Свет мой, зеркало, скажи

– Совсем все плохо? – побелели костяшки сжатых в кулаки пальцев, заострились скулы. – Ты посмотри, Катюх, чума у меня в будущем, у рыжей. Может, нас сглазили, а? Да говори уже, что там, мое-то будущее она знает.

– Не могу, Марин, про себя ты сама рассказала, про других – как тайна исповеди, только хозяйка способна открыть.

«Как я красиво выразилась, – удивилась Катерина, – прям психолог».

Ну вот как передать на словах описание роскошного пляжа на пышущем зеленью острове посреди океана. Солнце, раскаленный белый песок, потертые деревянные шезлонги под вереницей тенистых пальм. Беззаботные загорелые тела туристов в воде. Крики радости, смех и визги детей. Она видела Максима – вот и фотки не надо, действительно симпатяга.

Щурясь, он впился взглядом в Жанну, которая блаженно плескалась в волнах в стороне от счастливой толпы туристов. Махнул жене, она ему, перевел взгляд на электронную книгу. Почему они поехали именно туда, ведь она обожает горы?

Все случилось стремительно. Зашуршала волна, и рыжая голова, захваченная бурлящим течением, понеслась прочь от берега. Крик отчаяния звенел в воздухе. Максим растерянно бегал по мелководью. Спасателей нет: райское место, но не для всех, черт его побери. И Макс, видимо, не умеющий плавать.

Жанну не спасли. Вот и переживи такое.

Мара тронула за плечо закисшую Катерину.

– Катюх, ну, встряхнись уже, что зависла, – она растерла сухие ладони. – Нет так нет, сама потом допытаюсь, не вопрос. Давай, со мной делом займись.

Мара одернула бежевый костюм в белую клетку из твида. Катерина с начала встречи обратила на него внимание. «Шанель» и куплен, вероятно, за сумасшедшие деньги, но вещь элегантная, Маре очень идет.

– Давай, Катюх, еще раз бросим взгляд сквозь столетия. Шутка, – Мара натянуто улыбнулась, и тут же скривилась, будто ее замутило. – Ну, на пару лет от предыдущей истории.

– Может, не стоит? – сказала Катерина, взглянув на часы, – время почти одиннадцать.

– Мне это надо, Катюх, пойми, где такой шанс найдешь, бесплатно увидеть все косяки судьбы. Чтобы потом, как сама говорила, исправлять ошибки. Так про них желательно знать заранее.

– Давай завтра или в воскресенье?

– Стоп, чего откладывать, когда все на мази. Короче, лет на десять вперед заглянем, а? И вся жизнь как на ладони.

– Не, это много, я только учусь, на три шага, не более. Первый раз же, считай, сегодня. И вообще не факт, что получится. Устала.

– Ну, ОК. Давай на четыре. А позже – не сегодня, понятное дело – может, и на десятку прыгнем. И это, Катюх, если что не получится, предупреди.

– Думаю, ты и сама поймешь, – Катерина уступила ей кресло.

Мара долго усаживалась, ерзала, подбирала юбку, поправляла подушку, сняла пиджак, решив остаться в тонкой блузке. Катерина сложила травки со столика на дно ковшика, зажгла свечи, сдернула с зеркала белое покрывало и коснулась волос подруги. И услышала свой внутренний голос стилиста.

«Мара – брюнетка, стихия – воздух (а любит, вот странно – воду), направление – восток. Это тип ярких женщин. Независимые в высказываниях и решениях, с Марой вывод совпадал на все сто. Любит быть в центре внимания и блистать умом, – Катерина улыбнулась. – Да прям в точку, и магии не нужно, чтобы определить характер не хуже психолога, только про невоздержанность в мужиках волосы не говорят, и про бешеный нрав не скажут».

– Поправить бы тебе прическу, Марин, растрепалась. Смотри, волос посекся.

