Счастье падало с неба…

Елена Чутская

Счастье падало с неба…

Осьминог

В субботнее утро Лидочка проснулась с чувством глубокого неудовлетворения. Перед тем, как открыть глаза, она долго прислушивалась к звукам в квартире и пыталась найти объяснение томящей боли в груди. Из коридора доносился шум воды с пением и полным отсутствием музыкального слуха. Муж Василий, вернувшись с пробежки, придавался любимому занятию – смывал натруженный пот, вытягивая арию Фигаро там, где она в принципе не тянулась. Но Лидочка мужнину блажь терпела стойко, все лучше, чем торчал бы он с мужиками в гараже, распивая дешевое пиво.

Шум воды с фальшивым си-бемолем рассеивал внимание, мешал сосредоточиться на главном. Лидочку что-то беспокоило, что-то важное, неподдающееся определению. Хотя, если вспомнить вчерашний вечер…

День рождения младшей сестры Веры, как раз вчера, отмечали в хорошем и страшно дорогом ресторане. Стол ломился от деликатесов, но Лида, наслышанная о коварстве морепродуктов, ела мало и все больше традиционные блюда, которые по каким-то поварским законам всегда подавались в конце торжества, когда полные желудки долгожданную пищу просто игнорировали. Лида шашлыков дождалась, отказавшись от крабов, кальмаров во фритюре, и красные лангустины на овальном блюде проплыли мимо нее.

Неудовлетворение вчерашним праздником не покидало и во время завтрака. Усиливалась головная боль – верный признак удавшегося веселья – и странное послевкусие щекотало горло. Лидочка вспомнила, что вчера от тарталеток с черной икрой попахивало моторным маслом, и чтобы не обидеть сестру, она съела всего одну, а муж очистил для нее клешню омара, и мясо она проглотила не жуя, осушив половину бокала красного вина на всякий случай для дезинфекции.

Омар не давал Лидочке покоя. Океанское чудо с ярко-красными клешнями, с вихрастым членораздельным хвостом снилось всю ночь, шевеля усами.

– Интересно, уши у них есть? – Лида задумчиво ковыряла вилкой остывший омлет.

– У кого, Лидок? – встрепенулся Василий, весь свежий и чистый после утренних омовений.

– У омаров.

– Говорил же вчера, последняя бутылка шампанского была лишняя. «Открывай, девочки хотят повеселиться». – Муж напомнил о безудержном кураже, но получилось зло, с издевкой. – Какие уши у раков, Лид, что ты, в самом деле?! С ума не сходи.

Лидочка равнодушно пожала плечами. Впереди был долгий выходной. По списку поход в магазин, приготовление обеда, уборка квартиры. Ничего нового, обычная суббота с набором женских обязанностей, от которых всякий раз сводило челюсти, ломило в пояснице, а усталость накрывала свинцовым одеялом в тот момент, когда надо было браться за пылесос. На помощь мужа Лидочка рассчитывала, но слабо. Василий намекал о подготовке к рыбалке, сокрушался грязными ковриками в машине и мечтал сэкономить на автосервисе – собственными руками вымыть «ласточку» под полировку. Совершенно идиотская затея, особенно перед рыбалкой, где без грязи, как пить дать, не обойдется.

После обеда гипермаркет супруги Поповы обошли без особого вдохновения. Тележка ломилась от необходимых продуктов потребительского спроса. Тянуло вправо, и Василий катил тележку медленно, с упором на передние колеса, пытаясь выправить ход. В кассы тянулась извилистая очередь часа на полтора, не меньше. Василий уже прикидывал в уме: хватит ли в кармане наличности, когда возле рыбного отдела жена вдруг затормозилась и с особой интонацией в голосе произнесла:

– Вася, смотри, какие офигенные осьминожки!

Хоть Лидочка и проработала семь лет в начальных классах, но иногда позволяла себе отдых от учительских штампов и заученных фраз, разбавляя повседневную лексику нелитературными словами и даже небольшими словосочетаниями. Но именно прилагательное «офигенный» вызывало у Василия настороженность и опасения неминуемой растраты, словно на учебном полигоне при команде «Вспышка справа!» хотелось в тот же миг развернуться в противоположную сторону и, позабыв о противогазе, ломануться сохатым лосем через бурелом, валежник, болото и непроходимую трясину.

