Позволь ей уйти

– Вы были с девушками, – пояснила она насмешливо. – Не хотелось вам мешать. Раньше мы приезжали туда каждую субботу, а потом… после того случая… перестали.

Павел шутливо стукнул себя несколько раз кулаком по лбу.

– Даш, я… правда не знаю, что сказать. Мне очень жаль и… вообще чувствую себя сейчас ужасно стрёмно.

– Да ладно, брось, – великодушно отозвалась она. – Я всё понимаю. Неужели ты думаешь, что я тогда навоображала себе любовь с первого взгляда до самой гробовой доски?.. Каждый развлекается так, как ему нравится. Мы с Алёнкой это прекрасно понимали и, поверь, были не против, когда вы к нам подкатили.

– Так ты журналистка? – спросил он неловко, чтобы увести тему разговора в другую сторону.

– Учусь ещё. В журнале внештатно подрабатываю. Вообще-то, я всегда хотела стать спортивным журналистом… а потом как-то так вышло, что заинтересовалась танцами… и балетом. Наверное, во многом благодаря той нашей встрече, – смущённо созналась она. – Честно сказать, вы… произвели на нас обеих неизгладимое впечатление.

Ну вот и всё. Сейчас он приведёт эту журналисточку в их с Тёмой съёмную двушку и осуществит то, что не получилось тогда… Не позднее чем через полчаса Даша окажется в его постели. В общем-то, неплохое завершение вечера. Ему нужно было сбросить накопившееся напряжение и лёгкое возбуждение от успешной премьеры, а также выплеснуть злость на Милку… Секс – самый лучший и верный способ успокоить нервы.

Он взял Дашу за руку, переплетя её пальцы со своими, а затем запоздало уточнил:

– Не возражаешь?

Она лишь крепче сжала его ладонь.

Так они и шли по ночной Москве, взявшись за руки, как влюблённые на первом свидании. Было в этом что-то трогательное, романтическое, полузабытое… Павел невольно почувствовал себя стариком. Как давно он ходил на свидания? На нормальные, настоящие свидания, а не вот это вот всё? Примерно… никогда.

Даша что-то щебетала без остановки, всю дорогу щебетала – видимо, стараясь скрыть волнение. Он уже всерьёз намеревался заткнуть ей рот поцелуем, но тут они наконец-то добрели до дома. Павел приоткрыл перед ней дверь подъезда, пропуская вперёд, и вошёл следом.

На лестничной площадке, прямо на не слишком-то чистом полу, привалившись спиной к двери их с Артёмом съёмной квартиры, сидела Мила.

***

Павел переводил растерянный взгляд с одной девушки на другую, не зная, как правильнее среагировать в столь странной и нелепой ситуации. Зато Милка долго не раздумывала – завидев парочку, она немедленно вскочила и кинулась к Павлу с жаркими объятиями:

– Пашечка, ура! Наконец-то ты пришёл! Я заждалась совсем. А телефон у тебя почему-то вне зоны доступа…

– Это Мила? – насмешливо спросила Даша прежде, чем он успел что-либо объяснить. Он вздохнул, подтверждая:

– Это Мила.

– Ну надо же, – засмеялась та, – польщена, что ты рассказываешь обо мне своим… подругам. А вот о вас, к сожалению, – она стрельнула в Дашу выразительным взглядом, – я от Паши никогда ничего не слышала.

– Мила, – он словно отказывался верить, что это действительно она, – какого… в смысле, что ты здесь делаешь?

– К тебе приехала, не видишь, что ли?! В гости, – Милка хохотнула, и только тут Павел заметил, что она порядком пьяна.

– Ты не вовремя, – мрачно произнёс он.

– Ой, – она снова окинула понимающим взглядом стоящую рядом журналистку, будто только сейчас осознала причину её присутствия рядом с Павлом. – Я вам не буду мешать, правда.

– Ты не вовремя! – начиная заводиться, повысил голос Павел. – Ты здесь сейчас вообще на хрен не нужна, понятно тебе?

Мила состроила жалобную мордочку и захлопала ресницами.

– Я соскучилась, – жалобно протянула она. – Специально ехала к тебе через весь город… бросила свою компанию…

– Польщён до глубины души, – отозвался он со злостью. – Напоминаю, что у меня сегодня была премьера. Так, к сведению.

– Я в курсе, – искренне тараща глаза, выпалила она. – Ну конечно, в курсе! Эта, как её… «Спящая красавица»!