Катерина приподняла прядь, но подруга мотнула головой по-лошадиному.

– Да потом, зажигай дурман-траву на четыре года, как и договаривались. А кстати, – Мара развернулась, – травы столько держишь, может, и курнем чего интересного?

Катерина вопрос не поняла:

– Ты же только курила, а… блин, Марин, ну ты чего, это из другой оперы, как сама говоришь, это к Надежде. Сейчас смотри вперед, кино там начнется.

И тут Катерина кое о чем вспомнила:

– Подожди минутку.

– Передумала, или все-таки есть чуток травки?

– Не, не. Какая травка, о чем ты, – засуетилась Катерина, капая в стакан жидкости из круглых флаконов: четыре капли масла чертополоха, так, вроде три капли выжимки из крапивы.

Лайфхак от бабули. Сверилась с тетрадкой:

– Да, верно – три. Из лопуха, что прикольно, бабуля масло выгнала, а я всегда его репейником называла. Меликки говорит, лопух цепкость добавляет шагу в будущее, а в целом создается эффект. Знаешь, как бы я его назвала – эффект присутственного погружении, круто звучит, да? Прям, как у Лема в «Солярисе», помнишь? Там, правда, про океан, но неважно, тоже виденья были. Я подобное без капель прочувствовала, крутая вещица, тебе должно понравиться.

– Катюх, вот это твое присутственное видение, не опасно для мозгов, например?

– Не боись, рекомендации ведуньи северных окраин. Было бы опасно, Меликки бы не разрешила и не показала, что и как делать. А тут видишь.

Катерина потрясла толстой тетрадью:

– Все ходы наперед записаны. Пей, – Катерина протянула стаканчик. – Ну или не пей.

Мара опорожнила стакан залпом и поморщилась, прижав ладонь к губам:

– Бляха-муха. Какая гадость эта ваша заливная рыба.

Катерина чиркнула спичкой, подпалила траву.

* * *

Первое, что разглядела Мара, открыв глаза, были белые стены и свет. Солнце рвалось сквозь жалюзи, рассыпалось полосками по голубой ткани узкого диванчика. В широкое окно влетал птичий гомон, шум листвы на ветру, запах хвои, морского бриза.

Голова чугунная, не повернуть, она не понимала причины и металась взглядом вдоль стен. Монитор справа мерцал зеленой волнистой линией. Напротив завис телевизор с беззвучным диктором в яркой рубашке. Низом шли титры, но прочитать она не смогла, хотя никогда не жаловалась на зрение. Она попыталась привстать, но не почувствовала локтей, пальцев, да и вообще рук. Боже, она и ног не чувствовала, даже ступнями не могла пошевелить. Тело аккуратно укрыто одеялом цвета морозного неба. Движение колыхнуло линию на мониторе, вспыхнула красная надпись на английском, которую она перевела – «Внимание».

Что за нахрен? Какого черта здесь творится.

Дверь тягуче открылась, в помещение вкатился бодрый лысый старичок с усами, в круглых очках на массивном носу в застегнутом белом халате. Он напомнил ей кота Базилио. За ним высокая тетка в белом платке толкала перед собой тележку, накрытую салфеткой. Сестра Алиса? Или кто она там по фильму, лиса… ну точно.

Старичок приветливо улыбнулся, потирая руки.

– She regained consciousness, it's fine.

С английским у Марины все было в порядке, четыре года в Лондоне, многолетние регаты в международных командах дали великолепную практику. Она пришла в сознание? Вот так поворот.

– Что со мной, доктор?

Показалось, произнесла нарочито громко, даже требовательно, возможно, грубо. На деле прошептала, и доктору – а она не сомневалась, что это врач – пришлось наклониться.

– Повторите еще раз, пожалуйста. Говорите. Вы меня слышите, понимаете?

Она видела мочку уха с редким седым волосом, лысый затылок, отливающий на солнце. От него пахло хорошим парфюмом – прикольно, что не микстурами.