Благодаря этому прилагательному в тесной «хрущевке» у них появился офигенный, но страшно неудобный для жизни диван ярко оранжевого цвета, затем трельяж с треснутым зеркалом конца девятнадцатого столетия, а в коридоре повисли белесые рога неизвестного парнокопытного, которые Василий все время задевал затылком, но со слов жены, рога служили отличной вешалкой для детских кепок и тоже считались офигенными. Вообще, много чего было в их совместной жизни офигенного, но иногда Василий набирался смелости и под шумок, особенно под Новый год, всю малогабаритную красоту относил к мусорным бакам или пристраивал в надежные руки…

– Вась, ну ты чего завис-то? Давай хоть килограммчик купим. Раз в жизни можно попробовать? – Лидочка часто заморгала ресницами, но это был не аргумент.

Василия сильно смущала цена, напрягала до безобразия. Кило розовых щупалец сомнительного качества в мужском уме тут же приравнялось к трем кило свежей свинины, трем банкам темного пива, плюс зелень, лучок, помидорка, и вкупе составило отличный воскресный отдых на свежем воздухе под шашлык и ненавязчивую музыку авторадио. Осьминог на празднике тоже присутствовал, только в виде сушеной стружки.

– Лидунчик, что-то не хочется мне морепродуктов. Вчера наелся. Пойдем лучше свининки возьмем. – Он подхватил жену под локоток, но та уперлась так, что тонюсенькие шпильки босоножек вросли в кафельных пол, как краги альпинистов в вечную мерзлоту ледников. Муж догадался – надо маневрировать, но тут с языка соскочило:

– Да и приготовить ты их толком не сумеешь…

Лидочка оскорбление снесла молча, вздернула носик кверху и в полном одиночестве прошагала к кассам. Василий поплелся следом.

Обиду жены он почувствовал, когда сели в машину. Дверью Лидочка хлопнула так, что внедорожник качнуло с левого борта на правый, словно шлюпку от барка «Седов» на штормовых волнах. Домой доехали в гнетущей тишине.

Жена стойко игнорировала любые поползновения помириться. На ужин выставила перед мужем большую тарелку макарон, телячью отбивную сорок пятого размера и рубленый салат из свежих овощей. Сама обошлась творожным сырком, зеленым чаем и низкокалорийными хлебцами.

Всю ночь на продавленном диване Василию снился осьминог. С длинными щупальцами и фиолетовыми присосками он кружил возле аквалангиста на прозрачной глубине, напоследок по-дружески приобнял и, нагло улыбаясь прямо в маску, на чистом человечьем булькнул: «Эх ты, Вася!».

Василий чувствовал, что долгожданные «холостяцкие» выходные без детей, которых теща еще в пятницу забрала к себе на дачу, летели в тартарары. Жена дулась, куксилась, гладиться не давалась и вместо того, чтобы заниматься мужем, в воскресенье с утра пораньше занялась генеральной уборкой, сама снесла во двор коридорный коврик и с таким усердием выколачивала из него пыль, что при каждом ударе Василий невольно вздрагивал, ощущая на щеке легкое морозное покалывание.

После обеда позвонил закадычный друг Генка, напомнил о рыбалке, и Василий вдруг помрачнел, осунулся и вовсе перестал замечать прелесть выходного дня.

«Это ж надо, какая-то дохлая тварь вот так запросто испортила человеку жизнь, а главное, за что? – думал он на балконе, пока жена внизу остервенело боролась с пыльным ковриком. – Вот так живешь, живешь, ничего не подозреваешь, и на тебе, приехали! Осьминога нам не хватало, оказывается, для полного счастья…»

Тихое противостояние продолжалось весь вечер. Лидочка назло мужу расположилась в его любимом кресле с ведерком попкорна перед нескончаемым сериалом, а ведь хотели сходить в итальянскую пиццерию, посидеть на летней террасе с бутылочкой красного вина.

– Не пойду, – огрызнулась жена, – настроения нет. – И с невозмутимым видом уставилась в телевизор.

Василий ушел в гараж. Там он долго отмывал забрызганные весенней грязью покатые бока внедорожника, до хрустального блеска выдраил лобовое стекло, фары. Перебрал багажник, избавился от хлама, подготовил рыбацкое снаряжение, навязал снасти и сам удивился, когда стрелки на стареньком будильнике сошлись в одну жирную черту. Полночь.

