Все оттенки ночи. Страшные и мистические истории из переулков

Тот расхохотался:

– Смотри, что бывает с такими глупыми девчонками, как ты!

Он вдруг стал совсем плотным, настоящим. Резко притянув Агату к себе и схватив руку, в которой она держала нож, он одним движением полоснул ее по шее. Я бросился вперед, уверенный, что сейчас задушу его голыми руками. Голыми святящимися руками. Едва я коснулся его призрачного тела, как он зашипел от боли. Агата пошатнулась и закрыла глаза… Забыв про корчащегося от боли отца, я успел подхватить ее и вместе с ней опустился на пол. Зажимая рукой рану на ее шее, я прошептал:

– Пожалуйста… Не умирай… Прошу тебя.

Слезы лились из моих глаз, и я не мог их остановить. Я склонился над ней.

– Жаль, что так вышло, – едва слышно прошептала она. – Это я позвала твою маму на помощь…

Ее лицо исказилось от боли.

– Не умирай… Пожалуйста… Я… я люблю тебя! – проговорил я, не помня себя от горя.

Глаза Агаты раскрылись, она попыталась улыбнуться, но не смогла. Я слышал, как где-то рядом зашевелился отец. Я должен был подняться, чтобы вновь сразиться с ним, но не мог оставить Агату.

– Артур… – проговорила она. – Я могу сделать временную… петлю… Повернуть время вспять…

Я подумал, что мне послышалось, но она повторила, словно в бреду:

– Временную петлю… Ты сможешь разорвать ее, если вспомнишь…

– Вспомню, – пообещал я.

Я сжал ее холодную ладонь в своей руке и поцеловал.

Она посмотрела на меня зелеными глазами и прошептала:

– Встретимся 31-го октября…

С трудом подняла руку, коснулась моего лба и закрыла глаза.

Я почувствовал, как пол уходит из-под ног. События этого дня с бешеной скоростью проносились мимо меня в обратном порядке. Перед моими глазами мелькали: чердак, лимонное платье, тыквенный пирог, летучая мышь…

* * *

Открываю глаза.

Я смотрю на Агату, на ее бледное кукольное, будто фарфоровое лицо с едва уловимым оттенком синевы, и чувствую, что еще немного, и меня вывернет тыквенным пирогом, который я съел на ужин.

Ее веки сомкнуты, выглядит она расслабленно, будто прилегла отдохнуть после трудного дня и мгновенно провалилась в сон. Но по широкому уродливому порезу на шее, по запекшейся темной крови, запачкавшей ее лимонное платье, по отсутствию дыхания, в конце концов, я понимаю, что это не так. Совсем не так.

Но, кажется, я знаю, как это исправить.

Анна Сешт, Олег Крамер

Одолень

«…Если их прогонишь – уйдут они, позовут на подмогу страх —Он вопит на разные голоса, обращает дыханье в лёд;Отыщи отвагу в моих глазах, и не вздумай шагать вперёд…»[6]

– Это какой-то кринж, – Вик держал на вытянутых руках сплетённую из соломы куклу, которую покрывал приличный слой пыли. – Их тут полная кладовка, ты в курсе? Твоя родня что, фанатами ужастиков была? «Дети кукурузы» там, «Пугало». Или этот, помнишь… про ожившее растение фильмец был? Там ещё всех в конце съели.

Ника выглянула из соседней комнаты, скептически усмехнулась.

– Нет, Шерлок, не угадал. Ещё попытка?

Она невольно посмотрела на старенькую бабушкину софу за спиной Вика, над которой разверзлась «многоликая бездна»… в смысле, гордость всякой уважающей себя советской семьи – красно-бордовый узорный ковёр, без которого раньше не обходилось ни одно приличное фото. Но в приглушённом свете торшера, когда Ника засыпала на этой софе в детстве, ковёр оживал, превращаясь в ту самую бездну. А узоры на нём оборачивались то причудливыми масками, то чьими-то мерзкими рожами. Кажется, это зависело от бабушкиного настроения и от сказок, которые та рассказывала на ночь. Повзрослев, Ника, конечно, перестала замечать в ковре какое бы то ни было волшебство, злое или доброе. Но нет-нет, да проглядывали лица-маски, если посмотреть искоса – словно боялись показываться напрямую.