– Да, слышу, понимаю. Где я, что со мной?

Толстяк пододвинул стул, выпавший из ее поля зрения, присел.

– Вы в госпитале Мэри-Чарльз, острова Сент-Китс, Карибы. На днях разыгрался нешуточный шторм, наверно самый мощный за последний год, ваша яхта, по-видимому, потерпела крушение. Из команды спаслись, к сожалению, только вы. Насколько я понял, больше никто не выжил. Откуда вы? У нас нет никаких данных.

– Россия. Санкт-Петербург.

Она прошептала единственное, что всплыло на поверхность сознания.

– О, русская. Интересно. Русских пациентов, у меня не было.

Он мягко улыбнулся, собрав на морщинки лбу, глаза заблестели.

– Вы помните, что случилось? Сколько человек было на судне?

Тетушка в белом халате, вслушиваясь в разговор, неторопливо распаковала шприц, ампулу с белым раствором, и замерла, ожидая команды.

Мара сморщилась, готовая разрыдаться. Память зашторила черным покрывалом проходы и лазейки к воспоминаниям.

– Ничего не помню. Почему я не чувствую рук, не могу повернуть шею, а доктор?

– М-да, – толстяк пошевелил губами, словно раздумывая над диагнозом. – У вас осложненный перелом позвоночника. Мы называем такой вид взрывным, с повреждением спинного мозга и спинномозговых нервов. Отсюда и неподвижность.

Сознание отказалось принять слова, заискрилось, затуманилось, и выключилось, словно тумблером щелкнули.

* * *

– Хрен да полынь, плюнь да покинь. Мариночка, очнись, очнись, не кричи. Все хорошо. Господи, дыши, спокойнее, все хорошо.

Катерина не на шутку перепугалась. Она тоже видела обездвиженное тело в залитой солнцем палате и шарообразного доктора, но диалогов на английском не поняла – может, несколько слов, и точно последние, что шепотом вырвалось из тишины палаты:

– Сука, за что?

Мара распахнула глаза, увидела Катерину с ваткой нашатыря, почувствовала противный больничный запах, в зеркале отразилось собственное лицо, покрасневшее и оттого некрасивое, сдвинутый в сторону столик.

– Уф, Катерина. А где доктор? Алиса эта со шприцом? Ух ты, охренеть поворот, жива я. Мама дорогая. Слава богу. Фу. Ничего себе, наколдовала ты экстрасенсорное погружение.

Страх, боль – все в этот момент пролилось слезами, она зарыдала, смывая потоком косметику, размазывая ладонями тушь и оставляя на щеках разводы. Катерина помчалась на кухню, подумав на ходу, что всегда надо иметь под рукой стакан прохладной воды.

Около полуночи Катерина вызвала такси и отправила домой захмелевшую Мару, выдувшую на радостях – что жива и здорова – бутылку красного. Потом проветрила кухню от смрада сигаретного дыма, убрала со стола остатки ужина и запустила посудомойку. Голова разболелась от мыслей, переживаний за мрачное будущее подруг – особенно больно было за Жанну, которая восприняла все максимально близко к сердцу.

Да и у нее самой вырисовывалось не лучше: не появись бабуля, что бы она по итогу поймала? кулак в переносицу? Ей хотелось еще раз себя протестировать, но бабуля четко сказала: «Пока не поменяешься, смысла нет», – так что придется подождать.

Катерина прилегла в начале первого, да не спалось. Достала планшет со скачанным текстом «Персонажи карельских мифов»: на пути к мастерству хотелось больше знать о мире, с которым предстоит пересекаться. Но читать стало лень. Вот не так она представляла себе сабантуй с девчонками. Теперь, когда у нее появилась возможность побыть координатором судеб, хотелось возродить традицию: встречаться раз в месяц, и консультировать и направлять. Эго выползло не таясь, вскинулось с лозунгом:

«Координатор – звучит круче, чем проводник!».