– «Золушка», – ровным голосом поправила её Даша. Милка покосилась на неё и снова перевела взгляд на Павла:

– Я в комнате Артёма тихонько посижу. Вы занимайтесь спокойно тем, чем собирались… а я подожду.

– Господи, чего подождёшь?!

– Ну, пока вы не… закончите, – наглые Милкины глаза смотрели сейчас открыто, наивно и честно, словно она и правда не понимала, какую возмутительную чушь несёт. – Если вы собираетесь трах…

– Мила!!! – быстро перебил он. Она покаянно шлёпнула себя ладошкой по губам и глупо хихикнула.

– Ну прости меня, прости… Я правда не могу сейчас поехать домой. Мне очень хотелось с тобой пообщаться. Паш, ну мы же сто лет не виделись… – она снова потянулась к нему с пьяными объятиями, но он предусмотрительно отступил на полшага, не позволяя их телам соприкоснуться.

Даша негромко кашлянула, привлекая к себе его внимание. Лицо её было пунцовым как свёкла.

– Это мне, пожалуй, лучше поехать домой, – тихо сказала она.

– Нет, подожди… чёрт, да что за идиотизм! – умирая от неловкости и нелепости ситуации, с досадой выговорил он. – Я сейчас всё решу.

– Не надо, – возразила она. – Даже если вопрос будет решён, я всё равно уже… не смогу остаться.

Мог ли он её в этом винить? Милка всё испортила. Опять всё испортила!

– Извини, что так получилось, – только и выдавил он из себя.

– Да всё нормально, – отводя глаза, проговорила Даша.

– Подожди, я хотя бы вызову тебе такси, – предложил Павел. Это было самое малое, что он мог сейчас для неё сделать. Но Даша отрицательно покачала головой.

– Не надо, Паш. Я сама, спасибо. И провожать меня до машины тоже не надо, – заметив, что он собрался спуститься с ней во двор, предостерегающе произнесла она. Обижена, рассержена или расстроена… а может, всё вместе. Впрочем, на каждую из этих эмоций Даша сейчас имела право, подумал он в раскаянии, сгорая от стыда.

Павел отпер входную дверь и молча прошёл в квартиру, даже не пригласив Милку последовать за ним. Впрочем, она и не ждала его разрешения: тут же шумно ввалилась в прихожую, болтая без умолку – явно оттого, что тоже чувствовала неловкость. Ну не совсем же бессердечной и бесчувственной она была?!

– Так что у тебя с телефоном? – напомнила Мила. – Уже несколько часов не могу дозвониться.

– Сломался, – лаконично отозвался Павел, не вдаваясь в подробности того, как раскурочил аппарат об стену – по её милости, между прочим.

– Хочешь, я чай заварю? – заискивающе, практически виляя хвостом, предложила она, заглядывая ему в глаза. – Паш, ты не сердись на меня, пожалуйста. Понимаю, что испортила тебе всю малину… Но я же не знала, честно!

– Можно подумать, если бы ты знала, что я буду не один, тебя бы это остановило, – едко отозвался он.

Мила смущённо засмеялась.

– Вообще да, ты прав, не остановило бы… Ну, вот такая уж я! Настоящая, какая есть. Без прикрас и без ретуши…

– Мил, – он серьёзно посмотрел на неё, – а ты никогда не задумывалась о том, что многие люди тупо оправдывают свои свинские поступки тем, что «вот такие уж мы есть». Наглость, бестактность и хамство не равняются искренности и «настоящести», понимаешь?

– Да, похоже, тебя зацепила та малышка, – протянула Мила понимающе. – Ты действительно расстроен, Пашечка.

– Да не в этом дело! – психанул он. – Просто я дико устал от твоих закидонов, понимаешь?

Мила сникла.

– Понимаю. Но я не хочу сейчас возвращаться домой, а больше мне правда не к кому было пойти. Так уж получилось, что во всём этом сраном мегаполисе ты – мой единственный реальный друг! – с досадой воскликнула она.

– Опять с родителями поругалась? – вздохнул Павел.

– Ага. Ну, ты в курсе, какие они у меня… трудные.

На его объективный взгляд, приёмные родители Милы были сущими ангелами – особенно потому, что столько лет терпели её выкрутасы и потакали им. Просто Милка не ценила этого. Не научилась, не хотела ценить… Идиотка неблагодарная.