Но ковёр ещё ничего, такой у всех висел и с переменным успехом пугал. Гораздо больше не по себе Нике становилось от бабушкиной гирлянды куколок-берегинь над софой. Хотя самые страшные жили не там, а за заедающим стеклом, в серванте. Нике нравилась его лакированная поверхность, похожая на настоящее дерево или даже на плитку тёмного янтаря. А вот за стеклом, за колоннадой бокалов и рюмок из чешского хрусталя, жили они… От них-то девушка и предпочла избавиться в первую очередь, поселив в коробке в кладовке. Гирлянду берегинь снимать не решалась, словно бабушка с мамой могли обидеться, а вот их попрятала. Больше они не смотрели на неё сквозь мутноватое стекло, но почему-то их взгляды она иногда чувствовала даже через занавешенную дверь кладовки. Когда к этому добавились и шорохи – словно кто-то копошился там, среди коробок, недовольный новым пристанищем, – Ника приняла твёрдое решение, что от старого хлама в самом деле пора избавляться.

– Нет, серьёзно, откуда тут столько кукол? Ты никогда не рассказывала, – голос Вика вывел девушку из оцепенения. – И почему они не стоят на одной полке, как полагается коллекции? Вот у меня фигурки все в ряд, в одном шкафу, по сеттингам разбиты. А тут, – парень обвёл жестом Никину квартиру, – они повсюду. Над кроватью, над дверью.

– Ещё и там стояли, – отозвалась Ника, указав на сверкающую вымытую батарею хрусталя, уже без жутковатых обитателей серванта. Так ей всё нравилось гораздо больше.

Вик у неё в гостях, конечно, бывал не раз, ещё когда мама и даже бабушка была жива. Но когда спрашивал, мама отшучивалась, а бабушка, которая к тому времени, к сожалению, уже была не совсем в ладах с реальностью, объясняла смутно, даже жутковато.

– О, смотри-ка, – парень отодвинул полупрозрачную тюль и указал на подоконник. – Даже на окне. Причём две. Между прочим, сырость – враг соломы. На подоконнике им точно не место.

Сердце кольнуло. Эти две Нике нравились. Их ещё мама делала на заказ, но заказ почему-то не забрали. Они были похожи на бабушкиных берегинь, только не такие… потусторонние. В сарафанах и нарядных кокошниках, с ожерельями из рябиновых бусин. Мама неизменно поворачивала их к окну.

– Не помню, их мама расставляла, – глухо ответила Ника, ставя на пол большую картонную коробку. – Сколько себя помню, после каждой ген уборки мы с мамой расставляли всех этих кукол по местам…

Сколько времени прошло со звонка в больнице? А ей всё казалось, что мама сейчас окликнет с кухни, ужинать позовёт. Или пожурит, что не так расставила, да и пыль на серванте пропустила. Ника закусила губу. Нет, так жить нельзя – нужно двигаться дальше… Мамин голос она по ночам слышала долго, даже когда «заморозка» первого шока отошла. Сейчас вроде немного полегче стало, а всё равно нет-нет, да накроет. Здесь всё было мамино и бабушкино, всё дышало ими, и даже эти жутики из серванта будто по-своему тосковали по ним.

В какой-то момент Ника поняла, что нужно вычистить всё, чтоб не напоминало так больно.

– Ну теперь-то всё, хватит, – девушка решительно кивнула. – Пора менять жизнь кардинально.

Вынести старое из дома и из головы. Обновиться, проветриться, открыться новому. Полезно, знаешь? Только избавляясь от отжившего мы достигаем гармонии с собой и достигаем новых вершин.