Закружило голову, что прошла ритуал, что она теперь посвященная.

«А и правда, жаль, нельзя о нем рассказать. Блеснула бы она перед девочками, как та певица на конкурсе „Голос“, к которой развернулись разом четыре наставника. Прочувствовала бы восторг от смеси удивленных взоров, раскрытых ртов, замешательства. Эх».

Катерина обожала «Голос», представляла, как выступает на той сцене, ловила эйфорию и покрывалась мурашками с ног до головы. Эго, не дремлет, и Катерина привычно заглушила ненужные мысли, оставив их на потом.

И все же грустно, что нельзя поделиться. То, что она испытала, оказалось и страшным, и интересным, и изматывающим действом одновременно.

В тот вечер, получив согласие внучки, Меликки с головой ушла в подготовку к церемонии. Терпеливо разбирала сухие, свернутые в жгуты травы, толстые, как канаты и тонкие, точно хворостинки, свечи, деревянные ступки, медные терки, крупы в полотняных мешочках, масла в темных пузырьках, от которых исходил неясный аромат. И все это доставалось из холщового рюкзачка, который казался бездонным, ведь столько предметов невозможно уместить в обычном. Катерина не задавала вопросов, наблюдала со стороны с неприкрытым удивлением. Меликки перетирала в узкой ступке травы, смешивала в кучки разноцветные соли, которые почему-то пахли болотом, зажигала и нюхала свечи, после чего расставляла на полках убрав оттуда все книги. Попросила выключить телевизор, что взахлеб вещал очередные новости, и сдвинуть в сторону журнальный столик.

Квартиру заполонил запах кориандра, тмина, чеснока, ромашки, душицы, мха, болотной тины, отчего у Катерины разболелась голова. Она пыталась уговорить бабулю сместить действо на день-другой, Кирилл вот-вот вернется, и ей надо отменить намеченные на завтра встречи. Меликки насыпала на темном ламинате круг из соли, услышав про жениха, разогнулась, посмотрела с улыбкой, узкие глаза сверкнули зеленью и Катерине стало не по себе.

– Не переживай, котенок, сегодня не придет. В загуле мужик.

Закончив отсыпать круг, Меликки, обхватив с боков зеркало, легко как пушинку перенесла его в зал. Поставила в круг. На черных настенных часах стрелка упала на одиннадцать, когда Меликки спровадила внучку в ванную.

– Давай, котенок, отскреби себя от мирского, телу чистота нужна.

Дальше Катерина помнила, как во сне. Как встала в круг, как колыхались свечи, источая одурманивающий аромат, как бабуля шептала что-то на непонятном языке, как образовалась в зеркале пелена и Катерина, повинуясь голосу Меликки, шагнула в туман за дубовой рамой.

Глава 7. Кирилл

Кирилл спустился в полутемный зал караоке-клуба, поздоровался с девочками хостес, кивнул высокому официанту с выпирающим кадыком и прошел к дальнему столику возле фальшь-окна с красной подсветкой. Народу почти не было. Официант с кадыком отложил бледное полотенце, подхватил меню и кивнул сонному бармену у стойки:

– Семидесятник пришел, плесни ему Гиннесса, как обычно.

Мордатый моргнул, всматриваясь в полутемный зал.

– Рано ему еще Гиннесса, иди спроси, может кофе, а то будешь потом платить.

– Ты рожу его видел? Чувака перекосило с похмелья, глаза пустые. Спорим на сотку, у него руки дрожат и он пива возьмет?

Бармен фыркнул, демонстративно подставил чашку под кофемашину и прислонил палец к кнопке.

– Беги, ставлю две сотки, что возьмет американо без молока.