Диван ожидал его в разложенном виде, взбитая подушка лежала небрежно наискосок, одеяло и вовсе свисало на пол. В квартире пахло лекарством и явным раздражением. Закрытая в спальню дверь не предвещала ничего хорошего.

Лежал Василий как на иголках. Ссоры, хоть и нечастые, выбивали его из хода привычной жизни, как электрические предохранители: резко, беспричинно. Хотя причина (кому рассказать, обхохочется) таилась в полкило морской живности сомнительной свежести. Но тут была важна стратегия. Дело принципа. Или уступить, или стоять до победного конца. Победа попахивала компромиссом, но таким, чтобы раз и навсегда отбить у жены необоснованные желания.

Ночью к Василию снова приставал осьминог, напоминая лицом тещу. С глубоким почтением Вася от домогательств уклонялся, булькал через трубку, остервенело молотил ластами, но теща-осьминог тянула его на дно, присосавшись щупальцами к широкой груди. «Ну что же ты, Вася!»

Проснулся он в холодном поту. Смятая простынь, подушка на полу. На подушке вместо Васиной головы спал кот, свернувшись калачиком. Из кухни доносился трагический монолог, хотя по факту разыгрывалась комедия в двух действиях.

Дверь в комнату была приоткрыта ровно настолько, чтобы основная мысль долетела до всех потенциальных слушателей. Жена по телефону кому-то жаловалась и все на него, на Василия – невнимательного жмота, пожалевшего для нее пару-тройку мороженых осьминогов. Наглая, черная ложь, потому что Вася никогда жмотом не был. Был бережливым, расчетливым, даже прижимистым, но жмотом – боже упаси! Со слов жены он получался жмотом в квадрате, потому что прошлой зимой не купил ту роскошную шубу с капором, подбитую беличьими хвостиками, но та и стоила намного больше, чем морской гад, из-за которого его обвиняли во всех смертных грехах.

Лидочка жаловалась матери и приглашала в арбитры, чувствуя, что вторая ночь без супружеских объятий сильно пошатнула монумент ее непреклонности. Родная мать слушала жалобы молча, с большим сомнением, иногда вставляла неопределенные междометия, но выносить вердикт не спешила, ссориться с зятем в плодово-ягодный сезон не было смысла. И теплица томилась в ожидании умелых рук, и сама Светлана Петровна надеялась на зятеву расторопность в починке немаловажных вещей, и всякий раз заманивала Василия к себе на дачу шашлыками и домашней наливкой собственного изготовления.

– Знаешь, Лида, не кочевряжься, – теща подвела итог. – Без морепродуктов можно прожить. В этих осьминогах и есть-то нечего. Одна резина. Лучше на дачу приезжайте. Малинка поспела, огурчики налились. Воздух свежий. Красота. Детки соскучились…

Где-то в середине разговора Лида краем уха запеленговала приглушенный щелчок дверного замка. Василий на цыпочках покинул квартиру.

Он вернулся под вечер уставший, но довольный, со стеклянной тарой из зоомагазина. На дне распластался маленький осьминог. Живой! Розовые щупальца в панике хватались за гладкую поверхность стекла. То, что интуитивно напоминало голову, на самом деле было телом, внутри которого помещалось целых три сердца, одна почка, печень и набор желез – чернильная, половая, поджелудочная. Последняя, в отличие от Васиной, беспокойной от частого переедания, у морского жителя работала бесперебойно.

– Офигенно, – простонала жена прямо в запотевшее стекло и тут же спохватилась, – а что мне с ним делать?

– Хочешь – жарь, хочешь – вари.

– Изверг! Он живой!

– Тогда просто любуйся, – Василий равнодушно пожал плечами и достал из холодильника банку пива.

– Точно! Завтра аквариум купим, камушки, водоросли и… что там еще нужно, Вась… ну, Вась…

Победно растянувшись на всю длину дивана, Василий блаженно потягивал холодное пиво и через распахнутую балконную дверь наслаждался закатом. Казалось, что в бельевых веревках запуталось розово-белое облако, рваными краями напоминающее щупальца осьминога. Василий чему-то философски улыбался, как от мухи отмахивался от приставучей женской стрекотни и удивлялся собственному здравомыслию, так просто вернувшему семейную жизнь в привычное русло.

