Бурное

– У меня мало времени, знаешь, вечером поезд, – сказала Ирина после паузы, – я ещё хочу посмотреть наш дом, на рынок сходить. Так что я пойду.

– Заходи, будь нашей гостей, – настаивал Нуралы.

И снова сказал что-то жене на казахском, она в свою очередь – снохе. Видимо, велела ей стол накрывать, поняла Ирина.

Высокая девушка-келин кивнула и зашла в дом.

– Без чашки чая не отпустим тебя, – серьёзно сказал Нуралы.

Его жена закивала головой. Традиции гостеприимства оказались выше ревности. И слишком быстро отпустить гостью, которая обнималась с хозяином дома у всех на глазах, будет стыдно перед соседями.

Ирина сделала шаг к воротам, стремясь уйти, Нуралы с женой подхватили её под руки и повели в дом. Внук остался во дворе один.

Ирину провели в комнату с большим обеденным столом посредине. Блюда с орехами и конфетами, печенье, баурсаки и сыр уже ждали гостей.

Ирина пошла мыть руки. Отметила, что Эмре поставил бы пять звёзд за чистоту туалета. Умывая лицо, она смотрела на себя в зеркало и на синих дельфинов, которые плескались на кафельной плитке.

Зачем она здесь? К чему ей надо было увидеть постаревшего Нуралы, его жену, сноху, внука и того мальчика, очевидно, сына? Чтобы убедиться, что её жизнь прошла впустую? Что она ожидала от этой встречи? Ведь витали какие-то неуловимые фантазии о вечной любви.

Она рассердилась на себя. Достала из сумки косметику, подушечками пальцев вбила в лицо крем, наложила тон, накрасила ресницы. Окинула себя критическим взором, синяки под глазами закрасить полностью не удалось, они выдавали беспокойную ночь. Когда она вышла, хозяева сидели за столом и спокойно разговаривали. Ирина разобрала несколько слов.

Натянула на лицо улыбку и села за стол. Тотчас перед ней сноха незаметно поставила чашку с налитым едва ли до половины чаем.

– Я хотел спросить, Ирина, откуда ты приехала? Где живёшь? – завёл степенную беседу Нуралы. Как будто не он, а другой человек обнимал её у ворот.

– Я в командировке в Алматы. А живу в Мюнхене, – так же отстранённо в тон ему ответила Ирина.

– А где работаешь?

– В фармацевтической компании.

– В офисе сидишь? – с удивлением спросил Нуралы.

– Да, – Ирине захотелось спросить, что удивительного видит Нуралы, в том, что она работает в офисе, но она не успела.

– Замужем, дети есть? – на хорошем русском без акцента вклинилась в разговор Алия.

– Я в разводе, – Ирина помолчала, – детей нет.

Алия сочувственно покачала головой. Они ещё что-то спрашивали, Ирина коротко отвечала и думала о том, как бы ей уйти. В присутствии жены разговор не клеился.

Наконец с улицы раздался мужской голос, позвал Нуралы. Нуралы замешкался на минуту, потом твёрдо сказал, что должен ехать. Что был очень рад увидеться. Пожал ей руку, на пару секунд задержав в своей ладони, и ушёл. Просто вышел, без объятий и прощальных слов.

Без него ей здесь было нечего делать, поспешила уйти. Жена Нуралы набрала наскоро в пакет орехов и конфет со стола. Догнала её во дворе: «Сарқыт»[3]. Ирина с недоумением взяла пакет, пробормотала слова благодарности и вздохнула с облегчением, когда вышла за ворота. Второпях покинула улицу, и на другой села на скамейку около дома, в котором, – она его легко узнала по резному коньку, – раньше жила семья Шнайдеров. Они уехали в девяносто первом, сразу когда рухнул Советский Союз.

Бабушка Шнайдеров почти всегда сидела на этой скамейке, и не одна, а с соседками, такими же старушками. Бабули вязали, плели разговоры и макраме. Тогда макраме вешали на окна и двери, надевали на горшки для цветов.

Бурное – райцентр, большое село, несколько тысяч человек, но бабушки знали почти всё обо всех. Наверное, только о новоприбывших не могли рассказать. А после алматинского восстания в восемьдесят шестом сюда потянулись и отчисленные студенты, и уволенные с работы. Некоторые из них у родственников поселились, кто-то дома купил или снял. Не так чтобы их много было, но они отличались от сельчан и вызывали интерес.

Спустя почти тридцать лет бабушек тех наверняка нет в живых. А нынешние не выходят, приглядывают за внуками, что ли. В советское время у людей больше свободного времени было, получается.

Бабули тогда вроде бы макраме плели, но и каждого, кто проходил, оглядывали с ног до головы.

Ирина в детстве мимо старалась быстро пробежать, но бабули успевали потом матери доложить, что она колготки порвала, и ещё был случай – сумку с хлебом уронила.

Сейчас Ирине захотелось вернуть то время. Прошла бы она мимо, а бабуля её узнала и по имени окликнула: «Ира, ты?»

Наверное, Ирина кинулась бы к ним и расцеловала каждую. Спросила, как дела, как здоровье, пусть бы их лица засияли радостью. Они бы смахивали слезинки и рассказывали, перебивая друг друга, где, кто из старых бурновцев и когда приезжал.

