Вера. Пролог

Когда в тёмную комнату заглядывает луна и проливает на пол свой холодный свет, тень креста оконной рамы подползает и ложится на моё одеяло сверху. Кажется, тиканье часов стало громче, и я уже различаю человеческий шёпот в их звуке. Он повторяет мне что-то снова и снова, но я не могу различить слов. Крест поверх одеяла пугает меня, и, чтобы избавиться от него, я встаю и открываю оконную раму настежь. Ледяной ветер врывается внутрь, заметая снегом мои обнажённые ноги. Мороз обжигает кожу. Но я больше не слышу воя пурги – тишина и только ход часов.

Снежный вихрь беззвучно закручивается снаружи за окном. И вот мне уже кажется, что я различаю в нём человеческий силуэт. Он приближается, растягиваясь по воздуху, и, словно мираж, прояснивается передо мной. Я уже могу различить его черты лица – они кажутся мне знакомыми. Чёрные провалы его глаз обращены ко мне. Я знаю, он видит меня. В страхе я захлопываю окно и отступаю к стене. Его ладонь касается стекла снаружи, и оно исчезает. Призрак легко проникает внутрь, паря над полом. Что есть силы я зажмуриваюсь. Страх парализует меня, и я не могу двинуться, чувствуя холодное дыхание на своём лице…

Я резко проснулась и почувствовала, как замёрзла. Рядом, прижавшись ко мне, трясся задубевший Кабачок. Окно было нараспашку. По комнате гулял холодный ночной воздух. Я быстро встала и, закрыв окно, вернулась в ледяную кровать.

Три часа ночи на часах. Это повторялось уже который раз: последние две недели я просыпалась от кошмаров, и каждый раз на часах было одно и то же время. Очевидно, мой мозг, утомлённый стрессом, после пары бессонных ночей выработал систему, при которой я, засыпая, неосознанно ожидала пробуждения в одно и то же время, что и подтверждалось теперь каждую ночь.

Надо было попытаться заснуть. Я убрала телефон, повернулась набок и подгребла ближе Кабачка, чтобы он быстрее согрелся. Но стоило мне прикрыть глаза, как сверху послышался грохот. Я подняла взгляд к потолку, где раскачивалась люстра. Чем в это время мог заниматься мой сосед? Всё стихло. Провалявшись до рассвета без сна, я как-то незаметно отключилась.

***

После обеда написал Егор: он уже был в пути. Я искренне удивилась, что он вспомнил обо мне, и ухмыльнулась игривому тону его сообщения. Поправив сползшие с переносицы очки, я встала из-за стола. Надо было размяться и переодеть уличную одежду, которую я забыла снять, вернувшись со встречи с клиентом.

Вскоре раздался звонок домофона. Проснулся Кабачок и, потянувшись, выскочил вслед за мной в коридор. Я повернула ключ в замке входной двери и вернулась на кухню: поставить чайник и проинспектировать холодильник и шкафы на наличие того, чем можно было накормить парня и перебить внезапно подступившее чувство голода.

Когда в прихожей хлопнула дверь, я вышла встретить нашего гостя. Егор небрежно бросил рюкзак на пол, разулся и, засунув руки в задние карманы, подошёл ко мне. Сегодня он казался выше, чем вчера, возможно, от того, как, крайне довольный собой, он гордо расправил плечи. Из треугольной горловины его синей футболки виднелись волосы на груди. Двухдневная щетина тенью подчёркивала красивые губы, вытянувшиеся в самодовольной ухмылке. Всё было как обычно, однако в дневном свете его вчерашние зелёные глаза показались мне синими. И тут я поняла, что, должно быть, они всегда были серыми: этакими хамелеонами, отражавшими окружающие цвета.

Кабачок, обнюхав пришельца, быстро узнал его. Егор присел на корточки и принялся трепать и чесать вертевшегося перед ним пса.

– Здравствуй, морда, – поприветствовал парень Кабачка. Затем очередь дошла до меня, и, улыбаясь, Егор поднял на меня взгляд: – Ты выглядишь удивлённой.