Панама

– Уймись, Стасик, мама пошутила! Конечно, ты будешь купаться. Твоя рана не так серьезна, чтобы сидеть на берегу и смотреть на остальных…

На песчаный пляж с радостными криками в сопровождении одного взрослого высыпала целая ватага ребятни, человек пять-шесть. Отдыхающие вздрогнули от детского визга и пожалели, что безмятежному спокойствию пришел конец, потому что взрослые люди томно принимали солнечные ванны, сонно переворачивались с боку на бок под шум голубой волны, наслаждались относительной тишиной. Теперь от резких криков и неприличного хохота безмятежность их рассыпалась, словно замок из песка. Но полуденное солнце уже катилось к зениту, и многие, сверив часы, тут же засобирались на обед, в прохладу приморских кафе.

Дерзко нарушенная пляжная идиллия разрушалась на глазах. Дети не умолкали, о чем-то спорили, и девочки свою позицию отстаивали столь решительно, что самая старшая из них – одиннадцатилетняя Люся – даже немножечко охрипла. Предметом спора был все тот же Стасик. Сегодня вечером он снова хотел водить в прятках как вчера, но полученный ушиб и пара кровоточивых ссадин на карьере «водилы» поставили жирный крест. Во всяком случае, Люся так и заявила:

– Обойдешься! Из-за тебя мы вчера все без мороженого остались.

Это была святая правда, но Стасик возложенной на него вины не признавал. Просто территория старого пансионата, куда семейство прибыло в долгожданный отпуск, приглянулась ребятне непролазными дебрями, кое-где увитыми столетней лианой – не парк, а карибские джунгли. Стасик первый предложил:

– А давайте в прятки! Разделимся на пиратов и солдат. Кто найдет клад, тот и водит. Я начинаю!

Почин ознаменовался пронзительным криком, схожим с индейским боевым кличем, но к сумасбродным идеям Стасика уже все привыкли. Игра увлекла новизной, натурализмом, и тем первородным запалом, который встречается исключительно в поисках сокровищ и еще, возможно, грибов, если не знать заповедные места, а идти по лесу наугад.

Детвора не излазила и половины парковой зоны, как в быстро сгущающихся сумерках Стасик споткнулся о корягу, сильно ушиб колено, оцарапал локоть и носом приложился в сосновый опад. Полное фиаско! Выговор получили все, но стыд испытал один лишь Стасик, когда мать на виду у всех смазала рану зеленкой, несмотря на крокодиловы слезы и жалостливые стоны потерпевшего. Одна бабушка пожалела, пригладила на его голове взлохмаченный хохолок.

– Не плачь, Стасик, не позорь фамилию. Люди смотрят, – и незаметно сунула в его потную ладонь конфету, но Люська заметила.

…Спор они затеяли с утра. Игру вчера не доиграли, а Люся еще придумала закопать для пущей достоверности жестяную банку с мелочью в качестве желанного клада, и карту с изображением пиратских меток придумала тоже она. Стасик двоюродной сестре жутко завидовал. Люська превзошла его во всем, и ему предстояло до вечера отстоять свое первенство среди девчонок, на поддержку младших надежды не было. Те всю дорогу делили леденцы, рассовывали по карманам и бузили по-тихому, не привлекая к себе внимание взрослых, плетясь в самом конце растянувшегося отряда.

Когда вышли к берегу, спор потерял всякий смысл. Завидев море, детвора, как по команде, принялась снимать штаны, шорты, юбки.

– В воду никто не заходит, пока бабушка не дойдет! – прозвучала общая команда, и многие из отдыхающих, кто уже собирался покинуть пляж, почему-то передумали и тоже решили дождаться бабушку.

Вероника Наумовна явилась в сопровождении старшего сына. Она грузно опиралась на костыль, едва переставляла ноги. Устала.

Ее под руки подвели к самой кромке, усадили на раскладной парусиновый стульчик так, что больные ноги оказались по щиколотки в воде.

– Хорошо. – Бабушка осмотрела ближний горизонт. – А пиво у нас есть?

Младший сын кинулся к пакетам, порылся и уже через секунду вложил в протянутую руку открытую баночку холодного пива и пакетик соленого арахиса не забыл.

– Папа, ну можно купаться! Нам жарко! – заныли малыши.

– Можно, по очереди, не все сразу.

– А на глубину?

– Три метра от берега. И панамы наденьте!