– Я устал после премьеры, Мил. Чай не буду, спать очень хочется, – ответил он. – Ладно уж, так и быть, оставайся, но не буди меня и постарайся слишком не шуметь. Где чистое постельное бельё и полотенца – знаешь. И… если Тёма вдруг вернётся не один… пожалуйста, не лезь и не мешай, а?! Сиди тише воды, ниже травы.

– Ну что же я – совсем дурная, что ли? – Милка всплеснула руками. – Что я – не понимаю?!

Он лишь закатил глаза:

– А какая же ещё? Дурная и есть. На всю голову!

В театре Павел уже принимал душ, но сейчас ему всё равно хотелось освежиться, чтобы смыть с себя запахи и вкусы постпремьерного банкета, а также послевкусие беседы с Миллером, которое до сих пор отдавало во рту чем-то горько-кисловатым. Он долго стоял под обжигающе ледяными струями – до тех пор, пока кожа не начала гореть. Странно, если на всех остальных холодная вода действовала бодряще, то Павла, наоборот, расслабляла и успокаивала. Затем он досуха растёрся полотенцем, почистил зубы и, буквально на автопилоте добредя до своей спальни, рухнул в постель. Какое же это блаженство – просто уснуть, вытянувшись на кровати и чувствуя, как приятно ноет от усталости каждая мышца, каждая косточка…

И всё-таки сегодня был хороший день. Хороший несмотря ни на что, подумал он, утыкаясь лицом в подушку. Вот только с Дашей неловко вышло. Впрочем, всё пустое. Всё неважно, кроме танцев. Кроме балета, некогда столь ненавистного. Которого он стыдился и долго скрывал от знакомых, чем занимается… пока не понял, что это – его единственный путь.

Уже в полудрёме, где-то на границе между явью и мороком, он увидел себя в танцклассе у станка… А затем – посреди зала, выполняющего классические тридцать два фуэте ан турнан.11 Это было последнее, что он запомнил, прежде чем окончательно провалиться в сон.

Среди ночи Павел почувствовал чужеродное тепло под боком и, даже не открывая глаз, догадался: Мила! Она знакомо прильнула к нему под одеялом, обняла одной рукой, устроив голову на его плече, и щекотно засопела прямо ему в ухо. Вот нахалка, сонно подумал Павел, у неё ведь есть в этом доме своя раскладушка, которую Милка, конечно же, поленилась разложить…

Он притянул её к себе, привычно приобнял в ответ, вдохнул запах её волос… и снова отключился – на этот раз до самого утра.

Таганрог, 2007

Пашка плёлся по коридору, лихорадочно размышляя на ходу, что успел натворить за последние дни. Окно в классе разбил? Так это ещё на прошлой неделе было, вроде дело замяли… Подрался с Семенихиным в понедельник? Да ну, тот – знатное ссыкло, вряд ли он стал бы его закладывать.

– Входи-входи, Паша, – приветливо кивнула ему Высоцкая, когда он, постучав, осторожно просунул голову в директорский кабинет.

У него немного отлегло от сердца: голос у Татьяны Васильевны был совершенно не сердитый, так что, судя по всему, распекать его никто не собирался. Впрочем, едва он вошёл в кабинет, как тут же заметил, что у директрисы посетитель. Вернее, посетительница… Пашка снова вмиг покрылся холодным потом – неужели всколыхнулась та унизительная история с браслетом?.. Однако гостья повернула голову в его сторону и Пашка моментально, хоть и с немалым удивлением, узнал в ней ту самую пожилую балерину, которая приглашала его к себе на занятия.

– Зд-драсьте, – с запинкой выговорил он.

– Ну здравствуйте, здравствуйте, Павел Калинин, – произнесла она иронично. – Что же вы – думали, я не разыщу вас?

Она сохраняла безупречную осанку даже в положении сидя. Спина была прямая как палка, подбородок горделиво вздёрнут.

Пашка промолчал, не зная, что можно ответить на её вопрос. Он вообще не задумывался о том, легко ли его разыскать, хотя, конечно, дело-то и впрямь ерундовое: наверняка во всех детских домах Таганрога не так уж много его полных тёзок, если они в принципе есть.

– Паша, почему же ты смолчал о том, что сама Ксения Андреевна Хрусталёва тобой заинтересовалась? – мягко пожурила его директриса. – Она личность у нас в городе известная, это невероятное везение и удача, что она пригласила тебя заниматься в свой кружок.

Он неопределённо пожал плечами, кося под дурачка. Ах, какая честь – его пригласили в балет. В ножки ей теперь кланяться, что ли, или ручки целовать? А может, присесть в реверансе?