– Честно, я не думала, что ты придёшь.

– Но я же обещал, – без тени лукавства ответил он.

Я улыбнулась и отстранилась. Я не знала, чего ожидать от его предложения: не верила, что у него действительно есть что-то, что поможет мне отыскать папу. К тому же он всё ещё был для меня тёмной лошадкой. Если бы он никогда больше не появился в моей жизни, я бы поняла. Он не обязан был мне помогать.

– Отец не против, что ты взял документы по делу? – я обратила внимание на плотно набитый рюкзак цвета хаки позади него.

– Я не просил у него разрешения, – хитро улыбнулся Егор и в ответ на мой встревоженный взгляд добавил: – Мы быстренько сейчас посмотрим что нужно, и я верну всё на место. Он ничего не узнает.

– Ладно. Проходи в зал, я варю кофе.

Егор промаршировал в комнату. Здесь он покружил на месте, примеряясь, где бы приземлиться с документами, и аккуратно положил рюкзак на диван.

Пока он не видел, я украдкой наблюдала за ним. Парень осмотрелся: окинул взглядом тонкий тюль и плотные горчичные шторы, что висели яркими колоннами на фоне белых стен; повертелся у моего длинного рабочего стола, где сейчас стоял открытым мощный ноутбук, колонки, органайзер с тетрадями и стопка книг; ткнул цветные подушки на диване и ухмыльнулся.

– Всё-таки сразу видно женскую квартиру… – громко, так, чтобы я слышала на кухне, заметил Егор.

– Женскую? – сощурившись, спросила я, выглядывая из-за дверцы холодильника.

– Ну да… Мягкий ковёр, яркие подушки на диване, всё такое стильное, дизайнерское. Парни так не заморачиваются. А если и заморачиваются, то у нас всё серое, чёрное и металлическое.

– Ну вот… А ты мне только начал нравиться, – протянула я, выходя с подносом из кухни.

Егор рассмеялся.

– Что?

– Все парни и девушки одинаковые, да?

Он достал толстую стопку папок, файлов и конвертов из рюкзака и раскладывал их веером по ковру. Я откатила подальше от бумаг журнальный столик, передвинув его ближе к парню, и поставила на него поднос с кружками ароматного кофе, сливками и пакетами конфет.

– Разные, конечно, но есть определённые характерные черты, которые свойственны всем вам: эмоциональность, например, чисто женская бывает. Гормоны там, критические дни. Парни так себя не ведут. У нас как-то всё стабильнее с настроением и желаниями.

– Тушé, – сквасила я недовольную мину.

И опять он рассмеялся, запрокинув голову.

– Отлично, но я всё равно – протестую! – я картинно ударила кулаком по журнальному столику, но легко и беззвучно так, чтобы не опрокинуть посуду. – Мы ж ни в чьём не виноваты…

– Какие ваши доказательства? – коверкая голосом, громко подыграл он мне.

Я в голос расхохоталась: бесподобные фильмы девяностых! В поисках аргумента я наспех схватила кофе, отчего тот опасно качнулся в кружке:

– Кофеинум! – Егор усмехнулся и одобрительно указал на меня пальцем. Вытерев слёзы, я продолжила: – А если серьёзно, ты не прав. Я бы не настаивала, но этот бытовой сексизм так незаметно въедается в нашу жизнь, что я не могу промолчать, – начала я. – У него накопительный эффект, и он разрушителен: особенно во время конфликтов. Вся наша… и не наша культура, кино или банальные анекдоты навязывают стереотипный образ женщин, – я заметила, как Егор поджал губы. – Ты, наверное, думаешь, что я из этих орущих на каждом углу феминисток? Нет. Я считаю их слишком радикальными, но повод у них правильный и благородный, и я готова его поддержать, – Егор закатил глаза и согласно качнул головой. – Все мы, и мужчины, и женщины – сложные уникальные существа. Такова природа нашего биологического вида. Даже двух одинаковых не существует. Конечно, я не исключаю влияния культуры, среды взросления, навязанных с детства социальных норм, конформизма и прочего. Это может приводить к тому, что мы похожи в чём-то. Но чаще всего – это не «все женщины одинаковы», а мужчина, который так считает, загнан в рамки одной и той же модели поведения: он либо проецирует на окружающих женщин привычный ему образ или привлекает к себе один и тот же тип партнёрш. Надо воспитывать в себе критическое мышление и каждую женщину нужно изучать – мы многослойные, сложные и раскрываемся по-разному, – сильно жестикулируя, закончила я и выдохнула. – Рядом с тобой я себя такой душнилой чувствую, – смущённо заключила я.