Никто из старших так и не отмерил три метра безопасной зоны. На мелководье под мохнатыми от водорослей камнями младшие корочкой хлеба выманивали краба. Девочки завладели надувным матрасом и, лежа на животах, через маску аквалангиста по очереди высматривали стайки рыбешек. Стасик попробовал было пристать к старшему брату, но Толик натянул ласты и с головой плюхнулся в набежавшую волну. Его трубка на зависть всем лавировала между оранжевыми буйками, иногда из нее вырывался фонтан брызг.

Отцы родственных семейств, два брата погодки, увлеченно вели спор о самых разных вещах, сидя на мелководье по пояс в воде, и старались держать под контролем, то и дело пересчитывая по головам, семь душ, и косились на мать, Веронику Наумовну, которая не спеша допивала пиво, щурилась от яркого солнца и, казалось, ничего вокруг не замечала.

Оставшись не у дел, Стасик подсел к бабушке на прохладный камень. Рана его на коленке за ночь затянулась, но мочить ее мать строго-настрого запретила. Стасик тяжело вздохнул, подпер подбородок кулаком и зачем-то произнес:

– Хорошо Саньке Горелому, у него кроме собаки никого нет.

Он тут же испугался собственных слов, потому что в свои неполные девять лет уже знал цену лишним словам и раза три стоял в углу за ябедничество.

– Собака это хорошо, – отозвалась бабушка. – Но братьев и сестер она не заменит. Знаешь, чего мне хотелось больше всего на свете в детдоме?

Стасик удивленно уставился на старушечьи ступни, омываемые пенной волной. О своем детстве бабушка рассказывать не любила.

– Старшую сестру хотела найти. Нас из Ленинграда на разных машинах вывозили, я доехала до Большой земли, а Люся – нет. Я потом долго ждала, что она объявится и меня найдет, мечтала поскорее вырасти, чтобы искать ее по детским домам. Да все оказалось напрасно… Ты с ребятами помирись.

– А чего они? – Стасик утер нос.

– Дипломатии тебе не хватает, – вздохнула бабушка. – Умей к людям подход найти. Дедушка твой целой флотилией командовал и ни одного нарекания у него не было за двадцать лет службы. Понимаешь, какая ответственность на нем лежала? Корабли, моряки, офицеры. У всех семьи, жены, дети. И все к нему то с просьбой, то за советом. По парку гуляем, каждый второй козыряет, приветствует, незнакомые дамочки подходят, за что-то благодарят. Безотказный был человек…

Стасик чувствовал, что бабушка разговорилась не на шутку, на его памяти ни с кем таких разговоров она не заводила. О дедушке, адмирале Черноморского флота, в семье говорили с особым почтением, но с годами и эта память безжалостно стиралась новыми житейскими слоями, и только свежий портрет деда на фанерном трафарете раз в году несли на майский парад в потоке таких же черно-белых фотографий…

– Я воды хочу!

Маленький Женя с синими губами вынырнул из морской пучины прямо перед бабушкиными ногами. Его трясло как в лихорадке.

– Греться немедленно! – скомандовала Вероника Наумовна зычным голосом, даже сыновья ее подскочили с насиженных мест.

Все уже давно накупались, наплавались, наплескались – ужасно проголодались! Семья собралась под огромным зонтом. Дети кутались в полотенца, отцы обсыхали под палящими лучами. Толик хвастался ракушками, найденными на морской глубине, перед носами малышей крутил крабовой клешней. Бабушка продолжала сидеть на стуле, мочила ноги.

– Воды хочу, – ныл Женя и тер глаза.

Но воды в продуктовых пакетах не оказалось. Арбуз, вино, сушеная рыба, карты, семечки, сахарное печенье, сигареты для бабушки. Воды нет!

– Я где-то читал, что в экстремальных случаях воду можно заменить вином, – предложил отец Стасика брату, надеясь на одобрение. Идти по солнцепеку до ближайшего магазина никто не хотел.

– Ура! Ура! Мы будем пить вино! – пятилетняя Ксюша не смогла сдержать восторга.

Весь пляж замер в ожидании интересной развязки, но тут в разговор вмешалась сердобольная тетенька, зорко наблюдавшая за компанией со стороны.