Кирилл любил это место, считался завсегдатаем, здесь он распевался и отдыхал душой. К вокалу тянуло с детства. Пел куплеты на утренниках в саду. В армии отшагивал запевалой, вел роту в горку со строевой, стараясь не сбить дыхание. Обед, завтрак, ужин, туда и обратно, раз-два, левой. Да и где только не пел: на днях рождения, тусовках, походах: под гитару и без; пьяный, трезвый, усталый – голос не подводил и вроде как нравился окружающим.

Баритон сравнивали с Синатрой и Розенбаумом, наперебой рекомендовали развивать певческие навыки. Спустя много лет, когда появились первые приличные деньги, он брал частные уроки у известной оперной дивы, но вот дальше как-то не задалось. Однако поставленный голос остался, и управлять им было в кайф – а в этом клубе особенно, хозяева держали весьма приличную аппаратуру Evolution.

Они захаживали сюда с Катериной. Петь она не умела, но к музыке дышала неровно, влюблена была в шоу «Голос». И слушать его ей нравилось, это читалось в ее глазах. Нет, конечно, он был в курсе песенных тенденций и новинок, но искренне считал репертуар далеких семидесятых более выразительным с точки зрения текста и более мелодичным, если говорить о музыке. Он выходил с микрофоном в руках на невысокий подиум и аккуратно выводил своим баритоном:

– Не умирай любовь, не умирай любовь.Не умира-а-а-й любовь!

Зал подпевал, нетрезвые девицы, подтанцовывая, подбирались к нему поближе, Катерина посылала ему воздушные поцелуи, и он видел в ее глазах ревность, которая ему нравилась.

Сейчас бы он спел, жаль не время.

Человека, с которым он договорился встретиться, все еше не было. Кирилл размышлял, что ему заказать: пива или американо – и не пришел к решению, разглядывал черные диски, развешанные по стенам. Они (диски) напоминали ему коллекцию отца: «Голубые гитары», «Веселые ребята», «Пламя» и «Песняры». Когда отец был не на службе, то ставил на кухне поочередно диск за диском, курил, шевелил губами, подпевая, и тянул пиво. Весной отец открывал окна в сад, яблони в белых цветах несли одуряющий аромат просыпающейся жизни, и мать, если не лежала в больнице, присоединялась к отцу. Такие моменты Кирилл любил больше всего. Сквозь раскрытое окно летела музыка, он, покачиваясь в гамаке, часами слушал хиты того времени; «Не умирай любовь», «Будет над землею снег кружиться белый», «Люди встречаются», «Идет солдат по городу». Каждое слово отпечаталось в памяти.

Да. Он был уверен, Катерина любит его в том числе и за голос. Вот только сорвалась и выгнала за месяц до росписи.

Кирилл заказал кружку пива, и кадыкастый официант заторопился в сторону бара, разливаясь улыбкой. Бармен за стойкой, нашептывая неприличное, с неохотой полез в карман.

Кирилл забил Катерине в WhatsApp несколько сообщений, полных любовных штампов. То, что ответов не поступало, его не тревожило: будет что представить в доказательство его обиженных чувств – вот слова любви и раскаянья, все зафиксировано. Но настроения не прибавилось. Он чувствовал себя вымотанным, точно прошел на марше с десяток-другой километров в полной экипировке с вещмешком и автоматом. Отречение от тела созревшей к свадьбе Катерины напрягало. Нет, наверное, правильнее сказать – бесило.

Энергия была на исходе, и он это чувствовал: голова чугунная, поташнивало и горела кожа в том месте, где он ссадил кулак.

Официант с угодливой улыбкой принес кружку с пенящимся напитком. Кирилл с удовольствием отхлебнул. Голове полегчало. Он смочил в пиве салфетку и приложил к ободранной костяшке: такие пустяки обычно за ночь заживали, как на собаке, а сейчас более суток не затягивается. Непорядок. Это он не сдержался. Нервы, нервы. И ведь далеко не мальчик и знает к чему приводит невоздержанность в алкоголе.