– Это тебе твой психолог так сказал? – беззлобно подначил Вик. – Ну вместе с йогой, вдох-выдох. Полный релакс, музыка сфер.

Нике почему-то стало обидно. Она понимала, что друг ничего плохого не имел в виду, но когда пытаешься научиться жить хоть как-то, сама, одна… Вик понял, что немного перегнул, и примирительно улыбнулся, забирая у неё коробку. Ника перехватила у него соломенную куклу и бросила на ворох старых бумаг, тряпок и ещё нескольких кукол, похожих на эту.

– Тебе, кстати, тоже советую, – всё ещё хмурясь, сказала она. – Начни хотя бы с ген уборки, – проще было перевести тему со своих проблем на чужие. – Ты ж после расставания с Катюхой сам не свой.

Она посмотрела на двух маминых кукол и решительно сняла их с подоконника. Жалобно звякнули рябиновые бусы. Выбросить рука не поднялась – Ника отложила куколок в сторону.

– Ну это уже удар ниже пояса, Николя, – хмыкнул парень. – Да кто угодно будет «сам не свой» после расставания с девушкой.

– Ну учитывая, что ты сам её аккуратно бросил… тут явно что-то не сходится. Думаю, ты просто раздолбай, боящийся ответственности. И даже сейчас помогаешь мне разгребать старый хлам вместо подготовки к пересдаче, – подмигнув другу, Ника подошла к серванту, провела ладонью по лакированной «янтарно-деревянной» поверхности. Заглянула за тщательно вымытое, но по-прежнему мутноватое стекло – никого ли не пропустила?

Нет, страшных обитателей бабушкиного «хрустального храма» среди колонн-бокалов не пряталось. Все перекочевали сперва в кладовку, а теперь в коробки.

– Вот она, чёрная неблагодарность, – Виктор картинно возвёл глаза к потолку, являя собой вселенскую трагедию. – Вместо «спасибо, ты настоящий друг» получаешь «ты ж раздолбай». Ещё скажи, что надо было оставить тебя одну в этом неравном бою с пылью, стариной и армией криповых соломенных кукол, – он запечатал другую коробку, подвигая к Никиной. – Кстати, хорошо тебе с новой причёской. Сколько тебя знаю, всё время носила длинные, а теперь коротко постриглась, модно. Тоже по совету психолога? – он улыбнулся.

– Ага, сама бы не решилась, – Ника повернулась к Вику, смущённо провела ладонью по короткому «недокаре». Ей нравилось. Было в этом что-то дерзкое, почти киберпанковское. Совсем не похожее на неё прежнюю. – Ну то есть… она сказала изменить что-то привычное на совсем новое. Типа вот пьёшь ты всегда кофе, а возьми и начни пить чай. Но идея с причёской ей понравилось. Мама б, наверное, в шоке была… – её взгляд скользнул к фотографии на серванте, уложенной лицом вниз. Нерешительно Ника взяла старую фоторамку, впервые за эти долгие недели решившись посмотреть. Красивая женщина со светлой косой, перекинутой на плечо, улыбалась в камеру. На голове, словно маленький изящный кокошник, пристроился узорный плетёный ободок. – Ужасно по ней скучаю. Вроде и ссорились часто, и не понимали… ну знаешь, как у всех с предками… А как мне позвонили тогда… – на глаза навернулись слёзы, и она снова закусила губу.

Виктор обнял её за плечи.

– Ты сильная девочка. Уже год самостоятельно живёшь. Ковид многих забрал и скучать по ним – нормально. Просто помни, что у тебя есть мы, твои друзья. Хоть и раздолбаи.

– Спасибо, – Ника шмыгнула носом, медленно отстранилась. – Как думаешь, куда положить? Смотреть сил нет.