– У меня! У меня есть вода. Вот возьмите, целая бутылка. Вы что детей вином поите!? Совсем совесть потеряли. И бабка ваша на солнцепеке без панамы сидит, пиво хлещет вторую банку. Солнечного удара не боитесь? Жены ваши где? Дети купались беспризорные, пока вы на теплушке отмокали…

Воду разлили по пластиковым стаканчикам, хватило всем. На сердитую тетеньку никто не обиделся. Откуда она могла знать, что отдых многочисленного семейства заключался в пари между женами и мужьями. А пари было такое: продержаться полдня на самоконтроле и дать женской половине немного отдохнуть. Здесь выигрывали все: и дети, и мужья, и свекровь без панамы. Цепочка замыкалась именно на ней, на Веронике Наумовне. Невестки устали от ее бесконечных замечаний, а свекровь все больше разочаровывалась в выборе сыновей. Но подрастали внуки. На пустом месте возникали такие же бессмысленные споры, ссоры, обиды, ревность. Бабушка никому не давала поблажек, ко всем дышала справедливо ровно, а перед Стасиком дала слабину.

Вероника Наумовна давно не видела море, с того года, когда в госпитале от обширного инфаркта скончался муж. Море напоминало ей о счастливой жизни, о приятных хлопотах, о житейском водовороте, и долгое время она думала, что выпала из него навсегда, пока не разглядела в маленьком Стасике, зачинщике всех несчастий, любимые черты. Та же горбинка на носу, прямой разлет белесых бровей, упрямый лоб и напряженная складочка на подбородке под нижней губой. Она слышала за спиной недовольный шепот невесток, что из всех детей именно Стасик стал ее любимцем, и виной были его маленькие, аккуратные, ярко-рыжие веснушки на вздернутом носу, а у деда Станислава они были темно-коричневые, расплывшиеся, как чернильные пятна…

– Арбуз будешь? – Стасик протягивал ей алую скибку с черными вкраплениями. – Воду малыши выпили, а пиво закончилось. Тебе панаму принести?

Бабушка улыбнулась, заговорщически подмигнула.

– Не надо. Иди купайся.

Греясь на солнце, Вероника Наумовна вспоминала далекий шестьдесят восьмой год, когда в Ялте на теплоходе порыв ветра унес с ее головы белоснежную панаму в открытое море, а молодой лейтенант, подавая руку на трапе, произнес:

– Девушка, не расстраивайтесь. Панама вам совершенно не шла. Разрешите вас сопроводить?..

Случайный шквальный ветер и супружеское счастье длиной в сорок три года. Она никогда больше не носила панам. Они ей не шли.

Шарлотка

У всех своих знакомых, подруг и даже многочисленных родственников Яночка числилась в разряде «не от мира сего». И если жизнь вокруг кипела, бурлила и периодически подпрыгивала на закономерных амплитудах «радости-горести», то у Яночки судьбоносная кривая рисовалась где-то по серединке общепринятого графика, грозясь в ближайшем будущем и вовсе сойти к нулю, слившись с осью Ох.

В то время, когда все друзья переженились, нарожали детей, а потом развелись и переженились по второму разу, Яна достигла уже того возраста, при котором оставаться одной было как-то не с руки и по большому счету даже неприлично. Старинный оборот «засиделась в девках» к Яночке тоже каким-то образом не подходил, потому что к тому месту, где она должна была только засидеться, Яна приросла намертво, фундаментально и, несомненно, пустила корни. Во всяком случае, ей так казалось.

Одна мама Яночки, Ольга Павловна, не сдавалась и еще находила в себе силы бороться за дочкино счастье, выспрашивала у знакомых и совершенно безразличных до чужого горя людей, нет ли у кого на примете холостого мужчины, не совсем завалящего, но в меру уставшего от одиночества, такого, кто мог бы составить надежный брак.

Подруги Яны давно не скрывали сарказма по поводу ее положения, но продолжали звать в гости на семейные праздники, дни рождения детей, крестины-именины, словно чувствовали перед ней вину за собственное счастье. Яночка охотно принимала приглашения, бежала к подружкам с подарками, с квадратными коробочками, доверху наполненными суфле и взбитого крема, и весь праздничный вечер возилась с младенчиками – подтирала слюни, гремела погремушкой.

Все шло к тому, что по всей вероятности о супружеском счастье Яне можно было уже не мечтать, и от всей души радовалась она за счастье чужое, но вроде, как и свое, словно к этому счастью она имела какое-то отношение.

На свое тридцатипятилетие Яна устроила домашнее застолье. Как-никак, а все же дата. Подруг набился целый дом – двухкомнатная бабушкина квартира, доставшаяся Яночке в наследство, едва вместила ораву подросших детей с мамочками, явившихся на праздник без мужей.