«Эх, Катя, Катенька, Катюша, изводишь меня, дорогуша, выкинула как щенка, не общаешься. Обидно, больно. И все равно лучше тебя в этом городе нет, – он промокнул костяшку сухой салфеткой. – Батарейка ты моя, энерджайзер. Пока только ты умеешь отдавать энергию, сладкую, как сироп. Отдать и восстановиться к утру. После тебя хочется жить, петь и любить. А после этих прошмандовок, – он с отвращением вернулся мыслями в неудачную ночь, – можно лишь преждевременно постареть. Ну, или подхватить триппер».

Блондинка, с которой он познакомился в пятницу в клубе и провел ночь в бестолковом сексе, не принесла вообще никакой энергии. Ощущение, что девица была под кайфом – а от такого рода наркоманок, как показала практика, пользы нет никакой. Пустышки они, в них отсутствует прана. Как он промахнулся с девкой? Вот и оскорбился, вспылил, вспомнилось разом все; чемодан у двери, чувство безнадеги будто потерял что-то родное. Ну и саданул от ярости в стену, растревожил постояльцев в соседнем номере.

С Катей все было иначе. Откуда она восполняла прану, он понятия не имел, но такой феномен встретил впервые и посчитал, что поймал птицу счастья за красочный хвост. И разрыв лишал его главного – неиссякаемого источника энергии. Он не мог позволить себе упустить такой дар. Тем более, что и жила невеста одна. Кирилл облизнул пену с губ и достал сигарету, заступников на горизонте не наблюдалось, родители – пенсия не за горами, даже не в счет. Вся была в его власти, да выскочила. Он зло крутанул колесико зажигалки и прикурил. С бара поднялся официант: курить в заведении не разрешалось. Кирилл махнул и побрел в сторону туалета, разгоняя дым свободной рукой.

«Верну Катерину, – возможно, он был чересчур мягок, надо дожать чуток, аккуратно продавить возникшее сопротивление. – Но без повреждений. Пока».

Он хорошо помнил, что случилось с Олесей, смуглой молдаванкой, привезенной в Москву из Одессы. Кирилл отдыхал там со случайными знакомыми. И на завтраке подошла она, ладная, пышная, сладкая, словно булочка с изюмом – Олеся. Эта девушка, как ему тогда показалось, обладала умением восполнять энергию – настоящий родник. Кирилл тогда чувствовал себя, почти как знаменитый Понсе де Леон, который вдруг нашел источник вечной молодости. В сущности, Кирилл влюбился – так он называл свое состояния эйфории после ритмичного восполнения праны. В Питере на первое время он снял для сладкой «Олеси» приличную квартиру: не любил посторонних в своем жилище, да и присмотреться хотелось.

Проблемы начались спустя полгода. К тому времени Олеся уже перебралась к нему, заняла половину шкафа-купе в спальне и выставила свою фотку на тумбочку. Как-то раз он не удержался и ударил ее. Был неправ, был пьян, да сволочью был, что говорить. Случайно, будто затмение нашло, почудилась в зеркале высокая тварь с длинными до пола руками, с лысой головой и омерзительным рядом клыков. Померещилось, тьфу, тьфу, тьфу.

Утром винил себя за проступок. Словил глюк, как он признался Олесе. Она не выходила из дому пару дней, пока не сошли синяки, он повинился, просил прощенья. Даже пообещал не пить, и она простила. В общем, стали жить душа в душу. Он читал ей стихи, водил на выставки, в рестораны и позволял шопиться по субботам. Наверно и она любила его, хотелось ему так думать. Во всяком случае, трезвого обожала. Он и сам себе нравился: обаятельный, молодой, энергичный.

Кирилл затянулся, выбросил сигарету в унитаз: надо завязывать с куревом, вчера заметил пятна налета на верхних зубах. Может, конечно, и от кофе, но все же… С этой мыслью вернулся за стол. Годзи все еще не было.