– Ща, – Вик поднялся и принёс из коридора пустую коробку поменьше. Достал откуда-то маркер и написал крупными буквами: «Память. Осторожно, хрупко». – Вот сюда давай. Сложим всё, что тебе важно. Всякие дорогие мелочи.

Девушка кивнула и бережно положила фото в коробку. Туда же последовали мамины «заказные» куколки.

– Иди умойся и продолжим.

Ника кивнула и ушла в ванную, а когда через минуту вернулась – парень изучал содержимое книжных полок. Его взгляд привлёк плетёный ободок, примостившийся поверх потёртого томика с русскими сказками. Переплетение алой ленты и соломы с нанесёнными на них символами – красивая была вещица когда-то. Правда, от времени и частой носки символы почти стёрлись.

Аккуратно, боясь сломать, Вик взял ободок. Ника знала – тот был крепче, чем казался на вид.

– Бабушка мастерила… – Ника протянула руку за ободком, невзначай коснувшись плеча друга.

– А я его помню, – кивнул Вик. – Ты его часто носила, когда мелкая была. Так это значит… – он раскинул руки, обводя комнату и коробки. – Всё бабушка делала?

– Ага, в точку, Шерлок. Со второй попытки.

Ника улыбнулась, вспоминая.

– Мама тоже делала куклы на заказ. А вот бабушка была непревзойдённая мастерица, как говорили. К ней со всей России люди приезжали, представляешь. Правда, продавала она их недорого, а иногда даже даром отдавала. Ну или в обмен на какую-нибудь безделицу.

– Сейчас бы много денег на этом подняла. Этника и хоррор в моде. Эй! – парень картинно потёр плечо, куда Ника ткнула его кулаком. Несильно.

– Бабушка странная была. Даже до того, как заболела… До сих пор помню, в детстве она всегда заставляла меня этот ободок надевать. И у мамы был похожий. А ещё… – Ника вздрогнула. Сколько она старалась об этом не думать и даже почти подзабыла, и вдруг вспомнила остро, как вчера.

– Всё нормально? – с тревогой уточнил Вик, когда молчание стало затягиваться. Ника тряхнула головой.

– Да нормально, просто вспомнила, знаешь… Помню, когда мелкая была, ужасно боялась бабушкиных кукол. Тех, из серванта. И подумала, что надо с ними подружиться, чтоб они меня больше не пугали. У меня была Барби, я ей сделала домик на книжной полке. Взяла пару бабушкиных кукол и поставила их туда – пригласила на чаепитие. Но бабушка, когда увидела, так на меня накричала! Отобрала своих кукол. Говорила «нельзя приглашать их в дом, нельзя!» И так она сильно сердилась, что я дико испугалась, заплакала. Мама прибежала, увела меня на кухню. Никогда я бабушку такой не видела… До сих пор помню, столько лет прошло, и столько было хорошего. А ярче всего этот момент. Это ж… ну… ненормально как-то?

Вик пожал плечами.

– Ну так уж у нас память устроена. Помним самое яркое и не всегда хорошее. Иногда вон песню дерьмовую услышишь – так и крутится потом. А уж если чего-то боишься…

– Так, не начинай. И так спать стрёмно иногда.

– Могу остаться и охранять твой сон, – он улыбнулся, заметив тень страха на её лице. В шутку предложил или всерьёз – да кто разберёт?

И ведь поначалу, когда совсем тяжело было, ребята часто у неё оставались ночевать, иногда всей компанией. Просто как-то стыдно было признаваться, что ей до сих пор не по себе от тёмных проёмов, от шорохов в кладовой, от отражений в зеркалах трюмо и серванта…

– Я уже большая девочка, – фыркнула Ника и кинула ободок в коробку «на выброс».

– Эй, зачем? – Вик перехватил ободок на лету. – Понимаю, воспоминания не всегда радужные. Но потом ведь сама жалеть будешь, такая важная частичка памяти.

Парень протянул ей ободок. Покрутив в руках, Ника переложила его в коробку «память». Почуяв, что она опять «зависла», Вик потянул её на кухню.