– Подойди-ка, – резко перейдя на «ты», властно произнесла вдруг балерина, кивнув Пашке. Он не посмел ослушаться и сделал несколько шагов в её направлении.

– На шпагат можешь сесть? – спросила она. – Покажи.

В поперечный шпагат он уселся легко, играючи, а вот с продольным возникла заминка. Впрочем, немного попыхтев, Пашка сделал и это.

– Подними ногу кверху, – скомандовала она. Пашка тут же, стоя на одной ноге, задрал вторую выше головы.

– Прекрасная, прекрасная растяжка… – одобрительно пробормотала Ксения Андреевна. – А теперь сними рубашку. И брюки.

– Чего?! – обалдел он. Ну рубашку-то ладно, но остаться без штанов?!

– Паша, Ксения Андреевна посмотрит на твои ноги, – вмешалась директриса. – Это… это важно для балета.

– Что я – в трусах должен буду остаться?!

– Ну не без трусов же, – хмыкнула Высоцкая. – В чём проблема?

– Да не буду я! – возмущённо заявил Пашка, весь красный от негодования.

– Павел, пожалуйста, – подала голос Хрусталёва. – Я тебя очень прошу. Мне нужно окончательно оценить твои данные.

Пашка нехотя, будто бы через силу, медленно расстегнул пуговицы на рубашке и сбросил её прямо на пол, а затем спустил штаны и неловко переступил через них, оставшись перед балериной в майке, трусах и носках.

– Отлично, отлично… – без тени смущения бормотала та, осматривая его. – Какие выразительные руки… И ноги длинные. Превосходно! Ну-ка, встань в первую позицию.

– Да я понятия не имею, что такое эта ваша первая позиция! – раздражённо фыркнул Пашка.

– Это когда пятки вместе, а носочки смотрят в противоположные стороны, ровно по линеечке, – торопливо подсказала директриса, волнуясь так, точно это она сама сейчас проходила вступительное испытание в балетный кружок.

Пашка покорно сдвинул пятки и развёл носки, чуть присев.

– Колени! – прикрикнула Ксения Андреевна и довольно ощутимо шлёпнула его ладонью по ноге. – Колени не отрываются друг от друга, а ноги прямые!

– Да вы издеваетесь, что ли? – психанул он. – Это больно… и вообще нереально!

– Это реально, уверяю тебя. Через несколько занятий ты и сам это поймёшь.

– Занятий? – переспросил он.

Директриса побарабанила по столу пальцами.

– Паш, в общем, тут такое дело… Я решила, что ты должен посещать кружок Ксении Андреевны.

– Вы решили, – с нажимом повторил он. – А разве это не я решаю?

– Да что ты можешь решить, глупый? – не сдержавшись, сорвалась она. – Ты же думаешь сейчас только о развлечениях… Что, лучше шляться по улицам как какая-нибудь шпана? Шариться по рынку и воровать? Думаешь, я не знаю о ваших «забавах»?! Тебя поставят на учёт в детскую комнату милиции, а там и до колонии для несовершеннолетних недалеко!

– Да что вы меня пугаете? – возмутился Пашка.

– Не дерзи! – разнервничавшись, директриса налила себе воды из графина и залпом осушила стакан. – Я не пугаю тебя, просто констатирую очевидное. У меня же душа за всех вас болит, бестолочи!.. Твоё будущее сейчас – в твоих руках. И в руках Ксении Андреевны.

Он опустил голову. Слишком неожиданной была обрушенная на него информация, ему нужно было это как-то переварить.

– А теперь одевайся и иди в класс, – уже мягче произнесла Высоцкая. – У тебя ещё десять минут урока.

***

На первые занятия директриса приводила Пашку самолично, чуть ли не за ручку держала. Она, кажется, не была уверена в том, что Пашка не удерёт при первом же удобном случае. Впрочем, он и сам не был в этом до конца уверен…

До дворца культуры они доезжали на троллейбусе, затем чинно поднимались по широкой лестнице на второй этаж, и там уже Высоцкая сдавала его Хрусталёвой буквально из рук в руки. Те полтора часа, что длилось каждое занятие кружка, директриса терпеливо ждала Пашку в фойе, чтобы затем так же – практически под конвоем – вернуть его в детский дом.

Пашку порядком напрягал этот навязчивый контроль. Тем более, на обратном пути Татьяна Васильевна забрасывала его вопросами о том, как прошло очередное занятие, чему новому он научился. Он мычал что-то маловразумительное, отделываясь общими фразами, потому что скорее откусил бы собственный язык, чем признался, как несладко ему там приходится.