Но никого нет на скамеечке. Ирина сидела одна и смотрела на родную улицу глазами повидавшими побольше тех бабушек. Да и что они видели дальше базара в Джамбуле? Музей Ленина в Ташкенте?

9

А тополя всё так же шелестели листвой в вышине, и ветер без устали гонял горячий воздух.

Посредине улицы – дорога, достаточно широкая, двум машинам разъехаться хватит. С обеих сторон – за деревьями заборы и дома с пыльными стёклами окон.

А когда-то давно окна хвастали перед соседями плетёным ажуром, у кого тоньше и белее, у кого самые чистые стёкла, у кого на стене табличка: "Дом образцового содержания". Ирина по дороге в магазин или со школы любила занавески разглядывать, и угадывать, что за окнами. В Бурном почти все дома одноэтажные, на невысоком фундаменте, и окна как раз на уровне глаз.

Солнце докатилось до зенитной точки, от жары расплывались очертания домов, их углы отдалялись, становились призрачными, как в фильме про путешествия во времени.

Ирина отпила из бутылки воду, встала со скамейки и попрощалась с невидимыми бабушками, как затерянный путешественник во времени.

Здесь жили Шмидты, здесь – Петровы. Все уехали, разбрелись по свету, кто куда.

Тополя поредели и как будто стали ниже. А были – высоченные, коридором до края села.

10

Вот и дом, в котором Ирина родилась и выросла. Как только он показался, она видела только его. Чем ближе, тем сильнее щемило сердце от узнавания. Она встала напротив, на другой стороне улицы, и замерла. Ворота покрасили в зелёный цвет, были голубые. Конёк крыши украшал петушок из дерева, теперь нет его, крыша покрыта черепицей, не шифером, как раньше. Ирина поискала глазами старую вишню, на её ветвях она собирала ягоды и спускала в вёдрах вниз. Не нашла… Яблонь тоже нет, наверное, стали старые, и их вырубили. К горлу подступил комок. Вряд ли было бы легче, останься всё как прежде.

Вдруг калитка приоткрылась, и из неё выглянули круглолицые дети с высокими скулами. Мальчик и девочка. Уставились настороженно на Ирину, зашушукались между собой на казахском.

– Апа, апа, – закричали звонко вглубь двора, – бери кел[4].

Ирина поняла, что они зовут бабушку. И, правда, через несколько минут, в которые дети разглядывали Ирину, в проёме калитки показалась пожилая женщина.

– Здравствуйте, – произнесла Ирина.

– Саламатсиз бе[5], – ответила апа.

– Я жила в этом доме, в девяносто третьем уехала с родителями.

Брови пожилой женщины поползли вверх, подбородок, наоборот, устремился вниз.

– А как звали твоих родителей? – спросила она, справившись с удивлением.

– Пётр и Нина.

– Беккеры, – лицо апы от широкой, золотозубой улыбки, резко покрылось сеточкой морщин. Она распахнула калитку, и не отводя глаз от Ирины сказала, – ты похожа на отца.

Ирина перешагнула во двор. Поёжилась от мурашек, пробежавших по телу.

Крыльцо дома осталось таким же, как она его помнила. С камнями в основании, и толстыми дубовыми досками поверх. Перед отъездом мама села на чемодан на этом крыльце и расплакалась.

Как будто знала, что больше ей не доведётся приехать сюда.

Двор стал меньше, длинная, похожая на сарай постройка выросла на месте виноградника, съев добрую половину двора. От прежнего убранства остались только стены дома и крыльцо.

Из дома вышла молодая женщина.

– Айсулу, конак[6] у нас, внучка Беккеров, радость какая, – широко улыбаясь сказала ей апа, – накрывай дастархан!

И тут же обратилась к Ирине:

– Как зовут тебя?

– Ирина.

– Ирина, дочка Беккеров, слышите, приехала к нам! – громко, как будто соседям, сказала она, и уже тише, с лаской в голосе: – проходи, жаным[7]!

Ирина прошла к крыльцу и остановилась. Апа уже открыла дверь в дом, но Ирина развернулась и медленно села. Прижала ладони к деревянному настилу. Её взгляд устремился в привычном направлении поверх забора и ворот, туда, где пики гор прикрывали снежные шапки. Когда-то она мечтала о путешествиях за эти горы. Сейчас предпочла бы не уезжать отсюда никогда.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Кага́н – высший титул суверена в средневековой кочевой иерархии, хан ханов, в монгольское время слился с родственной формой каан («великий хан»).

2

Келин – невестка. В буквальном переводе слово келин означает пришлая, пришедшая из другой семьи.

3

Сарқыт – традиционные гостинцы, которые приносят с гостей или мероприятий. На языке гостеприимства положить саркыт для своих гостей значит выразить им благодарность и уважение (пер. с каз. яз)

4

Апа, бери кел – бабушка, иди сюда (пер. с каз. яз)

5

Саламатсизбе – здравствуйте (пер. с каз. яз)

6

Конак – гость (пер. с каз. яз)

7

Жаным – ласковое обращение, душа моя, дорогая (пер. с каз. яз)