– Пойдём хоть перекусим, и так уже ударно поработали. А через пару неделек вообще развеемся по полной! С шашлычками, все дела. Ты ж не забыла, надеюсь? – он грозно сверкнул глазами.

Ника чуть улыбнулась, качая головой. Толик звал их к бабушке, на озеро. Правда, ехать туда было часа три, а по пробкам так и все пять. Но очень уж и правда хотелось развеяться… а заодно побыть подальше от квартиры, любимой и уютной, но всё-таки полной призраков памяти.

– Едем в итоге как, всей командой?

– А то ж. У Марата тачка, без него никак. Светик никуда от Марата – ну сама знаешь. Сколько раз ты ей сама мозги вправляла, когда он расставался со своей очередной. Мол, ловить там нечего, только дружба, только хардкор.

Ника со вздохом кивнула. Переубеждать подругу в её «великой пресветлой любви» было бесполезно. «Мар – он же самый лучший».

– Ну мы с тобой. И Толик. Только б не бубнил всю дорогу что-нибудь заумное… так-то он парень норм.

Вик говорил что-то ещё, но Ника опять «зависла», обернулась через плечо, в комнату. Может, не ехать никуда? Что она, на озере ни разу не была, что ли? Квартира её словно не отпускала. Уютная, привычная, тёплая топь…

Вик сунул ей в руки чашку с тёплым чаем.

– Так, пей, сейчас бутеров пожуём и продолжим. Как раз к ночи всю эту хрень до помойки донесём.

* * *

К выбору сладкого Ника всегда подходила вдумчиво, подолгу торча у полок. Это ведь почти ритуальное действо – поднести дары к чаепитию, особенно когда едешь в гости. Как бабушка говорила, для каждого момента и настроения – своё угощение. И в этом она никогда не ошибалась, в любой компании. Чутьё. Ну, примерно как Вик с Маратом умели выбирать приличные напитки на любой бюджет.

Сегодня лучше подойдут золотые фольгированные колокольчики «Осеннего вальса» или простенькие, но невероятно притягательные сладкие с кислинкой «Феи»? А может, слоёный вафельный тортик или совсем «тяжёлая артиллерия» – воздушные безе с кремом? Всё, что с кремом, в жару, конечно, «поплывёт», но почему-то Нике показалось правильным привезти хозяйке именно такое «подношение». Что, конечно, не исключало печенья, карамелек и прочего баловства… Но, когда девушка уже развернулась и уверенно направилась к холодильнику с тортами и пирожными, чтобы выбрать достойное, её внимание привлекли шум и ругань.

– Да я клянусь, сами, сами на него посмотрите! – голосил кто-то за полками. – Вон он, в белом пыльнике и красных кедах! Он же…

– Совсем у деда крыша потекла.

– Напился уже, вот и мерещится всякое.

– А чего говорил-то?

– Да бред какой-то несёт.

Ника пошла вдоль полок, прислушиваясь. Покупатели равнодушно обсуждали происшествие и возвращались к своим делам. Пара охранников выводили из супермаркета всклокоченного пожилого мужчину, который на удивление агрессивно цеплялся к какому-то парню из отдела молочки.

– Дедуль. Иди проспись, а. По-хорошему пока говорю, – пробасил немолодой охранник. Его напарник восточной внешности отрывисто закивал – ему явно уже не терпелось избавиться от надоедливого посетителя.

– Вон он, стоит, смотрит, – тихо, настойчиво заговорил дед, вцепляясь в форму первого. – Присмотрись же. Неживой… глаз у него соломой заткнут… лицо чужое нацепил…

Ника вздрогнула, как будто её окатили ледяной водой. Время застыло, голоса зазвучали откуда-то издалека. Охранники уже выпроводили деда из супермаркета. Ничем не примечательный парень, в самом деле одетый в белый пыльник и красные кеды, пожал плечами и отвернулся к холодильнику, выбирая кефир. Внешность у него была настолько обычная, что даже странная – взгляду зацепиться не за что. Посмотришь на такого и не запомнишь. Эдакий guy next door[7]. Нике стало даже немного неловко, что она вот так пялится, но почему-то слова деда не шли из головы.