Егор усмехнулся, не сводя с меня глаз.

– Ты и есть душнила, Вера.

– Ах, так… – я нахмурилась и сложила руки на груди.

Егор расплылся в улыбке, внимательно наблюдая за моей мимикой. Изо всех сил я старалась не выходить из роли обиженной, но уголки моих губ предательски ползли вверх. Это было бесполезно. Мы наконец рассмеялись, глядя друг на друга, и я протянула ему дымящуюся кружку.

– Я тут брошу свои кости, если ты не против. – Егор привстал с ковра, хрустнув коленями, по-стариковски тихонько охнул и развалился на диване.

– Напомни, почему ты мне помогаешь?

Я опустилась на ковёр перед документами и обернулась, чтобы увидеть его лицо.

– Вот так поворот… А почему нет? – удивился Егор и по-детски наивно поджал плечи.

– Мы едва знакомы.

– Ну, я люблю помогать девушкам в беде, – парень хитро вздёрнул бровь, отпивая из кружки кофе, – а тебе надо научиться доверять людям.

– Ясно. В долги меня вводишь, – усмехнулась я в ответ и наклонилась к лежащим передо мной бумагам.

У меня разбежались глаза, пока моё внимание не привлекла полупрозрачная синяя папка, в которой виднелись фотоснимки. Я принялась перебирать её содержимое. Это были сделанные следователями фотографии находок из экспедиции: фрагменты старинной одежды, бережно разложенные на бумаге в многоярусных, сколоченных из простых деревянных досок, ящиках; сильно проржавевшие лампады с деталями из голубого стекла, каждая обёрнутая в отдельную бумагу, перетянутую жгутом; фрагменты фресок на желтоватом камне.

Я задержалась, изучая фотографии древнего барельефа, изображавшего застывший в камне вечный бой: светлые фигуры воинов в искусных доспехах, сражающиеся под предводительством своего объятого солнцем генерала. Находки заворожили меня. Такая хрупкая красота из другой эры застряла в пыльном контейнере у чёрта на куличках…

Одними из последних оказались снимки изящного кинжала изумительной работы: с тонким изогнутым лезвием, подобно телу змеи, что огибала его рукоятку. Он был изготовлен единым куском из неизвестного мне отполированного чёрного металла. Перебрав фотографии кинжала с разных ракурсов, мне на глаза наконец попался он: виновник всей этой неразберихи в депо – массивный саркофаг из гладкого, словно жидкий чёрный металл, материала. Любой фанатик душу бы отдал, чтобы увидеть его своими глазами – и теперь он был передо мной.

Саркофаг стоял на палетах. Крышка и боковины деревянного транспортировочного ящика вместе с упаковочной бумагой и тканью, в которые он был бережно обёрнут, лежали поодаль. Казалось, он был вылит единым куском, ведь на нём не было заметно ни швов, ни каких-либо съёмных деталей. Четыре широких ремня, покрытых неизвестными символами и скреплённых прозрачными печатями, со всех сторон стягивали его крестом.