Встретили новичка настороженно. Во-первых, Пашка оказался единственным мальчиком на весь танцевальный класс. Во-вторых, он совершенно не владел балетной терминологией и чувствовал себя как баран, уставившийся на новые ворота, когда слышал все эти «батман тандю», «гранд плие» и «ронд де жамб пар тер».12 Пашке было совершенно непонятно, зачем так извращаться над родным языком, почему нельзя сказать просто – «сделай круг ногой по полу»?! В-третьих, узнав, кто он такой, многие девчонки предсказуемо сморщили носы и стали подчёркнуто сторониться детдомовскую шпану – между прочим, при молчаливой или даже явной поддержке собственных родителей.

Пашка заставил Татьяну Васильевну поклясться, что никто в детдоме не узнает о том, чем он занимается. Да пацаны сожрут его с потрохами, если пронюхают, что он записался в балетный кружок! Вот позорище… А Мила?! От неё точно не будет пощады. «Пашка-балерина» станет, пожалуй, одним из самых безобидных прозвищ, которыми она его наградит…

Милка, конечно же, страшно разобиделась на то, что у него появились от неё какие-то секреты. Однако он скорее умер бы, чем признался ей в том, куда исчезает из детского дома трижды в неделю во второй половине дня.

***

На первое занятие Пашка явился в спортивном костюме и кроссовках – именно в таком виде он ходил на уроки физкультуры. Девочки, одетые в купальники, колготки и балетные тапочки, поглядывали на него со смешками, шушукались и хихикали за спиной.

– Ну, это никуда не годится, – покачала головой Хрусталёва. – Для занятий тебе нужна форма, как и всем. Запомни, форма мальчиков – это чёрные балетные плавки либо короткие велосипедки, белая майка-борцовка, белые носки и балетки. Лучше тоже белые.

– У меня ничего этого нет, – он пожал плечами, не глядя ей в глаза и слыша, как ехидное шушуканье всё усиливается. – Если только майка…

– Хорошо, на первый раз я тебя прощаю, ты же не мог знать. Но учти, занятия классической хореографией в таком виде, как сейчас у тебя, просто недопустимы! Я напишу записку вашему директору с перечнем всего необходимого. К следующему занятию ты должен иметь полный форменный комплект. А теперь… раздевайся.

– В каком смысле? – ему показалось, что он видит повторение дурного сна.

– В прямом. На тебе ведь есть майка? Вот под этим вот… – она брезгливо кивнула в сторону спортивного костюма.

– Футболка, – хмуро ответил Пашка.

– Ну, сегодня пусть будет футболка, ничего… А штаны снимать ты разве не собираешься?

– Нет!!! – он сделал страшные глаза. – Вы как хотите, а в трусах я оставаться не согласен!

Одно дело – демонстрировать свои голые ноги перед двумя немолодыми тётками, а другое – обнажиться на глазах всех этих противных девчонок… Да он же умрёт, сгорит со стыда.

– Боже, какой стеснительный… – иронично протянула Ксения Андреевна.

Юные балерины снова зашептались и прыснули. Пашка стоял весь красный от смущения и всеми фибрами души ненавидел сейчас Хрусталёву, директрису детского дома, этих хихикающих дурищ и заодно себя самого – жалкого, ничтожного, неловкого и неуклюжего.

И всё же талант – великая вещь, которая служит своему обладателю лучшим адвокатом, Пашка понял это уже спустя несколько занятий. Заметив, как привечает Хрусталёва новенького, как выделяет его среди других, девчонки поумерили пыл в насмешках. В балете они уже более-менее разбирались и не могли не признать выдающихся Пашкиных способностей: лёгкость и грацию, большой прыжок, а также шпагат, очень скоро превратившийся в минусовой…13

Впрочем, природные данные не всегда спасали его от гнетущего ощущения собственной бестолковости. Мышцы легко и безболезненно подчинялись Пашке, если он делал что-то знакомое, привычное, будь то прыжки, приседания, наклоны или растяжка, которые шутя и с удовольствием выполнялись им на уроках физкультуры. Когда же дело доходило до танцевальных па, где Пашка был вынужден принимать совершенно неестественные и глупые, на его взгляд, позы – наступал апофеоз его позора. Он не мог сделать над собой усилие, чтобы на полном серьёзе исполнить арабеск, аттитюд, алясгон или экарте и не чувствовать себя при этом полным дебилом.14

– Калинин, конечно, совершенно дремучий, – по-взрослому вздыхали девочки, наблюдая за его попытками коряво встать в пятую позицию, одновременно вскидывая руки в четвёртой, а затем добродушно подсказывали, как правильно.