«… лицо чужое нацепил…»

Парень уже пошёл к кассе, держа в каждой руке по пакету с кефиром. Спохватившись, девушка поспешно выбрала торт – «Сказка», с красивыми кремовыми цветами, вкус детства – и последовала за ним, надеясь, что не выглядит слишком настойчивой. С сожалением она глянула на гору сладостей в корзине – не успеет рассчитаться, парень уже уйдёт. К счастью, тот, кажется, что-то забыл и вернулся из очереди в торговый зал.

Подошла очередь Ники. Она успела разложить покупки по пакетам и расплатиться, когда парень подошёл к соседней кассе. Руки у него были заняты кефиром, и пакетик карамели «Фея» он удерживал в зубах. Кассирша собиралась возмутиться, но он улыбнулся так обаятельно, извиняясь почти по-мальчишески, что тётка растаяла. Улыбка оживляла его «никакое» лицо, делая по-своему симпатичным.

Поняв, что пялится, Ника поспешно собрала пакеты и направилась к раздвижным дверям.

На парковке было безлюдно. Улица казалась тёмной, бесконечной, резко контрастируя с ярким освещением магазина. Ника словно в другом мире оказалась, даже не ожидав, что так быстро стемнеет. В сквере напротив покачивались подвижные тени деревьев, потягиваясь, точно щупальцами, в зыбком фонарном свете. Фонари здесь, как водится, работали через один.

Ника покрутила головой. Дед сидел на бордюре у выезда с парковки, что-то бормоча себе под нос. Может, он пьян был? А может, у него, как у бабушки, расстройство от старости приключилось, поэтому мерещилась всякая жуть?

Девушке стало его вдруг очень жалко, и она решила, что нужно подарить ему пакетик… ну вот, например, лимонных долек. Отличное средство от печали, а от них с ребятами не убудет. Только вот проследит за тем парнем…

Стеклянные двери за спиной раздвинулись. Ника посторонилась, пропуская покупателя, обернулась через плечо, натолкнувшись взглядом на парня. Беззаботно насвистывая, он направлялся к парковке.

Ника не знала, что случилось в тот момент. Игра света или воображения? Впечатлилась так сильно происшествием в магазине? Только что-то вдруг как будто сместилось, когда она мельком увидела его отражение в стекле.

Как те жуткие взгляды в серванте за батареей хрустальных бокалов. Зыбкие блики, отражения в стеклянной завесе.

«… глаз у него соломой заткнут…»

Его лицо казалось маской, натянутой наспех и плохо подогнанной, скрывающей нечто иное, чуждое… словно кто-то натянул кожу поверх соломенного чучела, и под всем этим были слои, слои, скрывающие множество безликих форм…

Видение длилось лишь пару мгновений. Ника сморгнула, тихонько пискнула от ужаса.

Этого оказалось достаточно. Существо услышало, обернулось, встречаясь с ней взглядом. Один глаз был почти человеческим, второй… второй… Она бы не смогла описать иначе, чем говорил старик…

Парень улыбнулся ей, почти как той продавщице, только теперь было в его улыбке что-то зловещее. Ника быстро отвернулась, поспешила прочь по парковке, чувствуя, как прожигает спину этот взгляд. Она ускорила шаг, почти уверенная, что её будут преследовать.

Резкий свет ослепил её, и она бросилась в сторону, как перепуганная кошка. Надо же, засмотрелась, едва под машину не попала. Едва пакеты не выронила.

Отдышавшись, девушка обернулась к парковке. Странного парня и след простыл, как, впрочем, и деда. Только деревья в сквере всё так же перешёптывались, и танцевали смутные тени.