А в один из дней Олесе скрутило живот. Он подумал – ну, мало ли что съела, бывает. Вот Но-шпа, еще какие-то препараты. Когда во второй раз в припадке боли молдавская Булочка упала с дивана и не смогла подняться, он вызвал врача. Бригада «скорой» осмотрела и ничего не нашла. Рекомендовали не пить пива, исключить сладкое. Он накупил ворох таблеток и подумал, что обойдется. Но ситуация раздражала. Ему не хватало энергии, а в Булочке Олесе, словно нарушились процессы регенерации праны: она ослабела. Секс ее раздражал, целоваться она не желала, а именно через поцелуи, Кирилл и забирал основной жизненный сок. Слабел в результате и он. К тому времени он привык расплескивать энергию непомерно: на работе – для денег, на фитнесе – для поддержки тела в тонусе; в караоке – страсти надо удовлетворять, иначе какой смысл жить. В общем, тратил больше, чем получал. Олесе становилось все хуже, и дело дошло до госпитализации.

Она умерла в больнице, и ему пришлось звонить ее родителем, чтобы забрали тело.

Кирилл не мог понять, как молодая, полная сил и энергии двадцатичетырехлетняя девушка сгорела на его глазах буквально за пару недель.

– Рак? – спросил он пучеглазого доктора в ослепительно белом халате.

Они вышли для разговора на улицу. Тот чесал в недоумении переносицу, перебирал влажными губами сигаретку, точно корова, жующая сено, и выпускал едкий дым.

– Острый панкреатит с переходом в стадию панкреонекроза. Короче. Сгорела поджелудочная железа, чтобы вы понимали. Нет ее там, пусто.

И Кирилл все равно не въезжал. Слезы текли, и он не пытался их утирать. Каким образом? Олеся не курила, не употребляла наркотики, алкоголь пила в меру, ну любила сладкий чай, сдобу та, – так не майонез же в чистом виде! Практически – ангел. Какой панкреатит, откуда?

– Энергетики. Напитки в смысле. Burn, Red Bull, который окрыляет, – врач грустно усмехнулся, – на тот свет. Пила, небось, лошадиными дозами?

Черт. Кирилл только тогда и вспомнил кучу помятых жестяных баночек, которые выбрасывал через день в черных пакетах. Как вообще представить, что безалкогольный тоник способен убить? Он и подумать не мог, что Олесенька, его солнышко, восполняет энергию жизни этой гадостью.

«Хотя, – Кирилл задумчиво глотнул пива, – да если бы и знал, все одно бы ничего не сделал».

Сообщением звякнул телефон. На секунду он отстранился, бегло взглянул на экран:

«Автоплатеж „Фонд помощи пострадавшим от наводнения“ проведен успешно. Следующий платеж – 10 сентября. Ваш Сбербанк».

«Ну и чудно», – он удалил сообщение.

Вот пришло бы СМС от Катюшки, он бы кинул еще десятку в пожертвования. Совершенно точно бы кинул. Но сообщений от Катерины не поступило. И она восполнялась не энергетиками, он лично проверил шкафчики, холодильник и другие места, и ничего криминального не нашел. Источник расшифровать так и не смог. Хотел поставить скрытую камеру, размером со спичку, да передумал. Сейчас Кирилл пожалел, зря не поставил. Вспомнил головокружительные ее поцелуи, такие волнительно-затяжные. Облизнул губы, в паху заволновалось, когда вспомнил сладость ее языка, появление «сиропа-энергии» входящего в глотку. Кирилл не знал, как физически происходит наполнение, но ощущал это именно так.

Энергия от Катерины выходила нежно-густая, словно теплое коровье молоко, которое он не единожды пробовал в детстве. Ради такого глотка счастья можно пойти на все. Хотелось больше, но за раз он много не брал, боялся чтобы не получилось, как с Олесей.