы больше не похожи на себя в молодости. С другой – те из нас, кто больше не обладает такими качествами, как женственность, фертильность и желанность, действительно видят мир иначе, ведь наши отношения с этим миром меняются, когда меняется наше место в нем. Поэтому для тех, кто хочет сохранить статус-кво, очень важно воспользоваться красотой так, чтобы не позволить женщинам доверять друг другу. Из-за этого мы не прислушаемся к мудрости женщин старшего возраста, которую они обрели, будучи уже не Белоснежкой, а Злой Королевой. Опыт, изменивший их мировоззрение, должен был помочь нам, но вместо этого используется против нас.

Вот пример: летом 2021 г. газеты радостно сообщили, что главные онлайн-тролли – женщины средних лет. Но это неправда. Очевидно, что для виртуального мира, где в качестве мести публикуют интимные фото, затравливают подростков до того, что они совершают самоубийство, а также «сливают» адреса жертв, чтобы спровоцировать физическую расправу над той же Джоан Роулинг, кривляния женщин вроде меня представляются довольно безобидными. Зато, как оказалось, мы (возможно, чаще, чем остальные) отпускаем нелестные комментарии о жизни некоторых инфлюэнсеров в соцсетях. Конечно, в газетах был сделан вывод, что мы озлоблены из-за своей угасающей красоты. В газете The Telegraph можно было встретить цитату вышедшего на пенсию психотерапевта, доктора Шери Джейкобсон: «В определенный момент женщины понимают, что их молодость уже не вернется, поэтому, когда блогеры пропагандируют недоступный для них стиль жизни, это может вызвать их зависть». Эстер Уолкер в своей колонке для inews старается рассмотреть тот же вопрос с позиций самоанализа: «Конечно, я в молодости тоже могла думать о людях плохо, но молодость меня утешала – упругая кожа, свежие глаза. […] Секрет в том, чтобы понять, что плохие мысли исходят изнутри, а не извне. […] Ваша злоба – просто побочный продукт обратного взросления». Ее посыл очень напоминает центральную идею «Белоснежки и Охотника»: «Дамы, не будьте ведьмами с зеркальцем, плетущими интриги против Кристен Стюарт!»

В социальных сетях не меньше, чем в сказках, актуальна вера в то, что женщины среднего возраста в ответ на изгнание с патриархального «мясного рынка» становятся озлобленными ведьмами, нацеленными на уничтожение молодых девушек. Если бы только эти мерзкие завистливые коровы заткнулись и тихо наслаждались [своими] обвисшими грудями и менопаузой! Конечно, свалить все на «зависть» очень легко, ведь это позволяет не замечать настоящий побочный эффект нашего изгнания с «мясного рынка»: мы и сами перестаем воспринимать себя как «мясо». Когда тебе всю жизнь говорят, что женщина перестает существовать, как только ее «ценность» падает, каково же вдруг увидеть, что жизнь продолжается! Как пишет Уолкер, «это трудный переход, но он позволяет женщине раскрыться: стать полноценным человеком, ранее спрятанным под слоями искусственности, цельной личностью, которую нельзя заставить исчезнуть, как бы ее ни игнорировали». Мы видим, что обратная сторона «потери рыночной стоимости» – возникновение условий, в которых тебе нечего больше терять, если ты откажешься играть по правилам рынка. С точки зрения главных поборников этих правил, такой отказ делает женщин среднего возраста опасными, способными сбить молодых с их истинного пути.