Так или иначе, а контакт потихоньку налаживался. Вскоре Пашка уже различал всех девочек внешне и по именам. У него даже появились свои симпатии и антипатии. К примеру, рыжеволосая Машенька всегда приветливо и тепло ему улыбалась и помогала ненавязчивыми советами. А вот длинноносая Любка – противная склочница – вечно ехидно комментировала каждый его промах, зло высмеивала каждую ошибку и вообще посматривала свысока, будто сама уже была примой-балериной. Впрочем, ему быстро стало понятно, что зачастую те псевдоумные изречения, которые Любка произносит с самодовольным видом, она подслушивает у своей мамаши и просто повторяет за ней как попугай, не особо вникая в смысл.

Пашка как-то увидел Любкину мать в коридоре, когда вышел из танцкласса – грузная, с тремя подбородками, ярко накрашенная женщина шумно, с большим вдохновением и явно со знанием дела обсуждала с другой мамашей отличия балетных кружков от хореографических училищ. Видимо, балет был её нереализованной мечтой. Судя по габаритам этой особы, ничего удивительного не было в том, что мечта так и не осуществилась – зато теперь, очевидно, она воображала будущей звездой балета собственную дочь.

– Нет, нет и ещё раз нет! – помотала головой толстуха. – Я вам говорю, эти кружки ничего не дают даже при гениальном педагоге… – она покосилась на Пашку и чуть-чуть сбавила тон. – Если вы хотите, чтобы ваша дочь стала профессиональной балериной, её следует отдать в танцевальное училище, колледж или академию. Лучшие, конечно, в Москве и Петербурге… Имейте в виду, что после кружка вашего ребёнка не возьмут ни в один в театр, а вот после профессионального учебного заведения – возьмут.

– Это значит, надо поступать туда сразу после окончания школы? – непонимающе спросила вторая родительница. Любкина мать снова искоса взглянула на Пашку; на лицо её набежала мимолётная тень.

– Ещё раньше – после окончания начальных классов, то есть в возрасте десяти-одиннадцати лет. Опоздали? Всё, шансов не будет, – рассеянно отозвалась она, а затем, словно её магнитом тянуло, в третий раз уставилась на Пашку странным тяжёлым взглядом. Если бы его до сих пор провожала и встречала директриса – небось эта толстуха не стала бы так пялиться, подумал Пашка с досадой. Чего ей вообще от него надо?..

Все эти балетно-училищные тонкости совершенно его не интересовали, да и неудобно было подслушивать чужой разговор, поэтому он двинулся вдоль по коридору к лестничному пролёту. После занятий кружка ему всегда страшно хотелось жрать, и сейчас Пашка размышлял, стоит ли истратить ту небольшую сумму денег, что выдала ему директриса, на сосиску в тесте или пирожок, или всё же дотерпеть до ужина в детдоме, а деньги приберечь на что-нибудь более важное.

Он уже почти свернул на лестницу, когда услышал позади громкий, хорошо поставленный голос Любкиной матери:

– Ксения Андреевна, добрый вечер! Я хотела бы с вами поговорить… по поводу детдомовского мальчика.

Он напрягся. Первым порывом было обернуться и громко спросить, какого рожна ей надо, но Пашка пересилил себя, быстро юркнул на лестницу и замер, весь обратившись в слух.

– Слушаю вас, – откликнулась Хрусталёва ровным безэмоциональным тоном.

– Понимаете, с тех пор как он начал посещать занятия, ни я, ни другие родители, ни наши дети не могут чувствовать себя спокойными и защищёнными.

– Это ещё почему?

– К примеру, у моей дочери дорогой мобильный телефон. А ещё я даю ей деньги на карманные расходы… Получается, теперь это делать опасно?..

– Я правильно понимаю – вы подозреваете моего лучшего ученика в том, что он крадёт кошельки и телефоны? На каком основании? – холодно отчеканила пожилая балерина, однако на толстуху этот тон не произвёл должного впечатления.

– Да ладно, кто не знает этих детдомовских?! На рынке вон постоянно шуруют, как цыганята… И этого блондинчика я отлично помню, между прочим. Часто доводилось его там встречать. Не так давно он вместе со своей подружкой буквально на моих глазах украл дорогое ювелирное украшение. Малолетние преступники, они этим регулярно промышляют…