Той ночью Ника никак не могла уснуть. Свет фонаря со двора пробивался сквозь штору, оживляя «многоликую бездну» ковра, и сегодня лица были недобрыми. То и дело девушка бросала взгляд на сервант, словно не избавилась неделю назад от них. Тени ползали по стеклу мутными отражениями, и что-то скреблось за дверью.

Только на этот раз не из кладовки. За обычной, входной дверью, которую Ника заперла на замок и ещё на старый бабушкин засов и цепочку.

Очнувшись в очередной раз от рваного сна, она включила торшер, поднялась. Задержалась на пороге, раздумывая, не заглянуть ли в глазок. Даже сделала пару шагов в крохотную тёмную прихожую… а потом отшатнулась от острого предчувствия, даже уверенности: за дверью кто-то был. Чёрное око дверного глазка притягивало и пугало – словно та самая пропасть, которая могла посмотреть на тебя в ответ. И смотреть Нике было страшно.

По ту сторону не раздавалось ни звука – ни шороха, ни дыхания, и даже скрестись перестало. Но откуда-то она знала совершенно точно, что если посмотрит – то увидит нечто такое, что видеть совсем не нужно… И впервые за долгое время стены прихожей показались ей осиротевшими без маминых и бабушкиных поделок. А ещё, вспоминая, как корчились, скрючиваясь в огне фигурки, Ника впервые почему-то пожалела о том, что они с Виком сделали.

Боясь даже дышать, чтобы не выдать присутствия тому, что за дверью, девушка попятилась в комнату. Тихо скрипнула нижняя дверца серванта, откуда она достала заветную коробку.

«Память. Осторожно, хрупко».

Ободок. Мамины куколки. Фотография. Ника разложила их на кровати, словно какой-нибудь ведьмин круг, а фоторамку прижала к себе. Горло привычно свело непрошеными слезами.

За дверью что-то стукнуло, зашевелилось, щёлкнуло. Ника бросила взгляд на телефон. Может, в полицию позвонить? Нет, эту мысль она отмела сразу. Ещё можно было написать Вику, мол, страшно, приезжай… Но ведь поймёт ещё что-то не то. Да и не могла ж она рассказать, как испугалась того парня. В белом пыльнике и красных кедах.

Мысль заканчивать не хотелось, но слова деда эхом отозвались в голове, а внутренности скрутило страхом.

«… глаз у него соломой заткнут…»

– Мам… – тихо позвала она, как в детстве, зажмурилась и укуталась в одеяло. А вместе с одеялом её окутало таким уютным защищающим теплом, словно она снова была не одна, и всё непременно должно быть хорошо.

Нехитрая магия, ведомая каждому ребёнку – пока ты не смотришь, тебя тоже не видно. Где-то она ведь слышала эту фразу… Кажется, бабушка бормотала за плетением: «Если их видишь, они видят тебя. Пока не смотришь, тебя не видно». И смутно Ника вспомнила, что уже видела когда-то что-то такое, не предназначенное для её глаз… и отчаянно, всем сердцем пожелала больше никогда не видеть.

Как она заснула – или просто отрубилась от усталости – девушка уже не помнила. А когда проснулась, солнце било в окно, а с улицы раздавались самые обычные звуки, привычные и земные. Никины соседи, пара гостей из Средней Азии, опять пытались завести свою старую газель, разбавляя родную речь исконно русским матом. Издалека доносился лай Бублика, которого тётя Катя привязывала у входа в продуктовый, и он ужасно переживал. На площадке играли дети – счастливое время каникул. А у неё, у Ники, как раз ведь начался отпуск…

Вчерашние ужасы выветрились, только пальцы судорогой свело, так сильно она сжимала рамку с фотографией. Девушка отложила фото на тумбочку, не решаясь посмотреть, откинула одеяло, садясь, и на пол что-то посыпалось с тихим стуком.