Я отложила папку с фотографиями в сторону, вернув их на место в том порядке, в котором они были, и, перейдя к соседней стопке бумаг, наткнулась на распечатку переписки участников экспедиции, выгруженной с электронной почты. На листах, скреплённых скобкой в углу, имелись многочисленные комментарии и пометки, выведенные тонким крючковатым почерком. Это была переписка руководителя экспедиции и некоего научного сотрудника, её участника. В одном из писем я наткнулась на выделенное оранжевым маркером место, где учёный назвал заказчика раскопок по имени и отчеству: Виктор Васильевич. Я жадно вцепилась в листки и перечитала всю переписку от начала до конца. Речь в ней шла о рутинной подготовке: прошлись по необходимому оборудованию, составу рабочей группы. Один лишь раз учёный упомянул имя моего отца во время обсуждения обещанной связи с заказчиком во время дальней поездки. На что руководитель экспедиции в ответ просил удалить это письмо и больше никогда не упоминать личных имён в переписке.

Егор позади молча грыз «Красный мак», тихонько запивая горячим кофе. Когда я потянулась за очередной стопкой каких-то копий, парень оживился.

– Да, это тот самый дневник археолога, о котором я говорил, – объяснил он, узнав листы в моих руках.

Это были копии с разворотов обычной тетради в клетку. Записей было немного. Её автор писал мелкими круглыми буквами, не пропуская ни единой строчки. На полях встречались пометки, вероятно, сделанные следователем или отцом Егора. Некоторые страницы были отведены для зарисовок пейзажей, схематичных карт неизвестных ходов и помещений, а также необычных инструментов, предметов одежды, символов и всего остального, что автор счёл необходимым для запечатления. И если в начале дневника рисунки попадались чаще, а на некоторых даже были заметны следы цветных карандашей, то к концу дневника их становилось всё меньше. Последние записи были сделаны как будто наспех и на весу неразборчивыми размашистыми буквами с широкими пробелами между словами; автор перескакивал через строки, не заботясь более об аккуратности – почерк его изменился до неузнаваемости.

Глава 3. Дневник археолога

19 марта.

Хочу хоть как-то задокументировать наше путешествие, хотя Александр Николаевич (примечание на полях копии гласило: «Вероятно, руководитель раскопок, и.о. заказчика») запретил нам это делать. По нашим договоренностям никому из участников нельзя называть своих имён и в принципе разглашать о себе какую-либо личную информацию. Поэтому для обращения друг к другу нам раздали бейджи с номерами. Это меня, мягко говоря, шокуриет. Сто́ит упомянуть, что мобильные телефоны и документы у нас также забрали. Однако я подчинился. Меня очень занимает цель нашего путешествия, и я готов потерпеть эти ограничения, тем более что всем необходимым нас снабдили (в этом плане организация экспедиции безукоризненна, и я очень доволен).

Как я понял, эти раскопки не санкционированы. Как сказал Александр Николаевич: «Будем работать быстро и тихо». Пока не представляю, возможно ли это. Он убедил меня, что с местными властями долгое время велись переговоры, но безрезультатно. Конечно, меня не вдохновляет перспектива сесть в китайскую тюрьму, но если мы найдём то, что ищем, надеюсь, они поймут всю ценность находок, и наши действия можно будет оправдать. Всё ради науки! Но, чтобы минимизировать риски, Александр Николаевич настаивает, чтобы работа не прекращалась ни днём, ни ночью. Поэтому наёмные рабочие, с которыми меня сегодня познакомили, будут копать сменами без остановки. Я насчитал четырнадцать человек. И, со слов нашего переводчика, их набирали из местных тибетцев без какого-либо опыта ведения раскопок. Не могу не заметить, что непрофессиональный труд может стоить гораздо больше, чем привлечение квалифицированных работников, из-за непоправимых ошибок, возможных при работе с историческими ценностями. Однако мои опасения на этот счёт Александр Николаевич проигнорировал, нескромно упомянув, что в мои обязанности организация раскопок не входит. Признаться, меня уже посещают сожаления, что я согласился на этот проект. В начале нашего общения он показался мне умным человеком. Полагаю, меня настолько заворожили перспективы этого проекта, что я проглядел банальную некомпетентность моего руководства.